Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Кирилл Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Недаром и Богдан, узнав о смерти короля Владислава, приказал править о душе королевской сорокоусты и панихиды и вписать его в церковные поминальные субботники.

Богдан, как и подавляющее большинство козаков, еще полагал в это время, что король необходим. Но какой король? Такой, который будет во всем покровительствовать козакам. С этой точки зрения и подошел Богдан к кандидатуре Казимира. Король, обязанный своим избранием козакам, – что могло быть лучше? Хмельницкий был слишком опытным дипломатом, чтобы упустить такой козырь. Поэтому, когда Казимир дал ему заверения насчет будущего курса своей политики, Богдан через посредство специально посланных делегатов стал всячески поддерживать его кандидатуру.

Это решило вопрос: 10 ноября в Варшаве был провозглашен новый король – Ян-Казимир.

Выбор этот оказался неудачен и для Польши и для Украины. Швед по отцу, немец по матери, не терпевший ни поляков, ни украинцев, хилый здоровьем и лукавый духом, Казимир был к тому же выучеником иезуитов, воспринявшим от них беспринципность и коварство.

Первые шаги нового короля были вполне в духе тех общественных группировок, которым он был обязан своим избранием. Он приблизил к себе Оссолинского, отказался назначить Иеремию Вишневецкого главнокомандующим, дабы не раздражать Хмельницкого; самому Богдану отправил письмо, в котором писал: «Я избран польским королем по единодушному согласию обоих народов, так как ты сам, Хмельницкий, требовал этого пламенно в некоторых письмах своих, и частных и посланных в сенат. Признай же во мне верховного наместника великого бога, не опустошай по-неприятельски областей польских и перестань разорять моих подданных. Отступи от Замостья: я желаю, чтобы это было первым доказательством твоего послушания» [100]100
  Н. Костомаров.Богдан Хмельницкий, т. II, Спб, 1884, стр. 49.


[Закрыть].

Все это согласовалось с политическими видами Богдана, и он без промедлений отдал приказ двигаться обратно на Украину. Татары недоумевали, но Богдан смиренно пояснил им:

– Я подданный и слуга короля и потому повинуюсь его приказаниям.

Недоумевали и поляки; освободившиеся от осады жители Замостья перешептывались, что, верно, бог наслал на Хмельницкого слепоту.

Козаки также терялись в догадках.

– Тильки бог святый знае, що Хмельницкий думае, гадае, – повторяли они, покачивая головами.

Хотя Хмельницкий и король декларировали полное перемирие, война не прекратилась. Слишком велико было взаимное ожесточение. Шляхтичи напали на двигавшийся от Замостья отряд Воронченко и порубили многих; в свою очередь, козаки сожгли поместье пана Замойского. На Украине и в Литве продолжалась беспощадная борьба. Князь Радзивилл завладел Мозырем и Бобруйском, посадил на кол «зачинщиков», а всем, кто так или иначе участвовал в восстании, отрубил руки.

А Хмельницкий тем временем, выступив из Замостья, отправил королю письмо и вместе свои мирные предложения, сводившиеся к тому, чтобы восстановить все козацкие вольности, подчинить козаков через гетмана непосредственно королю, минуя польскую администрацию на Украине, и уничтожить церковную унию.

Казимир тотчас прислал ответ, в котором изъявлял согласие на первые два пункта, а насчет третьего предоставил распорядиться особой комиссии, которая должна была отправиться к Хмельницкому в Киев.

Это послание короля, переданное Богдану на марше от Замостья к Киеву, было преисполнено необыкновенной любезности (очевидно, в благодарность за отступление). Король прислал Богдану гетманскую булаву и хоругвь, а в письме писал:

«Что касается междоусобия, которое, к сожалению, продолжается до сих пор, то мы сами теперь видим и соглашаемся с вами, что причины его те самые, которые вы изложили в письме вашем, а запорожское войско не виновато».

Итак, король не только обещал удовлетворить требования Богдана, но и освобождал, его от «моральной ответственности» за восстание. Король признавал, что виноваты во всем паны и старосты. Он отменял отныне их власть над козаками. Он сулил козачеству своего рода автономию, а для успокоения остальных классов украинского народа подготовлял уничтожение религиозной унии.

