Текст книги "Дорога на Берлин"

Автор книги: Кирилл Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Часть 2

Глава первая
Коллежский асессор

Генерал-прокурор сената, Александр Иванович Глебов, был женат на племяннице императрицы Елизаветы Петровны.

Жизнь его протекала безмятежно, если не считать одной заботы: ему вечно нехватало денег. В его поместьях с мужичков взыскивали строго: они трудились на барщине, работали на фабриках, платили подати; нерадивых, лодырей и больных у господина Глебова не было – таких быстро приводили к усердию. Однако доходов нехватало: у государыни была широкая натура, и вслед за ее величеством все сановитое дворянство стремилось жить пороскошнее и повеселее.

Если у Разумовского обедали на серебряной посуде, граф Петр Иванович Шувалов тотчас заказывал золоченую; если Бестужев появлялся с алмазными пряжками на камзоле, Воронцов выходил с бриллиантовыми пуговицами.

При такой жизни никаких средств нехватало, и Александр Иванович не однажды, морща лоб, задумывался над тем, как обеспечить достойное существование. В конце концов выход был найден.

Его отец, генерал-аншеф Глебов, не раз говаривал:

– Нужно иметь в руке жезл власти; поелику имеешь оный, то и все блага тебе доступны будут.

Александр Иванович, обладая от природы умом быстрым и живым, решил последовать совету батюшки – сперва осторожненько, потом посмелее, а когда все сошло, то стал действовать в широком масштабе.

Все протекало гладко вплоть до 1756 года. В этом году генерал-прокурор заключил контракт с Сибирским приказом о поставке водки по рублю сорок копеек за ведро. Самому ему водка обходилась по восемь гривен, но как виноторговля в Иркутске была не ахти значительна, то и барыши предвиделись небольшие: он и провел это дело между прочим, к случаю. И вдруг иркутские купцы заявили протест: они-де получали всегда водку по целковому за ведро и больше платить не желают.

В первую минуту Глебов даже растерялся. С ним спорят – и кто же? Купчишки, вчерашние холопы! И город такой, что на карте не сыщешь, и людишки там никому неизвестные, и торговлишка у них поганая, – и вдруг осмеливаются?!

Глебов вызвал к себе иркутских бородачей. Сидя на кончиках кресел, они понуро смотрели на грозного генерала, робели, однако на все уговоры и даже угрозы отвечали отказом.

– Мы спокон веку по рублю за ведро платили и твоей милости так платить станем, иначе нам раззор выйдет. И ты хоть што с нами делай, больше платить господа купцы несогласны.

У Глебова в конце концов аж дух захватило.

– Ин, ладно, – зашипел он, подскочив к купцам и тыча им прямо в зубы кулак. – Я буду просить в сенате об учинении следствия о ваших поведениях. Купцам иркутским передайте, что сколько бы велико их богатство ни было, оно, всеконечно, не затмит правосудия в высоком правительствующем учреждении и не поможет им в день ярости и гнева.

Купцы, вздыхая и опасливо оглядываясь, ретировались. В тот же вечер генерал-прокурор сообщил сенату, что по имеющимся сведениям купечество города Иркутска творит беззакония: во-первых, торгует вином плохого качества, а во-вторых, и самое главное, преуменьшает в фискальных ведомостях размер оборотов и таким путем обманывает государство, уплачивая ему неполную сумму налога. Сенаторы подивились: кто же из купцов платит сполна налоги и торгует хорошими товарами? Такого еще, пожалуй, и не видывали. Но чтобы угодить генерал-прокурору, согласились с его предложением: послать в Иркутск ревизию. А послать решили, по рекомендации того же Глебова, коллежского асессора Крылова.

С молодых лет Крылова томило желание выйти в люди. Сидя в углу на своем высоком жестком стуле, он завистливо глядел на проходивших с важностью в кабинет начальника высоких персон. Мечты овладевали им. Он видел себя шествующим с такой же гордой осанкой, а вокруг – льстивые улыбки, поклоны…

Он приходил в себя от чьего-нибудь окрика, шмыгал носом и принимался за переписку. Но если выпадал случай столкнуться в дверях с генерал-прокурором, он весь замирал и, не сводя обожающих глаз, склонялся чуть не до земли.

