Текст книги "Клан"

Автор книги: Килан Берк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

14

– Твою мать, Тай. Не распускай руки.

Трое рабочих в кабинке посмеивались над четвертым – толстым черным в теплой клетчатой рубашке и поношенной бейсбольной кепке с вышитой буквой М. Широкое лицо Тая Роджерса под ней изобразило раскаяние, хотя его большие желтые зубы обнажились в ухмылке, когда он поднял руки в жесте примирения.

– Я не виноват, Луиза. Сама трясешь своей славной задницей у нас перед глазами.

Луиза сунула карандаш, которым набрасывала заказ, в нагрудный карман розовой рубашки с белыми полосами и скрестила руки.

– Не против оказаться этим карандашом, – пробормотал еще один, и его коллеги захихикали.

Луиза, скорее уставшая, чем оскорбленная, обвела их взглядом; пока прямо на нее не смотрел только Тай.

– Может, стоит позвонить твоей жене, – сказала она, а когда он беззаботно пожал плечами, обратилась ко всем: – Всем вашим женам. Уверена, им будет очень интересно, чем вы занимаетесь на обеденном перерыве.

Тай вытянул губы. Ей тут же захотелось влепить ему пощечину.

– Ой, да брось. Мы только прикалываемся. Это же комплимент. Ты сама глянь на остальных девчонок, – он кивнул на стойку, где другие официантки, Ивонн и Марша, страдавшие от избыточного веса и из-за этого вечно несчастные, бросали хмурые взгляды над дымящимися тарелками с картошкой по-деревенски, хашем, яйцами и сосисками. В теплом свете над стойкой из нержавейки они казались водевильными злодейками.

– Комплимент? За такие комплименты бьют по толстой роже, – ответила ему Луиза, и мужчины разразились хохотом. Но улыбка Тая померкла слегка. Так Луиза поняла, что задела его – наступила на мозоль, да еще и перед друзьями. Хотя она видела его почти каждый день весь последний месяц, терпела его пошлости, грубые авансы и вульгарности и считала свиньей, ей не довелось заглянуть ему под маску, увидеть таким, каким он наверняка был дома. Грязный, наглый. Хуже свиньи, подумала она. Свинья со склонностью к жестокости. С таким типом она была знакома не понаслышке.

– Будешь так говорить, – сказал он, – положу тебя на колени и отшлепаю.

– С такими коленями ты можешь положить и меня, и всех остальных, и еще для фортепьяно место останется.

Улыбка Тая не дрогнула, но застыла на месте, словно ответственные за нее мускулы парализовало.

– Острый у тебя язычок, – холодно произнес он.

– А у тебя руки шаловливые. Держи их при себе – и не придется слушать мой язычок, – она одарила его последним морозным взглядом, затем отправилась передавать их заказ.

На спине она чувствовала ледяной взгляд мужчины, но его было нетрудно игнорировать. Пусть пялится и пыхтит, сколько пожелает. У нее хватало проблем посерьезнее, а так как кафе «Кузов» было ее единственным убежищем от покатившейся под откос жизни, не говоря уже – единственным источником дохода, она была более чем готова мириться со всем, что происходило в этих стеклянных стенах и навесных потолках.

Она подошла к стойке, оторвала страницу с заказом и пододвинула Марше, которая подхватила ее и сунула в квадратное окошко в стене, отделявшей едальню от кухни.

– Пристает? – спросила Марша, хотя Луиза знала, что той из-за стойки все видно и слышно.

– Ничего особенного. Ущипнул за задницу, вот и все. Не в первый раз и не в последний. Я разобралась.

Марша бросила взгляд ей через плечо.

– Как он на тебя таращится. Будь поосторожнее.

Луиза облокотилась на стойку и вздохнула.

– Не волнуйся. Обиделся. Переживет.

– Может, и так, – сказала Марша без уверенности. – Только советую – будь осторожнее. От него хорошего не жди. И он не привык, чтобы местные девчонки с ним не флиртовали или хотя бы не сносили приставания лучше, чем ты.