Хмельницкий мог быть доволен: он, в сущности, и не требовал в это время ничего большего.

Признанный уже не только козаками и крестьянами, но и королем, он приобрел еще больше уверенности в своей силе и авторитете. Язык его универсалов делается все безапелляционнее и категоричнее. Он начинает адресовать универсалы не только к предводителям загонов или к украинскому народу, но и к польским дворянам.

«Желаю, – писал он шляхтичам, – чтобы, сообразно воле и приказанию его королевского величества, вы не замышляли ничего дурного против нашей греческой религии и против ваших подданных, но жили с ними в мире и содержали их в своей милости. А если, сохрани боже, кто-нибудь, упрямый и злой, задумает проливать христианскую кровь и мучить убогих людей, то виновный нарушитель мира и спокойствия, установленного его королевским величеством, доведет Речь Посполитую до гибели» [101]101
  Жерела до історії України – Руси,т. VI, Львів, 1913, стр. 113. Также: Н. Костомаров.Богдан Хмельницкий, т. II, Спб, 1884, стр. 53.


[Закрыть].

Так, подобно полновластному повелителю, разговаривал с польскими шляхтичами человек, год тому назад бежавший от преследований Чигиринских властей. Весь универсал проникнут гордой уверенностью в том, что желание козацкого гетмана – закон и для польских панов и шляхтичей.

Перед тем как очистить захваченную народной армией территорию, Богдан предостерегает польских помещиков от «мучительства убогих людей».

Хмельницкий очень редко проявлял столь открыто и настойчиво заботу не только о козаках, но и обо всем народе. Универсал этот содержит, таким образом, явные зачатки нового понимания Хмельницким своей политической роли и своего назначения как вождя восстания.

Стремительно несущиеся события, поставившие перед Богданом во весь рост вопросы огромной важности, способствовали тому, что эти, пока еще незрелые, мысли постепенно приобрели законченную форму.

23 декабря 1648 года Хмельницкий совершил въезд в Киев. Он всегда выделял Киев из других городов, называя его своим «столечным местом» [102]102
  Впоследствии, в 1652 году, Хмельницкий дал Киеву универсал, согласно которому войскам запрещалось проходить через этот город, пользоваться имевшимся там перевозом через Днепр, предъявлять к мещанам требования о продовольствии и фураже и т. п. Его популярность в этом городе всегда была очень велика.


[Закрыть]. В самом деле, на Украине не было другого подобного города. В работе В. Антоновича «Киев, его судьба и значение» («Киевская старина», 1882, № 1) приводятся очень любопытные сведения об экономическом развитии тогдашнего Киева.

Снова, как во времена Киевской Руси, город этот сделался средоточием торговых сношении Восточной Европы. В Киев привозили турецкие и персидские ткани, «камку александрийскую на золоте», ковры, шелк, пряности; взамен того экспортировались меха, шубы, луки, стрелы, мед, воск [103]103
  Для характеристики торговых операций отметим, что за десять стрел, кованных из железа и обделанных в древки с орлиными перьями, татары давали воз соли.


[Закрыть]. В городе имелись обширные склады для хранения рыбы, соли, меда. Торговые люди самых различных национальностей жили тут: генуэзцы, молдаване, русские, греки, турки. Московские караваны двигались по киевским шляхам, и для охраны их киевляне содержали особую стражу.

В городе были широко развиты ремесла. Под «присудом» киевского магистрата находились цехи, в которые входили ремесленники разных специальностей: кравцы (портные), золотари, постригачи, стрельники, лучники, ковали, плотники и другие.

С XIV столетия в Киеве функционировал монетный двор. Монеты чеканились главным образом для облегчения торговых сношений с Крымом; иногда на монетах даже делали татарские надписи.

В то время дома в Киеве, как и в Москве, строились низкие, одноярусные, в один ряд. По вечерам зажигались лучины – свечей почти не употребляли. Киев подразделялся на две части: Мещанский город и Епископский город. Большая часть улиц были кривые и грязные. Лишь в Епископском городе имелись три широкие, красивые улицы.