Глебов в конце концов заметил ревностную преданность приказного и оценил ее. Крылов начал повышаться в чинах и вскоре сделался с приписью [14]14
  Подьячий «с приписью» – означало уже более высокий ранг. Про таких говорили просто: «С приписью».


[Закрыть].

Изредка, выпив лишнее, он изливал перед женой душу.

– Ты уразумей, Авдотья, – говорил он, не забыв, впрочем, плотно прикрыть ставни, – и мы, грешные, и господа дворяне боятся тех, кто позаметнее. Раз собака лает, значит страшна, а коли молчит, то ее и не опасаются. И я молчу… до случая… Авось, приведет господь и мне порадоваться.

Боясь сказать лишнее, он запевал хмельным голосом:

 
Жизни горькой, жизни сладкой
Дни, недели и года
Протекают, пробегают,
Как поточная вода.
 

Но пробежавшие годы укрепили благорасположение к нему господина Глебова, а с тем принесли чин коллежского асессора. То был уже восьмой чин табели о рангах. Василий Аристархович Крылов был не похож на прежнего замухрышку-писца, но держал он себя попрежнему политично и не переставал уповать, что его настоящий час, которого он ждет всю жизнь, еще придет.

Этот час пришел неожиданно.

Генерал-прокурор вызвал к себе коллежского асессора Крылова и велел немедленно собираться в дальний вояж ревизовать иркутское купечество.

– Гляди же, – напутствовал он его, – беспременно блюди государевы интересы, не щади лихоимцев, не бойся никаких наветов, и тебе за то благодарность будет всяческая.

Последнее слово он подчеркнул особо.

Крылова несло, как на крыльях. «Всяческая»… Это понимать надо. Знать, здорово досадили иркутские купчины, господину Глебову. А ревизор, ревизор – дело великое!

2

Спустя несколько месяцев четыре тройки, звеня бубенцами, подъезжали к Иркутску.

– Знать, ваше превосходительство, доскакали, – сказал, полуоборотясь, ямщик: – и сквозь трещу [15]15
  Треща– дремучая трущоба.


[Закрыть]пробрались, и холодины плящие [16]16
  Плящие, то есть сильные (от которых пляшут).


[Закрыть]вытерпели, а теперь вон он, Иркутск.

Крылов жадно рассматривал открывшийся ландшафт. На длинном мысу, обмываемом с севера и запада Ангарою, а с востока речкой Ушаковкой, раскинулся долгожданный город. На юге он примыкал к высокой горе.

– Что за гора? – отрывисто спросил асессор у возницы.

– А Петрушиная, – словоохотливо отозвался ямщик. – С того прозывается, что…

– Молчи, дурак! – прервал его Крылов. Привстав в санях, он продолжал осматривать город. От возбуждения он даже вспотел и распахнул шубу. Внимательно оглядев деревянную стену с башнями, которой был обнесен Иркутск, он заметил новую церковь – единственное каменное строение в городе, потом остановился взором на ветхом здании, к трубе которого был привязан полинялый флаг.

– Это что?

– Казначейство, – ответил с обидой в голосе ямщик, – а то, вишь, канцелярия губернская.

– А рядом с нею: домишко, тыном окруженный, и пред оным инвалид караул несет?

– То, ваше превосходительство, застенок, – нехотя проговорил возница, – пытошная. А глянь-ко, не нас ли встречать удумали?

Перед воротами стояла плотная толпа, а впереди всех дородный купец с иссера-черной бородой, и рядом с ним другой, с седыми космами волос, выбивавшимися из-под надвинутой до самых бровей бобровой шапки. В руках у обоих серебряные блюда с хлебом-солью.

Крылов выскочил из саней и с превеликой вежливостью поздоровался с купечеством:

– Я за счастье почитаю, что с именитым иркутским купечеством познакомиться довелось. А почестей ваших не стою: чины у меня не авантажные.

Его приветливое обращение рассеяло настороженную подозрительность встречавших. Чернобородый купец, облегченно улыбаясь, приказал ямщику:

– Заворачивай, Иван, ко мне в дом. Купец Мясников умеет гостей принимать, и господин ревизор жаловаться не станет.

А седой старик добавил:

– Ин, впрямь, езжай-ка, ваша милость, к Мясникову. А в случае чем недоволен будешь, кликни меня: Бичевина всяк тут знает.

Крылов покосился на старца: имя богача Бичевина было известно даже в Петербурге.

