Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Кирилл Осипов

– Хотя государь Выговского и братью его пожаловал, только они ничем тем не владеют, опасаясь от войска запорожского.

Вслед за тем Тетеря убедительно просил:

– Чтобы царское величество в войско ни про что про то, кем кто от его царского величества пожалован, объявляти не велел, потому что про то и гетман не ведал; а только де в войске про то сведают, что Выговский с товарищи упросили себе у государя такие великие маетности, и их де всех тотчас побьют, а учнут говорить: они де всем войском царскому величеству служили, а маетности выпросил себе один писарь с товарищи.

Словом, по заключению Тетери, «в войске запорожском владеть им ничем нельзя».

Из этого видно, что в первый момент после соединения козацкая верхушка, мечтавшая о возрождении в стране шляхетского сословия со всеми его привилегиями, оказалась в очень странном положении. Формально она приобретала шляхетские права на имения, но фактически не пользовалась этими правами, опасаясь взрыва возмущения в массах.

Выше отмечалось, что реестр в 60 тысяч на деле не соблюдался, реестровых козаков насчитывалось более 100 тысяч. Их-то и опасались новые помещики.

Старшúны предпочитали прятать получаемые в Москве грамоты на поместья в ларцы, и население деревень и городов продолжало мирно жить, даже не подозревая, что над ними появился новый хозяин.

Польское правительство тотчас поддержало бы претензии помещиков, вооруженной рукой помогло бы им осуществить «ввод во владение». Москва же не вмешивалась в эти дела: отчасти потому, что на первых порах вообще предпочитала не касаться неясного ей внутреннего уклада Украины, отчасти же потому, что не хотела возбуждать недовольство в украинских низах. Сколько бы привилегий ни получали старшúны и духовенство, они были в некотором отношении менее надежными подданными, чем крестьяне и мещане, всегда тяготевшие к Москве и добившиеся в результате соединения если не формального, то фактического улучшения своего положения. Поэтому правительство соблюдало нейтралитет, а без его поддержки права новых помещиков часто оставались на бумаге.

Что касается мещанства, то оно оказалось в большой выгоде благодаря тому, что города получили самоуправление, были уничтожены привилегии иностранным купцам, уничтожены чинимые шляхтой препоны к развитию ремесел и пр.

Наконец, было еще одно обстоятельство, заставлявшее широкие массы ценить соединение с Москвой: теперь они не должны были так опасаться вечных губительных набегов татар.

Татары были страшны и в качестве врага и в качестве союзника. Теперь же отпала надобность поддерживать с ними союз, а их набеги козаки, вкупе с московской ратью, легко могли отразить.

По всем этим причинам широкие массы украинского народа положительно отнеслись к соединению с Москвой. В народном творчестве осталось много песен, подтверждающих это. Вот одна из них:

 
Ой служив же я, служив пану католику,
А тепер ему служити не стану до віку.
Ой служив же я, служив пану бусурману,
А тепер служити стану восточному царю.
Ходить ляшок по риночку, шабельку виймае,
Козак ляха не боиться – шапки не знімае.
Ось ляшок до канчука, а козак до дрюка.
От тут тобі, вражий сину, з душею розлука.
 

Другая песня коротко, но выразительно свидетельствует о том же:

 
Та немае лучче, та немае краще, як в нас на Вкраині,
Та немае ляха, та немае пана, не буде изміни.
 

Известие о том, что Украина приняла московское подданство, стала частью Московского государства, взволновало всю Европу. Австрийский император и турецкий султан писали Хмельницкому, грозя ему, если он не отложит соединения с Москвой: «…тако купно ратовати, яко и памяти козацкой не остатися». Шведский король выбивался из сил, представляя все новые аргументы против соединения. Но особенно яростно возражали Польша и Крым.

23 февраля 1654 года король Ян-Казимир издал обращение «всем вопче и всякому особою, кому о том ведати подлежит», в котором, брызжа слюною, сообщал о поступке «злослового изменника Хмельницкого» и призывал население не подчиняться решению Переяславской рады.

