Текст книги "Мир приключений 1973 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Евгений Гуляковский,Николай Томан,Владимир Михановский,Борис Сопельняк,Владимир Малов,Альберт Валентинов,Владимир Казаков,В. Пашинин,Анатолий Стась,И. Скорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– Пойдешь, Коленкин, в стартовой пятерке. Главное – пускай они на тебе фолят. Штрафные ты положишь. И не очень бегай. Не уставай. Я тебя скоро подменю.

Напротив меня стоял верзила с черными усиками. Ему было весело. Свисток. Мяч взлетел над площадкой. Ах ты верзила! Смеешься? Я был зол. Я побежал к мячу. Именно этого делать мне не следовало. Потому что за какую-то долю секунды до этого Иванов кинул мяч в мою сторону. Вернее, туда, где меня ужо не было. И верзила перехватил мяч. Я суетливо побежал за ним к нашему кольцу и попытался преградить дорогу верзиле. Тот незаметно, но больно задел меня коленом, и я охнул и остановился.

– Ну, чего же ты! – успел крикнуть мне Иванов.

Верзила подпрыгнул и аккуратно положил мяч в кольцо. Обернулся ко мне, улыбаясь во весь рот. У меня болело ушибленное бедро.

– К центру! – кинул мне на бегу Иванов.

Коля вбросил мяч. Я побежал к центру, и расстояние до чужого кольца мне показалось неимоверно длинным. Было жарко. Мне казалось, что смеются все. И свои и чужие.

– Держи! – крикнул Коля и метнул в меня мяч. Совсем не так, как на тренировке. Метнул, как пушечное ядро. Как Иванов в тот первый день, приведший к сегодняшнему позору.

И я не мог отклониться. Я принял мяч на грудь, удержал его и побежал к кольцу. На пятом или шестом шаге, радуясь, что все-таки смогу оправдаться в глазах команды, я кинул мяч, и он мягко вошел в кольцо. Раздался свисток. Я пошел обратно, и тут же меня остановил окрик тренера:

– Ты что делаешь? Ты в ручной мяч играешь?

– Пробежка, – сказал мне судья, смотревший на меня с веселым недоумением. – Пробежка, – повторил он мягко.

Ну конечно же, пробежка. Как она видна, если смотришь баскетбол по телевизору! Мяч не засчитан. Надо было уходить с площадки. У меня словно опустились руки. Правда, я еще минут пять бегал на площадке, суетился, один раз умудрился даже забросить мяч, но все равно зрелище было жалкое. И я раскаивался только, что не уехал раньше, сразу после речки.

Андрей Захарович взял тайм-аут. И когда мы подошли к нему, он глядеть на меня не стал, а сказал только:

– Сергеев, выйдешь вместо Коленкина.

Я отошел в сторону, чтобы не столкнуться с Сергеевым, который подбежал к остальным.

– Подожди, – бросил в мою сторону Андрей Захарович.

Я уселся на скамью, и запасные тоже на меня не глядели. И я не стал дожидаться, чем все это кончится. Я прошел за спиной тренера.

– Куда вы? – спросила Валя. – Не надо…

Но я не слышал, что она еще сказала. Не хотел слышать.

Я прошел к себе в комнату, достал из-под кровати чемодан и потом надел брюки и рубашку поверх формы – переодеваться было некогда, потому что каждая лишняя минута грозила разговором с тренером. А такого разговора я вынести был не в силах.

Я задержался в коридоре, выглянул на веранду. Никого. Можно идти. С площадки доносились резкие голоса. Кто-то захлопал в ладоши.

– Где Коленкин? – услышал я голос тренера.

Голос подстегнул меня, и я, пригибаясь, побежал к воротам.

У ворот мне встретился доктор. Я сделал вид, что не вижу его, но он не счел нужным поддерживать игру.

– Убегаете? – спросил он. – Я так и предполагал. Только не забудьте – вам очень полезно обливаться по утрам холодной водой. И пешие прогулки. А то через пять лет станете развалиной.