Хмельницкий прибыл в Киев под эскортом своей гвардии – 300 волонтеров – и Чигиринского полка. Вся старшúна сопровождала его.

Грандиозные успехи, достигнутые украинским народом под его руководством, давали ему основание надеяться на почетный прием в «столечном городе». Однако ни он сам, ни окружавшие его не ожидали того, что произошло.

Все население высыпало навстречу Богдану. Высшее духовенство, во главе с находившимся тогда в Киеве иерусалимским патриархом Паисием, оказало ему знаки глубочайшего уважения как спасителю православия. Депутации школ и различных организаций приветствовали его как «украинского Моисея». Неукротимые разгульные бурсаки, не признававшие никаких авторитетов, выстроились стройными рядами и спели ему латинскую кантату. Все жители от мала до велика провозглашали Богдану хвалу и осыпали его благословениями. Под звон колоколов и гром пушек Хмельницкий направился в Софийский собор. На всем пути шпалерами стоял народ. Женщины высоко поднимали детей, чтобы те могли хоть раз взглянуть на гетмана. Люди бросались на колени и целовали землю, по которой ступал конь Хмельницкого.

Это было не простое торжество, а поклонение народа тому, в ком он видел своего избавителя и героя.

Вряд ли Хмельницкий мечтал когда-либо о подобных почестях. Во всяком случае, он не стремился к ним сознательно, не домогался их. Не честолюбие руководило им, когда он обнажил свою саблю. Долгое время он отстранял от себя гетманское звание, а теперь патриарх в торжественной речи именовал его «знаменитейшим князем». Это пришло помимо него.

Еще недавно рассуждения Богдана Хмельницкого немногим отличались от хода мыслей Сагайдачного и других козацких гетманов; его планы и цели не шли дальше чисто козацких интересов да еще отмены религиозной унии, что являлось тогда боевым национальным знаменем. Но теперь горизонты раздвигаются. Подхваченный мощной волной народного воодушевления, Хмельницкий по-новому представляет себе конечную цель движения.

Народный энтузиазм при встрече, беседы с образованными людьми Киева раскрыли в новом свете его истинную историческую роль.

Разумеется, Хмельницкий не составил еще четкого и ясного плана. Но теперь в нем пробудилось страстное желание выйти за рамки польско-шляхетского режима, отыскать новые условия существования для всего украинского народа.

«Сова сову плодит, мечта мечту родит», говорит старинная украинская пословица.

Отныне Богданом овладела мечта окончательно освободить украинский народ от польского господства («выбить народ из ляхской неволи», по выражению Хмельницкого) и устроить его жизнь на новых государственных началах. В этом для него определилась его жизненная задача.

XII. ХМЕЛЬНИЦКИЙ – ДИПЛОМАТ

Выбить народ из ляхской неволи…

Но как претворить в жизнь эту новую, великую идею? Мысли давили Богдана, ему трудно было совладать с ними. Он окружил себя знахарками, постился, по нескольку часов проводил в молитве. Неожиданно становился надменен и резок, потом столь же неожиданно начинал петь песни и бражничать.

Создать политически самостоятельную, независимую Украину с козачеством в роли ведущего сословия; ни враги, ни союзники не будут влиять на ее внутренние дела; она будет подчиняться только своему гетману – вот вывод, к которому пришел Хмельницкий после длительных, мучительных размышлений.

Кто станет первым гетманом, было для него очевидным. Он знал, что среди козачества нет никого, кто мог бы поднять и понести тяжкое бремя власти. Имя Хмельницкого получает широкую известность в Европе. Суровый диктатор Англии, Кромвель, сам вышедший из народа, обращается к нему, как к равному себе политическому правителю. «Ты, Богдан Хмельницкий, – писал Кромвель, – божьей милостью генералиссимус грековосточной церкви, вождь всех козаков запорожских, гроза и искоренитель польского дворянства, покоритель крепостей…» и т. д.