Луизе эта мысль показалась тошнотворной. Она уже собиралась об этом сказать, когда в окошке появился Чет, повар, и крикнул раздражающе гнусавым голосом: «Заказ!»

Марша подняла брови в знаке «как знаешь», отвернулась и забрала две тарелки, которые поставил Чет. Когда официантка направилась к кабинке у главной двери, за грибными омлетами тянулся пар.

Снаружи снег лишил улицы цветов, свел их к монохромному изображению тихих улочек и высоких молчаливых зданий в обрамлении свинцового неба. У обочин собиралась грязная слякоть, а если в этой унылой акварели и появлялась жизнь, то закутавшись в теплую одежду, склонив голову, глядя, как ноги в сапогах прокладывают путь по тротуарам с коварной гололедицей.

Это не мой мир, подумала Луиза, но почувствовала укол досады, вспомнив, что хотя эта мысль приходила к ней уже несметное количество раз, она так и не нашла свой мир. Ее давно носило по всей стране, в море чужого несчастья, но она так и не встретила ту единственную речку, что принесет ее к месту, которое она искала, хотя не могла ни описать, ни даже обнадеживающе вообразить. Где-то еще, решила она. Где угодно, но не здесь. Но сколько раз к ней приходила эта мысль? И всякий раз она собирала вещи и отправлялась дальше, поверив обещаниям света в конце туннеля, золота в конце радуги, и снова оказывалась в той же ситуации. В ловушке, депрессии, практически одна, с будущим, которое не простиралось дальше следующей зарплаты.

Завтра, решила она, повторяя мантру, которая не давала сойти с ума. Завтра будет лучше.

Ее окликнул Чет, и она обошла стойку, чтобы взять следующий заказ. Четыре тарелки, в каждой столько холестерина, что убил бы лошадь, и это еще клиенты не украсили жареную картошку кетчупом, солью, уксусом и всем, что найдут, чтобы окончательно подавить вкус. От одного запаха ее желудок сделал кульбит. Она завернула ножи и вилки в салфетки, затем мастерски подхватила тарелки обеими руками и направилась к столику Тая.

– Ах, как пахнет, – сказал один из мужчин и потер ладони. – Умираю с голоду.

И, пока остальные благодарно кивали или вежливо улыбались – голод напомнил о манерах, которым учила мама, – Тай, оказавшийся вплотную к ней, пока она расставляла тарелки, продолжал буравить ее взглядом. Если он действительно затаил обиду, как предполагала Марша, теперь ему ничего не мешало перевести ее в насилие. Она практически подставилась, и он бы успел нанести немалый ущерб, прежде чем кто-нибудь опомнится.

– Что-то хочешь мне сказать, Тай? – спросила она тихо, положив салфетку с ножами и вилками.

– Просто смотрю на твой фингал под глазом, – ответил он спокойным голосом.

Его интонация сбила ее с толку. В ней звучала практически забота, будто он собирался извиниться от имени своего собрата-свиньи.

– И что? – спросила она, почувствовав, как краснеют щеки, вдруг став уязвимой.

– Откуда он у тебя?

– Не твое дело.

– Ну, – сказал он, наклонившись ближе. Она чувствовала сигареты в его дыхании. – Скажи своему мужику, что слабо бьет. Так тебе мозги и не вправил.

Она почувствовала, как ее лицо загорелось, и взгляды остальных мужчин, ожидающих реакции. Они не говорили ни слова, застыли, осмысливая, пока они переваривали то, что сейчас произошло. Казалось, нарушена грань, которую они сами никогда бы не пересекли, но – возможно, из-за страха – они не собирались говорить об этом своему начальнику, который не выражал и малейшего раскаяния. Луиза медленно выпрямилась и рассеянно пригладила воображаемые складки на юбке. Перевела взгляд с Тая и довольной улыбки на толстых резиновых губах на котлету, которую только что поставила перед ним, кончики ножа и вилки, поймавшие блик лампы дневного света, и вдруг поняла, что сейчас его убьет. Понимание пришло без страха, нетерпения или сомнений из-за будущего, которого она себя лишит, вонзив нож в его горло. Будущего не было. Было только сейчас.