«Верные нам милые, – взывал король, – много меж вами постоянных в вере и послушании нам… Для того, по обыклой нашей к подданным ласковости, оберегаем вас, чтоб есте загодя образумились и в природном нашем и всей Речи Посполитой жили подданстве и нам с тем, покаместа войска наши не наступят, тотчас отозвались, а мы, как всех к ласке нашей и к заступлению принять хочем та и их при давних правах и вольностях держати обещаем» [198]198
  Н. Маркевич.История Малороссии, т. Ill, M., 1842, стр. 98–99.


[Закрыть].

Однако «верные милые» были сыты по горло «давними правами и вольностями», и умильный универсал Яна-Казимира остался гласом вопиющего в пустыне.

Крымский хан не обращался непосредственно к украинскому населению, зная, вероятно, какую репутацию он там имеет. Зато он оказал самый решительный нажим на Хмельницкого.

В «Материалах Посольского приказа», хранящихся в рукописных фондах Украинской академии наук, имеется очень любопытное собрание документов, озаглавленное «Кримски справи». Многие из этих документов рисуют старания крымского правительства воздействовать на Хмельницкого и расстроить его соглашение с Москвой.

Вот, например, донесение московских послов в Бахчисарае Ладыженского и Рогаркова от 19 марта 1654 года. Послы сообщают, что в этот день у хана были козацкие представители: «А говорили ему, что гетман их Богдан Хмельницкой со всем запорожским войском под государевою высокою рукою и крест ему, великому государю, целовал. И он де, царь (т. е. хан. – К. О.), тех черкасских посланцев, осердясь, хотел их казнить смертью. И черкасские де посланцы, не убоясь смертной казни, приказали к нему, что они присланы люди худы и казнить их не за што. И тем запорожского войска к себе не возвратить, а будет де надумаешь пойтить на Московское государство войной, и тебя де царя с татары запорожские черкасы за Перекопю встретят и совсем не честью воротят».

Уже из этого донесения видно, с какой решительностью и твердостью отклонял Хмельницкий всякие попытки подорвать его унию с Москвой.

Еще ярче это проявилось в донесении тех же послов от 29 апреля 1654 года. Послы извещают, что Хмельницкий прислал к хану гонца – полковника Семена Свиченко. Гонец заявил хану, что, по слухам, тот готовит поход на Московское государство. Если это случится, сказал Свиченко хану, «и твоя де царева дружба з гетманом и со всем запорожским войском нарушитца. И обещал се де гетман Богдан Хмельницкий с своим войском тебя, царя, встретить за Перекопю».

Далее послы продолжают, излагая речь Свиченко: «А иных своих ратных людей хочет он, Богдан Хмельницкий, отпустить судами Непром и морем под Крым. А в другую сторону, по его ж, Богданову, совету, донские козаки Азовским морем пойдут под Крым. Же и тебе де царю (то есть хану. – К. О.) вряд и себя оберегать. И Ислам де Гирей, цар, осердясь на него, полковника, встал сам с своего места, ударил его, полковника, по щеке».

Итак, Хмельницкий без обиняков предупреждал крымского хана, что попытка напасть на Московское государство навлечет на Крым смертельную опасность, причем главную роль в ответном ударе он предназначал запорожским и донским козакам.

Ислам-Гирей, повидимому, вполне оценил серьезность этого предупреждения. Не рассчитывая более на то, что ему удастся запугать козацкого полковника, он решил действовать иным методом. Вечером он конфиденциально, с глазу на глаз, беседовал со Свиченко. Содержание беседы тотчас стало известно московским посланникам. Хан корил украинский народ за «измену дружбе». На это Семен Свиченко ответил:

– Какая твоя царева дружба и совет? Приходил ты к нам на помощь против польского короля, но интересовался больше всего польскими и украинскими полонянками. Набрал ты себе полону, разбогател, а помощи нам никакой не учинил.

