Текст книги "Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Я все равно не откажусь, – сказал Жером. – Так что наливайте, да поскорее.

– И мне заодно, – Клейнмихель подмигнул бармиксеру. – Сегодня за все платит старина Кох.

– Вашему Коху сейчас к башке лед прикладывают, – заметил Вилли. – А ну как отморозят совсем – кто тогда будет платить?

– Не беспокойтесь, – Жером взял запотевшую кружку. Кружка была своя, советская, пузатая, как самовар. А вот вкус пива показался ему незнакомым – раньше он такого точно не пробовал. – Я осмотрел его, он скоро придет в себя.

– А вы доктор, осмелюсь спросить? – Клейнмихель сверкнул стеклами очков. – Вижу, у вас на погонах темно-синие полосы…

– Имперская служба здравоохранения, – небрежно сказал Жером. – Я здесь со специальной миссией.

– Счастлив познакомиться, – подобострастно улыбнулся Клейнмихель. – А я служу в аналитическом отделе штаба, так сказать, бумажная крыса.

– И ваш друг Кох – тоже?

Эсэсовец вдруг помрачнел.

– Вообще-то я не имею права об этом говорить. Но раз уж вы так любезно спасли нашего растяпу Коха, я вам скажу. Обершарфюрер Рихард Кох – старший шифровальщик штаба.

– Неужели? – Жером поднял брови.

– Да, можете себе представить! Этот болван. В то время как преданные делу Рейха офицеры вынуждены заниматься перекладыванием бумажек. А все потому, что у него способности к математике. А, да вот и он сам!

Жером обернулся. К ним, пошатываясь, приближался слегка протрезвевший герой дня. Невысокий, худой, белокурый. На вид Жером дал бы ему не больше двадцати пяти лет.

– Рихард Кох, – представился он, тщательно выговаривая слова. – Обершарфюрер СС Кох, так, наверное, правильнее. Вы спасли мне жизнь, гаупштурмфюрер. Я вам признателен по гроб… по гроб признателен. Вы меня…

– Глупости, – сказал Жером. – Я всего лишь порекомендовал приложить вам лед к затылку, чтобы не было шишки. Впрочем, я рад, что вы уже пришли в себя. Идите домой и постарайтесь как следует выспаться.

– Я никуда не пойду, – с тихим упрямством пьяницы проговорил Кох. – Пока не выскажу вам все, что я думаю. Господин гаупштурм… гаупштурмфюрер! Вы спасли мне жизнь, и я вам очень обязан. Я так вам обязан, вы даже себе не представляете. Эти негодяи напоили меня шнапсом и заставили лезть на стену.

– Рихард, – возмутился Клейнмихель, – это было честное пари!

– А потом, когда я сорвался… и лежал, бездыханный, недвижный… эти засранцы даже не попытались мне помочь. Они смеялись надо мной!

Он протянул руку и попытался щелкнуть Клейнмихеля по носу. Тот брезгливо отстранился.

– Вилли! Пива!

– Куда вам еще, господин Кох, – пробурчал бармиксер. – Все, на сегодня лавочка для вас закрыта.

– Все, все меня ненавидят, – сообщил Кох Жерому. – Один вы, господин гаупштурмфюрер, обошлись со мной по-человечески. Позвольте мне угостить вас шнапсом!

Жером внимательно посмотрел на него и усмехнулся.

– Почему бы и нет. Рад нашему знакомству, обершарфюрер.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Голова Абдула

Северный Кавказ, август 1942 года

Леха Белоусов был казак потомственный, древнего роду. Дед, Прокоп Кузьмич, был пластуном в русско-японскую войну, прославился тем, что взял как-то в плен аж восемь самураев сразу. Отец, Федор Прокопьевич, в Гражданскую гвоздил жидков и комиссаров так, что только кровавые сопли летели. Потом, когда большевики все же одолели, попал под жесткий гребень расказачивания. А как иначе? Для новой власти он был врагом, и марципанов от Советов ему ждать не приходилось.