Из чужих краев являлись посольства с поздравлениями и предложением дружбы. В Переяслав, куда переехал Богдан из Киева, к нему прибыл турецкий посланник Осман-ага: великий визирь извещал, что Турция будет помогать казакам и что уже дано приказание крымскому хану прислать в случае надобности свою орду, силистрийский паша также вышлет свое войско. Явились послы от молдавского господаря Липула и от трансильванского князя Юрия Ракочи – сына Стефана Ракочи, – предлагавшего военный союз против Польши. И что самое важное и самое почетное – прибыли послы от московского царя.

После Пилявецкого сражения хитроумные паны пообещали царю Алексею Михайловичу избрать его на место умершего Владислава. В надежде на польскую корону царь придерживался благожелательного по отношению к полякам нейтралитета.

Однако по мере того как Алексею Михайловичу становилось ясным, что в Варшаве никто всерьез не помышляет о провозглашении его королем, он все больше охладевал к полякам и становился приветливее с козаками. Послы царя, Унковский и Михайлов, привезли Богдану в дар шесть сороков соболей, а старшúне тридцать пар соболей [104]104
  Мех соболя имел большую меновую стоимость и часто употреблялся для подарков.


[Закрыть]. Гонец Богдана, Федор Вешняк, привез ему еще три сорока соболей.

Унковский красноречиво говорил о том, что московский царь «жалует и милостиво похваляет» козаков и согласен принять Украину под свою высокую руку, но так, чтобы это не повлекло войны с Польшей.

– Царь примет вас, – заверял посол, – если, даст бог, вы освободитесь от Польши и Литвы без нарушения мира.

– Да мы и теперь свободны, – ответствовал Хмельницкий, – целовали мы крест служить верой и правдой королю Владиславу, а теперь в Речи Посполитой выбран королем Казимир. Мы его не избирали и креста ему не целовали, а они к нам о том не присылали. Значит, мы и теперь свободны и вольны распоряжаться собой. Почему же государю теперь не помочь нам?

На эти делавшие честь дипломатической ловкости Богдана доводы, скрывавшие за собою огромный внутренний смысл, Унковский с деланной наивностью твердил, что гетман не ценит царских милостей. Обе стороны, конечно, понимали, что дело идет вовсе не о милостях, а о воссоединении в одно политическое целое двух разрозненных, но единоплеменных народов.

Хмельницкий желал добиться твердой уверенности в том, что найдет в лице царя надежного союзника. Он много говорил о том, что, несмотря на внешнюю простоту, украинцы разборчивы и проницательны и умеют ценить свободу державы и народов. Что же касается Москвы, то она должна немедленно объявить войну Польше по двум причинам: чтобы украинский народ уверился в искренности дружбы к нему народа московского и чтобы козаки убедились в мужестве москвитян.

Эти аргументы возымели косвенное действие. Московский посол в Варшаве, Кунаков, начал вести явно вызывающую политику. Дело началось с мелочных придирок. Кунаков обиженно вопрошал, например, отчего в программе предстоявшей ему аудиенции у польского канцлера не сказано, что про здоровье Алексея Михайловича поляки должны спрашивать стоя.

Образовавшаяся трещина углублялась.

«Даже помыслить непристойно и страшно, – писал Кунаков, – как это паны рады хотели в благодарственной грамоте московскому государю написать сперва имя Яна-Казимира, потом имена панов рады, а потом уж имя царя со всеми его титлами». Вскоре сам Алексей Михайлович написал новому польскому королю, что тот «непристойно» выхваляет покойного брата своего «великим светилом христианства, просветившим весь свет», тогда как существует «одно светило всему, праведное солнце – Христос».

Короче говоря, Москва стала исподволь подготовлять разрыв «вечного мира». Но заключать открытый союз с Хмельницким в Москве еще не решались.

***

Ведя переговоры с Москвой, Хмельницкий, конечно, вел переговоры и с Речью Посполитой, Приблизительно за месяц до прибытия Унковского в Переяслав прибыли польские послы.

В состав посольства входили: львовский подкоморий Мястковский, новогрудский хорунжий Николай Кисель, брацлавский подчаший Яков Зеленский и секретарь Смяровский. Возглавлял посольство снова Адам Кисель.