Ни мытьем, ни катаньем хану не удалось добиться ничего.

Показательный в этом смысле диалог произошел в марте 1654 года, когда украинские послы прибыли в Москву с договорными статьями. Бояре заявили им:

– Скажите гетману, что указал государь быть с собою в походе двум полковникам – нежинскому, Ивану Золотаренко, да тебе, Павлу Тетере. А скольким человекам козакам с ними быть, и о том государев указ будет вперед.

– Мы о том гетману скажем, – ответили послы и с очень правдоподобной искренностью добавили – а на его, государеву, службу мы рады.

XX. ПОД ВЛАСТЬЮ МОСКВЫ

Когда Хмельницкий добивался принятия Украины в московское подданство, он, вероятно, надеялся, что, расставшись с государственной независимостью в области внешних сношений, он сумеет оградить хоть внутренние дела своей страны от вмешательства Москвы. Хмельницкий как бы предъявлял к Москве сразу два требования: «защитите нас от наших внешних врагов и «не мешайтесь в наши внутренние дела».

Но эти требования исключили одно другое. По справедливому замечанию Г. Карпова, московское правительство рассуждало так:

«Если нужны московские войска, то бери с ними и воеводу. В глазах Москвы тот, при чьей помощи гетман мог усидеть, и был истинным хозяином Украины».

Хмельницкий очень скоро это почувствовал. Его отодвинули на второй план не только в области внешней политики, но даже у себя на Украине он перестал пользоваться полнотой власти.

Хотя на первых порах Москва и смотрела безучастно, как нарушаются договорные статьи (превышается реестр; в гетманскую, а не в московскую казну поступают податные суммы и т. д.), но в то же время она осуществила ряд мер, показывавших, что Украина должна теперь привыкать к новому положению вещей. Так, через месяц после Переяславской рады московские войска под командой боярина Куракина вступили в Киев и прочно там расположились. Одновременно в Белгороде, на границе с Украиной, была собрана сильная армия под начальством Шереметева; ее назначение состояло в отражении ожидавшегося татарского набега, но было ясно, что она может быть введена на Украину и для других надобностей. Наконец, отборные козацкие части (восемнадцатитысячный корпус под командованием Золотаренко и Тетери) были вытребованы для усиления главной московской армии, а взамен их на Украину вступил еще один московский отряд под начальством А. В. Бутурлина, в свою очередь занявший некоторые жизненные центры страны.

Все эти мероприятия проводились без предварительного согласования с гетманом, в порядке простого указа.

То обстоятельство, что договорные статьи были полны недомолвок, Москва использовала теперь в своих интересах: она трактовала все неясности в свою пользу. Правда, стеснительные мероприятия перемежались с поблажками. Но надежды на то, что, подчинившись Москве, найдя в ней защиту от внешних врагов, удастся сохранить внутреннюю автономию, – эти надежды, если у кого и были, быстро таяли.

В связи с этим на Украине усилилась активность групп и сословий, недовольных соединением с Москвой.

Три элемента украинского населения всегда поддерживали соединение с Москвой. Во-первых, крестьянство, потому что в самодержавной России шляхта не играла такой большой роли, как в аристократической Польше, потому что здесь оно избавлялось от национального гнета и предвидело улучшение своего экономического положения. Во-вторых, горожане, искавшие прочного правопорядка, чтобы спокойно заниматься торговлей и ремеслами, и понимавшие, что в подданстве у Польши они его не дождутся. В-третьих, низшее духовенство, ставившее на первый план религиозные, а заодно и свои корыстные интересы.

Им противостояли две группы: высшее духовенство и часть козацкой верхушки, то есть «значные люди», стремившиеся сохранить польско-шляхетский строй в расчете воспользоваться его привилегиями.