Последние слова его и смешок донеслись уже издали. Я спешил к станции.

В полупустом вагоне электрички я клял себя последними словами. Потная баскетбольная форма прилипла к телу, и кожа зудела. Зачем я влез в это дело? Теперь я выгляжу дураком не только перед баскетболистами, но и на работе. Всё Курлов… А при чем здесь Курлов? Он проводил эксперимент. Нашел послушную морскую свинку и проводил. Я одно знал точно: на работу я не возвращаюсь. У меня еще десять дней отпуска, и, хоть отпуск этот получен мною жульническим путем, терять я его не намерен. Правда, я понимал, что моя решительность вызвана трусостью. С какими глазами я явлюсь в отдел через три дня после торжественного отбытия на сборы? А вдруг они будут меня разыскивать? Нет, вряд ли после такого очевидного провала. Уеду-ка я недели на полторы в Ленинград. А там видно будет.

Так я и сделал. А потом вернулся на работу. Если меня и разыскивал тренер, то жаловаться на то, что я сбежал со сборов, он не стал. И я его понимал – тогда вина ложилась и на него. На каком основании он нажимал на кнопки и выцыганивал меня? Зачем тревожил свое собственное спортивное начальство? Итак, меня списали за ненадобностью.

А Курлова я встретил лишь по приезде из Ленинграда. В лифте.

– Я думал, – сказал он не без ехидства, – что вы уже стали баскетбольной звездой.

Я не обиделся. Мое баскетбольное прошлое было подернуто туманом времени. С таким же успехом оно могло мне и присниться.

– Карьера окончена, – сказал я. – А как ваши опыты?

– Движутся помаленьку, – сказал Курлов. – Пройдет несколько лет – и всем детям будут делать нашу прививку. Еще в детском саду.

– Прививку Курлова?

– Нет, прививку нашего института. А что вас остановило? Ведь вы, по-моему, согласились на трудный хлеб баскетболиста.

– Он слишком труден. Кидать мячи – недостаточно.

– Поняли?

– Не сразу.

Лифт остановился на шестом этаже. Курлов распахнул дверь и, стоя одной ногой на лестничной площадке, сказал:

– Я на днях зайду к вам. Расскажете об ощущениях?

– Расскажу. Только заранее должен предупредить, что я сделал только одно открытие.

– Какое?

– Что я могу большие деньги зарабатывать на спор. Играя на бильярде.

– А-а-а… – Курлов был разочарован. Он ждал, видно, другого ответа. – Ну, – сказал он, подумав несколько секунд, – детей мы не будем учить этой игре. Особенно за деньги. Зато хотите верьте, хотите нет, но наша прививка сделает нового человека. Человека совершенного.

– Верю, – сказал я, закрывая дверь лифта. – К сожалению, нам с вами от этого будет не так уж много пользы.

– Не уверен, – ответил он. – Мы-то сможем играть на бильярде.

Уже дома я понял, что Курлов прав. Если через несколько лет детям будут вводить сыворотку, после которой их руки будут делать точно то, чего хочет от них мозг, это будет уже другой Человек. Как легко будет учить художников и чертежников! Техника будет даваться им в несколько дней, и все силы будут уходить на творчество. Стрелки не будут промахиваться, футболисты будут всегда попадать в ворота и уже с первого класса ребятишки не будут тратить время на рисование каракулей – их руки будут рисовать буквы именно такими, как их изобразил учитель. Всего не сообразишь. Сразу не сообразишь.

И, придя домой, я достал лист бумаги и попытался срисовать висевший на стене портрет Хемингуэя. Мне пришлось повозиться, но через час передо мной лежал почти такой же портрет, как и тот, что висел на стене. И у меня несколько улучшилось настроение.

А на следующий день случились сразу два события. Во-первых, принесли из прачечной белье, и там я, к собственному удивлению, обнаружил не сданную мной казенную форму. Во-вторых, BJTO же утро я прочел в газете, что по второй программе будет передаваться в записи репортаж о матче моей команды, моей бывшей команды. В той же газете, в спортивном обзоре, было сказано, что этот матч – последняя надежда команды удержаться в первой группе, и потому он представляет интерес.