Население относилось к послам очень неприязненно; стоило кому-нибудь отстать, как он тотчас подвергался нападению мещан и крестьян. В Чернякове были избиты несколько человек из конвоя.

В Переяслав посольство прибыло 9 февраля. Несмотря на сильный мороз, Хмельницкий выехал навстречу послам на версту от города с большой свитой, с военным оркестром, при полных регалиях. При торжественном въезде посольства в город раздался орудийный салют. Но эта почетная встреча была омрачена в глазах прибывших тем, что квартиры им отвели в разных концах города, – Хмельницкий легко мог следить за общением послов друг с другом.

На следующий день состоялась церемония вручения Хмельницкому присланных королем инсигний (знаков достоинства). Церемония происходила на площади, при огромном стечении народа, в присутствии московского и венгерского послов. Адам Кисель начал заранее приготовленную речь, но его перебил кропивенский полковник Джеджалий. При первом же упоминании о короле он закричал:

– Король королем, а беда в том, что вы, королевята, путаете много и напутали совсем.

Богдан приказал ему замолчать, но эффект речи был испорчен и послы просто передали гетману инсигнии: Адам Кисель вручил усыпанную бирюзой гетманскую булаву, а брат его, Николай Кисель, – красное знамя с государственным польским гербом (белым орлом).

Тут опять не обошлась без скандала. Среди полковников послышался явственный ропот:

– Зачем вы привезли нам эти цацки? Хотите, чтобы мы, скинувши с себя панское ярмо, опять надели его! Теперь уж с нами не совладаете. Не словами, а саблями отобьемся. Владейте своей Польшей, а Украина пусть остается козакам.

Хмельницкий снова призвал к порядку старшúну и пригласил всех на обед. В горнице переговоры возобновились.

Адам Кисель произнес длинную, тщательно подготовленную речь. Он поздравил гетмана с королевскими милостями: с восстановлением свободы исповедания православной религии, увеличением реестра до 15 тысяч человек, с возобновлением всех козацких привилегий, с признанием за Хмельницким гетманской власти.

– За это, – заявил он, – ваша милость, гетман, должны решительно пресечь дальнейшие волнения и приказать простым хлопам остаться в послушании у прежних панов. И надо немедленно приступить к выработке мирного договора.

Предлагаемые Киселем мирные условия, на которые вынуждено было временно пойти польское правительство, близко соответствовали тем, которые предъявлял Богдан, стоя под Замостьем. Но теперь они уже не отвечали требованиям гетмана. Его планы, все его политические представления резко изменились. Не забыл он и того, что «милостивые» предложения поляков последовали уже после Желтых Вод, Корсуни, Пилявы, Львова, что еще не отменена установленная сеймом награда за его, гетмана, голову.

Ссылаясь на отсутствие многих членов старшúны, Хмельницкий сначала вежливо отказывался от того, чтобы немедленно начать выработку мирного договора. Но чем дольше он говорил, тем больше желчи и горечи чувствовалось в его словах.

Человек огромной настойчивости и целеустремленности в осуществлении своих планов, Богдан не отличался выдержкой в личном поведении. Он не умел умерять свой гнев, легко возбуждался и тогда мог совершать поступки, которые никак не входили в его расчеты.

Так и теперь он горячился все больше и больше. Вначале Хмельницкий потребовал выдачи ему Чаплинского и примерного наказания Иеремии Вишневецкого.

– В противном случае, – воскликнул он, – или мне с целым запорожским войском погибнуть, или пропасть ляховой земле, сенаторам, всем вашим королькам и шляхтичам!

С негодованием сообщил он, что литовский князь Радзивилл приказал посадить на кол пленных козаков.

– Если это повторится, – пригрозил Богдан, – я велю казнить четыреста пленных поляков.