Оттрубил Федор Белоусов десять лет где-то в Сибири, а тут как раз подоспел приказ о снятии ограничений на службу казакам в рядах РККА. Отец написал письмо лично Ворошилову – вину, мол, свою перед Родиной искупил тяжким трудом, хочу теперь защищать ее так, как учили меня отцы и деды. Взяли Федора Белоусова в 12-ю Кубанскую казачью дивизию, дали коня, шашку и парадную форму. Прослужил Федор Прокопьевич верой и правдой шесть лет, а неделю назад пал смертью храбрых в жестоком бою у станицы Кущевской. Силы были неравны: два сабельных казачьих полка против 198-й пехотной дивизии и двух отборных полков СС, один артиллерийский дивизион кубанцев против двенадцати пушечных и пятнадцати минометных батарей врага.

А впереди шли стальной цепью танки генерала Клейста.

Казаки ринулись на прорыв – конной лавой на танки. Шансов у них не было никаких, но они все же прорвались – забросав бронетехнику врага гранатами, бутылками с огненной смесью, сметая следовавшую за танками пехоту смертоносными струями пулеметного огня. Прыгали, страшно крича, прямо с седел на броню танков, закрывали смотровые щели боевых машин бурками и шинелями, а если немец по глупости высовывал из люка голову – сносили ее одним ударом шашки.

Через час поле было усеяно трупами немцев и казаков, дико ржали пытающиеся подняться раненые лошади. Поредевшие отряды казаков отошли обратно к станице и еще два дня сдерживали германскую силищу, не давая ей продвинуться к Краснодару. Но для Федора Белоусова тот бой стал последним.

Леха же Белоусов был молод и по молодости считал себя бессмертным. О героической гибели батьки он узнал от батькиного кума Николая – тот, получив пулю в локтевой сустав, был направлен комдивом в Майкоп, в госпиталь. Майкоп пал спустя несколько дней.

– Оставь меня, Леха, – строго сказал Белоусову Николай. – Мне все равно уже шашкой не махать, а пострелять маленько гадов я и отсюда сумею. А ты с нашими иди на Туапсе, там сейчас самая жара будет…

Сплюнул Леха от обиды, взял свою винтовку и ушел к побережью вместе с тремя такими же, как и он, молодыми казаками.

Но до побережья им добраться не удалось. Танковый клин немцев, нацеленный на Туапсе, перерезал им дорогу. Парни спрятались в маленьком сарайчике, в бессильной злобе наблюдая, как маршируют по пыльной дороге солдаты в ненавистной серо-зеленой форме.

– Давайте вон там на высоте заляжем и перещелкаем их, как курей, – предложил Леха. Из всех четверых он был самый решительный.

– Перещелкал один такой, – неожиданно донеслось из темного угла сарая. Казаки схватились за оружие. Из темноты выдвинулся невысокий, но очень широкий в плечах лысый мужик в застиранном до дыр полевом хэбэ. – Герой сопливый, один против дивизии! Попробуй стрельни – фрицы тебя из миномета быстро уконтропупят. А вы, хлопцы, за стволы-то не хватайтесь, не хватайтесь. Своим бояться меня нечего, а были б вы вражины, давно вас голыми руками передавил бы…

Так в их отряде объявился командир, он же дядька Ковтун. Была ли это фамилия или кличка – никто из ребят так и не узнал. Ковтун был мужик себе на уме, хваткий и тертый, но вояка, судя по всему, первостатейный. Горными тропами, искусно обходя немецкие кордоны, он вывел маленький отряд к реке Шахе, переправившись через которую казаки оказались в предгорьях Большого Кавказского хребта. Отсюда, по словам дядьки Ковтуна, можно было спокойно добраться до перевалов, где должны были стоять войска 46-й армии.

По пути им лишь раз встретился немецкий разъезд – видимо, конные разведчики. Было их трое, и дядька Ковтун велел молодым казакам не мешаться: сам справлюсь. Бесшумно спрыгнул со скального выступа на спину одного из всадников – тот рухнул на землю уже с торчащим под лопаткой ножом, – уклонился от пули второго, скользнув куда-то под брюхо лошади, и уже оттуда снес немцу половину черепа из трофейного парабеллума. Третий немец бросил оружие и сдался. Хотели его допросить, чтобы узнать, какая сила идет за ними, но немец ничего не говорил по-русски, кроме «карош», «карош», а по-немецки никто из казаков не понимал. Пришлось фрица прирезать и прикопать у ручья, как и двух остальных. Лошадей забрали себе, но через два дня оставили – дядька Ковтун сказал, что по той тропе, которой он поведет их на перевал, лошади не пройдут.