Отношения высшего украинского духовенства с Москвою заслуживают того, чтобы уделить им особое внимание.

В двадцатых годах XVII века высшее духовенство было очень предано Москве. Митрополит Иов Борецкий, как было упомянуто, одним из первых возбудил вопрос о присоединении Украины к России. Он был так предан московскому правительству, что послал ему на службу своего сына и племянника. Преемник его, Исайя Копинский, также «приклонял главу к восточной православной державе». Впрочем, другого выхода у него и не было: все церковное имущество находилось в руках униатов, и только в Москве можно было получить денежные субсидии на поддержание православной украинской церкви.

Однако Исайя пробыл митрополитом только год. Ставший в 1632 году его преемником, Петр Могила [199]199
  П. Могила(1596–1647) – сын господаря Валахии, видный церковный и общественный деятель.


[Закрыть]занял иную политическую позицию. Он обвинял московское правительство в деспотизме и произволе и, пренебрегая явной тягой народных масс к Москве, насаждал польскую образованность. Причина этого лежала, повидимому, в том, что после смерти короля Сигизмунда III поляки вернули православным церковные маетности и восстановили их вольности, – словом, стали заигрывать с духовенством. Материальное положение высшего духовенства стало отныне очень хорошим, но низшее еле сводило концы с концами.

В 1647 году киевским митрополитом сделался, по смерти Могилы, Сильвестр Коссов. В это время польское правительство, не раз терпевшее поражение от козацкого войска, особенно старалось сохранить на своей стороне симпатии высшего духовенства. Коссову было предоставлено почетное право заседать в сенате; его убеждали, что в случае присоединения к Москве он лишится всех своих прерогатив, и добились того, что новый митрополит, подобно предыдущему, решительно высказался против соединения. Это весьма раздражало козаков. В 1649 году Федор Вешняк однажды сказал на пиру у Хмельницкого, что «ксендзы и попы одинаковы стали»; по донесению дьяка Кунакова, когда в том же году Коссов выехал к польским представителям, козаки вернули его: «Знай де он келью свою, а в такие дела не вступайся».

С 1648 года высшее духовенство прекращает сношения с Москвой (их продолжает вести низшее, «черное» духовенство), а сам Коссов пытался много раз добиться примирения Богдана с Речью Посполитой.

Но вот соединение стало совершившимся фактом. Низшее духовенство горячо приветствовало его. Как же теперь сложились отношения у киевского митрополита с Москвой?

На первых порах очень неприязненно. В день 8 января 1654 года Богдана и старшúну привел к присяге царю не Коссов, а прибывший казанский архимандрит Прохор.

Коссов не присягнул царю, а лишь после долгих пререканий с Бутурлиным послал к присяге свою дворню. В Москве собиралась гроза на голову строптивого митрополита. Когда в том же 1654 году в Киев прибыл стольник Полтев с вестью о рождении у царя сына, он не привез никакого письма для Коссова. Стольнику была дана инструкция, если Коссов спросит о письме, ответить: «Он, митрополит, нашие государские милости не искал и нам не писывал, и потому к нему нашей грамоты не прислано». Однако Коссов ни о чем не спросил, отслужил молебен в честь новорожденного и вручил Полтеву краткое поздравительное письмо для Алексея Михайловича.

Через короткое время между Сильвестром Коссовым и московскими боярами разгорелась открытая вражда. Назначенные воеводами в Киев Куракин и Волконский довели до сведения митрополита, что они заберут участок земли рядом с Софийским монастырем, чтобы выстроить там острог (укрепление) для московской рати. Сильвестр категорически воспротивился. Сколько ни бились бояре, ничего не удалось сделать. «И митрополит учал сердитовать, – доносили царю воеводы, – и говорил нам, холопем твоим: будет де учнете на том месте ставити город, и я де учну с вами битися» [200]200
  Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России,т. X, Спб., 1878, стр. 388.


[Закрыть].

