Текст книги "Клан"

Автор книги: Килан Берк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

11

Никогда в жизни Веллман так не боялся. Мочевой пузырь, казалось, был заполнен до пределов, и клапан, отвечающий за сдерживание мочи, судорожно дергался каждую пару секунд, грозил сдать, если не убрать руку ужаса, которая с ним играется. Колено пронзила боль от столкновения со щекой мальчика. Но сейчас его главной заботой были не функции организма. Его поле зрения сузилось, пока в нем не оказалась только картина в свете фар патриарха семьи Мерриллов.

Они вывели из строя его машину, но это не важно. Он и не надеялся бежать. Более того, хотя им и не было это известно, обездвижив его «Жук», они ненамеренно помогли в его деле.

Мальчик с ножом – Аарон – не шевелился, но на его лице не было страха – только ненависть, темные глаза горели презрением.

– Лучше положь быстро, – сказал он, слегка отклонив голову, чтобы сплюнуть.

Веллман повел стволом.

– Назад.

Мальчишка не обратил на него внимания и взглянул на отца, который стоял у пикапа и улыбался, словно в нетерпении ожидая окончания анекдота, и спросил:

– И че с ним делать, пап?

– Как обычно, – ответил тот.

Второй мальчик, который обездвижил «фольксваген» и чье лицо Веллман задел коленом, всматривался в него. Под грязью, потом и черствостью мелькал, как показалось доктору, не гнев, который он ожидал увидеть, но стыд и, возможно, легкий намек на сомнения.

– Зачем вам это? – спросил он мальчика, все еще целясь в Аарона. – Зачем вы убиваете людей, которые ничего вам не сделали?

Люк, которого будто застало врасплох прямое обращение, открыл рот, словно чтобы ответить, но тут же закрыл и нахмурился, перевел глаза от Веллмана на землю, затем на отца, который ответил за него.

– Потому что некоторые рождаются, чтобы умереть, док, – сказал тот и двинулся с места.

Веллман почувствовал прилив паники, его взгляд метался от Аарона к его отцу, не зная, кто представляет большую опасность.

– С-стойте на месте, – выдавил он.

Седой Папа надвигался, его странный плащряса задевал каблуки и поднимал пыль.

– Как думаешь, ты родился, чтобы умереть, док?

Тяжело дыша, Веллман медленно покачал головой.

– Никто не рождается, только чтобы умереть.

Папа улыбнулся. Теперь он был всего в трех мет рах, его прищуренные глаза улавливали золотое свечение из открытой двери и отвечали странным блеском из-под широких полей шляпы.

– Ты правда в это веришь?

– Да.

Наконец Папа замер на самом краю света фар, но стоял так близко, что если бы Веллман вытянул руку, коснулся бы его груди.

– Думаешь, я или мои мальчики родились, чтобы умереть?

Веллман задумался, но понял, что не может дать ответ, который напрашивался. Вот именно, черт возьми. Все вы, сволочи, заслуживаете смерти за то, что сделали. Но он лишь покачал головой.

– Нет. Наверное, нет.

– Тогда объясни, – сказал Папа, слегка приподняв подбородок на манер близорукого ювелира, оценивающего бриллиант. – Если ты вправду в это веришь… уважаешь жизнь и все дела… Объясни-ка, с чего нам тебя бояться, если ты не подумаешь стрелять?

Веллман открыл рот, чтобы велеть ему отодвинуться и заткнуться к черту, но слова умерли на языке, когда он увидел, как расширилась ухмылка Папы из-за чего-то справа, из-за чего-то в темноте за плечом доктора. Слишком поздно Веллман оглянулся и увидел позади одного из близнецов, показавшегося из непроницаемой тени у стены дома. Он успел заметить лишь невозможную маску крайнего отвращения на чумазом лице и тусклый блеск лезвия в его руке, прежде чем ребенок бросился вперед и погрузил нож в бедро доктора.

В ноге взорвалась боль. Когда ребенок выдернул нож, тот издал противный хлюпающий звук. Брызнула кровь, окрасив лицо мальчика, и Велл ман пошатнулся, зажимая свободной рукой рану. Он ударился спиной о стену дома, но устоял на ногах, хотя по нему прокатывались волны боли. Кровь продолжала бить фонтаном, хлеща между пальцами, и все, что он мог сказать, пока его покидали силы: «Ох». И все же он не выпустил пистолет из рук, чувствуя холод пота на спусковом крючке под пальцем. Хотя искушение повернуть ствол на себя и закончить все раз и навсегда было сильно как никогда, он знал, что в этом нет нужды. Несмотря на невыносимую боль, словно кто-то разорвал рану и беспорядочно дергал за нервы и мышцы в ноге, он понимал, что сделали с ним и что должен успеть сделать он, прежде чем истечет кровью. Он приказал себе поднять пистолет, сползая по стене. Вокруг собирались силуэты на дворе, один из них смеялся. Стоя перед фарами, они казались демонами из самого ада.