Забравшись на высоту, они увидели внизу грязно-серую реку, вливавшуюся в долину. Это опять были немцы, и их снова было много, даже больше, чем тогда, под Туапсе.

– Вот хады, – с чувством сказал дядька Ковтун, сплевывая в пропасть. – К перевалам прут, сволочи. Чуют, что по побережью им не пройти, там их морская пехота в лепеху раскатает, так они на горы нацелились…

– Ну, в горах-то мы их запросто остановим, – легкомысленно сказал Антоха Бобров и тут же получил от командира затрещину.

– Остановил один такой! У германца для горной войны особые солдаты есть, не шелупонь зеленая. «Едельвейсы», слыхал?

– Нет, не слыхал, – скривился Антоха, потирая затылок. – Что еще за едельвейсы?

– По-нашему, горные егеря, – буркнул командир. – В Германии ж горы, поди тоже есть.

Далеко на севере поднимались к небу черные султаны дыма, оттуда доносились слабые отзвуки канонады – наши изо всех сил пытались остановить продвижение немцев к Большому Кавказскому хребту. Судя по вползавшей в долину дивизии – безуспешно.

Немцы шли споро – Леха прикинул, что у перевалов они окажутся самое позднее послезавтра.

– Надо наших предупредить, – сказал он. – Вон их сколько!

– Надо, – хмуро подтвердил дядька Ковтун. – Так что нечего тут рассиживаться, лезем в горы!

– А чего не по дороге? – спросил Антоха.

– А потому что на дороге нас сверху любой увидит, – непонятно ответил командир. – Как вот мы фрицев сейчас видим…

«Кто может нас сверху увидеть? – подумал тогда Леха. – Разве только свои?»

Но уже к вечеру он понял, как сильно ошибался.

Они пробирались по склону, прячась за стеной высоких сосен. Внезапно шедший впереди Ковтун остановился и обернулся, прижимая палец к губам.

– Ш-ш, люди внизу!

Осторожно приблизившись к командиру, Леха заглянул ему через плечо.

К склону ущелья прилепился с десяток домиков – обычный горный аул. Над крышами домов курился сизоватый дымок. Видны были маленькие фигурки людей, снующих между дворами.

– Гляди, что делают, – Ковтун выматерился сквозь зубы.

Леха присмотрелся. Пятеро или шестеро крохотных человечков стучали молотками, сколачивая что-то из длинных досок. Сначала ему показалось, что они строят забор или, может быть, лестницу, но постепенно он понял, что это было на самом деле.

Обитатели аула сколачивали длинные столы.

– Это… для кого? – дрогнувшим голосом спросил Максим Приходько.

– Не для тебя, – отрезал Ковтун. – Вон, видишь, кто там, в теньке прохлаждается?

Под старым раскидистым деревом сидели на деревянных скамьях трое солдат в странной, словно забрызганной пятнами грязи форме. Без головных уборов, светловолосые, они ничем не напоминали чернявых местных жителей.

– Немцы? – еще не веря глазам, проговорил Белоусов.

– Они самые, – командир скривился, будто раскусив гнилой орех. – Разведчики. Местные их как дорогих гостей принимают.

– Почему? – Леха, не отрываясь, смотрел вниз, на аул. В глубине души он надеялся, что это какая-то хитрость, и что сейчас горцы набросятся на наглых фашистов и скинут их в реку. – Это же предательство!

– А ты чего хотел? В горах много таких, кто ждет не дождется, чтобы немцы нас с Кавказа прогнали. Их деды против генерала Ермолова дрались, понял?

– Смерть гадам! – Приходько стащил с плеча винтовку.

– Дурак ты, – вздохнул дядька Ковтун. – Ну, положим, разведчиков мы перебьем. А сколько в ауле домов, ты считал? Двадцать с лишком. Это значит – двадцать головорезов, которые эти горы с малолетства знают. Они, чтобы перед фрицами выслужиться, будут нас ловить, пока не поймают. Надо тебе это?

Но Максим не успокоился.

– Что ж нам, как зайцам, по лесу бегать? Да казаки мы или нет? Неужели мы предателей не покарав, так уйдем? К тому же ты, дядька, один трех немцев положил, а нас вон пятеро!

