Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 11"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Яков Перельман,Роман Подольный,Илья Варшавский,Дмитрий Биленкин,Сергей Жемайтис,Александр Горбовский,Всеволод Ревич,Георгий Шах,Александр Родных,Петр Попогребский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Какая чепуха! – с грустью сказал Кинг.

– До взрыва осталось несколько минут, – уже деловым тоном сообщил диктор. – А пока посмотрите на человека, гений которого бросил вызов великой Природе.

И Кинг увидел на экране себя. Нет, зря включил он телевизор. Даже в эти считанные минуты, оставшиеся до гибели мира, люди не могут обойтись без пошлостей.

– Вы видите на экране Томаса Кинга, – упивался диктор. – Этот снимок сделан сегодня нашим корреспондентом Гарри Хоганом. До взрыва осталось совсем немного. В эти несколько минут перед вами выступит известный писатель-публицист Поль Рот. Прошу вас, мистер Рот.

Какое-то время Рот молча смотрел в телекамеру, и Кингу показалось, что пристальный взгляд писателя обращен только к нему.

– Сейчас вы видели лицо Томаса Кинга, – начал Рот, – лицо гения.

И Кинг поморщился, испытав разочарование. Он ждал, что в такую минуту Рот скажет нечто более значительное.

– За свою историю человечество смогло родить немного таких людей, – продолжал Рот. – Их можно пересчитать по пальцам.

От неловкости за Рота Кинг опустил голову и закрыл глаза ладонью.

– Вы спросите, почему их было так мало? – Рот сделал паузу. – Отвечу: человеку некогда было думать. Лишь единицы из миллиардов путем полного самоотречения, которое нам, обыкновенным людям, казалось уродством, отклонением от нормы, развивали свои мыслительные способности настолько, что смогли бросить вызов самой Природе.

Кинг услышал характерный звук, каким сопровождается глотание, Рот отлил воды из стакана. Он тоже волновался.

– Человеком повелевало одно стремление – выжить. И люди боролись с голодом, время от времени выдвигая из своей среды людей, чьи мысли простирались дальше повседневных забот о куске хлеба. Их усилиями были раскрыты многие тайны Природы. Сегодня мы стоим на пороге события, которое докажет, что отныне нам по плечу еще одно из дел, бывших до того Ее привилегией.

Кинг хотел было сказать что-нибудь язвительное, но, вспомнив, какой нелепой представилась ему два часа назад его привычка спорить с телевизором и расточать проклятия Природе, махнул рукой, решил терпеливо дослушать до конца.

– Растения! Живые растения! – воскликнул Рот. – Природа создала их по своей прихоти. Сегодня человек получит свое растение – Абицеллу. Вдумайтесь в эти слова: из безжизненной, мертвой материи, как когда-то Природа из камня и воды, человек создаст вещество, обладающее свойством живого растения, способностью расти.

– Черт! Странная мысль! – подняв голову, пробормотал Кинг.

– Если пророчество великого Кинга сбудется, – продолжал Рот, – за этой победой последует бесконечная цепь побед.

– Каких? Каких побед! – крикнул Кинг.

– Абицелла даст человеку столько хлеба и жилищ, сколько ему нужно. – Голос Рота звенел. – Освобожденный от унизительной заботы о куске хлеба, человеческий ум достигнет невиданных высот…

– Освобожденный от унизительной заботы о куске хлеба, – как эхо повторил Кинг.

– И тогда человек навсегда освободится от власти Природы. И залогом тому станет новое вещество-растение, созданное не богом, не Природой, а человеком.

Выговорив последние слова, Рот перевел дыхание, как будто сбросил с плеч тяжелую ношу. Кинг растерянно смотрел на экран. В его сознании мелькали обрывки фраз: «растение, созданное человеком», «освободившись от голода», «человек освободится из-под власти Природы».

– Что, если Рот прав? – прошептал он. – А я ошибся?

На экране появилось улыбающееся лицо диктора.

– Благодарю вас, мистер Рот, вы высказали поразительную мысль.

Рот снял очки и, улыбнувшись своими близорукими глазами, поклонился зрителям.

– Внимание! Смотрите на экраны! – завопил диктор. – До взрыва осталась минута!

Весь экран заняла бугристая пустыня океана.