Обе стороны сидели за столом, преисполненные взаимной ненависти. Кисель, зная, что сила сейчас не на его стороне, соблюдал лисою вежливость и отшучивался на гневные замечания полковников и самого Богдана. Полковники же открыто бранили послов, а Вешняк чуть не прибил одного из них. Богдан сдерживал своих соратников, но его самого уже понесла волна гнева. Он забыл про дипломатические правила и, пылая негодованием, стал говорить все, что лежало у него на душе.

– Прямо заявляю вам, – кричал он, сверля глазами бледных послов, – ничего не выйдет из вашей комиссии; через несколько недель возобновится война. Я всех вас, ляхов, переверну вверх ногами, всех потопчу и продам в неволю турецкому султану. Король пусть остается! А шляхту надо давить! Провинится князь – руби ему голову; провинится козак – так же с ним поступать надо. Я человек незнатный, но бог сделал меня полновластным правителем моего народа. Если королю это не нравится, то его дело. Вы стращаете нас шведами? И те мол будут. Хотя бы их было шестьсот тысяч, не одолеют они запорожской силы. С тем и ступайте! Завтра будем вести переговоры.

Послы в смятении удалились. Они увидели, что цена, которую они намеревались уплатить за безопасность Речи Посполитой, резко поднялась. Увеличением реестра да открытием православных церквей уже не отделаешься. Возникла опасность лишиться благодатной Украины, даровым хлебом которой кормилась вся Польша.

Старый Кисель придумал новый ход. При следующем свидании он принялся горячо убеждать Хмельницкого «отступиться от черни, чтобы мужики пахали, а воевали одни козаки».

В этом была суть всего замысла – последний и главный козырь поляков.

– Если виновен Чаплинский, мы ему не защитники, – говорил Кисель. – Если войско запорожское недовольно землями, мы и здесь уладим; только отступитесь от мятежной черни.

Главная тяжесть борьбы против поляков и главная заслуга в успешности этой борьбы принадлежали крестьянам. Показательно в этом смысле одно письмо львовских шляхтячей, датированное сентябрем 1648 года: «Уже повстанцы русские, овладев всей Украиной, скорее благодаря измене хлопской, чем благодаря штурму и силе неприятельской…» Польская шляхта отдавала себе отчет, что главную опасность для нее представляет не столько армия Хмельницкого, сколько повсеместные восстания крестьян и мещан.

– Я черни не выдам, потому что это главная наша порука, потому что вы, задавивши хлопов, и на козаков ударите, – отвечал Хмельницкий в страшном возбуждении.

Через все поступки Хмельницкого красной нитью проходит теперь стремление навсегда стряхнуть с Украины польское иго. Он и сейчас не думал еще уравнять в правах козачество с «хлопами». Но теперь перед гетманом, проницательным политиком, поднявшимся до уровня защиты общенациональных интересов своей страны, прояснилась социальная подоплека восстания. Сумеет ли козачество своими силами справиться с Польшей? А если не сумеет, то кто поможет ему? Только посполитство: «хлопы» да мещане. Значит, надо освобождать из польской неволи и это посполитство, то есть весь народ. А разговаривать с поляками больше не о чем.

– Нечего тут толковать, – заявил Богдан послам, – теперь уже не время. Мне удалось сделать то, о чем я и не мыслил, докажу еще и то, что ныне замыслил. Я выбью из ляхской неволи весь русский народ. Сперва воевал я за свою обиду, теперь стану воевать за нашу веру. Вся чернь, по Люблин и Краков, поможет мне, и я черни не выдам… Буду иметь двести, триста тысяч своих, да и вся орда мне поможет. А ставши над Вислою, скажу всем ляхам: «Сидите, ляхи! Молчите, ляхи!» Загоню туда князей и панов, а будут за Вислою шуметь, я их там найду [105]105
  Н. Костомаров.Богдан Хмельницкий, т. II, Спб. 1884, стр. 73–74.


[Закрыть].

По словам польских комиссаров, гетман «так разъярился, с такою фурией кричал, что мы, слушая, подеревянели».

Теперь положение послов стало вовсе несносным. Хмельницкий держался вызывающе, не скрывая своей антипатии к ним. Когда один поляк, осмелев, напомнил ему, что он сам был недавно близок к смерти, Богдан пригрозил ему за дерзость виселицей. Полковники еще меньше сдерживались, открыто издеваясь над проявленной ляхами под Пилявой трусостью. А под окнами послов день и ночь толпился простой люд, выкрикивая угрозы.