Командир рассердился, вырвал у Максима винтовку.

– Олух царя небесного! Наша задача – до перевалов живыми добраться. Там мы нужнее, понял? А с предателями разобраться всегда успеем.

Аул обошли стороной, но на душе у всех было тяжко.

На ночь остановились в живописном ущелье над рекой Уллу-Муруджу. Костер из осторожности не разжигали, спали на мягких мхах под кучей лапника. Ночь выдалась холодная, из ущелья тянуло сыростью, и наутро самый младший боец, семнадцатилетний Вася Шумейко, едва сумел подняться на ноги. Его одолел кашель, который, как казалось Белоусову, разносился по всему ущелью. Из-за заболевшего Шумейко маленький отряд теперь полз по склону со скоростью черепахи.

– Вот что, – сказал Ковтун, – надо разделиться. Ты, Леха, и ты, Максим, идите вперед, а мы с Антоном и Васей следом.

– Зачем это, дядька?

– За тем, что хоть кто-то до перевала доберется, – хмуро ответил Ковтун.

И Белоусов с Приходько пошли. Вскоре они услышали внизу на дороге дробный топот копыт.

Всадник скакал на север, навстречу подползающей немецкой колонне. Был он явно из местных – в бурке и папахе из черного каракуля. Лицо свирепое, один глаз закрыт повязкой.

Приходько вскинул, было винтовку, но Леха остановил его.

– Погоди, Максим, мы ж не знаем, кто это и зачем!

Спустя еще полчаса показались новые гости – на этот раз с севера. Мужчина и женщина, оба верхом. Красивая блондинка в костюме для верховой езды и здоровенный, грузно сидящий в седле блондин в эсэсовской форме.

– Ну, сейчас даже не отговаривай! – Приходько лег в траву, поймал на мушку блондина и приготовился нажать спусковой крючок. На этот раз Леха и не думал мешать товарищу, но Максим почему-то не торопился стрелять.

Блондин вдруг повернулся и посмотрел прямо на них. Видеть их он, конечно, не мог – парней надежно скрывала высокая трава – но взгляд эсэсовца внимательно ощупывал склон, как будто немец знал, что там прячутся враги.

– Чего медлишь? – прошептал Леха.

– А вдруг за ними еще кто-то едет, – нерешительно пробормотал Приходько. – А сзади у нас дядька Ковтун с ребятами…

Женщина что-то сказала мужчине, тот покачал головой. Она рассмеялась и стукнула своего жеребца стеком. Мгновение – и всадница скрылась за соснами. Эсэсовец последовал за ней. Момент был упущен.

– Эх, Максим, – с досадой бросил Леха, – ты, видно, только на словах готов фрицев стрелять!

– Да я хотел, – оправдывался Приходько, – а потом этот как зыркнет, у меня палец словно одеревенел…

Но им неожиданно повезло – пройдя под возвышавшимся над ущельем утесом, похожим на гигантскую голову в остроконечном шлеме, парни увидели перед собой усыпанное валунами плато, полого поднимавшееся к югу. Там, у подножия отвесной скальной стены, виднелись две маленькие черные фигурки.

Остроглазый Леха вгляделся и удовлетворенно хмыкнул – всадники спешивались, устраиваясь на привал.

– Ну, – хлопнул он Максима по плечу, – наше счастье – не ушли они далеко! Давай, Максим, пробежимся налегке – пока они там отдыхают, мы к ним вон оттуда подберемся.

Бежать было трудно – узкая тропинка, по которой ходили, наверное, одни овцы, то и дело изгибалась, то ныряя вниз, то взбираясь на кручу. Подошвы скользили по гладким камням, ноги путались в петлях застлавших тропинку вьюнов. Но предвкушение близкой расправы с врагом придавало сил. Когда они добежали до нависавшего над рекой уступа, с которого лагерь немцев был виден как на ладони, Леха с удивлением обнаружил, что почти не запыхался.

На том берегу реки блондин-эсэсовец сосредоточенно помешивал что-то в котелке. Китель свой он снял, оставшись в одной рубашке с закатанными рукавами. Черный автомат лежал рядом на камнях.