На эту угрозу бояре ответили митрополиту, что он не имеет страха божия, а потом ехидно спросили: «И кем ему битца?»

В пылу спора митрополит прямо заявил, что он государю челом не бил, чтобы попасть под его высокую руку, живет он сам по себе и ничьей власти над собой не признает.

В Москве не пожелали раздувать эту историю и ограничились тем, что, вопреки Сильвестру, выстроили острог в намеченном пункте, а монастырю в виде компенсации дали участок земли в другом месте.

Однако случай этот не был забыт. Три года спустя Хмельницкий писал патриарху Никону, прося его ходатайствовать перед государем о подтверждении Сильвестру древних прав, дарованных киевской митрополии константинопольским патриархом. Это письмо целиком посвящено реабилитации Сильвестра в глазах московского правительства.

Хмельницкий рьяно защищал Сильвестра Коссова, так как ему нужно было, чтобы простой люд, который, освободившись от панов, оказался (как о том будет сказано ниже) в зависимости от «украинских значных людей», – чтобы этот горько разочарованный люд видел расположение к нему, Хмельницкому, митрополита.

Заступничество гетмана побудило московское правительство смягчить отношение к Сильвестру Коссову. Оно даже готово было благожелательно рассмотреть требования, которые киевский митрополит перед ним выдвинул. Для отстаивания этих требований Коссов отправил целую делегацию из восьми человек, во главе с Иннокентием Гизелем. Здесь были пункты о невмешательстве Москвы в суд митрополита, о выборности высшей иерархии только из среды украинского духовенства и т. п. Но главным являлось требование, чтобы подчинение московскому патриарху носило чисто номинальный характер, чтобы киевский митрополит фактически продолжал быть «ни под чьей властью».

Властный патриарх Никон категорически отказался согласиться с таким положением. Но по-всегдашнему осторожное московское правительство, стремясь избежать открытого конфликта с Коссовым, дало уклончивый ответ: царь-де решит этот вопрос, вернувшись из похода.

Однако этот политичный ответ не разрядил, да и не мог разрядить обстановки.

Ограничение прав крупного землевладения и опасение утерять с переходом под власть московского патриарха свои привилегии определяли упорную оппозицию высшего украинского духовенства Москве. Характерным штрихом в этом отношении служит следующий эпизод. В мае 1654 года к князю Куракину явился монах Рафаил, послушник Киевско-Михайловского монастыря, и сделал «извет» на митрополита Сильвестра («извет» – «государево великое дело», иными словами – политический донос). Монах заявил, что Сильвестр сносится с польским королем и литовским великим гетманом Радзивиллом и посылает к ним гонцов. В заключение монах добавил, что Сильвестр – латинник и «мясо ест вкратце» (украдкой).

Рафаила отправили в Москву, где он подтвердил свои показания. Митрополит и сам Хмельницкий, встревожившись, опровергали его заявления и требовали его обратной выдачи. Думные дьяки отписались, что «извет» оказался пустым делом, государь ему значения не придал, а сам Рафаил уехал в Путивль помолиться иконе пречистой богородицы [201]201
  В. Базилевич.Извет старца Рафаила. Киев, 1919.


[Закрыть].

Не лучше, чем с высшим духовенством, сложились на первых порах отношения с некоторыми членами козацкой верхушки; лидером этой группы являлся Серко (впоследствии сделавшийся кошевым отáманом в Сечи). Серко с толпой недовольных ушел в Запорожье. На первых порах несочувственно относился к соединению и Богун.

Москва и здесь избрала тактичный образ действий, полагая, что с течением времени и эта оппозиция рассеется. Неожиданную услугу Москве оказало польское правительство: прослышав о занятой Богуном позиции, польский король прислал к нему гонца с предложением провозгласить себя козацким гетманом. Но тут-то и сказалось, как глубока была во всех слоях украинского общества ненависть к панам. Богун не соблазнился обещанными ему поместьями и чинами. Увидев, что его межеумочная позиция позволяет панам спекулировать его именем, обманывая народные массы и возбуждая их на бунт против Хмельницкого и против Москвы, он не стал долее колебаться. В тот момент, когда вопрос «за» или «против» Москвы стал перед Богуном во всей остроте, он твердо принял то решение, которое принял ранее Хмельницкий со своими помощниками.