– Внимание! Начинаем отсчет времени! До взрыва шестьдесят секунд, пятьдесят девять, пятьдесят восемь…

– Ошибся! – вскрикнул Кинг. – Жалкий тупица, упрямец, маньяк! Что ты натворил! Мисс Гримбл! Мисс Гримбл!

– Что случилось, сэр? – послышался из динамика встревоженный голос.

– Немедленно свяжите меня с Президентом!

– Сорок две, сорок одна, сорок… – считал диктор.

– Но ваша аппаратура повреждена, – сказала мисс Гримбл.

– Скорее! – закричал Кинг. – Иначе все погибло!

– Я попытаюсь, – ответила мисс Гримбл без всякого, впрочем, энтузиазма.

– Речь идет о гибели человечества!

– Бог с вами, сэр! Вы больны!

– Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать… – с неумолимостью метронома считал диктор.

– Я умоляю вас, мисс Гримбл! – прошептал Кинг.

– Девять, восемь, семь… – отдавалось в висках у Кинга.

– Все! – выдохнул он и рухнул в кресло.

С каждой цифрой голос диктора звучал громче и громче.

– Шесть! Пять! Четыре! Три! Две! Одна! Ноль!

Кинг увидел, как вздрогнула на экране мгла над горизонтом, поверхность океана вспучилась и, увидев ослепительно яркое пятна, которое мгновенно расползлось во весь экран, он успел подумать, что изображение долетело сюда быстрее, чем взрыв, но тут раздался громкий хлопок и треск, как от крупной электрической искры, и все погрузилось в темноту.

В пространстве, наполненном звоном и глухими ритмичными ударами, витали обрывки сознания Кинга.

– Значит, это и есть смерть? Тишина… Тьма… Но почему я продолжаю думать? И вот мое тело, одежда, кресло… Пятно окна, проступившее во тьме… Неужели загробный мир существует? В таком случае он не что иное, как инерция сознания. Интересно, как долго она продлится?

Откуда-то донесся шорох, затем громкий стук. Кинг вздрогнул.

– Сэр Томас! – раздался знакомый голос. – Откройте!

– Кто это? – прошептал Кинг. – Мисс Гримбл?

– Да, я. Откройте.

– Значит, мы оба на том свете?

Дух мисс Гримбл рассердился не на шутку.

– Откройте сейчас же, сэр! – потребовала она. – Я принесла вам свечу.

«Какие яркие галлюцинации!» – подумал Кинг и крикнул:

– Нас с вами уже нет! Потому что мы мертвы…

– Не знаю, как вы, сэр, а я уверена, что жива, – ответила мисс Гримбл и в подтверждение своих слов стукнула в дверь. – Откройте!

Галлюцинации становились чересчур реальными. Кинга начали одолевать сомнения. Он попытался встать, ноги исполнили приказание. Еще одно движение – и он наткнулся на что-то твердое и острое. Это был угол телекомбайна. Вытянув перед собой руки, Кинг добрался до двери и распахнул ее. Перед ним со свечкой в руке стояла мисс Гримбл.

– Ой! Что вы делаете, сэр! – вскрикнула она, когда Кинг сунул ладонь в пламя свечи.

Острая боль пронзила его руку. Теперь никаких сомнений в реальности происходящего быть не могло: кожа на пальцах даже подкоптилась.

– Так что же произошло? – скучным голосом, чтобы скрыть замешательство, спросил Кинг.

– Замыкание, – ответила мисс Гримбл.

– Замыкание?

– Да, замыкание.

И мисс Гримбл объяснила, что вследствие неисправности в аппаратуре автомат безопасности отключил освещение. Внизу уже все наладилось, а в комнате Кинга, должно быть, перегорела проводка. Мисс Гримбл говорила с такой уверенностью, как будто всю жизнь она только и делала, что устраняла последствия замыканий.

– Значит, мы живы? – неуверенно спросил Кинг.

– Охота вам дурачить старую женщину! – с досадой сказала мисс Гримбл. – Идемте лучше на кухню, там светло.

Кинг ощутил первый толчок радости.

– Значит, Земля цела?

Старушка посмотрела на него с тревогой.

– Здоровы ли вы, сэр?

