Текст книги "Наследство разоренных"

Автор книги: Киран Десаи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Искать, искать, искать…

Ищет Саи, ищет повар.

*

Саи, маскировавшая боль от потери Джиана сначала простудой, затем скучным безумием склонов, нашла в пропаже Шамки новый камуфляж, столь совершенный, что и нужды в камуфляже более не ощущалось. «Шамочка-шавочка, деточка-котлеточка!» – горестно вопила она, упивалась скорбью, оповещала горы о своем несчастье. Упивалась и пейзажем, искала открытые горизонты, но не находила. Несчастье предпочитает замкнутость.

Повар тоже горевал. «Шами-и-и-и, Шамиджи…» – лопотал он, вкладывая в поиски собаки печаль по сыну, тоску по письмам его. Не было больше писем.

Глава пятидесятая

– Не будет автобуса на Калимпонг.

– Почему?

Газет этот малый не читает, что ли? Телевизор не смотрит? Людей не слышит, с луны свалился? Кто этого не знает?

– Значит, все по-прежнему?

– Хуже. Откуда ты, парень?

– Из Америки. Не читал газет…

Сочувствие. Но что оно изменит, сочувствие?

– Стреляют в Калимпонге, бхаи.С ума все посходили.

– Но мне очень надо. У меня там отец.

– Никак. Военное положение, на дорогах блокпосты, гвозди разбросаны, масло разлито…

Бижу понуро уселся на свой багаж. Человек в окошечке сжалился:

– Слушай, парень. Иди в Панитунк, там, может, найдешь машину. Только имей в виду, очень это опасно. Придется этих просить, «освободителей».

Четыре дня дожидался Бижу. Наконец джип в Калимпонг.

– Нет места.

Он вытащил бумажник. Зеленые деньги. Авраам Линкольн. «In God we trust…» Патриотам в новинку. Вертят доллары, рассматривают; никогда не видели.

– Но столько багажа мы не возьмем.

Еще доллары. Багаж взгромоздили на крышу, притянули веревками, и джип завилял по узкой горной дороге, по заповеднику, между плакатами «БЕРЕГИТЕ ЖИВОТНЫХ», приколоченными к деревьям. На сердце у Бижу полегчало. Он высовывал голову в окно, проверял, не отвязались ли его чемоданы.

Дорога опасно накренилась к пропасти, прилепившись к крутому склону. Внизу грохотала Тееста, подпрыгивая и пытаясь слизнуть джип с узкого уступа. Смерть совсем рядом, сообразил вдруг Бижу и вцепился в сиденье. Она всегда рядом, но в Америке он, кажется, о ней ни разу не вспомнил.

Машина карабкалась вверх, вокруг метались стаи бабочек. Стоило начаться дождю, как бабочки исчезали. Нет дождя – они снова порхают. Лягушки голосили, не обращая внимания ни на дождь, ни на солнце, ни на облака, сквозь которые иногда пробирался джип. С десяток раз пришлось дожидаться, пока разберут вызванные оползнями завалы, и каждый раз откуда-то выныривали люди, предлагавшие момов ведерках, разрезанные на треугольники кокосы. Здесь жил его отец, сюда он ездил к нему в гости, здесь отец в простоте своей убедил его уехать в Америку. Если бы отец знал! Оставишь свою семью – и все, уехавшие и оставшиеся вынуждены рваться мыслями в какие-то неведомые дали, думать друг о друге. Насколько лучше не расставаться, существовать воедино!

Глава пятьдесят первая

Изможденный судья заснул. И приснилось ему, что Шамка, любовь его, умерла. Она очнулась, одарила его знакомым взглядом, героически вильнула хвостом и испустила дух.

– Шамочка! – умоляюще прошептал судья, нагибаясь к ней.

– Нет-нет, – убежденно заявил повар, тоже во сне. – Она не дышит.

Повар поднял переднюю лапу Шамки и тут же отпустил ее. Лапа упала не сразу, а опустилась плавно. Наступало трупное окоченение. Повар царапнул собаку ногтями, но она не дернулась.

– Не сметь! – взревел судья, просыпаясь. – Убью!

*

На следующий день, когда повар вернулся в Чо-Ойю после бесплодных поисков, судья повторил обещание:

– Если ты не найдешь ее сейчас же, я тебя УБЬЮ! Хватит. С меня довольно. Ты виноват. Ты должен был следить за ней, пока я принимал ванну.