– А теперь подай-ка мне соус «А1» для мяса, хорошо? – любезно попросил Тай, не скрывая торжествующей усмешки.

Она так и видела, как это делает. И хотя фантазия словно длилась вечно, она знала, что само действие таким не будет. Все произойдет мгновенно. Взять нож, воткнуть в глотку, отступить, чтобы избежать брызг крови.

– Слышишь?

Затем сесть с чашечкой кофе и ждать копов, которые напишут будущее за тебя, навсегда заберут выбор из твоих рук.

В жизни Луизы было много мужчин. Даже слишком, иногда думала она, но все же недостаточно, чтобы компенсировать то, что она в них вложила. От Луизианы и Алабамы до Западной Вирджинии и теперь Мичигана – дорогу к ее настоящему можно было проследить по разбитым мечтам, пустым обещаниям, задетой гордости и тоске. Она была единственной исполнительницей бурлеска в театре, полном мужчин с мертвыми глазами.

И хотя она никогда не открывала свои заветные желания сидящему перед ней мужлану, его глаза были ровно такими же безжизненными, глядящими только внутрь себя, любуясь собственными желаниями и мечтами, не в силах увидеть чужие.

Ее рука нашла нож. Тай опустил глаза.

– И что ты собираешься делать?

– Какие-то проблемы? – раздался голос.

Луиза вздрогнула – пальцы свело, она выпустила нож. Почувствовала, как расслабляются мышцы, хотя что-то внутри напряглось от разочарования. Ее отпустили невидимые струны, тянувшие за сердце, разум и руки, подталкивающие освободиться от них одним взмахом ножа, того же, который она всадит в обвисающую черную плоть под двойным подбородком Тая. Пришлось собрать силы в кулак, чтобы не упасть, когда отхлынул этот мощный импульс.

– Я спрашиваю: какие-то проблемы?

Луиза бросила взгляд направо и увидела лицо Робби Уэя, управляющего. Он был младше ее, по меньшей мере, на десять лет и словно обречен злоупотреблять властью, чтобы компенсировать за отсутствие красоты, харизмы и силы. Кожа у него была бледная и мягкая, с мешками у тускло-серых глаз и усеянная пылающими прыщами на подбородке и носу. Теперь эти глаза прищурились, взгляд застыл на Луизе.

– Ничего такого.

– Что?

– Я сказала – ничего такого.

Робби перевел внимание на мужчин за столом. Все, кроме Тая, вернулись к еде. Управляющий понаблюдал за ними, затем обратился к толстяку.

– Все в порядке, сэр?

Луиза почувствовала, как внутри все сжалось.

Тай, вооружившись самой обворожительной улыбкой, кивнул и поднял поникший чизбургер, истекающий жиром.

– Еще бы, – сказал он, светясь улыбкой. – Мы только просили мисс Долтри принести соус «А1». Кажется, она меня не расслышала. Сам виноват, нельзя говорить с набитым ртом, – он усмехнулся, Робби улыбнулся. Никто не стал заострять внимание на том, что бургер остался нетронутым, а во рту Тая не было еды.

– Я сам этим немедленно займусь, – сказал Робби и отвернулся, сжав тонкими пальцами руку Луизы и уводя ее от столика к стойке. – Что происходит?

– Ничего, – ответила она угрюмо.

– Не похоже, – дойдя до стойки, он достал бутылку «А1» из-за кассы, потом пристально посмотрел ей прямо в глаза.

– Это не должно повториться.

– Понимаю.

– Нет… по-моему, не понимаешь. У нас не забегаловка, где можно осаживать клиентов за то, что они пристают, или бросаться на них за то, что они пялятся на твои сиськи. Это ресторан, Луиза. Здесь едят люди. И дети, и старики. Последнее, что нам нужно, – оказаться в газетах из-за того, что официантка напала на завсегдатая. Если ты не заметила, они и так не ходят к нам толпами.