– Еще как! – Кинг обеими руками взял старушку за плечи. – Милая вы моя, мисс Гримбл! Как я вас люблю!

И, наклонившись, он поцеловал ее в щеку, в сухую старческую щеку с чистой кожей, покрытой пушком, которая была бы так же нежна, как кожа младенца, если бы не сеть изрезавших ее морщинок.

Старушка оцепенела.

– Пожалуй, я вызову врача, – прошептала она, не поднимая головы.

– Кого хотите! Я счастлив! – выкрикнул Кинг. – Идемте! Идемте на вашу кухню, ведь я не был там вечность!

Он взял ее за руку, и они стали спускаться по лестнице.

От многого отвык Кинг за пятнадцать лет своего добровольного затворничества. Ощущая в своей ладони тонкую кисть старушки, он испытал умиление.

«Рука человека! Какой великолепный инструмент, – думал он, время от времени чувствуя, как мисс Гримбл напрягает пальчики, боясь оступиться. – Что может быть прекраснее пожатия руки!»

Мисс Гримбл, естественно, ничего не могла знать о состоянии Кинга. Мысли ее вращались вокруг злосчастной неисправности в проводке.

– Как будто это не могло произойти в другой момент! – ворчала она. – Едва раздался взрыв, как все погасло. Так и не увидела, получилось у Рони то, чего он хотел, или нет.

– Получилось! – весело ответил Кинг. – Раз мы живы, значит, получилось.

«Да, получилось, но как? – тут же подумал он. – Значит, взрыв был недостаточно мощным, чтобы вызвать термоядерную реакцию в океане? Но почему?»

– А! Какая разница, – сказал он вслух, и мисс Гримбл тревожно покосилась на него. – Главное, что Земля осталась цела, правда!

Они спустились в холл, где светился экран телевизора.

– Смотрите, сэр! – воскликнула мисс Гримбл. – Вас уже вызывает Антарктида.

На экране скучала девушка-связистка. Должно быть, они вошли в зону действия телекамеры, потому что девушка подняла голову и раздраженно сказала:

– Что с вашей аппаратурой? Никак не можем соединиться.

Если б было можно, Кинг расцеловал ее.

– Милая вы моя! У меня случилось маленькое замыкание.

– Прислать техника?

Кинг покачал головой.

– Он уже не нужен. Дело в том…

Но она перебила его:

– Ответьте Антарктиде. Мистер Кауфман ждет уже десять минут.

На экране появился Рони, Рыжая его шевелюра стояла дыбом, как будто ее наэлектризовали, а глаза источали и вовсе сумасшедший блеск.

– Мой мальчик!.. Ты жив? – только и смог выговорить Кинг.

– Не знаю! – Рони рассмеялся. – Я где-то между небом и землей.

«Мы все чуть не очутились там», – едва не сказал Кинг, но спохватился.

– Ну, рассказывай, быстро! Что у вас там произошло?

Улыбка на лице Рони стала еще шире.

– Мы сделали все, как вы сказали, сэр, и взрыв получился аккуратным, как яичко!

– А какой углеводород вы заменили? В или С?

Рони почему-то смутился.

– Ну? – поторопил его Кинг.

– С нами связался Дынин, из Москвы, – посмотрев куда-то вбок, ответил Рони. – И я изменил состав смеси по его инструкции. На вашей карточке было очень нечетко.

– Ах, Дынин! – Кинг ощутил страшную усталость.

– Короче, все в порядке! – голос Рони обрел прежнюю звучность. – Корабли прочесывают район взрыва. Как только найдем сгустки, сообщу немедленно.

Видно было, что Рони торопится. Кинг не стал задерживать его.

– Хорошо, малыш! – сказал он. – Вернешься – поговорим обо всем. А пока прощай!

– До встречи, сэр Томас! До встречи!

Лицо Рони растаяло на экране, но Кинг все стоял перед телевизором. От прежнего возбуждения не осталось и следа. Он не мог понять, что с ним происходит. Да, роковую его ошибку исправил другой человек. Земля была спасена от гибели Дыниным. Но ведь Земля осталась цела! Почему же вместо радости он не ощущает ничего, кроме уныния? Не от ревности же к Дынину? С этим мальчишеством покончено много лет назад. К тому же, вряд ли вмешательство Дынина можно поставить ему в заслугу. Оно не было случайным. Это сработал один из предохранителей, которыми Природа надежно защитила этот мир, населенный людьми. Но для чего же существует он, этот надежно защищенный от гибели мир? На этот вопрос Кинг не мог дать ответа.

