Текст книги "Неутомимый Морошкин"

Автор книги: Кира Михайловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Глава двадцатая, в которой наконец-то и очень кстати появляется Прохожий Доктор

Выставка закрылась. И вот они сидят в парке около детского сада, там, где обычно гуляет Валентина Ивановна с детьми, сидят вдвоём: собака и Морошкин. Настя ушла домой есть вареники. Она вернётся после обеда. А Морошкин разговаривает с собакой.

– Эти медали ничего не стоят. Их дают за то, что собака ходит по бревну. А зачем тебе ходить по бревну? Ты будешь ходить по тротуару и разговаривать со мной. И не надо нам никакой медали. Нам и так хорошо. И не надо быть похожим на пуделя Джекки. Или дога. Лучше играй на пианино. Или читай газеты. Делай, что тебе нравится.

Солнце светит вокруг. Жёлтая дорожка, газон, кустик – всё облито солнцем. Свежий прозрачный воздух искрится от солнца. Шапочка у Морошкина съехала на ухо, но он не поправляет её, солнце приятно нагревает правое ухо.

«Всё, – думает Морошкин. – Больше я не знаю, что делать. И сколько я ни думаю, ничего придумать не могу».

И только он подумал так, как на дорожку перед самым носом Морошкина легла тень. Морошкин поднял голову и увидел Прохожего Доктора. Он стоял перед Морошкиным, опёршись на палку, и внимательно его разглядывал.

– Ну-с, – сказал Прохожий Доктор, склонив голову набок. – Мы, кажется, знакомы, молодой человек. Не правда ли? Прошло столько времени, а вы всё ещё продолжаете вздыхать? А ведь, насколько я вижу, у вас появился друг.

– В том-то и дело! – воскликнул Морошкин. – Я повёл его на выставку, но не знал, как его зовут.

– Его зовут Гоблин.

– А это правда, что он играет на пианино?

– Правда. А что в этом удивительного? У каждого из нас есть свои странности.

– И пишет тоже?

– Пишет.

– А что он пишет? – спрашивает Морошкин.

– Гоблин сочиняет стихи, – говорит Прохожий Доктор.

– Не могли бы вы прочесть мне какой-нибудь стих, который сочинил Гоблин? – просит Морошкин.

– Дело в том, – говорит Прохожий Доктор, – что стихами Гоблин считает всё, что начинается на букву «с». Поэтому его стихи не похожи на обычные. Например, обо мне он сочинил такой стих: «Старичок стоял у стены».

– И всё? – удивляется Морошкин. – Весь стих?

– Весь. Больше всего стихов у Гоблина про собак. Ведь слово «собака» начинается на букву «с». Например, такое стихотворение: «Собака стояла у стены».

– А почему, – спрашивает Морошкин, – у Гоблина все стоят у стены?

– Разве ты не понимаешь? Потому что и «стоять» и «стена» начинаются на букву «с». Собственно говоря, я даже думаю, что привязанность Гоблина к тебе объясняется тем, что твоё имя начинается на букву «с». И про тебя Гоблин тоже написал стихотворение.

– Серёжа стоял у стены, – догадался Морошкин.

– Правильно.

– А есть у него стихи, которые у стены не стоят? – спросил Морошкин.

– Есть. Например, такое стихотворение: стакан.

– И всё? Такое короткое стихотворение?

– Это не самое короткое. Самое короткое это просто «с».

– Что такое «с»?

– «С» – это любимая буква Гоблина. Для тебя, может быть, этого мало. А для него это целое стихотворение. «С» – это с тобой, «С» – это с радостью, «С» – это с надеждой.

– Мне нравится такое стихотворение, – сказал Морошкин.

– Си, – произнёс вдруг чей-то тоненький голос.