Конечно, повар тоже хорошо относился к Шамке. Он баловал ее, выгуливал, готовил ей еду, припасал лакомые кусочки, ласкал, разговаривал с ней. Но все же для него она оставалась животным.

Судья и его повар жили в одном доме, на протяжении многих лет общались друг с другом больше, чем с любыми другими людьми. И остались совершенно чужими.

Собака пропала две недели назад. Если ее укусила змея, она давно издохла. Или умерла от голода, если свалилась с обрыва и не могла передвигаться.

– Немедленно найди ее. НЕМЕДЛЕННО!

– Но, сахиб, я ищу ее. Я все время ищу.

– НАЙДИ. Ты виноват. Иначе УБЬЮ! Увидишь. Ты нарушил долг. Ты не уследил. Как ты посмел? Как ты посмел?!!

Повар подумал, что и в самом деле как-то недоглядел. Наверное, виноват он, раз его обвиняют. Плача, он вернулся в лес, побрел, никуда не глядя. Коль виноват, судьба накажет. Случится еще что-то ужасное.

Саи пустилась на поиски повара.

– Вернись! – кричала она. – Не обращай внимания, он расстроился, с горя дурит!

Судья пил на веранде, убеждая себя, что он в полном своем праве, что у него все основания для такого рода заявлений.

– Конечно прав… И убью!..

– Где ты? – звала Саи, ориентируясь по Млечному Пути, который лепча, как она узнала из книги «Мой исчезающий народ», называли Золунгминг. Мир риса.

– Не нашли? – окликнул ее со своей веранды дядюшка Потти.

– Нет. А теперь и повар пропал.

– Никуда не денется. Выпьешь со мной?

Но она продолжила поиски.

Повар не мог слышать Саи, потому что сидел в набитой битком кантине Тапа. Он горестно поведал о случившемся, но ни в ком не нашел сочувствия. Народ грохнул со смеху. Хоть искра юмора в эти тяжкие времена. Со… Собака! Ой, не могу! Ха-ха-ха! Собака! Люди мрут, никто ухом не ведет. От туберкулеза мрут, от гепатита, от проказы, да от простой простуды дохнут!.. Ни службы, ни работы, ни жратвы… А тут – траур по собаке! Скорбь мировая! Га-га-га-га-га!

– Ничего смешного, – обиделся повар, но тоже посмеялся, довольный, что развеселил народ. Он тут же ощутил двойной груз вины, повесил нос, завздыхал, слезу пустил. Ох, нарушил он долг свой! Почему не уследил за кутти!

Выпущенный из-под домашнего ареста Джиан сидел в уголке. Он не смеялся. Переживал. Черт его за язык дернул рассказать об этих проклятых ружьях… Давило чувство вины. Когда повар вышел, Джиан последовал за ним.

– Я не хожу на уроки из-за этих событий. Как Саи? – пробормотал он.

– Она очень расстроилась из-за собаки. Плачет.

– Скажи ей, что я найду Шамку.

– Да что ты?

– Скажи ей, что я пообещал. Не беспокойся, найду. Убеди ее. Найду и приведу домой.

Убежденность его не имела ничего общего с Шамкой и с его способностью ее найти.

Повар недоверчиво покосился на Джиана, не веря его обещаниям. К тому же и сама Саи не слишком высоко ценила способности своего учителя.

Но Джиан-то в себя верил. В следующий раз, когда он увидит Саи, у него будет для нее припасен подарок.

Глава пятьдесят вторая

Простор! Размах! Громада горы и стекающая по склону россыпь валунов, камней, щебня… Вырванные с корнями деревья. Муравьиная тропа дороги исчезает под завалом. Природа и человек, гора и дорога. Разбирают завалы и ремонтируют дорогу группы горбатых карликов, мужчин и женщин с большими корзинами, ремни которых врезаются в головы носильщиков. Карлики таскают грунт и камень, колотят молотами по клиньям, раскалывают камни, готовят полотно дороги, ее тело, которое затем покроется эпидермисом асфальта. Бижу вспомнил, как отец специально проводил его по свежеуложенному асфальту, чтобы укрепить тонкие подошвы башмаков. Но никто сейчас не копошится у завалов, парням из джипа приходится самим сдвигать валуны, откатывать в сторону стволы деревьев, разгребать лопатами землю. Так преодолели семь завалов. На восьмом джип увяз по самые оси. Вытащили, отъехали назад, поковырялись, разогнались, увязли – и еще, и еще… Разгрузили машину, сняли с крыши багаж – и еще, и еще… Рычит мотор, воет, надрывается… Вздох облегчения. Целый день они затратили на обычную двухчасовую поездку. Ну теперь уже скоро!