Предвидя полные неуспех своей миссии, дрожа за собственную безопасность, послы обратились к посредничеству Выговского. Иван Выговский, прошедший польскую выучку, был карьеристом, заботившимся о личных интересах, и нередко продавал свои услуги. Он сумел добиться того, что Богдан вручил послам статьи, которые надлежало положить в основу мирного договора.

Они сводились к совершенному уничтожению унии, закрытию униатских и католических церквей, к восстановлению всех козацких вольностей, к подчинению козацкого гетмана непосредственно королю, минуя всю польскую администрацию, и к недопущению Иеремии Вишневецкого на должность главнокомандующего.

Недоставало главного для поляков пункта: сколько будет реестровых козаков, пользующихся привилегиями и вольностями? На это Хмельницкий с чувством большого достоинства ответил:

– Зачем указывать число? Будет их столько, сколько я захочу.

Послы просили освободить польских пленных; гетман отказал в этом. Тогда Кисель спросил, подпишет ли он сейчас мирный договор на условиях, сообщенных им. Богдан ответил уклончиво, предложив отсрочить подписание договора до середины мая; до тех пор границей между Польшей и Украиной должны были служить реки Горынь и Припять.

Послы «пробовали изменить некоторые условия и предложили свои, но Хмельницкий перечеркнул поданную ими бумагу. В речи на прощальной аудиенции Кисель сказал:

– Счастье кому служит, того горше оставляет. Оно подобно стеклу прозрачному, но хрупкому. Если польский король не поможет тебе, гетман, своей силою, то другие народы погубят Украину, и кровь невинных падет на твою душу.

– Нельзя удержаться от меча, – возразил Хмельницкий. – И до тех пор будем держать его обнаженным, пока добьемся вольной жизни. Лучше сложить голову, чем вернуться в неволю. Знаю, что фортуна скользка, но справедливость восторжествует. Короля мы почитаем, но шляхту и панов ненавидим досмерти и друзьями их не станем никогда [106]106
  Н. Костомаров.Богдан Хмельницкий, т. II, Спб., 1884, стр. 79.


[Закрыть].

Перед самым отъездом послов Богдан все же стал мягче в обращении с ними; Киселю он подарил серого коня и дал специальный отряд для охраны поместья Киселя (в местечке Гоще). Кроме того, он подарил ему 600 талеров, которые Кисель передал пленным полякам.

Перед отъездом лукавый царедворец пытался еще иным путем отстоять интересы Речи Посполитой. Увидев, что в лице Богдана панская Польша имеет непримиримого врага, Кисель предпринял шаги к организации коварного заговора. Он уединился с Чарнотой и предложил ему свергнуть Хмельницкого и объявить себя гетманом. От имени польского правительства он обещал ему денежную и иную помощь.

Кисель рассчитывал на бурный темперамент Чарноты и на его неоднократные конфликты с Хмельницким. Однако он просчитался: Чарнота наотрез отказался. Тогда, исчерпав все возможности, польские послы покинули Переяслав и, минуя Киев (жители города предупреждали, что не желают посещения его панами), отправились в Польшу, увозя с собой статьи договора и условия перемирия до 2 мая.

«Согласились мы на такое перемирие, – за писал один из участников делегации в своем дневнике, – лишь бы вырваться из тиранских рук и предостеречь короля и Речь Посполитую; да чтобы этим ненадежным перемирием задержать Хмельницкого».

Обе стороны не придавали значения этому соглашению и деятельно готовились к войне. Теперь уже и в Польше почувствовали, что борьба предстоит не на жизнь, а на смерть. Король Казимир, еще недавно рассыпавшийся в изъявлениях благосклонности к козакам, объявил, что лично поведет новую армию. Польское дворянство во что бы то ни стало хотело возвратиться к прежним порядкам, к прежнему «панованию» над русским народом.

Но перевес сил и таланта был на стороне Хмельницкого.