Морошкин огляделся и увидел, как по невидимому канату, натянутому в воздухе, идёт Миля. Каждый его шаг сопровождается глубоким звуком. Звуки следуют один за другим ровно и размеренно. А внизу под Милиными ногами гудит, живёт город деревянных молоточков. Чьи-то тоненькие руки тянут канаты, которыми привязаны деревянные молоточки, и молоточки поднимаются вверх, опускаясь, ударяют в толстые витые струны: звуки наполняют город. Сначала они звучат невпопад, потом выстраиваются в ряд, сливаются и звучат стройно, слаженно.

Морошкин хочет сказать Прохожему Доктору, что он хорошо знаком с деревянным человечком Милей, который идёт по канату, но зря он оглядывается, смотрит вверх и вниз. Прохожего Доктора нет. Он исчез.

Вместо Прохожего Доктора на скамейке, болтая ногами, сидит Настя.

– Я за собакой пришла, – говорит она.

А Гоблин лежит у ног Морошкина, греется на солнце и улыбается мечтательно.

Глава двадцать первая, в которой предстоит решить, хорошо ли быть трусом

«…Ну вот, – думает Морошкин на другой день во время завтрака в детском саду, – уже столько дней прошло, а Гоблин всё живёт у Насти, Я всё не могу сказать маме про Гоблина. Я – трус».

– Я – трус, – говорит Морошкин Яшке.

У Яшки с подбородка свисает кислая капуста.

– Я, может, тоже трус, – говорит Яшка.

– А как сделать, чтобы не бояться? – спрашивает Морошкин.

– Зачем это делать? Бояться – хорошо! – говорит Яшка.

– Чего же хорошего? – удивляется Морошкин.

– Но и плохого нету, – говорит Яшка.

– Ты темноты боишься?

– Нет.

– А мышей?

– И мышей не боюсь.

– Почему же ты говоришь, что «бояться – хорошо»?

– А разве плохо? – говорит Яшка, вытирая подбородок. – Вон Борька меня боится – разве это плохо?

Морошкин задумался.

– Это тебе хорошо, что он тебя боится, а ему нехорошо.

– Это почему? – удивился Яшка. – Если он меня бояться не будет, я его поколочу. Разве ему хорошо будет, если я поколочу его?

«Действительно, – подумал Морошкин, – хорошо не будет».

– Значит, хорошо, когда трус? – спросил Яшка.

Завтрак кончился.

– Ой, что вчера вечером было! – сказала Настя Морошкину после завтрака. – Ой, что было, когда ты от нас ушёл! Ко мне подруга пришла, мы думали-думали, что делать, а потом собаку запеленали, в коляску положили, а моя подруга Маша ей ещё и соску в рот сунула. И она весь вечер соску сосала и по квартире в коляске каталась.

– Как! – с отчаянием воскликнул Морошкин. – Ты опять?

– А про что ты говорил, мы не делали. Не купали, не кормили варениками, не прыскали одеколоном.

– На прогулку! – сказала Валентина Ивановна. – Одевайтесь!

Глава двадцать вторая, в которой Гоблин покидает Морошкина

В парке ярко светило солнце. Кусты и деревья были ярко-зелёными, дорожки – жёлтыми, а небо – голубым. Морошкин посмотрел вокруг.

В этом парке могло случиться любое чудо. Например, солнце могло упасть на землю или мог появиться Гоблин. Вдруг, освободившись от пелёнок, он сбежал от Насти?

И правда, в конце аллеи мелькнул чёрный клубок и исчез за деревьями.

– Гоблин! – крикнул Морошкин и бросился следом за ним.

Но Гоблин даже не оглянулся. Он бежал по тротуару быстро и ровно, высунув кончик красного арбузного языка. Вот Гоблин добежал до перехода через улицу и смешался с толпой.

– Гоблин, – кричал Морошкин, – остановись на минутку!

Но Гоблин не замедлял хода.

– Гоблин! Никогда больше не отдам тебя никому!

Гоблин собирался нырнуть в подворотню.

– Гоблин! – крикнул Морошкин. – Мама разрешила тебе остаться.

«Нет!» – крикнул Гоблин, пересек площадь и скрылся.