Столько крови, подумал Веллман, глядя, как она хлещет между пальцев в ритм биению сердца. Маленький подлец наверняка задел бедренную артерию. У меня не больше пяти минут, если повезет. Но у него не было ни единой причины считать себя везучим, так что он тряхнул головой, чтобы избавиться от туч, которые уже начали толпиться перед глазами, и собрал остатки сил в кулак, чтобы не нырнуть носом в темноту, из которой не будет возврата.

– Хорошо ты его, Айзек, – сказал Папа, хотя и без удовольствия в голосе. – Но не так, как я бы хотел.

Веллман не понял, что это значит. Неужели они блефовали? Хотели только запугать его, чтобы он рассказал все, что знает, или предупредить, как много лет назад предупредили Джека Лоуэлла, когда он сунул свой нос куда не следует? Нет, никакого блефа. Может быть, если бы он не видел лиц этих мальчишек, холодную злобу в их глазах, он мог бы заставить себя поверить, что это ужасная ошибка, необдуманный выпад слишком юного или глупого мальчишки, который не понимает, что творит. Но он их видел и чувствовал угрозу, насытившую воздух в тот же миг, как они появились. Эти люди приехали убить его, точно так же, как выпотрошили несчастных подростков и бог знает скольких людей до них, как зарежут Клэр, если он скажет, где она.

– Лучше прекращайте, – сказал он слабо, переведя взгляд на самую высокую тень, присевшую перед ним. – Собирайтесь, проваливайте из города и никогда не возвращайтесь. У вас есть время, – он с трудом выдохнул. Казалось, с воздухом его покинуло что-то еще. Боль сводила с ума – зуд под самой кожей ноги, чтобы успокоить который пришлось бы прорываться вглубь. Сердце ныло, словно пыталось изо всех сил компенсировать потерю крови. Он почувствовал свой запах – моча и экскременты, функции организма постепенно начали отказывать, сдаваясь прежде него самого. Он чувствовал и их – зловонное дыхание, застарелый пот, пыль и грязь. Не такие запахи он представлял предвестниками своей смерти, но в каком-то смысле, полагал он, и они уместны. Смерть Эбби была ничуть не лучше.

– Рано еще, док, – сказал Седой Папа.

– Что вам еще нужно?

Теперь они были ближе – или, возможно, его подводило зрение, но свет из-за их спин уже проникал через полукруг с трудом, как и воздух. Становилось трудно дышать.

– Мы разыщем эту суку, потом вернемся, – продолжал Папа. – И выставим все так, будто ты сам себя кончил, хотя с раной в ноге нам будет не так уж просто.

Одна из маленьких теней громко проглотила и отвернулась.

– А потом перенесем твою тушку в домишко, устроим поудобнее, может, даже с фотокарточкой твоей женушки. Что ни на есть мирный вид.

Веллман быстро угасал, земля под ним согрелась от его собственной крови, а тело над ней стыло и стыло.

– Че он лыбится? – спросил один из мальчиков.

– Видать, смирился с судьбой.

Закончи последнее дело, сказал себе Веллман, но собственные мысли звучали будто издалека – голос, зовущий из-за холмов. «Последнее… дело», – проговорил он вслух. Только когда резко вдохнул и с трудом разлепил веки, осознал, что глаза закрылись. Перед ним все дрожало, нечеткие фигуры расплывались, словно стояли за развевающимся пластиком. Он стиснул зубы и с усилием поднял пистолет. На удивление – ведь казалось, что рука существует независимо от него, – она подчинилась, хотя пистолет значительно прибавил в весе и размере.

– Вы тока гляньте, – сказал Папа и хмыкнул.

– Лучше отойди, пап.

Голос мужчины помрачнел.

– А ты думай, кому советы даешь, Аарон.

Веллман охнул, когда его пронзила молния бо ли. Сперва он подумал, что его снова полоснули ножом, но, когда боль ослабла, осознал, что это лишь невольная судорога – тело сопротивлялось систематическому отключению компонентов.

Лицо Седого Папы зависло в нескольких сантиметрах от него.