Луиза почувствовала себя ребенком, но не могла набраться смелости поднять голову и ответить на взгляд управляющего, предпочитая смотреть в пол, на все еще влажные отпечатки ботинок того, кто вошел с улицы последним.

– Проблема в том, – продолжал Робби, – что половина мужиков приходят как раз ради того, чтобы поглядеть на тебя. Все знают, что еда у нас – дерьмо, а «Пицца Элмо» всего в паре кварталов. Но ты видела их официанток? – он передернулся. – Их закос под итальянцев был бы успешным, если бы все их предки не были родом из Монреаля.

Тут она улыбнулась и кивнула. Робби воспринял это как обнадеживающий знак.

– Ты красивая женщина, Луиза. К тебе неизбежно будут лезть, так что научись пропускать все мимо ушей. Только так ты продержишься в нашем бизнесе.

Луиза вздохнула и ответила понимающей улыбкой, которой он явно ждал. К сожалению, Робби был очередным мужчиной, слепым к чужим мечтам. Он полагал, что любой его подопечный, как он сам, грезит о том, чтобы однажды открыть собственный ресторан. Когда-то на ухабистой дорожке жизни стоящий перед ней молодой человек взвесил свои возможности и пришел к выводу, что для него открыт один маршрут. И бросился по нему, зафиксировавшись на том единственном, что позволит сохранить гордость, и продолжал с таким пылом, что эта мысль промыла ему мозг, поглотила его, и теперь все вне проторенной дорожки казалось непостижимым, а то и угрожающим, потому что являло собой очередную грань жизни, которую он не испробует. Луиза представляла, что в его квартире темно, сыро и пусто, а сам Робби торчит в ванной, по-прежнему в форменной белой рубашке, красном галстуке и черных брюках с четкими стрелками, репетируя множество властных выражений и строгих речей, чтобы преуспеть в работе.

Это обобщение характера обесценило слова Робби в мыслях Луизы. Все, что он говорил, было банальщиной из «Управления ресторанами для чайников» или других учебников, в которых пишут о том, что ты и так знаешь, но должен увидеть черным по белому.

– Спасибо, – сказала она и тяжело выдохнула.

– Не за что, – ответил Робби, очевидно, довольный собой. – Теперь отнеси бутылку за столик этого господина. – Он сунул «А1» ей в руку, но не отвел взгляда.

– Ладно, – она начала оборачиваться, потом остановилась и снова обратилась к его ожидающему лицу: – Можно потом взять пятиминутный перерыв?

Робби нахмурился, поправил рубашку и взглянул на часы, затем вздохнул.

– Пять минут. Но у черного входа. Не надо, чтобы каждый раз, как кто-то входит, все дышали сигаретным дымом.

Луиза кивнула и ушла. Когда она оказалась у столика Тая, здоровяк поднял глаза – с набитым чизбургером ртом и каплей сыра на нижней губе.

Мертвые глаза, подумала она.

– Быстро обернулась, сисястая, – пробормотал он и потянулся за бутылкой.

Тяжело дыша от предвкушения, она схватила его за запястье левой рукой и отбросила в сторону.

Мужчины замерли.

Тай выпучил глаза.

– Ты какого хрена?..

– Эй! – позвал Робби, и она услышала стук идеально отполированных туфель по кафелю.

– Прости, – сказала она, зная, что никто не поймет, к кому она обращается, и с размаху опустила бутылку с соусом на голову Тая.

* * *

Позже она задастся вопросом, возможно ли, что его призвали ее мысли, выхватили образ из эфира – смесь воспоминаний и тоски, чтобы помучить ее еще больше.

Но он был настоящим.

После трех часов в кафе с чашкой обжигающего кофе и жалости к себе, пока не настало время, когда она обычно заканчивает в «Кузове», она отправилась в долгий путь домой.