Женщину Леха увидел не сразу, а увидев, очень удивился. Она зачем-то залезла под самый козырек высокой скалы и оказалась вне досягаемости прицельного выстрела. Ничего, подумал Белоусов, главное – уложить фашиста. А девка никуда не денется, не вечно же ей там висеть…

Они с Приходько залегли на уступе и навели обе винтовки на блондина.

– Ты, главное, не торопись, – прошептал Леха. – Стреляй ты первым, я вторым. Знаешь, как на охоте.

Белоусов тщательно прицелился. Широкая спина эсэсовца казалась отличной мишенью.

– Получай! – выкрикнул Максим, нажимая спусковой крючок.

При этом его локоть соскользнул с камня и слегка толкнул Белоусова под руку. Два выстрела грянули одновременно, и Леха сразу понял, что они промазали.

Эсэсовец с невероятной для его комплекции ловкостью прыгнул куда-то вбок, успев схватить в прыжке автомат. Над головами парней прогрохотала очередь.

Леха почувствовал жгучее разочарование. Еще несколько секунд назад он был уверен в том, что они уложат проклятого фашиста на месте! Если бы не неуклюжий Приходько!

А тот, похоже, даже не понял, что именно его оплошность спасла жизнь эсэсовцу.

– Получай! – орал он, посылая пулю за пулей туда, где прятался среди валунов немец. – Получай, гнида фашистская!

Тот огрызался короткими очередями, опасаясь выглядывать из-за камней. Леха, решив, что прицельного огня бояться не стоит, привстал на колени. В то же мгновение пуля немца срезала ветку у него над головой.

– Вот же собака! – выругался Леха, вновь распластавшись на камнях. – Он нас видит, а мы его нет!

Немец, видно, тоже понял, что у него преимущество. Он стрелял редко, но не давал казакам возможности поднять головы.

– По лошадям надо стрелять, – крикнул Приходько, – по лошадям, чтоб не ушли, гады!

– Ты и стреляй, – разозлился Леха, – а я коней убивать зря не стану!

Только тут он заметил, что блондинка, чей славный буланый жеребчик, напуганный выстрелами, горестно ржал у старого корявого дерева, по-прежнему что-то делает на скале, не обращая внимания на разгоревшуюся у нее за спиной перестрелку.

– Ты лучше вон бабу попробуй снять!

Максим перевел огонь на блондинку, но, разумеется, без всякого толку – расстояние было слишком велико. Зато немец, воспользовавшись передышкой, откатился под укрытие корявого граба.

Леха обернулся к Максиму, который с сосредоточенным лицом посылал пулю за пулей в направлении испещренной дырами скалы.

– Значит, так, я сейчас попробую спуститься вниз, к речке. Он наверняка высунется – тут ты его и вали, понял?

– А если не высунется?

– А не высунется, я его сам прикончу!

Леха собрался и, прижав к груди винтовку, рывком перекатился через край уступа.

Иоганн Раттенхубер увидел, как отлепившаяся от скального выступа мальчишеская фигурка летит вниз, катясь по заросшему густым кустарником склону. Сейчас парень был прекрасной мишенью – можно было встать и расстрелять его почти в упор. Но Раттенхубер не спешил покидать свое укрытие. Потому что где-то там, на утесе, был еще и второй русский, стрелявший по Марии фон Белов. Уже несколько секунд его винтовка молчала. Не было ни малейших сомнений, что сейчас русский нацелил свое оружие на ствол дерева, за которым прятался Иоганн.

Раттенхубер был полицейским, а не военным. Как всякий хороший полицейский, он не любил длительных огневых контактов. Десятиминутные перестрелки с преступниками бывают только в детективных романах. Обычно все решается в течение нескольких секунд, и решается, как правило, в пользу полиции. Правда, полицейских обычно больше, чем бандитов. Сейчас же все было наоборот – он один, а врагов двое. Самое лучшее, что можно сделать в такой ситуации – отступить, избегая лишней стрельбы.

Он бросил быстрый взгляд назад и с удивлением обнаружил, что Мария наполовину скрылась в одной из пещерных гробниц. Что ж, так даже лучше. Укрытие там почти идеальное – даже если русские каким-то чудом проберутся к самой скале, достать Марию там они не смогут.

Раттенхубер вжался в землю и пополз в сторону бившего копытами буланого кабардинца Марии фон Белов.