Гоблин покинул Морошкина. Ему надоело жить то у Яшки, то у Бори, то у Насти. И он ведь прав. Кому бы это не надоело.

Глава двадцать третья, в которой Морошкин болеет

Морошкин заболел. Всё плавало вокруг Морошкина. Проплывал стол, и скатерть его вздымалась, как парус. Проплывала бабушка. Она подплывала к окну, огибала стол и выплывала на кухню. Из кухни она приплывала не одна. Рядом с ней плыл чайник. Звякала ложечка, и слышалось бульканье воды.

– Выпей, соколик мой! Тебе пить надо больше.

Морошкин сбрасывал одеяло. Одеяло колыхалось, плавало по комнате. Позвякивала ложка в стакане. Бабушка укрывала Морошкина.

– Раскрываться нельзя. У тебя температура!

…Однажды бабушка перестала плавать. Она прошлась по комнате, открыла буфет и достала пузырёк с лекарством.

– Бабушка, – сказал Морошкин, – ты вылечилась?

– От чего, соколик мой? – спросила бабушка.

– От стихов.

Бабушка махнула рукой.

– Вылечилась, давно вылечилась. А теперь тебе надо лечиться.

– А мне от чего?

– От болезни, – сказала бабушка.

– Бабушка, – попросил Морошкин, – почитай мне книжку.

– Господь с тобой! – ужаснулась бабушка. – Ты больной совсем, тебе тихо лежать надо, а не книжки слушать.

– Бабушка, а куда Гоблин убежал?

Бабушка остановилась, посмотрела на Морошкина внимательно и сказала сладким, елейным голосом:

– Лежи, моё золотко, ни об чём не думай. Вот что бывает-то, если с ранних-то лет да обо всём задумываться.

– Бабушка, где же он, Гоблин?

– Баобаб, что ли? – спросила бабушка.

– Гоблин, Гоблин, Гоблин, – упрямо повторял Морошкин.

– Тебе моей болезни мало, всё начинается сначала, – сказала бабушка и села.

– Бабушка, – сказал Морошкин. – Ведь это стихи.

– На свете хуже не бывает. Опять стихи одолевают.

– И это тоже стихи, – обрадовался Морошкин.

Он уже знал, что бабушкина болезнь нетяжёлая и от неё можно вылечиться.

– Стихами говорю опять, пойду-ка лягу я в кровать.

Раздался звонок.

– Пойду открою дверь сперва. Ох, разболелась голова.

– Эй, Морошкин, ты выздоровел? – закричал из передней Яшка. – А я тебя навещать пришёл.

Яшка вошёл в комнату и уставился на Морошкина.

– Что-то я тебя, Морошкин, не узнаю. Какой-то ты стал маленький.

«Вещи, как и люди, могут становиться то большими, то маленькими», – вспомнил Морошкин слова Прохожего Доктора.

– Хочешь, – спросил Морошкин Яшку, – я тебе стихотворение прочитаю?

– Не хочу, – сказал Яшка.

Но Морошкин всё равно прочитал:

– С.

И подумал: «С тобой, Гоблин, С радостью, С надеждой».

Снова зазвонил звонок.

– Надо открыть, – сказал Морошкин.

Он поднялся, надел тапочки и вышел в коридор. В коридоре он остановился. В углу около вешалки стоял блестящий круглый табурет, точно такой, как у Бори. Он был новенький и от него пахло лаком. Так вот почему стучал молотком папа последнее время. Морошкин покрутил табурет, и он полез вверх. Морошкин потащил табурет в комнату.

– Вот! – сказал он Яшке.

Яшка обрадовался, подскочил к табурету, сел на него и принялся вертеться, а Морошкин пошёл открывать дверь.

– Ты чего не открываешь? – сказала Настя. – Я звоню, звоню, а ты не открываешь.

– Я занят был, – сказал Морошкин. – Мне папа табуретку сделал.

– Какую?

– А вот такую.