Прежде всего Богун отослал Хмельницкому письмо поляков с их предложениями. Затем он предложил заманить польскую армию и уничтожить ее. Он начал приводить в исполнение этот план, но с помощью лазутчиков поляки разгадали его и не пошли в уготованную им Богуном ловушку.

Хмельницкий известил о поступке Богуна московского царя, который велел передать винницкому полковнику похвалу за постоянство и твердость и поручил Хмельницкому привести его к присяге. Присягнул ли Богун государю – неизвестно.

Так или иначе, противники соединения с Москвой с ходом событий утеряли под собой почву.

В обращении с послами Польши, Крыма, даже Турции Богдан частенько бывал развязен и дерзок, но в сношениях с Москвой он, за редкими исключениями, соблюдал сдержанность и почтительность. Московское правительство, в свою очередь, неоднократно отмечало свое особое благоволение к нему. Прежде всего это сказалось на тех «пожалованиях», которые были ему сделаны.

Хмельницкий не был бессребренником. Ревностно заботясь о нуждах своего государства, он в то же время не забывал и собственных интересов. В частности, после соединения с Москвой он, не довольствуясь пожалованным ему «на гетманскую булаву» Чигиринским староством, выпросил себе в вечное владение город Гадяч, а кроме того, различные земли вблизи хутора Субботова.

Немало получил и генеральный писарь Выговский. Нужно вообще сказать, что Выговский был самым лукавым человеком в окружении гетмана. Служивший когда-то полякам [202]202
  Выговский, будучи взят в плен при Желтых Водах, сумел понравиться Богдану и был им выкуплен утатар.


[Закрыть], Выговский затем стал сотрудником Хмельницкого, но не прекращал двойной игры. По отношению к Москве Выговский всегда держал себя крайне предупредительно, простирая свои услуги до прямого шпионажа: он передавал московским послам различные документы, показывал им переписку Богдана с иностранными государствами и т. д. В донесении царю от 19 апреля 1657 года московские послы подробно излагают свою беседу с отцом Ивана Выговского; в этой беседе почтенный старец всячески компрометирует Хмельницкого и уверяет, что только его сын, генеральный писарь Иван Евстафьевич Выговский, удерживает гетмана от разрыва с Москвой [203]203
  Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России,т. III, Спб _м1861, стр. 556.


[Закрыть]. Хмельницкий очень доверял Выговскому и даже породнился с ним: выдал свою дочь за брата Ивана Евстафьевича, Данилу Выговского. Это обстоятельство еще более повысило «фонды» генерального писаря. Московские послы то и дело одаривали его. Так, посол Унковский в 1650 году сообщает, что передал Выговскому, как и другим старшúнам, соболей в подарок, причем часть их была вручена на общих основаниях при гетмане, а вторая тайно: «До приезду гетманова писарю Ивану Выговскому дана пара, чтоб государю служил». И еще: «Дано две пары писарю Выговскому для того, что его к государю службы было много».

Ездивший с поручением царя к гетману стрелецкий голова Абрам Лопухин тайно передал Выговскому 40 соболей и т. д.

За то генеральный писарь войска запорожского снабжал московское правительство очень ценной информацией. В мае 1651 года он отправил с греком Мануйловым донесение царю; это донесение писали под его диктовку старец Павел и митрополит коринфский [204]204
  Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России,т. III, Спб., 1861, стр. 453–457.


[Закрыть].

В феврале 1654 года, тотчас после соединения, Выговский снабдил прибывшего из Москвы стольника Полтева копиями важных документов, относящихся к переговорам гетмана с польским правительством [205]205
  Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России,т. X, Спб., 1878, стр. 333–350.