«Великий ученый, гений которого оплодотворяет науку наших дней, – вспомнил он слова диктора из утренней телепередачи. – Оплодотворяю, а ответить на такой простой вопрос не могу!»

– Мистер Кинг! – раздался из телевизора голос девушки. – Вас вызывает Москва.

И прежде чем Кинг успел посетовать, как некстати этот разговор, – Дынин наверняка начнет поздравлять его, а он сможет ответить лишь кислой улыбкой, – на экране появилось лицо русского. Кинг, как мог, постарался оживить собственную физиономию.

Лицо Дынина скорее можно было назвать мрачным.

– Господин Кинг! – начал Дынин. – От имени и по поручению Академии наук передаю вам наши горячие поздравления и благодарность за все, что сделали вы для человечества.

– Ах, – устало отмахнулся Кинг. – Это я должен благодарить вас, что связались с Рони.

Дынин тут же убавил торжественности.

– Я знал, что вы и без меня сделаете все, как нужно, – как бы извиняясь, сказал он. – Но такова натура; решил перестраховаться.

Он сказал это с такой подкупающей искренностью, что Кингу вдруг захотелось открыться ему во всем.

– Если б вы знали, чего я хотел… – начал он, но Дынин перебил.

– Мы знаем. – В его голосе зазвучали суровые нотки. – Об этом прекрасно сказал ваш писатель Поль Рот.

И Кинг, замерший было от того, что в голосе Дынина ему послышалось осуждение, облегченно вздохнул. Нет, никак не мог привыкнуть он к манере этого русского говорить так, как будто они находятся на заседании Генеральной Ассамблеи ООН.

– Я запомню слова Рота навсегда, – продолжал Дынин. – Освобожденное от унизительной заботы о куске хлеба, человечество достигнет невиданных высот развития и навсегда освободится от капризных прихотей природы.

– И вы верите в это? – спросил Кинг. – Не боитесь, что оно зажиреет?

– Эта уверенность основана на примере моей страны, – ответил Дынин.

– Ваша страна освободилась от голода?

– Да.

– И вы продолжаете идти вперед? Или топчетесь на месте?

– Идем, господин Кинг, идем, – улыбнувшись, ответил Дынин.

– Что же движет вами?

– Ведь еще столько не сделано.

Каким-то образом они поменялись ролями. Теперь серьезным стал Кинг, а Дынина, казалось, смешили вопросы, которые он ему задавал.

– Я слишком долго сидел взаперти, – сказал Кинг.

Дынин обрадовался:

– Приезжайте к нам! Конечно! Господин Кинг! Вы все увидите собственными глазами.

И так заботливо прозвучали его слова, что Кинг растрогался.

– Спасибо! – с чувством сказал он. – Спасибо за все.

И только после того как они распрощались и экран погас, Кинг вспомнил, что главный вопрос так и не задал.

Из кухни вышла мисс Гримбл.

– Будете завтракать, сэр? – спросила она. – Или ляжете спать?

– Завтракать? – переспросил Кинг, уставившись на ее белый крахмальный фартук. – Да, завтракать, спать, обедать, делать все, что полагается человеку. Но вы ответьте, скажите мне, для чего существует, он, человек?

Мисс Гримбл пожала плечами. Началось утро, а с ним – и чудачества старика.

– За всех не отвечу, а что касается меня, то я живу, чтобы жить.

– А для чего жить? Может быть, это зря?

– Нет, не зря! Не зря, раз мы появились на свет.

– Да я не о нас с вами! – сказал Кинг с досадой. – Я о всем человечестве. Для чего оно?

Мисс Гримбл смерила его взглядом – заросшие щетиной щеки, покрасневшие от бессонницы глаза, пузыри на коленях, там, где вытянулись брюки…

– Так будете пить кофе или сперва приведете себя в порядок?

– Пойду к себе, – ответил Кинг.

Еще вчера он взлетел бы по лестнице одним махом, а теперь поднимался тяжело, опираясь на перила. Груз неразрешенного вопроса сгибал его.