Веллман выпрямил руку и навел пистолет ровно на его правый глаз.

Его горло нашли ножи. Близнецы, подумал он, по бокам от него, их маленькие ручонки задевали подбородок.

– Полегче, ребятки. Не будет он стрелять.

– Но, пап…

– Брысь в машину.

Веллман взвел курок. Лязгающий щелчок показался оглушающе громким. Единственный звук в мире. Мальчики напряглись.

– Не слыхали? Живо, вашу мать, – скомандовал Папа.

Веллман почувствовал заминку, с которой они удалялись, услышал шаги по хрустящему гравию, как открылись и снова закрылись дверцы пикапа. Затем – тишина, одна тень и пистолет.

– Передумал, старичок? – спросил Папа. – Геройской смерти захотел?

Глаза Веллмана слипались, кулисы его вечера закрывались, начиная бесконечную ночь. Он снова рывком вернулся к сознанию и ругнулся себе под нос.

– Ну, вперед, – сказал ему Папа, придвигаясь так, что пистолет уперся ему под глаз. – Жми. Бог простит тебя за то, что ты хотел поступить правильно, когда боль помутила рассудок. А мне не страшно. Даже, скажу тебе, оченно интересно, что ждет там, наверху.

– Отпустите ее. Пожалуйста. Она вам ничего не сделала.

– Она убила моего пацана, вот что она сделала.

– Она просто… Просто… отпустите ее. Она достаточно настрадалась.

– Тебя это касается только потому, что ты влез, куда не просят, старик. Что с ней станется, не твое собачье дело. Незачем было тратить на нее время.

– Ты будешь гореть в аду, – прошептал Веллман, его дыхание с присвистом выходило изо рта. Содрогнувшись, он надавил на пистолет, как только мог, прижимая Папе под глаз. – Ты сгоришь за все, что наделал. И однажды… тебя остановят.

– Да?

– Такие, как ты… – он застонал, когда его прострелила очередная молния боли. – Чудовища, как ты… долго не живут. Кто-нибудь положит тебе конец.

Папа говорил так, будто улыбается, но лицо его было одной сплошной тьмой.

– Но не ты?

– Нет, – Веллман сделал вдох, который, как он боялся, будет последним. Его истерзала боль, каждая мышца сокращалась, было трудно дышать, думать, видеть… – Нет, – повторил он. – Не я.

Из последних сил он мотнул рукой влево и спустил курок. Папа с возгласом отдернулся, прижав руку к уху. Пистолет ударил по ладони доктора, послав шок боли по всей руке, так что он едва его не выронил. Но все же поднял оружие последний раз, сжал дрожащие пальцы и нажал на курок, и еще, даже когда уже ничего не видел, а грохот пуль, покидающих ствол, стал далеким эхом.

* * *

Пикап покачнулся и тяжело опустился на правый бок, фары перекосились, соскользнув с их отца и умирающего доктора, прежде чем замереть под кривым углом. Лобовое стекло треснуло, разбрасывая осколки, а с заднего сиденья охнул Джошуа, когда пуля оторвал кусок правого уха и пробила дырку в заднем окошке, не разбив его, но покрыв паутиной трещин.

– Вот сукин сын! – заорал Аарон, дергая ручку двери. – Колесо зацепил! – затем вылез и помчался, оставив дверь болтаться, сжимая нож в таком побелевшем кулаке, словно тот был вырезан из известняка.

– Живой? – спросил тихо Люк, глядя в зеркало на искаженное лицо брата.

Джошуа кивнул, приложив ладонь к окровавленному уху.

Айзек опустил освободившееся водительское сиденье и выскочил наружу, а Джошуа по пятам. Они захлопнули дверь за собой, словно почувствовали, что Люк не последует за ними.

И были правы.

Он остался сидеть; смотрел, рассеянно выбирая осколки из волос и смахивая их с одежды. Порезы на лице, где кожу зацепила шрапнель лобовухи, саднили, но он их почти не замечал. Чувствительная область на левой щеке заныла сильнее, хотя боль была не страшнее царапин от стекла. От стыда его лицо налилось кровью и пульсировало бессильным гневом. Нужно было ответить старику, переломать ему кости и разорвать плоть. Был момент. Но он только замер, ошеломленный сознанием, что этот новый поворот событий значит для семьи.

Хорошо старикашка наподдал Люку, представлял он, как бормочут они друг другу, улыбаясь отцу, который покачает головой в разочаровании. Давно надо было это дело учуять. Всю резвость растерял, хуже псины в жару. А вы все знаете, что делают с псиной, когда от нее больше нет толку, а?

