Текст книги "Дневник путешествия из Тоса (Тоса никки)"
Автор книги: Ки-но Цураюки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Цураюки Ки-но
Дневник путешествия из Тоса (Тоса никки)
Дата написания: X век (935 г.)
Переводчик с японского В. Н. Горегляд
Предисловие
Ки-но Цураюки (ок. 878 – ок. 945 гг.) – один из основателей японской литературы. Замечательный поэт, он возглавил комитет по составлению поэтической антологии «Кокин вакасю», сокращенно, «Кокинсю», («Собрание древних и новых песен Ямато»; далее – в примечаниях: «Кокинсю»), в предисловии к которой впервые изложил принципы японской поэтики. В «Собрание» вошли стихотворения лучших поэтов VIII–IX вв.; оно надолго определило пути развития поэзии, да и всей японской классической литературы. Основная форма японской поэзии тех времен – танка-пятистишие, стихотворение в тридцать один слог. Пятистишие было истинным воплощением понятия «прекрасного» в японской средневековой культуре. Предметом поэзии была жизнь человеческого сердца в тесной связи с миром природы. Поэтика пятистишия испытала сильное влияние буддизма с его идеей бренности, с его интересом ко всему сущему, будь то высокое или низкое; отсюда и тонкое чувство смешного, любовь к гротеску. Мир пятистишия включал в себя всю гамму человеческих чувств, причем в особенности зыбкие, прихотливые переходы от серьезного к забавному, от величественно-прекрасного к живой прелести, открывшейся на миг. Все это в полной мере относится и к стихам самого Цураюки и к его «Дневнику», где отражены два месяца жизни поэта, возвращающегося в столицу после пребывания правителем в далекой земле Тоса на юго-западе Нанкайдо (ныне остров Сикоку). Он был послан туда правителем, видимо, в знак опалы. Разумеется, это не дневник в полном смысле этого слова, это повесть со скрытым лирическим сюжетом в форме дневника. Начинается она с литературной мистификации. Автор объявляет себя женщиной и пишет свой дневник не «мужскими знаками», то есть иероглифами, а японским слоговым письмом, которое было тогда в ходу именно у дам. Видимо, большинство, – если не все, стихи написаны самим Цураюки.
В. Санович
Ки-но Цураюки
Дневник путешествия из Тоса
Вот и я, женщина, решила попытаться написать то, что называется дневником – их, говорят, мужчины тоже ведут.
В час Собаки, в день 1-й после 20-го луны 12-й, завершающей, года некоего отправляемся мы в путешествие[1]1
Час Собаки – время от 7 до 9 часов вечера. Поздний отъезд объясняется тем, что назначенный для отправления в дорогу день по гаданию оказался неблагоприятным. В таких случаях церемонию отъезда совершали в последний благоприятный день, предшествующий назначенному, а отправившись в путь, останавливались в любом соседнем доме, который покидали в назначенное время, считаясь уже находящимися в дороге. День 1-й после 20-го – 21-е число 12-й луны – соответствует 28 января (935 г.).
[Закрыть], – а как что было, я и записываю мало-помалу.
Один человек, отбыв четыре или пять лет в провинции, покончил с установленными обычаем делами, получил свидетельство об исправном несении службы[2]2
Преемник губернатора выдавал предшественнику официальный документ со свидетельством о благополучном состоянии принятых у него дел, о его радении на посту.
[Закрыть], выехал из казенных палат, где обитал до сих пор, и направился к тому месту, где должен будет садиться на корабль. Провожали его разные люди – известные ему и неизвестные. А уж те, с кем все эти годы он был в тесном общении, о разлуке думали с тоской и хлопотали то об одном, то о другом целый день напролет, пока спустилась ночь.
В день 22-й возносили молитвы, чтобы спокойно нам было до самой провинции Идзуми. Фудзивара Токидзанэ "направил храп нашего коня"[3]3
По старинному обычаю, провожая человека в дальний путь, его близкие брали коня под уздцы и поворачивали его храпом в ту сторону где находилась цель путешествия, творя при этом молитву о благополучии в пути. Этот обряд называли «направить храп коня». Позднее так стали называть подарки отъезжающим, которые вручали вместе с пожеланиями доброго пути.