Мясников отвел ревизору целый этаж, поставил туда лучшую мебель, велел во всем угождать, а кормил и поил так, что асессор, отваливаясь от стола и расстегивая мундир, не раз говаривал: «Эдак и благодетелю моему, господину Глебову, пожалуй, едать не приходилось».

Он по целым дням совершал визиты, танцовал на балах любимый иркутский танец «восьмерку» и, меняя по ходу танца попеременно восемь дам, каждой жал ручку и тщился сказать что-нибудь значительное и по-столичному светское. Особенно охотно танцовал он с женой своего хозяина – статной темнорусой красавицей Катериной, но, приметив, что она его невзлюбила, не досаждал ей своим ухаживанием.

Купцы скоро попривыкли к ревизору и удивлялись только, чего ради он выписал из соседнего города воинскую команду в восемьдесят человек. Было и еще одно обстоятельство, не нравившееся иркутянам: коллежский асессор приблизил к себе ратмана [17]17
  Ратман– член городского совета.


[Закрыть]Слезова – пьянчугу и хвастуна, отменно знавшего все плутни купцов. Слезов каждодневно являлся к ревизору и подолгу беседовал с ним наедине.

Но кроме этих двух мелких обстоятельств, асессор Крылов ничем не давал повода к неудовольствию.

Наступило лето. Крылов стал ездить на прогулки в древние рощи Архиерейской мызы, вел богобоязненные беседы с монахами, уплетая затурану [18]18
  Затурана– мука, изжаренная на масле.


[Закрыть]и тарки [19]19
  Тарки– четырехугольные пирожки с ягодами.


[Закрыть], и с любознательностью выспрашивал у старожилов, отчего буряты называют деревянных божков онгонами, а войлочных – иргекинами, или почему северо-восточный ветер прозывается на Байкале баргузином, западный – култуком, а юго-западный – шелонником.

Воинская команда отъелась и разленилась, ратман Слезов стал реже появляться в первом этаже Мясниковского дома, и купцы даже подумывали о том, чтобы деликатно напомнить гостю об отъезде, как вдруг иркутский магистрат получил от Крылова приказ: приготовить три куска синего сукна для покрытия столов, сто дестей бумаги и ведро чернил.

Ошеломленные градоправители помчались к ревизору.

– Василь Аристархович! Батюшка! Али нехорошо тебе живется у нас? Что сие значит? Что ты удумал?

Крылов в наглухо застегнутом мундире стоял перед ними, заложив одну руку за спину, в излюбленной позе генерал-прокурора сената. В этот миг все пело в нем, но лицо его оставалось невозмутимым.

– Сие значит, – холодно произнес он, – что с завтрашнего дня начнутся действия посланной высоким правительствующим учреждением ревизии.

В эту ночь иркутские купцы плохо спали. Всех тревожили темные многозначительные слова Крылова.

Не спал и сам ревизор. Могущество, которому он еще не совсем верил, но которое так сладко ощутил в этот день, томило его. Так все просто, – нужно только уметь повелительно отдать приказ. Чтобы уметь повелевать, нужно уметь повиноваться. Крылов в совершенстве постиг науку повиновения. И теперь он ждал зари, чтобы упиться возможностью властвовать.

Под утро его разбудил шум дождя. Унылые пепельные тучи низко нависли над городом.

Нахмурившись, Крылов оделся и, взяв с собою половину команды, вышел из дома.

В дверях он столкнулся с Катериной.

– Здравствуй, хозяюшка, – сказал он, останавливаясь и пристально смотря на нее.

Она хотела пройти, но поневоле отступила, потому что он загораживал дверь.

– Здравствуйте. Кого это в непогодь собрались воевать? – насмешливо спросила она.

– Государево дело не боится непогоды.

Она хотела что-то сказать, но промолчала и прошла в комнаты.

Крылов проводил ее тяжелым взглядом. «Эх, хороша! В Питере таких не видывал. Горда больно, да на это средства найдутся».

Он перешагнул порог и ступил на мокрый деревянный тротуар. Изо всех окон его провожали настороженные, любопытствующие взоры. Медленной, важной походкой, не чувствуя дождя, прошел он по улице и по скрипучим ступенькам поднялся в губернскую канцелярию.

Ревизия началась.