Горло сжала паника при мысли, как они переглядываются и смотрят на него, пока он ждет вердикта.

Знаем, пап.

Его все еще глодало сомнение, липкая рука замерла на мокрой от пота ручке двери. Кроме них, у него никого. Кроме них, он ничего не знал и, может быть, только сам себя пугает. Понятно, что Папа потерял к нему уважение, но забрать жизнь?.. Из-за такого?

Во дворе Папа поднимался на ноги. Как и Джошуа, стоявший рядом и трогавший тело доктора носком ботинка, он прижимал руку к уху. Люк видел, как доктор убрал пистолет от отца и спустил курок, выплюнув огонь, и, пока Аарон матюгнулся и пригнулся, Люк остался сидеть под взорвавшимся лобовым стеклом, надеясь вопреки себе, что одна из пуль вышибет ему мозги, исцелив раз и навсегда от страхов и сомнений, или что доктор прибережет хотя бы одну пулю для Папы.

Мысль была ужасная, он не мог не ощутить чувство вины, и все же, пока Папа не встал, показав, что жив, Люк молился, чтобы он умер и навсегда ушел из их жизни. Теперь он видел, как Аарон берет оружие из руки доктора и отводит затвор.

– Всего одна пуля осталась, – сказал он отцу.

Одна пуля, подумал Люк. Что ж он ее не потратил? Что ж ее не потратит Аарон? Но брат никогда так не поступит. Аарон будет предан отцу до конца. Неизвестно, из страха или уважения, да это и не важно. Аарон видел, как умирала Сюзанна. Несмотря на видимую заботу, проявленную на ферме Лоуэллов, он не станет вмешиваться, если Папа решит убить Люка. Это воля отца, а для них это все равно что воля Господа. Они служили, не задавая вопросов, и этого Люк, несмотря на многие годы преданной службы, так и не понял. Если бы не слова Лежачей Мамы, он бы никогда не уразумел, зачем они делают то, что делают, и смятение и внутренний конфликт, родившиеся в дни после смерти сестры, свели бы его с ума или вынудили бы сбежать.

«Фермер стреляет воронье и поливает жуков, чтоб защитить урожай, правильно? – однажды сказала ему Мама. – Стреляет диких псов, лисиц и проклятущих койотов, чтоб не таскали курей, не драли скот, правильно? Так же и мы. Мы редкая порода, все мы, и миру не терпится извести нас за то, во что мы верим, за то, что мы близки к Господу Всемогущему. Сгубить нас из зависти, потому что сами они к нему так близки не бывают. Они все звери, Люк. Гончие, которые подбираются к нам, хотят вырвать вас из моей груди, из милости Божьей, как сталось с твоей несчастной сестрицей – набили ее головушку гадкими мыслями и больными грезами, совратили, пока она не взбесилась от болезни и ее не пришлось усыпить. Не поддавайся им, мальчик мой. Папа научит, как оградить себя и родную кровь».

– Люк, – окликнул Папа. – А ну тащись сюда.

Слишком поздно. Он мог побежать, но его загонят. Он мог умолять, но они будут глухи.

Он умрет. Прямо здесь. И сейчас.

Его волосы пригладил теплый ветерок из разбитого окна, но он не шевелился.

Одна за другой к нему оборачивались головы. Сцена из его самых страшных кошмаров воплощалась в жизнь.

Вы все знаете, что делают с псиной, когда от нее больше нет толку, а?

Знаем, пап.

Отец сплюнул. Вытер рот рукавом.

– Парень, ты оглох, что ли? – он держал пистолет доктора. Пистолет с единственной пулей, которая оборвет жизнь. Его жизнь.

Не в силах унять дрожь, Люк уронил руку с ручки двери.

– Может, его ранило, – сказал Аарон. Затем громче: – Люк, тебя ранило?

Папа всматривался, ожидая ответа, затем зашагал к пикапу.

– Уж надеюсь, его ранило, – услышал Люк.

Много лет он видел, как писались от страха их жертвы, даже сегодня это случилось со старым доктором, но сам он никогда не понимал страха, из-за которого теряешь над собой контроль, забываешь о собственном достоинстве, деградируешь до уровня маленького испуганного ребенка. Только сейчас, глядя, как к нему приближается статная тень отца, как блестит пистолет в свете фар, понимание снизошло на него, проявившись во внезапном мокром тепле в паху. И будто все, что его сдерживало, смыл этот горячий поток, подстегнув к действию, – Люк подавил всхлип и быстро передвинулся на водительское сиденье.