Распахнул дверь в свою комнату, на него повеяло затхлым запахом табачного дыма. Кондиционер не работал, а раскрытого окна было недостаточно, чтобы очистить прокуренное за ночь помещение. Переступая через груды книг, он пробрался к окну.

Вот-вот должно было встать солнце. Серый отсвет лежал на земле, а в небе уже алели легкие перья облаков.

Вздохнул под ветром старый вяз, а ветер полетел дальше шуршать листвой и волновать нивы. И тут прозвенела над садом та же незамысловатая птичья трель, которая взволновала Кинга прошлым утром.

А может быть, это и есть то вчерашнее утро, и все случившееся за эти двадцать четыре часа молниеносно пронеслось в его воображении? Ведь у него некоторая эйфория, как объявил «Эскулап». И сейчас он еще раз услышит птичку и пожелает спросить о ней у Нокса, но передумает и после завтрака усядется в кресло с томом Брэма в руках. А потом включит телевизор. И в комнату ворвется Хоган. А Дынин взволнует его результатами своих исследований. И все начнется сначала? Но телевизор можно не включать, тем более что он испорчен… Значит, снова покой на долгие годы?

– Нет, – сказал Кинг, – не будет покоя, пока не найду ответа на этот проклятый вопрос.

За кустами произошло движение, и на лужайку перед домом вышел Нокс. Привычно оглянулся на окна второго этажа, как бы не попасть на глаза хозяину, и встретился взглядом с Кингом. От испуга Нокс едва не выронил косу.

– Нокс! Почему вы сторонитесь меня? – спросил Кинг сверху.

Лицо садовника отразило крайнюю степень растерянности.

– Вы сами не велели попадаться вам на глаза, сэр, – пролепетал он.

– Забудьте об этом, – сказал Кинг устало. – Давайте станем друзьями.

– Эх! – Нокс в восторге взмахнул косой, словно единым махом захотел выкосить всю лужайку. – Я ни о чем не мечтал так, как об этом, сэр!

«Еще одно открытие, – подумал Кинг. – А я почему-то считал, что его удерживают здесь деньги…»

– Скажите, Нокс, – спросил он, – что это за птичка каждое утро поет под окнами?

– Какая? Вот эта: тин-тирли-лю-ли-тинь?

– Да, да: лю-ли-тинь…

– Это малиновка, сэр.

– Малиновка! – повторил Кинг. – Какое слово!

– Я столько могу рассказать о птицах, сэр! – загорелся Нокс. – И о деревьях, и о том, как трава растет…

– Обязательно, – сказал Кинг, – обязательно.

Наверное, от бессонницы у него закружилась голова, земля вдруг качнулась перед ним, как поворачивается морской горизонт, когда корабль валит качка, и снова возникло то ночное ощущение, будто он парит в пространстве, а земной шар с океанами, горами и равнинами медленно вращается далеко внизу.

– Я пойду косить дальше? – донесся снизу голос Нокса.

– Идите, Нокс, идите, – ответил Кинг машинально, а сам все не мог оторваться от почти сказочного видения; в черном пространстве вращается бело-голубой хрустальный шар с ювелирным узором континентов и морских побережий, шар, густо населенный людьми.

Сколько времени потребовалось, чтобы создать это? И еще человека, с руками и с головой? Нет, наверняка есть цель, ради которой во Вселенной появился человек. И гигантская эта работа была проделана не зря.

Г. ШАХ
«…И ДЕРЕВЬЯ, КАК ВСАДНИКИ…»

Поначалу все было, как обычно. Воронихин задавал те вопросы, какие ожидал услышать Сойерс, Сойерс давал те ответы, на какие, видимо, рассчитывал Воронихин.

– Да, Вилли Сойерс, тот самый космонавигатор, пропавший без вести вместе со всем экипажем «Крошки», – это мой отец, Профессия у нас наследственная, передается из поколения в поколение, причем не только по мужской линии. И сын мой поддержал традицию, в прошлом году закончил стажировку, получил первое самостоятельное задание. Сейчас пока работает на малых линиях в пределах Солнечной системы.