Крылов вызвал к себе бургомистра и ратманов и сказал, упирая на каждое слово:

– Нет у меня сумнения в том, что многие непорядки и замешательства вами творились. – Он помолчал и вдруг твердым голосом добавил: – Я расчет подробный учинил: расхищено вами казенных сумм на восемьсот двадцать девять тысяч семьдесят два рубля.

Купцы, моргая, глядели на него, невольно удивляясь такой точности. Но удивляться было некогда. Крылов разом остерег их:

– Винитесь все, лихоимцы, не то на виску вздерну.

Бургомистр Бречалов выступил вперед и сказал за всех:

– Василь Аристархыч! Или на тебе хреста нету? Разве ж мы воры какие? Ты хучь преосвященного архиерея, хучь самого вице-губернатора господина Вульфа спроси. Да и, сам ты сколько разов в домы наши хаживал, все достатки наши знаешь!

Крылов мелкими шажками подошел к Бречалову и вдруг с силой ударил его по лицу.

– Врешь, злодей! – визгливо закричал он. – Для меня господин Вульф не указ, я сам себе губернатор. Сознавайся, лиходей, что хотел утаить ведомости, дабы не разузнали мы, сколько недоплатил ты матушке-государыне. Сознавайся, не то в застенок отправлю.

Генерал-прокурор сената не ошибся в своем выборе.

Бургомистр, шатаясь, подошел к столу и нацарапал под диктовку ревизора показание. То же сделали ратманы.

– Отпусти теперь, ваша милость, – глухо промолвил Бречалов.

Крылов удивленно вскинул брови.

– Отпустить? Лихоимцев? Да ты в уме ли? – Обернувшись к солдатам, он сказал: – Заковать их всех в железа и отвести в острог.

Крылов действовал столь стремительно, что не давал опомниться ошалевшим купцам. Спустя два дня он посадил в острог еще сто человек, и тогда повел следствие.

3

Слезов не зря посещал ревизора: его сообщения, а потом и собственные впечатления во время балов и променадов помогли Крылову составить табличку. В этой табличке против фамилии каждого иркутского купца стояла сумма, которую можно у него выбить. Теперь надо было приступить к этой задаче.

Направляясь в пытошную, Крылов пережил минуту колебания. А вдруг вице-губернатор или архиерей подкопаются под него? Не слишком ли он далеко зашел? Но тут же он вспомнил сенатскую инструкцию: «Следствие производить надлежащим порядком, чиня основательные, в чем кому надлежит, допросы без наималейшего послабления и поноровки». Нет, Глебов его не выдаст! Глебов за него постоит!

Придя в застенок, он расположился напротив дыбы, в которой для этого случая переменили канаты и жирно смазали блоки. Здоровенный детина с засученными рукавами разложил на лавке плети, кнуты и длинные ивовые прутья.

Первым ввели ратмана Верховцева. Увидев орудия пытки, он упал на колени и, простирая скованные руки, вскричал:

– Ваша милость! Что это ты удумал?

– Молчи, вор! – негромко проговорил Крылов. – Государевым слугам все известно. Недоплатил ты матушке-государыне… – он долго листал свою книжечку и наконец договорил: – недоплатил одиннадцать тысяч. К завтрему должен ты внести их нам.

– Да что ты, батюшка? – завопил Верховцев, – Как перед богом говорю, что если и был грех, то за всю жизнь больше полутора тысяч не наберется. А таких деньжищ у меня сроду и не бывало. Вот те крест, апостолы-евангелисты. Господи сил, преблагий, преславный…

Из глубины застенка выдвинулся Слезов, приблизился к столу и что-то шепнул Крылову.

– Ин, ладно, – миролюбиво сказал ревизор. – Комиссия согласна уважить тебя. Внесешь восемь тысячей.

Купец снова забожился, в отчаянии стал биться головой о пол.

– Не хочешь? – бешено закричал Крылов, и голос его загремел под гулкими сводами. – Эй, взять его!

Дюжий детина подскочил к Верховцеву, несколькими умелыми движениями обнажил его вплоть до колен и швырнул на лавку.

– Плетьми его! – приказал Крылов, но вдруг усмехнулся. – Господин ратман, знать, не привык к плети. Еще занедужит. Почни его палочками.

Палач выбрал прут потолще, взмахнул им выше головы и со свистом опустил на спину купца. Слезов, крестясь, считал удары.