Я долго бродил по комнате, глядел на разложенную на диване форму с большим номером «22». Потом сложил ее и понял, что пойду сегодня вечером на матч. И там найду Андрея Захаровича и верну ему казенное обмундирование. Что было, то было. Надеюсь, он не будет очень сердит.

Я не признавался себе в том, что мне хочется посмотреть вблизи, как на поле выйдут Коля и Толя. Мне хотелось взглянуть на Валю – ведь она обязательно придет посмотреть, как играют последнюю игру ее ребята. А потом я тихо верну форму, извинюсь и уйду. Но я забыл притом, что если команда проиграет, то появление мое лишь еще более расстроит тренера. Просто не подумал.

Я пришел слишком рано. Зал еще только начинал заполняться народом. У щита разминались запасные литовцев, с которыми должны были играть мои ребята. Все-таки мои. Мое место было недалеко от площадки, но не в первом ряду. Я не хотел, чтобы меня видели.

Потом на площадку вышел Андрей Захарович с массажистом. Они о чем-то спорили. Я отвернулся. Но они не смотрели в мою сторону. И тут же по проходу, совсем рядом со мной, прошел доктор Кирилл Петрович. Я поднял голову и встретился с ним взглядом. Доктор улыбнулся уголком рта. Наклонился ко мне:

– Вы обтираетесь холодной водой?

– Да, – ответил я резко. Но тут же добавил: – Пожалуйста, не говорите тренеру.

– Как желаете, – сказал доктор и ушел.

Он присоединился к тренеру и массажисту, и они продолжали разговор, но в мою сторону не смотрели. Значит, доктор ничего не сказал. Андрей Захарович раза два вынимал из кармана блокнот, но тут же совал его обратно. Он очень волновался, и мне было его жалко. Я посмотрел вокруг – нет ли здесь его жены. Но ее не было. Зал наполнялся народом. Становилось шумно, и возникала, охватывала зал особенная тревожная атмосфера начала игры, которую никогда не почувствуешь, сидя дома у телевизора, которая ощущается лишь здесь, среди людей, объединенных странными, явственно ощутимыми ниточками и связанных такими же ниточками с любым движением людей на площадке.

А дальше все было плохо. Иванов несколько раз промахивался тогда, когда не имел никакого права промахнуться. Коля к перерыву набрал пять персональных и ушел с площадки. Сергеев почему-то прихрамывал и опаздывал к мячу. Андрей Захарович суетился, бегал вдоль площадки и дважды брал тайм-аут, что-то втолковывая ребятам.

Валя и ее подруги сидели в первом ряду. Мне их было видно. И я все надеялся, что Валя повернется в профиль ко мне, но она не отрываясь смотрела на площадку. К перерыву литовцы вели очков десять. И ясно было, что во второй половине игры они добьют наших. Задавят. Зал уже перестал болеть за мою команду. А я не смел поднять голос, потому что мне казалось, что его узнает Валя и обернется. И тогда будет стыдно. Рядом со мной сидел мальчишка лет шестнадцати и все время повторял:

– На мыло их! Всех на мыло. Гробы.

И свистел. Пока я не огрызнулся:

– Помолчал бы!

– Молчу, дедушка, – ответил парень непочтительно, но свистеть перестал.

Когда кончился перерыв, я спустился в раздевалку. Я понял, что до конца мне не досидеть. Мной овладело отвратительное чувство предопределенности. Все было ясно. И даже не потому, что наши плохо играли. Хуже, чем литовцы. Просто они уже знали, что проиграют. Вот и все. И я знал. И я пошел в раздевалку, чтобы, когда все уйдут, положить форму на скамью и оставить записку с извинениями за задержку.

В раздевалку меня пропустили. Вернее, вход в нее никем не охранялся. Да и кому какое дело до пустой раздевалки, когда все решается на площадке.