Да, мне 46. Нет, начинал я не с пассажирских, пришлось водить грузовые титропланы. Знаете, эти лягушки с раздутым брюхом, их теперь не встретишь на трассах, уступили место «шкафам». Сколько налетано? Честное слово, не считал, что-то около триллиона. Жена? Да… Еще дети? Нет…

Они сидели на закрытой веранде новой столичной гостиницы «Мираж» на высоте трехсотого этажа. Архитектура ее была несколько вычурной и сумбурной, на взгляд Сойерса, но зато обслуживание – безупречное. Такого не встретишь ни на одной другой планете. Любое желание, даже не высказанное вслух, удовлетворяется моментально. Эти забавные, неуклюжие на вид роботы новейшей конструкции ухитряются почти не показываться на глаза, работают ловко и бесшумно, ненавязчивы, почтительны без противного подобострастия, словом, очень милы. Непонятно только, зачем было придавать им такую нелепую наружность. Дань современной эстетике, потуги на оригинальность.

– Эй, робби, еще два кофе!

Сойерса не покидало ощущение, что визит Воронихина обернется неожиданностью. Утром, когда журналист позвонил к нему в номер и предложил встретиться, он был озадачен. Приятно, конечно, что в первый же день появления в столице мною интересуется не какой-нибудь начинающий репортер, а обозреватель со вселенским именем, с необыкновенным даром предугадывать значительные общественные проблемы, человек, каждое слово которого ловят, как откровение. И зачем, спрашивается, ему понадобилась моя скромная персона? Не для того ведь, чтобы сочинить эссе об одном из рядовых трудяг космоса или о благородной семейной традиции. Впрочем, почему бы и нет? В конце концов не такой уж я рядовой.

Сойерс попытался встретиться взглядом со своим собеседником, но тот следил за ловкими движениями белки, карабкавшейся по стволу изящно изогнутой лиственницы. Веранда была превращена в лесной участок с маленькими лужайками для отдыха и деловых встреч. После кратковременного увлечения закрытыми интерьерами с постоянно изменяющимся зрительным фоном, который создавал иллюзию движения, архитекторы вспомнили о моде XXXI столетия, когда господствовал лозунг «Назад, к природе».

Сойерс выждал, пока белка скрылась в листве, и сказал с оттенком вызова:

– Почему вы не спрашиваете о моем хобби? Этим, кажется, принято заканчивать интервью с бывалыми людьми.

Воронихин улыбнулся.

– Я слышал о вашем увлечении, вы пишете исторические повести. Слышал – не то слово, я их читал.

– Но это невозможно! Они были изданы ничтожным тиражом на Марсе и не удостоились упоминания даже в местной печати, не говоря уж о межпланетных изданиях.

– Чистая случайность. Кто-то приобрел вашу книжку, чтобы скоротать время в ракетоплане, и оставил в гостиничном номере, который достался мне. Кстати, это у вас единственная?

– Честно сказать, я до сих пор колеблюсь, стоит ли продолжать. – Сойерс виновато улыбнулся. – Я ведь сознаю, что недалек от графоманстаа.

– Ваши повести не относятся к числу литературных шедевров, это верно. Вы неумело выписываете характеры и еще хуже мотивируете действие. Зато в них бездна настоящего историзма. У вас способность угадывать детали, которые помогают зримо представить дух эпохи. От меблировки, утвари, одежды до лексикона и манеры рассуждать.

Воронихин сжал виски ладонями, вспоминая. Когда Сойерс пытался было заговорить, остановил его взглядом.

– Вы слышали что-нибудь о «Безмолвии красного утра»? Нет? Я так и думал. О нем знают лишь немногие специалисты. Эта иллюстрированная книжка с пышным названием содержит самое точное описание быта и нравов конца второго – начала третьего тысячелетия, то есть, как раз того периода, который вы описываете в своем «Начале начал». И вы ухитрились почти дословно воспроизвести такие подробности, что я просто дивился.

Сойерс был польщен и одновременно чуточку задет.

– Надеюсь, вы не думаете, что я заимствовал эти подробности у древних авторов и позволил себе обойтись без ссылок.