Для Лехи Белоусова время растянулось, как резиновый шнур – он ждал автоматной очереди, а ее все не было. Потом он ткнулся лицом в мокрый песок и понял, что скатился по склону целым и невредимым. Здесь, у реки, эсэсовец вряд ли мог бы его подстрелить – разве что только поднявшись в полный рост.

Но Максим, затаившийся наверху, на уступе, тоже не стрелял – значит, фашист так и не рискнул высунуться, побоялся. Теперь нужно было лезть в реку и позволить протащить себя метров двадцать вниз по течению. Ни выпирающих из воды камней, ни водоворотов Леха сверху не разглядел, значит, можно было рискнуть. Немец вряд ли догадается, откуда ждать нападения. Секунды две-три у Лехи точно в запасе будут.

Он бесшумно, как заправский пластун, подполз к реке и, словно огромная змея, скользнул в прозрачную ледяную воду.

От холода спазмом перехватило горло. Леха выпучил глаза и изо всех сил стиснул челюсти, чтобы не выдать себя рвущимся наружу криком. Здесь было, к счастью, не глубоко – ноги его царапали каменистое дно, а винтовку Белоусов держал на вытянутых руках над головой.

Самым сложным было определить дистанцию. Сверху он присмотрел излучину, закрытую от посторонних глаз зарослями колючих кустов – там можно было незамеченным вылезти из воды и, зайдя в тыл фашисту, пристрелить его, как бешеную собаку. Но то, что казалось простым, пока Леха лежал на скале, стало почти невозможным, когда он погрузился в реку. Вода заливала ему глаза, берег, вдоль которого его несло, казался размытой зеленой полосой. Потом он врезался обеими ногами во что-то твердое, и, отплевываясь, попытался встать на колени.

Это и была та излучина, которую он заметил с утеса. Река здесь делала плавную петлю, и течение вынесло Леху на усыпанную галькой отмель. Пригибаясь, он подбежал к кустам и раздвинул заросли стволом винтовки.

Раскорячившийся ствол старого граба высился совсем близко. Вот только никакого эсэсовца за ним уже не было.

– Haende hoch! – приказал Раттенхубер. Он стоял шагах в пятнадцати от Белоусова, прячась за крупом буланого жеребца. Ствол его автомата был направлен в голову русского.

Парнишка был совсем молод – вряд ли старше восемнадцати. В руках он держал винтовку, но целился в сторону дерева, за которым Раттенхубер прятался минуту назад. «Я его перехитрил, – подумал Иоганн. – А если бы остался лежать в укрытии, он уже снес бы мне полчерепа».

Проще всего, конечно, было застрелить парня. Но Раттенхубер решил, что выгоднее будет взять его в заложники и потребовать, чтобы второй нападавший тоже бросил оружие.

Русский парень оказался смышленым – сообразил, что Иоганн подстрелит его раньше, чем он успеет к нему развернуться. Сплюнул и бросил винтовку на землю. Медленно поднял руки.

– Komm zu mir! – Раттенхубер надеялся, что парень поймет его и без перевода. Вроде бы понял – нехотя двинулся к нему, держа руки над головой.

В этот момент Раттенхубер, чей слух обострился, как у дикого зверя, услышал доносившийся со стороны дороги быстро приближающийся топот копыт.

– Schnelle! – рявкнул он. Но русский, видимо, тоже понял, что в игру вот-вот вступит еще один игрок. Он брел к Раттенхуберу нарочито медленно, с трудом передвигая ноги. И вдруг резко прыгнул в сторону, крутанувшись в воздухе, словно цирковой гимнаст.

Раттенхубер дал очередь, стараясь целиться парню в ноги. Попал или нет – разбираться не было времени. Со стороны утеса грохнул выстрел, пуля взметнула фонтанчик песка у самых копыт жеребца, тот сделал свечку и дико заржал.

– Scheiße! – выругался Иоганн. Он развернулся к утесу и выстрелил почти наугад. Ситуация опять вышла из-под контроля, он не мог одновременно держать на прицеле обоих русских.

Всадник на вороном коне вылетел из леса, как горный демон. Сходство с демоном усиливали развевающиеся у него за плечами черные крылья – Раттенхубер с некоторым запозданием понял, что это бурка.