Джип вдруг свернул на узкую дорожку.

– Разве это в Калимпонг?

– Заедем по пути. Небольшой крюк.

Еще час, еще… Еще завал, второй…

*

– Скоро Калимпонг? – беспокоится Бижу. – Дотемна доедем?

– Не волнуйся, бхаи. – Остальные явно не волнуются, хотя уже темнеет.

Уже затемно они доехали до каких-то хижин, вкривь и вкось торчащих среди обширных луж. Патриоты выпрыгнули из джипа и разгрузили его, сняв и багаж Бижу.

– Долго еще?

– Приехали. Дальше дойдешь пешком. Вот тропинка.

Бижу похолодел.

– А как же мой багаж?

– Здесь оставишь. На сохранение. – Смеются. – Позже завезем.

– Нет!

– Проваливай!

Он окаменел. Лягушки смеются над ним так же точно, как и тогда, в Нью-Йорке, когда он слышал их в телефонной трубке лучше, чем голос отца. Горы. Лес. Тееста…

– Оглох? Бхаго! – Ствол направленной на него винтовки нетерпеливо подергивается.

Бижу поворачивается лицом к тропе.

– Только бумажничек-то оставь. И башмаки тоже.

– Ремешок его мне нравится, – вмешивается другой. – Хорошие вещи в Америке продают.

Бижу отдает бумажник, ремень.

– Башмаки забыл.

Он снял кроссовки. Под стельками деньги.

– И куртку.

Аппетит приходит во время еды. Джинсы и футболка тоже им нравятся.

Бижу дрожит, стоя перед ними в белых трусиках. Собаки со всей деревушки сбежались, привлеченные необычным зрелищем. Покусанные, в шрамах, в язвах, свирепые и побитые, одноглазые и одноухие, наглые и трусливые – модель человеческого сообщества. Глазеют из тьмы и хозяева собак.

– Отпустите меня, – взмолился Бижу.

Один из патриотов дико заржал, содрал с веревки вывешенную на просушку ночную рубашку.

– Куда, куда! – заквохтала какая-то беззубая старуха, очевидно, хозяйка рубашки.

– Замолкни, мы тебе другую купим. Человек из Америки приехал, а ты хочешь отослать его домой голым!

Всеобщее веселье.

И Бижу отпустили.

Он понесся по джунглям, преследуемый собаками, такими же развеселыми, как и их хозяева. Собаки вскоре отстали, вернулись домой. Совсем стемнело. Бижу в изнеможении опустился на толстый древесный корень. Голый, без багажа, лишенный всего, лишенный гордости; самоуважения. Вернулся из Америки беднее, чем отправился туда.

Напялил рубашку. Выцветшие розовые цветы, широченные рукава, рюшечки, оборочки… Долго выискивала хозяйка эту рубашку в куче старья на рынке.

*

Зачем он уехал? Кто его гнал из Америки? Он вспомнил Хариша-Харри:

«Не пройдет колено – возвращайся в Индию… Вылечишься – снова вернешься».

Мистер Каккар предупреждал его: «Попомни мое слово, Бижу; в ту же минуту, как прибудешь, начнешь думать, как бы оттуда снова смыться».

А вот и Саид-Саид при своей вечной улыбке. Последняя встреча с ним.

– Ах, Винсу, какая девушка! К Луфти сестра прихать из Занзибара. Я как увидеть, сразу Луфти сказать: «Ой, Луфти, вот это да-а!»

– Но ты женат.

– Ай, женат, что за беда! Через четыре года «зеленая карта» в кармане, развод, и снова женат. А пока в мечеть. Эта девушка… Она…

Бижу слушает.

Саид задыхается от восторга.

– Она…

Бижу ждет.

– Она чистая! Она пахнуть! И размер четырнадцать! – Саид изображает Ладонями размер своей мечты. – Лучший размер! Я к ней даже не прикасаться. Я себя вести. Купим домик в Нью-Джерси. Я на курсы авиамехаников ходить.

Бижу безутешен. Боится темного леса, боится, что этидогонят его и убьют, ужасается тому, что он наделал. Жалеет вещи, купленные в Америке, скорбит о пропавших деньгах. Проснулась и боль в колене, ушибленном на кухне кафе «Ганди».