Я вошел в комнату. У скамьи стояли в ряд знакомые сумки «Адидас». Наверно, это какая-то авиакомпания. Я узнал пиджак Толи, брошенный в углу. И я представил себе раздевалку на базе, там, под соснами. Она была меньше, темнее, а так – такая же.

Я вынул из сумки форму и кеды и положил их на скамью. Надо было написать записку. Из зала донесся свист и шум. Игра началась. Где же ручка? Ручки не было. Оставить форму без записки? Придется. Я развернул майку с номером «22». И мне захотелось ее примерить. Но это было глупое желание. И я положил майку па скамью.

– Пришли? – спросил доктор. Он появился в комнате бесшумно.

– Да. Вот хорошо, что вы здесь! А то я не смог написать записку. Я возвращаю форму. Казенную.

И я попытался улыбнуться. Хотя получилась, наверно, довольно жалкая улыбка.

– Кладите, – сказал доктор. – Без записки обойдемся.

– Все кончено? – спросил я.

– Почти, – ответил доктор. – Чудес не бывает.

А когда я направился к двери, он спросил вдруг:

– А вы, Коленкин, не хотели бы сейчас выйти на площадку?

– Что?

– Выйти на площадку. Я бы разрешил.

Вместо того чтобы засмеяться, отшутиться, я сказал почему-то:

– Мне нельзя. Я не заявлен на игру.

– Вы же еще пока член команды. За суматохой последних дней никто не удосужился вас уволить.

– Но я не заявлен на эту игру.

– Заявлены.

– Как так?

– Перед началом я успел внести вас в протокол. Я сказал тренеру, что вы обещали прийти.

– Не может быть!

– Я сказал не наверняка. Но у нас все равно короткая скамейка. Было свободное место.

– И он внес?

– Внес. Сказал, что пускай вы условно будете. Вдруг поможет. Мы все становимся суеверными перед игрой.

И вдруг я понял, что раздеваюсь. Что я быстро стаскиваю брюки, спешу, раздеваюсь, потому что время идет, ребята играют там, а я прохлаждаюсь за абстрактными беседами с доктором, который меня недолюбливает, зато он хороший психолог. И я вдруг подумал, что, может быть, я с того момента, как вышел из дому с формой в сумке, уже был внутренне готов к бессмысленному поступку. К сумасшедшему поступку.

– Не волнуйтесь, – сказал доктор. – Вряд ли ваше появление поможет. И когда выйдете, не обращайте внимания на зрителей. Они могут весьма оживленно прореагировать на ваше появление. Не смущайтесь.

– Да черт с ними со всеми! – вдруг взъярился я. – Ничего со мной не случится.

Я зашнуровывал кеды, шнурки путались в пальцах, но доктор замолчал и только кашлянул деликатно, когда я рванулся не к той двери.

А дальше я потерял ощущение времени. Я помню только, что доктор шел впереди меня и оглядывался ежесекундно. Я помню, что оказался в ревущем зале, который вначале не обратил па меня внимания, потому что все смотрели на площадку. Я услышал, как Валя сказала:

– Гера! Герочка!

Я увидел, как Андрей Захарович обернулся ко мне и с глупой улыбкой сказал:

– Ты чего же!

Он подошел и взял меня за плечо, чтобы увериться в моей реальности. И не отпускал, больно давя плечо пальцами. Он ждал перерыва в игре, чтобы вытолкнуть меня на площадку. Краем уха я слышал, как сидевшие на скамье потные, измученные ребята говорили вразнобой: «Привет», «Здравствуй, Гера». Некоторые пытались встать, но массажист посадил их на место. Раздался свисток. Нам били штрафной.

И я пошел, подтолкнутый тренером, на открытое лобное место. И навстречу мне тяжело плелся Иванов, увидел меня, ничуть не удивился и шлепнул меня по спине, как бы передавая эстафету. И тут зал захохотал. Насмешливо и зло. И не только надо мной смеялись разочарованные игрой люди – смеялись над командой, потому что поняли, что команде совершенно некого поставить на игру. И я бы, может, и дрогнул, я даже остановился на мгновение, задавленный смехом, но высокий, пронзительный голос – по-моему, Тамарин голос – прорвался сквозь смех:

– Давай, Гера!