Перед отпрянувшим Раттенхубером мелькнуло свирепое одноглазое лицо с безобразным кривым шрамом во всю щеку. Сверкнуло лезвие шашки.

Иоганн не успел даже как следует испугаться. Конь черного всадника ураганом промчался мимо него, взлетевшее к небу лезвие со свистом опустилось на пытавшегося добраться до своей винтовки русского парня.

Русского спасло то, что он споткнулся и упал. Шашка кривого Абдула чиркнула его по плечу, оставив широкую кровавую полосу. Абдул замахнулся снова, но тут откуда-то сзади грохнул выстрел.

Пуля ударила вороному в шею. Конь начал заваливаться на бок, Абдул, ловкий, как росомаха, успел соскочить на землю, но и русский сумел дотянуться до своей винтовки.

Чем закончилась схватка, Раттенхубер не видел. Коня убили явно не выстрелом с утеса, а это означало, что русские каким-то образом обошли плато с флангов. Иоганн почел за лучшее отступить с поля боя.

Некоторое время он бежал, держа за уздечку кабардинца и заслоняясь им, как щитом, потом, решившись, вскочил в седло и галопом поскакал к пещерному кладбищу.

Преодолевая жгучую боль в располосованном плече, Белоусов перевернулся на спину и выстрелил прямо в заросшее черной бородой лицо одноглазого. Того отшвырнуло на лежащего на земле, конвульсивно подергивающего ногами коня.

Леха привстал на локтях, озираясь в поисках эсэсовца. Фашист, припав к шее буланого жеребца, удирал к скалам, похожим на кубики, рассыпанные ребенком-великаном.

Бородач хрипел, пытаясь вытащить из-за пояса пистолет. Белоусов выстрелил еще раз – хрип прервался. Тогда Леха встал на одно колено и тщательно прицелился в улепетывающего немца.

Раздался глухой щелчок.

Осечка, подумал Леха. Снова нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало и на этот раз.

Белоусов отбросил бесполезную винтовку и, подбежав к трупу бородача, вырвал у него из пальцев пистолет. Это был советский «Токарев», мощное, но малопригодное для стрельбы на большой дистанции оружие. Проклятый эсэсовец к этому моменту уже почти скрылся за валунами. Леха пару раз пальнул ему вслед, но безрезультатно.

Горячка боя постепенно отпускала его. Плечо болело невыносимо, рубашка отяжелела от крови. Кружилась голова. Леха сел на землю, пытаясь унять подступившую дурноту.

Это ж надо было так опростоволоситься, думал он сбивчиво. Пошел на немца с двумя патронами в магазине… Дурак…

– Дурак, – подтвердил чей-то знакомый голос. – Куда ж ты полез, сопля? А ну, что там у тебя на спине?

– Дядька Ковтун, – еле ворочая языком, пробормотал Леха. – Откуда ты?

Командир наклонился над ним и одним рывком разорвал окровавленную рубашку. Леха вскрикнул от боли.

– Молчи, дура, – грозно рыкнул Ковтун, – умеешь фасонить, умей и терпеть!

Он сноровисто перевязал Белоусову плечо. Леха скрипел зубами, но молчал.

– Так-то лучше! Идти можешь?

– Могу… вроде.

– Вроде Володи! Я тебя тащить на себе не стану! Не можешь идти – ползи.

Леха с трудом поднялся на ноги. Сделал несколько шагов, поднял винтовку.

– Что, нежданно патроны кончились? – усмехнулся дядька Ковтун.

– А вы что, видели? – Лехе стало неимоверно стыдно за свою глупость.

– Я много чего видал. Если бы не этот абрек, – командир кивнул на мертвого бородача, – я бы немца уложил. И чего он на тебя попер, не пойму!

– Как же вы успели? Вы же с Васей больным шли!

– А тропки знать надо. Да и Вася твой молодцом оказался, хоть и кашлял, а шел быстро. Мы как раз из лесу выходили, когда вы тут палить начали. И кто вас, балбесов, просил тех фрицев трогать? Шли ж себе спокойно и шли… К вечеру уже на перевале бы были.

– Так их всего двое было, дядька Ковтун!

– Было? – передразнил командир. – А сейчас их сколько? Мало, что шум подняли, так еще и зря! Через час сюда едельвейсы подойдут, вот тогда и начнется!