[Закрыть], хотя путь нам и предстоял на корабле. И высокопоставленные, и среднего, и низкого положения люди – все перепились до удивления: даже вблизи соленого моря шутки пошли «с душком».
День 23-й. Есть здесь человек по имени Яги-но Ясунори. Этот человек не принадлежит к тем, кто служил у губернатора постоянно, но как раз он-то с торжественным видом и "направил храп нашего коня". Может быть, дело в личности губернатора, однако если обычный житель здешней провинции, попрощавшись, больше не показывается нам на глаза, то люди понимающие приходят без стеснения. И хвалю я их вовсе не из-за подарков.
День 24-й. Приехал "направить храп нашего коня" монастырский наставник[4]4
Буддийский монах, настоятель провинциального монастыря.
[Закрыть]. Все, кто здесь есть, высокопоставленные и низкие, вплоть до детей, напились до одурения: от веселья у тех даже, кто не знает знака «I», ноги при ходьбе выписывают «крестики»[5]5
Форму креста имеет знак, обозначающий цифру 10.
[Закрыть].
День 25-й. Из губернаторской резиденции доставили письмо с приглашением. Отправившись по этому приглашению, мы предавались всевозможным развлечениям весь день и всю ночь, пока стало светать.
День 26-й. Все еще шумно пировали в резиденции губернатора. Всех нас, вплоть до слуг, одарили. Кто-то громким голосом произносил по-китайски стихи. И хозяин, и гость, и другие люди читали друг другу японские песни[6]6
Японские песни (яматоута, или вака) – общее название для поэзии на японском языке, но в X в. это преимущественно танка (31 слог с чередованием 5-7-5-7-7).
[Закрыть]. Песни на китайском языке я не смогу здесь написать, а японскую губернатор-хозяин продекламировал такую:
Я оставил столицу,
Мечтая о встрече с тобою.
Я приехал…
Напрасно я ехал сюда:
Ожидает нас снова разлука.
И когда прозвучала эта песня, прежний губернатор, что возвращается домой, продекламировал:
Далеко отправляюсь
По дороге из волн удивительно белых
Но в этом
Никто на меня не похож
Так, как ты…
Другие люди тоже слагали стихи, но примечательных среди них по-моему, не было. Разговаривая о том и о сем, прежний губернатор вместе с нынешним сошел с крыльца вниз. И нынешние хозяева, и прежние, обнявшись, пьяными голосами проговорили сердечные напутствия, после чего одни вышли из ворот, другие вошли в дом.
День 27-й. Из Оцу вышли на веслах в Урадо. Пока это происходило, здесь, в провинции, внезапно умерла девочка, рожденная еще в столице, и отец ее, хотя и глядел на предотъездные хлопоты, не проронил ни слова и лишь о том скорбел, что вот возвращаемся мы в столицу, а девочки уже нет. Те, кто был рядом, не выдерживали. Вот песня, которую написал человек, бывший тут в это время:
Скорбим при мысли мы
О возвращении
В столицу:
Была б здесь та,
Которой не вернуть!
А однажды он произнес еще такую:
Забывшись,
Словно о живой,
Спрошу подчас:
«Где та, которой нет?»
Как тяжко на душе!
Пока он декламировал это, возле мыса под названием Како нас догнали братья губернатора и разные другие люди, доставив нам вина и всего прочего. Сойдя на берег, они говорили о горечи расставания. Среди прибывших с ними были также люди из губернаторской резиденции. Они заглянули к нам, выказав тем самым свою чувствительность. И так, говоря о горечи разлуки, эти люди решили, как говорится, всем сообща управиться с сетью ртов и вытянули к нам на берег моря песню:
А вдруг останешься здесь ты,
В нас пробудивший горечь расставанья?!
Пришли с надеждой мы
Толпою неразлучной,
Как неразлучна стая камышовых уток.
Когда они ее произнесли, тот, кто уезжает, очень похвалил их и продекламировал:
Шестом
Нельзя измерить глубину
Морской лучины.
Я вижу:
Ваши чувства так же глубоки!
В это время кормчий, которому незнакомо чувство очарования вещей, уже нагрузившись вином, захотел поскорее выйти в море.