Морошкин открыл дверь, заглянул в комнату и никого там не увидел.

– Что такое? – удивился Морошкин.

Он посмотрел влево, вправо, вверх… И тут он увидел Яшку. Яшка сидел под самым потолком, и вид у него был печальный.

– Ты чего? – спросил растерянный Морошкин.

– Я вертелся-вертелся, и вот… – сказал Яшка и, кажется, собрался заплакать.

Но Морошкин догадался:

– Это ничего! Ты теперь крутись в обратную сторону.

Яшка начал крутиться в обратную сторону и опустился на пол. Он слез с табурета.

– Вот это да!

– Мой папа столяр. Он ещё и не такое сделать может! – сказал Морошкин.

Он сел на табурет и стал крутиться быстро-быстро. Оказавшись под потолком, он посмотрел вниз и засмеялся: далеко внизу стояли кровать и буфет, стол и стулья, Яшка и Настя.

В комнату вошла бабушка. Голова её была обёрнута полотенцем. Бабушка посмотрела наверх, увидела Морошкина и сказала:

– Стихи – болезни лишь начало. Теперь мерещиться мне стало.

И бабушка, пошатываясь, вышла из комнаты.

Морошкин закрутился в другую сторону, опустился и слез с табурета.

– Не будем пугать бабушку, – сказал Морошкин и задвинул табурет в угол.

Он сел на кровать и посмотрел на Настю. Настя сидела с открытым ртом. В руках у неё был чугунок с варениками. И Морошкин улыбнулся Насте. Она захлопнула рот и судорожно вздохнула.

– В парке культуры, – сказала Настя, – я видела такую же штуку. Она поднимается до неба. И даже выше.

Это была неправда. Нигде, никто, никогда не видел таких табуретов. Потому что ни для кого папа Морошкина не стал бы делать такой удивительной штуки. А кроме папы Морошкина, никто сделать этого не мог. Но Морошкин не поправил Настю.

– А вообще-то, Морошкин, – сказала Настя, – я пришла узнать, чем ты болеешь, и принесла тебе вареники. Ешь! Ещё тёплые.

– Не хочу, – сказал Морошкин. – Спасибо.

– Нет, ты всё-таки ешь! Тебе есть надо, поправляться.

И снова раздался звонок.

– Я открою, – обрадовалась Настя и закричала в коридоре: – Входи, Боря, входи!

Боре, входящему в комнату, Морошкин сказал:

– Садись. Ешь вареники. Дай ему, Яшка, вилку.

Боря присел на краешек стула и посмотрел на вареники.

– Спасибо. Не хо…

– Ешь! – приказал Яшка.

– Спасибо, я не… – начал было Боря, но, посмотрев на Яшку, ткнул вилкой в чугунок, подцепил вареник и нехотя отправил его в рот.

– Ты чего по одному? – сказал Яшка. – Ты по два, по два.

Боря задумчиво уставился на тарелку и сказал:

– По два не влезет, у меня рот маленький.

– Ты чего прибедняешься? – сказал Яшка. – Морошкин, у тебя линейка есть? Хотя вон у Борьки из кармана торчит!

– Это марочная, – вцепился в линейку Боря. – Это зубчики у марок мерить.

– Держи его, – скомандовал Яшка Насте и стал мерить Боре рот.

– Три раза укладывается в длину, – сказал Яшка деловито. – А теперь вареник.

Яшка измерил вареник, и он был равен одной линейке.

– Вареник – одна линейка, а рот – три. Это сколько вареников ты можешь съесть сразу?

– Три, – сказал Боря.

– А врал: не влезет, не влезет!

– На вилку не влезет, – сказал Боря.

– Можешь рукой, – разрешил Яшка.

Боря взял двумя пальцами вареник и сунул его в рот. Потом взял другой и сунул тоже в рот. Когда он хотел взять третий, Настя вскочила со своего места, схватила чугунок и сунула его Морошкину.

– Я Морошкину принесла!