– К сожалению, нет, – возразил Воронихин, – вы сумели их угадать. И знаете, почему я в этом убежден? Потому что рядом с достовернейшими деталями у вас встречаются дикие ошибки. Да вот пример. Ваш герой пользуется электрической бритвой. Это в тридцатом-то веке, когда успели забыть о таких неуклюжих приборах и научились начисто снимать щетину прикосновением ароматической губки.

– Непростительная оплошность, – признался Сойерс. – Результат спешки. Знаете, литературными опытами я занимаюсь в перерывах между полетами.

– Ладно, не оправдывайтесь. Разговор сейчас не об этом.

Наконец-то, подумал Сойерс, но собеседник молчал. На его лице и во всем облике живо отражалось движение мысли. Сколько ему может быть лет? Кажется, еще в школе зачитывался его очерками, он уже тогда был знаменит. Кстати, почему он так странно выразился: «К сожалению»? Словно хотел сказать, что предпочтительнее заимствовать, чем угадывать? Вот уж, право, нелепая мысль.

– Именно это я и хотел сказать, – улыбнулся Воронихин. – Пусть вас не смущает моя проницательность. У меня нет с собой мыслеулавливателя, не люблю прибегать к помощи этого аппарата. Да, я намеренно употребил слово «к сожалению».

Он поднялся, обошел столик, подтянул к себе свободное кресло и придвинул его вплотную к Сойерсу.

– Так вот, я действительно думаю, что в исторической романистике плагиат лучше изобретательства, даже если оно удачно и опирается на изощренную интуицию. Почему я так думаю, вопреки казалось бы, очевидным нравственным постулатам, вы поймете позднее. Скажите, Сойерс, что вы читали из Брокта?

– Все. Решительно все. Не пропустил ни строчки. Тридцатитомное академическое издание плюс отдельные вещи, изданные позднее. Вот вы сделали мне комплимент, но я ведь жалкий его подражатель. Что меня больше всего поражает в его таланте, так это эффект присутствия. Наш современник, человек четвертого тысячелетия, он описывает события любой исторической эпохи с такой поразительной достоверностью, будто сам в них участвовал. Этот волшебник заставляет поверить в возможность ясновидения.

– Что вы больше всего любите у него? – спросил Воронихин.

– Трудный вопрос. Пожалуй, это «Хаджи Мурат», «Фиеста», «Шагреневая кожа», из пьес – «Кориолан», «Лиса и виноград». Из поэм – «Торжество Сида», «Мцыри», в впрочем, и все остальное.

Воронихин кивнул:

– Я тоже испытал это чувство восторга и поклонения. Да, так, вероятно, думают все. На протяжении последних пятнадцати лет выяснение общественного мнения о самом гениальном писателе современности неизменно оканчивались одним единодушным ответом – Брокт. Вчера он умер.

– Не может быть! – сказал Сойерс, – Не должно быть. Какая потеря!

– Да. Он был очень стар и к тому же вел нездоровый образ жизни. Дни и ночи проводил за чтением старинных книг, копался в микротеках, пренебрегал правилами физиологической и умственной гигиены. Странно, что его хилый организм так долго выдерживал перегрузки. Но всему приходит конец.

– Какая потеря! – повторил Сойерс.

– Да, но потеря восполнимая, – возразил Воронихин. – Нет, нет, не перебивайте. Выслушайте меня до конца. Около года назад я связался с Броктом по видео и попросил согласия встретиться с ним. Он сказал, что не любит отвлекаться от своих занятий и к тому же не нуждается в очередной хвалебной оде, но я заверил, что речь идет не об этом, у меня к нему весьма важное дело. В конце концов Брокт уступил.

Мы встретились на другой день, для чего мне пришлось проделать довольно утомительное путешествие. Он живет, прошу прощения, жил, в одном из тех уединенных местечек в горной местности, которые служат приютом для поэтов и влюбленных, желающих хоть на время отключиться от мирской суеты. Приходилось ли вам бывать в Одиноком?

– Нет, никогда, – ответил Сойерс, – хотя слышал о нем немало и даже как-то врач рекомендовал мне провести там свой отпуск.

– Это очаровательный поселок, – продолжал Воронихин. – Виллы цепью растянулись в горах, далеко отстоя одна от другой. Район закрыт для полетов, туда нельзя добраться и на мобилях. Единственный способ – двадцатикилометровая прогулка, а если вы немощны то вас снабдят древней колесницей, запряженной парой лошадок.