– Не на… не надо… – прохрипел купец. – Дам, все отдам, в батраки, слышь, пойду, а дам…

– Вишь, как славно! Сразу бы так-то, и тебе, сударь мой, и нам поспокойней было бы. Унести его… Да следующего веди!

Четыре дня продолжалось следствие. Около ста человек были допрошены с пристрастием. Их били плетьми и розгами, пока, они не признавались в утайке той суммы, которую подсказывал им Крылов. Он не брезговал и маленьким доходом, Кузовлев дал тридцать рублей, Михаил Кудреватый – пятнадцать, Шарыпов – один рубль пятьдесят пять копеек. Все шло впрок.

Больше всего хлопот доставил Бичевин. Старик издавал душераздирающие стоны, но не признавался.

– Может, у него и нет столько? – вполголоса спросил ревизор у Слезова.

Тот замахал руками.

– У него в подвалах бочки с медной и серебряной деньгой рядами стоят, а злато ему, слышь, но ночам змей носит.

Умирающий старик признал пятнадцать тысяч, и его отнесли домой.

Главное было сделано.

Крылов отписал в сенат, что удалось ему собрать сто пятьдесят тысяч недоданных в казну денег и что за неплатеж запечатал он, сверх того, в нескольких лавках товары.

В ответ удостоился он благодарственного от господина Глебова письма. Стороной же дано было ему знать, что от пострадавших купцов во множестве доносы и жалобы в Петербург поступают, однакоже по строгому распоряжению генерал прокурора пересылаются прямо к нему, а там уничтожаются.

Прошло еще немного времени, и Крылова уведомили о награждении его тысячью рублей; к тому же сенат обнадеживал его, что по возвращении он и чином оставлен не будет.

Купечество было порядочно общипано. Поживиться с него было уже нечем. Собственно, теперь можно было ехать восвояси, но Крылову хотелось продлить свою жизнь в Иркутске.

Освободившись от дел, он снова предался удовольствиям: ездил на променады и танцовал «восьмерку» с трепещущими от страха и отвращения девицами.

Потом все это прискучило ему. Тогда он придумал интересную забаву: садился у окна и глядел на проходивших. Выбрав почему-нибудь одного, приказывал солдатам тащить его в дом и сечь изрядно розгами, а потом, угостив водкой, отпускал продолжать свой путь.

Мало-помалу жители перестали ходить перед домом Мясникова, но тогда Крылов сам отправлялся гулять по городу и, если бывал в дурном настроении, многих встречных приказывал пороть или сажать в кордегардию.

4

Но, видно, жизнь так устроена, что человеку не дано быть счастливым. Все, кажись, имел Василий Аристархович, все удалось ему, а в сердце у него завелась червоточина. И причиной тому была простая женщина – мясниковская жена Катерина.

Как-то под вечер она, глядя мужу в глаза, сказала:

– Намедни левизор этот меня к себе звал. А не пойду – извести грозился.

– И что же ты, Катеринушка? – бледнея, спросил Мясников.

Положив руки на плечи Мясникову, она тихо сказала:

– Запомни, Павел Семеныч: пусть он со мной что хошь делает, хоть огнем палит, не лягу я к нему в постелю. Это вы, мужики, перед ним труситесь. А мы, бабы, упрямые. Мы к боли да к беде терпеливые. Ломать станет – и то стерплю, только в рожу его скверную плюну.

– Погубишь ты себя, да и меня тоже, – растерянно бормотал купец, с неловкой лаской сжимая Катеринины руки. – Ты бы с ним вежливенько… Извините, дескать…

Она отодвинулась.

– Ужли итти к лядащему присоветуешь? – презрительно сказала она и, сурово сжав губы, вышла из комнаты.

К ночи Крылов прислал за нею троих солдат.

– Велено доставить, – угрюмо произнес один, – доброхотно али силком.

Она оглянулась по сторонам. Мясников порывался что-то сделать, но руки его дрожали. Дети, забившись в угол, горько плакали. Катерина набросила на плечи платок и пошла с солдатами.

Коллежский асессор стоял посреди комнаты, заложив руки за спину. На полу валялась опорожненная бутылка.

– Явилась, душечка? – сказал он вкрадчиво и странней, подпрыгивающей походкой обошел вокруг нее. – Супротив меня идешь? Супротив Крылова! – Он заскрежетал зубами и рванул ворот рубахи. – Эй, ребята! Сия женка сегодня государева слугу честного обидела. А потому приказываю я ее тотчас наказать примерно. И вас за труды благодарностью не оставлю.