– Что начнется? – не понял Леха.

– Травить нас станут, как волков, вот что. А, да что тебе рассказывать, – с досадой махнул рукой дядька Ковтун, – только время зря терять!

«А все же одного гада я уложил, – подумал Леха, ковыляя за командиром. – Предателя! Значит, не такой уж я казак завалящий…»

– Зря вы погнали коня по этим камням, – озабоченно сказала Мария фон Белов, осматривая ноги кабардинского жеребца. – Видите, он разбил себе сустав, теперь будет хромать!

– Сожалею, – ответил Раттенхубер. – Я плохо привязал свою лошадь, и она при первых же выстрелах куда-то убежала. А этот просто оказался под рукой.

Ему до сих пор не верилось, что все обошлось. Вопреки опасениям Иоганна, русские не стали его преследовать. Они переправились обратно через реку и исчезли в густых зарослях, покрывавших противоположный склон ущелья. Насколько мог разглядеть Раттенхубер, всего их было человек пять.

Несколько минут он просидел, привалившись спиной к скале и приводя в порядок разбегающиеся мысли. Затем сверху послышался какой-то шум, и посыпались мелкие камушки. Раттенхубер поднял глаза – Мария фон Белов спускалась по отвесной скале, пристегнувшись к закрепленному где-то под самым козырьком канату.

– Отодвиньтесь, Иоганн, – крикнула она, – иначе я приземлюсь прямо вам на голову!

Она спрыгнула на землю и поставила рядом набитую чем-то сумку.

– Рада видеть вас целым и невредимым.

– Вы хорошо сделали, что спрятались в пещере, – деревянным голосом сказал Раттенхубер.

– Спряталась? Вы шутите, Иоганн? Мне здесь ровным счетом ничего не грозило. А если бы они попытались подобраться поближе, у меня было из чего их остановить.

Мария похлопала себя по поясу, на котором в кожаной кобуре висел парабеллум.

– Впрочем, я не сомневалась, что вы остановите бандитов. К тому же, как нельзя кстати, вернулся Абдул.

– Этот дикарь спутал мне все планы, – буркнул Раттенхубер. – Я собирался взять русских в плен и выяснить, откуда они взялись. Если помните, генерал Ланц клялся, что до самых перевалов мы русских не встретим.

– Этому, как вы выразились, дикарю было строжайше приказано охранять меня и вас, – перебила Мария. – Если бы он не подоспел вовремя, вы оказались бы в затруднительном положении, Иоганн. К сожалению, ему пришлось заплатить за ваше спасение своей жизнью.

– Его убили?

– Да, его застрелил тот русский юноша, которого вы чуть было, не взяли в плен. Бедняга Абдул, он мог бы нам еще пригодиться.

Мария фон Белов приторочила сумку к седлу жалобно косящего на нее большим влажным глазом жеребца и потрепала его по холке.

– В любом случае, наш визит сюда был не напрасным. Мне удалось кое-что отыскать в пещерах.

– Золото?

Мария фон Белов нежно погладила сумку.

– Нет, Иоганн. Кости. Но эти кости могут оказаться дороже золота и серебра.

Осторожно, следя за тем, чтобы ноги жеребца не застревали между камней, они вернулись к поляне с уродливым деревом. Абдул лежал, привалившись к брюху своего коня – тот был еще жив и мелко дрожал, дрыгая задними ногами.

– Бедняга, – проговорила Мария фон Белов, наклонившись над конем.

Она вытащила из кобуры парабеллум и сунула ствол в ухо вороного. Грянул выстрел, конь в последний раз дернулся и затих.

– Не могу видеть страдания животных, – словно оправдываясь, сказала Мария. – Особенно лошадей.

Она встала на колени перед убитым Абдулом, расстегнула ему бурку и стала шарить у него за пазухой. Вытащила свернутую в трубочку бумагу – Раттенхуберу показалось, что это карта.

– Что ж, Абдул, ты служил мне верно, – с этими словами Мария извлекла из посеребренных ножен, висевших на поясе Абдула, длинный и острый кинжал. – Но служба твоя на этом еще не закончена.

И на глазах у изумленного Раттенхубера она в два приема перерезала мертвецу шею и, крепко схватив Абдула за волосы, отделила его голову от тела.