Луиза не чувствовала удовлетворения от того, как досталось Таю Роджерсу, хотя и не жалела о сделанном. Сукин сын давно напрашивался, и только бог знает, за скольких избитых женщин в его жизни она сейчас буквально нанесла удар. И все же чувствовала она лишь пустоту. Тай стал случайной жертвой, пиньятой для злости, разочарований и ненависти к себе, что копились в ней несколько последних месяцев.

Когда она повернула за угол на Восточную Плезант-авеню, на затылке от холода встали дыбом волосы. Она закуталась в воротник меховой парки и задрожала. Трескучий мороз, тротуары – как полированное стекло, ветер царапает поломанными ногтями щеки.

Какого черта ее понесло в Детройт?

Конечно, глупый вопрос, лучше его себе не задавать, ведь ответ всегда с готовностью омрачит ее мысли.

Ее понесло из-за Уэйна, которого она любила, и боялась, что любит до сих пор, несмотря на то, что давно осознала: каждое его второе слово – ложь, а обещания – стеклянные воробьи, которым рано или поздно суждено разбиться о холодную и твердую поверхность реальности. А хуже всего – черный узел в сердце, который она, как ни старалась, не могла ослабить. Что ради этой жизни, этой муки она, не задумавшись, покинула мужчину с ребенком, которые по-настоящему ее любили, бросила их ради дороги из желтого кирпича, которая вывела на пустырь. Она захлопнула дверь и уехала, не оглядываясь на печального побитого жизнью человека и его простодушного мальчика, которым никогда не понять силу влечения грез, голода амбиций, которые гнали ее вперед. В машину Уэйна и прочь из их жизней, к звукозаписывающей студии в Детройте, где, как она верила, кузен Уэйна Ред ждет не дождется, чтобы сделать из нее звезду.

Семьсот миль спустя она осознала свою ошибку.

Там ждал холод – такого развития событий она ждала, но оно все равно стало шоком для организма. Даже несмотря на это она не пала духом и была готова на любые жертвы ради карьеры. И если придется петь с надрывом в ледяной комнате в городе, похороненном под тремя метрами снега, – да будет так.

Но никакой студии не было, и, кто знает, может, не было никогда.

По словам Реда, он был вынужден продать студию за месяц до этого, когда банк пригрозил отнять дом за неоплату ипотеки. Судя по его виду – бегающие глазки, блестящий красный кожаный костюм, афрокосы, такая золотая улыбка, что она удивилась, почему он не продал зубы вместо студии, чтобы спасти дом, – им вешали лапшу на уши. Позже Уэйн сказал ей, что, возможно, у Реда проблемы с веществами, что он наркоман и патологический лжец. Еще спустя три месяца беспросветных страданий Луиза наконец потеряла терпение и сообщила ему, что последнее у них с Редом – семейное.

А Уэйн оглушил ее – в прямом и переносном смысле, – когда ответил кулаками, сломав нос и выбив два зуба в процессе. Тогда он ударил ее впервые, но не в последний раз.

И все же она от него не ушла. Не могла. Несмотря на непредсказуемые вспышки насилия, у него была и другая сторона, которая обнимала ее в постели по ночам и напевала на ухо песни, которая говорила, что все будет хорошо, что Луизе не надо сомневаться, что он ее любит. Нежная сторона, которая обещала, что однажды все наладится, что он не хочет делать ей больно. Просто иногда тебе стоит промолчать, вот и все…

Ей показалось, что сегодняшний день ясно продемонстрировал, какой она сама может быть вспыльчивой. В конце концов, чем то, что она сделала с Таем за его необдуманные слова, лучше поведения Уэйна?

Он был ее опорой. Вот в чем дело. Ее опорой в урагане, якорем, который не дает злому ветру унести ее, уничтожить в вихре одиночества, изоляции и страха; страха бесконечно худшего, чем страх перед ним, когда он впадает в бешенство.

Больше у нее ничего не было.

Только Уэйн – и мечты, которые упрямо отказывались оставить ее в покое.

Мечты, надежды и воспоминания о лучшей жизни.