Глава пятьдесят третья

Лягушки безумствуют и в Чо-Ойю. В джхора,в папоротниках, на грядках, в водонапорном баке, поднятом выше деревьев. Уже темно. Повар стучится в дверь судьи.

– Что там еще?

Повар открывает дверь, держится за нее обеими руками. Он пропитан алкоголем. Глаза слезятся, как будто лук резал. После возлияний в кантине Тапа он вернулся домой и приложился к своему чангу.Повар прицеливается, делает героическое усилие – цель достигнута! Он рухнул на пол перед кроватью судьи.

– Я п-плохо себя вел, – мямлит он заплетающимся языком. – Побей меня, сахиб.

– Ч-что? – Не менее пьяный судья (виски!) пытается выпрямиться в кровати. – Что?

– Я нехороший человек, – всхлипывает повар, восстав на колени. – Нех-х-хроший. Меня надо наказать, сахиб. Побей меня.

Да как он осмелился!..

Как он осмелился потерять Шамку, как он осмелился не найти Шамку, как он осмелился заявиться в таком виде и беспокоить судью среди ночи!..

– ДА ТЫ В СВОЕМ УМЕ?

– Сахиб, побей меня.

– Ну, ежели тебе желается…

– Я злой человек, слабый человек. И зачем я только живу на свете?

Судья встает и тут же тяжко оседает на постель. Движение – жизнь. Он шлепает повара по лбу тапком.

– Так?

Повар валится на пол, хватает стопу судьи, плачет.

– Я плохой человек. Прости меня, прости…

– У… уй-йди… Пшел… – Судья пытается вывернуть ногу из хватки повара.

Повар ногу не отдает. На что же он будет лить слезы и сопли? Он обильно орошает ногу сахиба, добавляет слюны. Судья отбивается тапком.

– Сахиб, я еще и пьяница. Плохой я, ой какой плохой!..

Сахиб свирепеет, колотит плохого повара.

– Ой-ой-ой, плохой я, плохой! – причитает повар. – Я виски пил, чатпил, я ел господский рис вместо положенного своего, мясо ел, ел из господской кастрюли, обманывал, армейский спирт воровал, виски, чангделал, деньги крал, пятьдесят лет крал, каждый день, Шамку бил, с ней не гулял, сидел да бидикурил, думал только о себе, ай-ай-ай, пропала моя голова-уа-уа!..

Судья освирепел. Не впервой.

– Гадина! Грязная свинья, лицемер, скотина, мразь!

– Да, да, верно, верно! – подпевает повар. – Долг господина наказывать нерадивых слуг!

*

Саи слышит вопли, звонкие шлепки тапка, несется на шум.

– Что случилось? Перестань! Прекрати немедленно! Прекрати! – вопит она.

– Пусть, – вопит повар. – Пусть убьет меня. Он ХОЧЕТ убить меня. Не мешай. Зачем мне жить? Лучше умереть. Убей меня, сахиб. Может быть, тебе приятно будет. Мне приятно будет. Убей!

– Убью! Убью!

– Убей, убей.

– УБЬЮ!!!

*

Повар не упомянул про сына. Нет сына. И не было. Надежда была. Бижу не было.

*

Судья колотил изо всех сил. Колыхались его дряблые, старческие, отвыкшие от всяких упражнений мышцы, летела во все стороны слюна из дряблого, старческого рта, трясся подбородок. Рука с тапком поднималась и опускалась.

*

– Прекратите, прекратите немедленно! Это гадко, мерзко, отвратительно! – кричала Саи.

Но они не слышали.

*

Саи выбежала из дому в чем была, в бетой хлопчатобумажной пижаме. Вынесла с собой пустоту дня, отвращение к повару, к его жалкому бормотанию, ненависть к судье, вынесла свою жалкую эгоистическую печаль, свою жалкую, эгоистическую, бессмысленную любовь…

Звуки преследовали ее, пьяные вопли и шлепки тапка. И все это из-за Шамки?

Где она, Шамка?

Может, воры продали ее какому-нибудь семейству за Курсеонгом, которому до нее дела нет. Они привяжут ее к дереву, будут ее шпынять и пинать.

Сходить, что ли, к дядюшке Потти?

Об отце Бути все уже забыли… Как он на велосипеде пересекает зыбкий висячий мостик, с колесом сыра на багажнике.

А потом снова нагрянут патриоты…

«Не беспокойся, прикрой дверь и иди, ничего со мной не случится».