Дверь хлопнула.

– Чего это она? – удивился Яшка.

Боря сидел выпрямившись и медленно жевал вареники.

– Дашь на табуретке кататься, сколько захочу? – спросил Яшка.

Боря кивнул головой.

– А табуретку мне подаришь?

Боря не двигался.

– Ха-ха, – засмеялся Яшка, – мне твоя табуретка больше не нужна.

Тут Морошкин подскочил на кровати, слетел на пол и схватил Яшку за руку.

– Ты чего над Борей издеваешься? – закричал Морошкин. – Не смей издеваться! Ни над кем!

Яшка обмяк, стал меньше ростом и начал медленно сползать со стула.

– Держи его! – сказал Морошкин Боре, но Боря сидел неподвижно с набитым ртом. В глазах его стоял ужас.

– Отвечай, ты чего над Борей издеваешься?

– Я не изде-вы-ва… ва-вы… – пролепетал Яшка.

– Ты над ним смеёшься, ты его дразнишь, ты будешь над ним издеваться?

– Нет, – сказал Яшка.

– Никогда не будешь?

– Никогда.

– Слышишь, Боря? – спросил Морошкин.

– Я пойду, – сказал Боря и на цыпочках вышел из комнаты.

Морошкин лежал в кровати, укрывшись одеялом. Возле него сидел Яшка. Оба молчали.

– Возьми табуретку, – сказал Морошкин.

– Насовсем? – спросил Яшка.

– Насовсем.

– Нет, – сказал Яшка. – Не возьму. Я лучше приходить к тебе буду кататься.

– Ну приходи кататься, – согласился Морошкин.

Он устал. Яшка посидел ещё немного, поднялся и тоже пошёл к выходу.

– Всё равно она твоя, – сказал Морошкин вдогонку.

Хлопнула дверь. Яшка ушёл. А в дом вошла тишина. Она поднялась по лестнице, вошла в дверь, окна, расположилась в передней, на кухне, в ванной. Она закрутила покрепче все краны, потушила все лампочки и легла у порога комнаты Морошкина.

Морошкин закрыл глаза. Наконец он может подумать о Гоблине, вспомнить его ласковые глаза, бархатные уши, его терпение, весёлость и доброту.

– Ты добрый, – говорит Морошкин. – Ты самый хороший. Когда я поправлюсь, я буду искать тебя. Я стану большим и сильным, чтобы искать тебя. Я буду искать тебя всегда. Мама и папа говорят, что ты пропал. Они обещают купить мне другую собаку. Они обещают купить мне другую собаку, на которой будет висеть много медалей. Но я не хочу другую собаку. Я хочу найти тебя.

И вдруг он услышал: «Тю-лас!»

Глава двадцать четвёртая – последняя

Морошкин сел в кровати и прислушался.

– Проходите, доктор, – услышал он ласковый голос бабушки. – Проходите, пожалуйста.

– Тю-лас! – Это сказал Прохожий Доктор и стал на пороге.

– Что такое «тюлас»? – спросил Морошкин.

– «Тюлас» – это «салют», прочитанное наоборот. Тюлас – зеркальное отражение салюта. А теперь: здравствуй. Чем же это мы изволим так долго болеть?

Морошкин смотрел на старичка, и улыбка расползалась по его лицу.

– Ну-ка, сейчас мы услышим, что там у тебя внутри.

Старичок достал трубку, присел на краешек кровати и приложил трубку к спине Морошкина.

«Ты добрый, – услышал старичок. – Ты самый хороший. Когда я поправлюсь, я буду искать тебя. Я вырасту, чтобы искать тебя. Я буду искать тебя всегда».

– Да-с, – сказал старичок и внимательно посмотрел на Морошкина.

Потом он поднялся, подошёл к своему саквояжу, раскрыл его, и оттуда выскочил и бросился к Морошкину чёрный Гоблин. Такой мохнатый, как будто его вязали на спицах сто тысяч добрых бабушек.