Судья посмотрел на меня недоверчиво. Подбежал к судейскому столику. Но Андрей Захарович, видно, предвидел такую реакцию и уже стоял там, наклонившись к судьям, и водил пальцем по протоколу.

Надо мной стоял Толя.

– Как мяч будет у меня, – шепнул он, и шепот отлично донесся до меня сквозь ставший далеким и не относящимся ко мне шум, – беги к их кольцу. И останавливайся. Ясно? С мячом не бегай. Пробежка будет.

Он помнил о моем позоре. Но я не обиделся. Сейчас важно было одно – играть. Я успел посмотреть на табло. Литовцы были впереди на четырнадцать очков. И оставалось шестнадцать минут с секундами. Литовцы перебрасывались веселыми словами. Я на них не обижался. Они были уверены в победе, тем более легкой, потому что меня они за игрока не считали.

Наконец судья вернулся на площадку. Он был удовлетворен. Хоть и заинтригован. Литовец подобрал мяч и кинул. Мяч прошел мимо. Литовец кинул второй раз. Мяч провалился в корзину. В зале раздались аплодисменты. Я глубоко вздохнул. Я не должен был уставать. А красиво ли я бегаю или нет – я не на сцене Большого театра. И я улыбнулся.

Я успел пробежать полплощадки и обернулся к Толе. Он кинул мне мяч из-под нашего щита. Я протянул руки, забыв дать им поправку на то, что мяч влажный от потных ладоней. Я не учел этого. Мяч выскользнул из рук и покатился по площадке.

Какой поднялся свист! Какой был хохот! Хохотал стадион. Хохотала вся вторая программа телевидения. Хохотали миллионы людей. А я не умер со стыда. Я знал, что в следующий раз я учту, что мяч влажный. И он не выскользнет из рук. Только бы Андрей Захарович не испугался. И я нашел его глазами и кивнул ему. Тренер был бледен. Он смотрел мимо меня. Он решал, что делать.

– Давай! – крикнул я Толе, перехватившему мяч.

Какую-то долю секунды Толя колебался. Он мог бы кинуть и сам. Но он был хорошим парнем. Он играл со мной, и, пока мы были на площадке вместе, он считал меня ничем не уступающим ему. И он мягко, нежно, высокой дугой послал мяч в мою сторону. Я некрасиво подпрыгнул и бросил мяч в далекое кольцо. И мозг мой работал точно, как часы.

Мяч взлетел выше щита и, будто в замедленной съемке, осторожно опустился точно в середину кольца, даже не задев при этом металлической дуги. И стукнулся о землю.

И в зале наступила тишина. Она была куда громче, чем рев, царивший здесь до этого. От нее могли лопнуть барабанные перепонки. И я побежал обратно, к центру площадки, чтобы помочь нашим, когда литовцы пойдут вперед.

Мой второй мяч, заброшенный от боковой линии, трибуны встретили сдержанными аплодисментами. Лишь наши девушки бушевали. После третьего мяча трибуны присоединились к ним и скандировали: «Ге-ра! Ге-ра!» Будто это было волшебное, колдовское слово. И наша команда заиграла совсем иначе. Все изменилось. Вышел снова Иванов и забросил такой красивый мяч, что даже тренер литовцев раза два хлопнул в ладоши. Но тут же взял тайм-аут.

Мы подошли к Андрею Захаровичу.

– Так держать! – сказал он. – Осталось четыре очка. Два мяча с игры. Ты, Коленкин, не очень бегай. Устанешь. Чуть чего – сделай мне знак, я тебя сменю.

– Ничего, – сказал я. – Ничего.

Иванов положил мне на плечо свою тяжелую руку. Мы уже знали, что выиграем.