Когда дядюшка Потти очнется, окажется, что он подписал какую-то бумагу и продал все свое имущество – и ферму отца Бути – каким-то новым владельцам…

*

А госпожа Сен довяжет свитер для Раджива Ганди, свитер, который тот никогда не наденет, свитер, если верить Нони и Лоле, вовсе не подходящий кашмирскому пандиту, судьба которого тесно сплетется с судьбой самки из прайда «Тигров Тамила»…

А Лола и Нони снова учинят ежегодное побоище при помощи ловушек и хлопушек. И Лола совершит очередной паломнический визит в Лондон, привезет оттуда кучу пакетов с супами «Кнорр», кучу белья «Маркс и Спенсер». Пикси выйдет замуж за англичанина, и Лола задохнется от восторга. «В Англии каждый хочет жену из Индии!»

А Джиан? Где Джиан? Саи не ведает, что Джиан думает о ней.

*

Темно. Пошел дождь, кале часто бывает в августе. Электричество отключили – это случается еще чаще. Умолкли телевизоры и Би-би-си. В домах зажглись керосиновые лампы. Кап, кап, кап… кап-кап-кап – в подставленных под протечки ведрах, кастрюлях, сковородках…

Саи стоит под дождем. Дождь колотит по листьям, судья колотит повара, но дождь смягчает впечатление от безобразной сцены. Лягушки стараются заглушить все на свете, их гимн возносится к вершинам, высоко к Деоло и Сингалила.

*

– К чему все это? – спрашивает Саи, не слыша своих слов. – Чем гордиться? Чего стыдиться? К чему эти терзания, переживания? Стремление к какому-то счастью… Эгоизм… Недовольство судьбой… Сметь или не сметь? По заслугам или не по заслугам? Смех и слезы… Жизнь, ее цель… множество ее целей, их дробность…

*

Прочь отсюда!

Надо бежать.

Повар, судья…

Дождь, дождь, дождь… Вспухает зелень, вспухают реки… Город сползает в пропасть. Люди копошатся, строят, воюют, природа смывает, люди снова за свое…

Придет утро, судья продерет глаза, схватится за свою шахматную доску, вспомнит о желудке.

– Панна Лал, неси чай.

И чего-нибудь сладенького, и чего-то солененького.

Саи вспомнила об отце и о его космической программе. Вспомнила о «Нэшнл джиографик» и о прочитанных книгах. О путешествиях судьи, о путешествиях повара, о Бижу. О земном шаре, вращающемся вокруг оси.

И ощутила прилив силы.

*

Национальный конгресс лягушек продолжал заседание без перерывов. На востоке забрезжил рассвет. Повар с судьей утихомирились. Судья в изнеможении рухнул в постель. Повар уполз в кухню.

Саи в полусне повернулась, чтобы войти в дом, и краем глаза уловила какое-то движение на склоне. Кто-то карабкается вверх из тумана, окутывающего долину. Движущаяся точка исчезла за деревьями, появилась снова, нырнула в заросли кардамона, появилась опять.

Джиан? А вдруг он сейчас снова заявится и снова заявит, что влюблен…

Кто-нибудь нашедший Шамку спешит за вознаграждением? И вот она снова здесь, толще, чем была…

*

Непонятно, кто же это… Какая-то скрюченная тетка, ногу волочит. Может, мимо пройдет.

Саи вошла в кухню.

– Я тебе чаю вскипячу, – сказала она повару физиономия которого живописно разукрашена судейским тапком, его рантом и подошвой.

Налила воду в чайник, помучилась с отсыревшей спичкой. Наконец огонь добыт, скомканная газета запылала под щепками.

*

Загремели ворота. Черт, наверняка опять та тетка приперлась, жена пьяницы, сообразила Саи. Опять будет клянчить и канючить.

– Я посмотрю, – прокряхтел повар, поднимаясь и отряхиваясь.

Повар поплелся к воротам, задевая мокрые кусты и папоротники.

За коваными кружевами ворот розовеет ночная рубашка.

– Питаджи? – жалостно пищит розовая рубашка.

Облака расступаются, на сцену выходит Канченджанга, как каждое утро этого времени года.

– Бижу… – шепчет повар. – Бижу!!! – вопит он, не веря глазам.

Саи выглядывает на крик и видит, как распахнулись ворота и две нелепые фигуры прыгнули навстречу одна другой.

Пять вершин Канченджанги золотеют, наливаются светом истины – хотя и ненадолго.

Кажется, что истина – вот она, рукой подать.