Меня встретила милая старушка, его жена, угостила чаем, заставив попробовать пироги домашнего изготовления – как видите, не все в этом мире доверяется механизмам. Когда я стал выказывать признаки нетерпения, она сообщила, что Брокт ждет меня в кабинете. Не стал спрашивать, почему меня не провели к нему сразу. Видимо, женщина не разделяла стремления мужа к одиночеству и рада была даже моему обществу.

Брокт встал из-за широченного стола, заваленного кипой бумаг, небрежно протянул руку и вместо приветствия сказал: «Могу уделить вам не более получаса, мое время слишком ценно». Потом, заметив гримасу укора на лице жены, добавил: «Это не от чванства, поверьте, у меня действительно остался слишком малый срок, чтобы тратить его попусту». – И взглядом дал понять жене, что ее присутствие не обязательно.

«Собираюсь задать вам всего один вопрос», – сказал я. – «Спрашивайте». – «Почему вы опубликовали под своим именем поэму, принадлежащую перу Есенина?»

Эффект был совсем не тот, какого я ожидал. Никаких признаков удивления, или страха, или гнева. Ничего похожего на то, что должен испытывать вор, пойманный с поличным. Секунду он пристально глядел мне в глаза, потом отошел к окну и уставился на череду зеленых холмов. Он был очень высок и худ, с узкими плечами, шеи почти не было видно, и голова, казалось, росла прямо на туловище. Брокт явно не принадлежал к образцам человеческой расы на высшей ступени ее развития. Я терпеливо ждал, твердо решив не раскрывать рта, пока не дождусь ответа.

– Я ничего не понимаю, – сказал Сойерс. – Старинный поэт… Какая-то литературная кража в наше время…

– Я просил вас не перебивать, Сойерс, – сказал Воронихин. – Постараюсь быть кратким.

– Нет, нет, продолжайте, мне некуда спешить.

– Потом Брокт сказал, не оборачиваясь: «У вас есть доказательства?» Я был готов к этому вопросу: – «Нет, но при желании их нетрудно найти, и вам это известно лучше, чем мне».

«Да, вы правы, – сказал он. – Что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Странно, что так поздно. – Брокт отошел от окна, повернулся ко мне лицом и спросил: – Разумеется, вы намерены предать свое открытие гласности?» Слово «открытие» он произнес с подчеркнутой иронией.

«Не знаю, – ответил я. – Прежде всего хотелось бы знать мотивы».

«Ах, да, мотивы… Естественно. Вы имеете на это право. Садитесь. – Он указал мне на овальное кресло, а сам прошел к своему месту за письменным столом, сел, выставил вперед костлявые локти и уперся пальцами в виски. – Я, Николай Брокт, – сказал он торжественно, будто пародируя официальные заявления на межпланетных конгрессах, – опубликовал за свою жизнь сорок четыре выдающихся литературных произведения. И все они не мои. В старину это называли плагиатом – изысканное выражение, обозначавшее литературное воровство. Сейчас вы узнаете, почему я это сделал. Кстати, не хотите ли записать мою исповедь?» – Он достал из ящика миниатюрный автописец и щелчком подтолкнул ко мне. – «Благодарю, – сказал я, – пока в этом нет нужды. К тому же у меня отличная память». – «Как хотите, – бросил он равнодушно. – Для начала придется выслушать нечто вроде предисловия. Приношу извинения, если все или хотя бы часть того, о чем я собираюсь сказать, вам известно. Без этого не обойтись.

Одна из наиболее сложных проблем, стоящих перед человечеством и приобретающих все более серьезный характер для каждого нового поколения, – это проблема сохранения накопленных знаний. Впрочем, слово «сохранение» не совсем точно выражает суть дела. Хранить можно, в конце концов, что угодно, от овощей до запасов воздуха. Современная техника позволила сделать практически вечными такие неувядаемые творения человеческого духа, как Пизанскую башню или Монну Лизу. В микрофильмах сберегаются все книги, изданные со времени изобретения книгопечатания. Но подавляющее большинство этих ценностей мертво, ибо не потребляется разумом. Да, это именно то слово, которое здесь уместно. Не проблема сохранения, а проблема потребления накопленных знаний.