[Закрыть].

Вот этот-то «лукавый царедворец» и сумел получить вслед за гетманом крупные земельные участки.

Не пожелали отстать, в меру своих заслуг и способностей, и другие члены старшúны. Отводившие договорные статьи Богданов и Тетеря выпросили себе поместья – и даже не села, а целые местечки. Богданов получил местечко Имглеев, Тетеря – местечко Смелую; Иван Золотаренко, командовавший одним из вспомогательных козацких отрядов, затребованных царем, выпросил «место Батурин со всеми волостями, до того места належачими», а вслед за тем местечко Борзно с приселками. Киевский полковник Жданович «бил челом» о местечках Обоховке, Германовке и Любече – в Киевском повете. Стародубский полковник Оникиенко получил местечко Сосницу и т. д.

Каковы были последствия этой раздачи земель, включая даже целые города, в частное владение? Последствия были очень велики: по существу, происходило зарождение новой шляхты. «В стране, только что ценою напряженных усилий и целых потоков крови освободившейся от старых владельцев имений и «подданных», появились лица, приобретавшие новые права на те же имения и тех же подданных», отмечает один историк.

Козацкая верхушка не только захватывала земельные угодья, – она старалась приобрести права на труд жителей, обеспечить возможность эксплоатировать их, – словом, пыталась стать в положение, более или менее аналогичное тому, в каком находилась польская шляхта. Показательно в этом смысле ходатайство Богданова и Тетери. Они писали: «И чтоб сами были волны в своих подданных, как хотя ими урожати и обладати, мы и дети, и наследники наши… И чтоб до них никого, кроме нас и наследником наших, никакова дела не имел вечными времены».

Чем не крепостническая программа?

Новые помещики быстро вошли в роль и научились грабить народ. Один из них, например, применял такой способ: он давал в долг крестьянину небольшую сумму денег под залог его земельного участка. Накануне дня, когда истекал срок платежа, крестьянина арестовывали на одну-две недели, старшúна предъявлял в суд расписку, оформлял свое право на участок должника, а затем освобождал несчастного, который уже нигде не мог найти управы.

Не только частные лица претендовали на достояние крестьянина и на продукты его труда. К тому же стремились и монастыри, издавна обладавшие на Украине обширными хозяйствами.

В мае 1654 года Хмельницкий издал указ: «Дошла до нас скарга от велебного… игумена монастира Выдубицкого… на всех обывателей тамошных, же они там в Калиновщизне… великие шкоды чинят частым ловлением рыб». Гетман приказывал сурово карать за нарушение монастырских интересов [206]206
  Акты, относящиеся к истории Западной России,т. V., Спб., 1853, стр. 91.


[Закрыть].

Через год Хмельницкий обратился к крестьянам села Ольшанки, приписанным к Лубенскому монастырю, с предложением, «чтобы они отцу игуменови монастира мгарского во всем послушенство отдавали и в належачей повинности знайдовалися». За непослушание вновь грозил наказаниями [207]207
  Акты, относящиеся к истории Западной России,т. V., Спб., 1853, стр. 93.


[Закрыть].

Подобных указов было издано после соединения довольно много.

Таким образом, у крестьянства имелось достаточно поводов для тревожных размышлений. Идя под знамена Хмельницкого, крестьянство хотело уничтожить власть «ляцких панов». После долгих перипетий кровавой борьбы оно добилось этого: переход под власть Москвы исключал возможность возрождения прежней шляхты. Но не исчезли шляхетские владения и зависимость от них помещичьих крестьян. В поместьях, дарованных козацкой старшúне, в монастырских поместьях крестьяне подвергались многому такому, что очень походило на былое закабаление.