Прищурившись из-за кусачего холода, она представила Джека с сыном у дверей обветшавшей фермы и красную пыль, поднятую колесами машины Уэйна, что кружилась у их ног, а потом скрылась из виду, оставив лишь темные размазанные пятна в облаке, над которым скат проседающей крыши вырезал из ясного синего неба красный треугольник.

Она сморгнула слезы и влезла в жидкий сугроб, чтобы пересечь улицу. Квартира была уже близко, и она ощутила глухой укол тревоги. Уэйну не понравятся новости о ее увольнении, и хотя Луиза не сомневалась, что вскоре найдет что-нибудь, он обязательно раздует это до проблемы мирового масштаба, словно порицать Луизу – для него не меньше чем религиозный ритуал. Но она знала, что его тирада вновь будет попыткой избежать реальности. Она лишилась работы; он не работал ни дня в жизни и, наверное, думал, что если устроить ей из-за увольнения разнос погромче, она забудет обратить внимание на его собственный малозаметный вклад в их существование. Он слишком много курил, слишком много пил и часто исчезал на ночных прогулках, и она давно перестала верить, что они безобидные.

Тяжело вздохнув, она напомнила себе, что Тай хотя бы не выдвинул обвинения – сперва она удивилась такому повороту событий, но потом поняла, что если ее арестуют, разлетятся слухи и о том, что предшествовало их стычке, а он, понятно, был не в восторге от мысли, что это дойдет до его жены. Единственный положительный момент в очередном омерзительном дне.

Снаружи у дома кто-то стоял.

Миг она думала, что это Уэйн, но вблизи поняла, что человек слишком худой и низкий. Похожи были только куртки. Он стоял, глядя на окна на втором этаже, то топал ногами о тротуар, то дул в сложенные ладони без перчаток. Она почувствовала жалость, что он оказался на улице неподготовленным к морозу, но не подумала остановиться и предложить помощь – в их части города только этого и ждут. Здесь на улицах было слишком опасно, и если он не бездомный, выпрашивающий подачку, велики шансы, что он поджидает какого-нибудь бедолагу, чтобы ограбить.

Луиза расстегнула молнию на сумочке. Внутри лежал баллончик «Мейс», который подарила ей в первый день в «Кузове» Марша, когда Луиза сказала, что ходит домой пешком, а не ездит. «Девочка моя, – ответила Марша, неодобрительно качая головой, – здесь без пистолета пешком не ходят». По ночам дела обстояли еще хуже, вот почему Луиза просила дневную смену, но зимой, когда свет меркнет раньше, разницы не было.

Когда она приблизилась к зданию, сойдя с тротуара, чтобы не подходить к человеку, он прекратил переминаться и обернулся. Нижнюю половину лица скрывал потертый черный шарф, почти на самые глаза была натянута шерстяная кепка.

Она только поняла, что он молод – открытую часть лица еще не смяла морщинами выжималка, через которую рано или поздно молодым людям передаются темные тайны жизни.

Луиза опустила голову и заспешила мимо.

Он что-то пробормотал.

– Простите, – сказала она, чувствуя, как звенят нервы, и ускорила шаг. Это был не вопрос, а извинение, что она не может задержаться и выслушать. Она не разобрала слов, но они напоминали что-то вроде «Галиматья». Изо всех сил стараясь не задумываться над таинственным посланием, она пробежала по ступенькам здания и быстро выхватила ключ из бардака сумки, дрожащими от дневных потрясений руками сунула его в замок и повернула. Когда он снова заговорил, его голос стал отчетливее, и в этот раз из-за его слов она замерла, а дыбом встали все волосы на теле.

Ты спишь.

Наконец она обернулась.

Мужчина – подросток – опустил шарф и открыл неуверенную, но полную надежды улыбку, и с ней на Луизу нахлынуло цунами эмоций, выбив воздух из легких.

– О боже.

Прошлое приблизилось к ней осторожными шажками, в запахах пыли, листьев и забытого тепла, но это было лишь воспоминание – как боялась она, и мальчик перед ней.

Это явно воспоминание. Или призрак.

Когда он подошел к ней, его широко раскрытые глаза были полны жизни.

– Мам… это я.