– Пап? – окликнул Аарон встревоженно.

Отец промолчал, но остановился.

– Ты чего, сынок?

Сынок. Впервые за годы Люк услышал, как отец назвал его не «парнем», но любой эффект, который должно было возыметь над ним обращение, разбавило то, что любовь никогда не была сильной чертой Папы. Отец только хотел его задержать.

Неуклюже он потянулся вниз, горячо молясь, чтобы не найти в темноте под рулем пустой воздух, пока ключи прячутся в кармане Аарона. Тихий звяк металла – и он позволил себе выдохнуть, затем быстро выпрямился и повернул ключ. Двигатель ожил.

Он поднял глаза – в ночь, на лицо отца.

Глаза, которые вперились в него в ответ и чуть не высосали душу, оставив пустой оболочкой, вцепившейся в руль.

– Даже, блядь, не думай, – сказал отец, и его правая рука поднялась; палец твердо лежал на спусковом крючке докторского пистолета. Позади него замерли мальчики, из-за бледных лиц в свете фар напоминая привидений.

Время тянулось словно темные щупальца. Как и боялся Люк, они наконец вырвались из глаз и рта Папы и приковали грузовик к месту, превращая воздух в легких Люка в лед, прежде чем тот покидал его рот.

Когда они были детьми, Аарон однажды застал врасплох туристку, которая наткнулась на тело своего приятеля. Она не успела закричать, как он выскочил из-за деревьев и отвернул ей голову, сломав шею. Люк, сидевший на ветке, услышал этот звук впервые в жизни, и память о нем его не покинула. С тех пор он слышал его сотню раз, но тот, первый, остался с ним навсегда – он звучал, как скрип петель запретной двери в новый и страшный мир, куда он готовился войти.

Тот же звук издал пистолет в руке отца, когда он медленно взвел курок.

– Это из-за старикашки, что ль? – перекричал Папа двигатель. – Его наслушался? Совестно стало? Вспомнил о бедной сестричке-членососке? Весь поплыл, засомлевался, вдруг мы делаем неправильно?

Люк прочистил горло, глядя, как выхлопные газы клубятся у ног отца.

– Или это из-за фотокарточки, – дразняще произнес Папа. – Рассиропился из-за какой-то пизды старой, что ль?

– Люк, – позвал Аарон нетвердым голосом. – Ты чего?

– Драпать намылился, – ответил Папа. – Верно? Хочет нас бросить. Бога бросить.

Сердце Люка билось о ребра так сильно, что ему казалось, будто его слышат все, несмотря на двигатель. Дыхание ровно вырывалось изо рта, когда он медленно опустил руку на рычаг коробки передач и выдернул его из нейтралки, твердо держа ногу на тормозах. Машина покачнулась. Двигатель начал давиться, и на один леденящий кровь миг Люку казалось, что он заглохнет. Но тот кашлянул и продолжил урчать.

– Далеко не уйдешь, парень.

Люк знал, что он прав. Но он и не собирался далеко.

– Ну-тка, вырубай движок и выходи, потолкуем лицом к лицу.

Глаза отца не отражали свет, но Люк наклонился вперед, чтобы всмотреться в них. Теперь он одолел страх, в его венах горел адреналин, плескаясь о мозг и подталкивая через границу места, от которого он всю жизнь держался подальше, – места, где были похоронены истина и его сестра.

Он надавил второй ногой на газ, не снимая другую с тормоза. Двигатель оглушительно заныл. Дым из выхлопной трубы поднимался вокруг пикапа туманом. Когда отец заговорил, он не слышал слов, но понял смысл по губам.

– Живым не уйдешь.

Слабый намек на улыбку покинул лицо Папы, словно тот тоже понял, что сейчас случится, что должно случиться, если он хочет удержать детей под своей властью. В отличие от доктора, его рука не дрогнула: черная дыра дула целилась в дрожащий овал лица сына.

Со светлой стороны тайного места в разуме Люк услышал шепот сестры и почти почувствовал, как ее духи оглушают его чувства. Мы ошибались, Люк. Он учил нас злу, это мы – грешники.

Проглотив слезы, Люк произнес: «А кто сказал, что я хочу уйти?» – и снял ногу с тормоза. Пикап рванулся вперед, вмиг сокращая расстояние между ним и отцом. Достаточно для молитвы шепотом, мольбы о прощении и чтобы закрыть глаза, на сетчатке которых фарами было выжжено раскаленно-белыми линиями яростное лицо Седого Папы, спускающего курок.