Правда, народная масса резко восставала против подобных посягательств. Выше было сказано о том, как Выговский, Тетеря и многие другие боялись реализовать свои жалованные грамоты, припрятывали их до удобного момента. Но они безошибочным чутьем угадывали, что этот момент наступит. Козацкая старшúна, получившая сперва формально власть и соединенные с нею доходы, настойчиво осуществляла свои права и становилась новым ведущим сословием. В годы с 1648 по 1650, в первые годы восстания, спор между свободным селом и владельческим имением, казалось, был разрешен. Теперь в лице вновь создавшегося сословия над крестьянством снова нависла помещичья власть.

Меньше чем через сто лет из среды этого нового сословия выросли помещики, чьи владения хотя и не равнялись, конечно, необозримым владениям польских магнатов, но были все же очень значительны. У Кочубеев или Полуботко было в середине XVIII века свыше тысячи дворов; это была уже шляхта, хотя и без древнего генеалогического древа.

А с возрождением крупного землевладения возрождалось и крепостное право: в начале XVIII века были восстановлены почти все поборы, взимавшиеся ранее с крестьян.

В результате этих процессов оказалось аннулированным большинство социальных и экономических завоеваний восставших масс. Русские помещики стали эксплоатировать крестьян почти так же, как это делали польские паны; исчез только национальный гнет (да и то на смену ему явился великодержавный шовинизм).

Но возобновление экономической эксплоатации произошло с течением длительного времени.

Ближайшие же последствия соединения Украины с Москвой были благотворны для страны. Московская рать давала уверенность в отражении внешних врагов; никто не считал больше украинский народ «быдлом» и не стеснял его национальных и религиозных традиций; экономическое и правовое положение всех классов улучшилось.

И, как результат этого, в стране тотчас забурлила кипучая жизнь. Огромная творческая сила даровитого народа, лишенного дотоле возможности направить свою энергию на созидательный труд в собственных интересах, проявилась теперь с большой силой.

В Левобережной Украине, в таких областях, как Киевщина, Брацлавщина, численность населения, несмотря на опустошительные события. последних лет, возросла по сравнению с той, которая была до восстания. Сюда переселялись жители из разоренных западных окраин, из Литвы, из пограничных с Польшей районов. Возвращавшиеся из плена также шли сюда, так как не находили средств к жизни на старом пепелище.

Перепись 1654 года отмечает в Левобережной Украине довольно широкое развитие ремесел и торговли: во времена польского владычества люди избегали входить в разряд мещан, потому что они подпадали тогда под тяжелую десницу старост; теперь же эта причина не существовала.

Хмельницкий всячески поощрял этот процесс. Он специально ходатайствовал перед Алексеем Михайловичем о подтверждении городу Киеву его прав и привилегий, следствием чего явился царский указ от 16 июля 1654 года. Этот указ закреплял за Киевом все прежние привилегии: существование там центральных складов, необходимых при торговле с иностранцами, беспошлинную торговлю киевских купцов в украинских городах, освобождение киевских мещан от ратной службы и т. п. [208]208
  Н. Маркевич.История Малороссии, т. III, М., 1842, стр. 104–117.


[Закрыть]

Экономический и культурный уровень страны рос не по дням, а по часам.

Летом 1654 года архидиакон Павел Алеппский, сопровождая своего отца, антиохийского патриарха Макария, ездил по Украине и восторгался бившей ключом жизнью. Правда, отмечает он, мало встречается взрослых мужчин, но зато всюду множество детей, везде мельницы, странноприимные дома для бедняков и сирот, везде огороды, сады, рыбные пруды, много птицы и всякой живности. Особенно поразило путешественников распространение грамотности.

«По всей земле козаков, – писал Павел Алеппский, – мы заметили возбудившую наше удивление прекрасную черту: все они, за немногим исключением, даже большинство их жен и детей умеют читать и знают порядок церковной службы; кроме того, священники обучают сирот и не оставляют их шататься по улицам невеждами; после освобождения люди предались с большою страстью учению, чтению, церковному пению».