Мое дальнейшее участие в игре было весьма скромным. Раза три я совершенно позорно потерял мяч. Хотя надо сказать, что никто не обратил на это внимания. Потом я бросал штрафные. Оба мяча положил в корзину. А минут за пять до конца при счете 87–76 в нашу пользу Андрей Захарович заменил меня Сергеевым.

– Посиди, – сказал он. – Пожалуй, справимся. Доктор не велит тебе много бегать. Для сердца вредно.

– Ничего страшного, – сказали.

– Сиди!

Я уселся на скамью и понял, что выложился целиком. И даже когда прозвучал последний свисток и наши собрались вокруг, чтобы меня качать, не было сил подняться и убежать от них.

Меня унесли в раздевалку. И за мной несли тренера. Впрочем, ничего особенного не произошло. Наша команда не выиграла первенства Союза, кубка или какого-нибудь международного приза. Она только осталась в первой группе. И траур, который должен был бы окутать нас, достался сегодня на долю других.

– Ну даешь! – сказал мне Иванов, опуская осторожно на пол.

Из зала еще доносился шум и нестройный хор:

– Ге-ра! Ге-ра!

– Спасибо, – сказал Андрей Захарович. – Спасибо, что пришел. Я не надеялся.

– Не надеялся, а в протокол записал, – сказал Сергеев.

– Много ты понимаешь! – ответил Андрей Захарович.

Валя подошла ко мне, наклонилась и крепко поцеловала повыше виска, в начинающуюся лысину.

– Ой, Герочка! – сказала она. У нее все лицо было в слезах.

А потом меня проводили каким-то запасным ходом, потому что у автобуса ждала толпа болельщиков. И Андрей Захарович договорился со мной, что завтра я в пять тридцать как штык на банкете. Теперь можно. Тамара взяла у меня телефон и сказала:

– Она вечером позвонит. Можно?

Я знал, что приду на банкет, что буду ждать звонка этой длинноногой девчонки, с которой не посмею, наверно, показаться на улице. Что еще не раз приеду к ним на базу. Хотя никогда больше не выйду на площадку.

Так я и сказал доктору, когда мы шли с ним пешком по набережной. Нам было почти по дороге.

– Вы в этом уверены? – спросил доктор.

– Совершенно. Сегодня уж был такой день. Он бывает один раз.

– Звездный час?

– Можете назвать так.

– Вас теперь будут узнавать на улице.

– Вряд ли. В одежде я куда более респектабелен. Только вот на работе придется попотеть.

– Представляю, – засмеялся доктор, словно закашлялся. – И все-таки вы не гарантированы, что еще раз вас не потянет к нам. Ведь это наркотик. Знаю по себе.

– Вы?

– Я всегда мечтал стать спортсменом. И не имел данных. И даже хотел с горя уехать на Северный полюс. Так почему же вы так уверены в себе?

– Потому что баскетболу грозит смерть. Потому что через несколько лет то, что умею делать я, сумеет сделать каждый пятиклассник.

И я рассказал об опыте Курлова.

Доктор долго молчал. Потом сказал:

– Строго говоря, всю команду следовало бы снять с соревнований.

– Почему?

– То, что случилось с вами, больше всего похоже на допипг.

– Не согласен. Это же мое неотъемлемое качество. И всегда будет со мной. Мог бы я играть в очках, если бы у меня было слабое зрение?

Доктор пожал плечами:

– Возможно, вы и правы. Но баскетбол не умрет. Он приспособится. Вот увидите. Ведь и ваши способности имеют предел.

– Конечно, – сказал я. – Мне было бы жаль, если бы баскетбол умер.

Мы расстались у Бородинского моста. На прощанье доктор сказал:

– До завтра?

– До завтра.

– Кстати, я настойчиво вам рекомендую холодные обтирания по утрам. Я не шучу.

– Я постараюсь.

– Не «постараюсь», а «сделаю». Кто знает – сгоните брюшко, подтянетесь и вам найдется место в баскетболе будущего.

Я пошел дальше, до дома, пешком. Спешить было некуда. К тому же доктор прописал мне пешие прогулки.