Катерина рванулась к дверям. Ее перехватили, скрутили руки….

Крылов, размахивая в такт руками, следил, как вспухали под розгами багровые рубцы.

– Постой, братцы, – мотнулся он вдруг и, припав вплотную к лицу Катерины, прошипел: – Скажешь слово – озолочу, возвеличу!

Схваченная жесткими руками солдат Катерина не могла пошевельнуться. Она только застонала и в упор глянула на ревизора. От этого взгляда Крылов побелел.

– Постой же! – Он кликнул солдат и велел привести Мясникова.

– Слышь, Павел Семеныч, – обратился он к бледному купцу, – ты на меня дотоль претензиев иметь не должен. В пытошную тебя не водили и денег всего пять тысячей с тебя взял. А в сей час прямо тебе объявляю: уговори ты жену свою сделать по-моему. Коли не уговоришь – пошлю тебя прямо отсюдова на виску, и там под кнутьями дух испустишь. А дом твой забрать велю, и ребята малые по-миру пойдут. Сказал я тебе теперь – и слово мое крепко.

Он налил себе стакан водки, выпил его залпом и тяжело опустился в кресло.

Потом схватил лежавшую на столе плеть и протянул купцу.

– Бей ее!

– Василий Аристархович, о боге вспомни…

– Вспомнишь о нем, как сейчас поведут тебя в застенок, – насмешливо отозвался ревизор.

Обливаясь слезами, Мясников начал стегать жену.

– Уступи ты ему, вельзевулу, господину ревизору, – приговаривал он с усилием, – замучит он нас. Если приневолят, и грех не в грех.

– Слаб ты, вижу, в науке кнутобойства, – с мрачной усмешкой проговорил Крылов, – но добро тебе, что не ослушался. Хватит на сейчас. Завтра приходите оба. Еще поучишь. Авось, мужа послушается…

Но в ту же ночь стряслось с ним такое, чего никто в Иркутске, паче он сам, ожидать не мог.

…Катерина нею ночь не ложилась. Мужа она не винила. Вспоминая его побелевшее лицо и катившиеся градом слезы, она испытывала к нему только брезгливую жалость. Но робкие удары, которые он нанес ей, жгли ее непереносимо. Ее терзала мучительная обида а себя, за мужа, за всех тех, кого обрек себе в жертву ревизор, наслаждаясь их смиренной покорностью. Она возненавидела ту покорность, восстала против нее. Пускай смерть, каторга, клеймо палача – все лучше, чем безропотное подчинение.

Неведомое си чувство овладело ею, взмыло и понесло. Ее собственная судьба, дом, дети – все отступило, потеряла свое, казалось бы, необоримое могущество. Она сидела, прислушиваясь к звучавшим в ней голосам, радуясь ощущению совершенной свободы от сковывавших ее пут.

За окном все больше светлело. Белесая муть рассвета прояснялась, брызнули первые лучи солнца. Катерина встала и, взяв в руку большой нож, неслышными шагами прошла на половину ревизора.

От скрипа двери Крылов тотчас проснулся.

– Кто пустил? Что надо? – воскликнул он. Тут он узнал Катерину. – Любушка! Пришла-таки?

Женщина медленно занесла руку с ножом.

Ревизор завизжал и выхватил из-под подушки пистолет. Катерина молча, с размаху, ударила его в грудь, вытащила нож и ударила вторично. Алая кровь обагрила ее руки. Она испуганно посмотрела на нее, разжала пальцы и без чувств упала на пол.

…Сперва ее хотели заключить в тюрьму, но неожиданно весь город встал на ее защиту. Купцы, чиновники, даже дворовый люд теснились под окнами Мясниковского дома; команда ревизора, боясь расправы, разбежалась. Тогда на сцену выступил губернатор. Под шумное одобрение громадной толпы он объявил, что Катерину, как доведенную до крайности угрозой бесчестия, не тронут.

Раны Крылова оказались неопасными. Он грозился, едва встанет, жестоко расправиться с иркутянами. Но вдруг из сената пришел указ заковать Крылова в кандалы и доставить в столицу.

Однако Катерина не узнала об этом указе. За несколько дней до того она исчезла. Ее искали и в лесу, и на дорогах, и даже обшарили речное дно. Никаких следов не оказалось.