– Прилив в разгаре. Вот-вот подует ветер! – шумел он. И мы приготовились садиться на корабль. При этом некоторые из присутствующих стали декламировать по-китайски стихи, сообразные случаю. Другие же, хотя здесь и западный край, распевали песни восточных провинций[7]7
Песни восточных провинций – в тексте: каиута – народные песни провинции Каи, расположенной в восточной части страны. Среди народных песен Каи многие посвящены теме разлуки.
[Закрыть]. Поют они так, что пыль, как говорится, облетает с корабельного навеса и облака по небу не плывут[8]8
Автор использует образы, взятые из китайской литературы. Обозначают они красивые и сильные голоса певцов.
[Закрыть]. Сегодня вечером останавливаемся в Урадо. Следом за нами туда прибудут Фудзивара-но Токидзанэ, Татибана-но Суэхира и другие.
День 28-й. Выйдя на веслах из Урадо, держим путь в Оминато. Пока мы были здесь, сын того губернатора, который был еще прежде, Ямагути-но Тиминэ, доставил вина с доброй закуской и погрузил его на корабль. Едем-едем, пьем и объедаемся.
День 29-й. Останавливаемся в Оминато. Специально приехал казенный лекарь[9]9
Центральным правительством назначались официальные лекари по одному на каждую провинцию.
[Закрыть] и привез тосо и бякусан вместе с вином[10]10
Тосо и бякусан – лекарственные порошки, приготовленные из разных трав, корешков листьев и бобов. Из разводили в вине и пили первые три дня нового года. Считалось, что они прогоняют зло и продлевают жизнь.
[Закрыть]. Похоже, что он человек заботливый.
День начальный [1-й луны]. Все еще та же стоянка. Кто-то заткнул бякусан якобы на ночь под корабельный навес; оттуда его потихоньку выдувало ветром и сыпало в море, так что нам нечего стало пить. Не было ни сушеных стеблей батата с водорослями арамэ, ни снеди, укрепляющей зубы[11]11
Снедь, укрепляющая зубы, – кушанье, приготовленное из редьки, дыни, маринованной и вяленой форели, мяса дикого кабана или фазана и оленины или дичи. Употреблялась на 3-й день нового года «для продления жизни».
[Закрыть]. В этих краях ничего такого не бывает, а заранее закупок мы не сделали. Только и пришлось, что обсасывать головы маринованной форели[12]12
Маленькая восточная форель, приготовленная в маринаде с солью, – местное угощение в провинции Тоса.
[Закрыть]. А что, если маринованная форель может что-нибудь подумать о сосущих ее губах?!
Переговариваемся между собою: – Сегодня думается об одной только столице.
– А какие там головы кефали и ветки падуба свешиваются с соломенных веревок на воротах у хижин[13]13
Соломенные веревки сирикубэнава (совр, симэнава) со свешивающимися с них полосками белой бумаги, склеенными зигзагообразно, обычно натягиваются при входе в синтоистское святилище или другое место, которое считают находящимся под покровительством богов (ками). В разных святилищах такие веревки имеют разную форму. В дни новогодних праздников их натягивают при входе и в обычные дома, причем вместо белой бумаги к сирикубэнава прикрепляют полоски бумаги с разного рода рисунками, а также веточки деревьев или кустарников. Старинное название кефали – «наеси» омонимично словам «на еси» («доброе имя»), поэтому голова кефали на сирикубэнава служила новогодним охранительным амулетом. Вечнозеленый кустарник падуб из семейства маслиновых считается способным приносить на Новый год счастье.
[Закрыть]!
День 2-й. Все еще стоим в Оминато. Местный настоятель прислал в дар яства и сакэ.
День 3-й. Место то же. А что, если ветер и волны не хотят отпускать нас: "Еще, – мол, – чуть-чуть!" От этого беспокойно.
День 4-й. Дует ветер, и выйти не можем. Масацура[14]14
Масацура – имя собственное. Очевидно, кто-то из прежних подчиненных Цураюки.
[Закрыть] преподносит сакэ и вкусную еду. Человеку, который доставил все это, мы не смогли сделать даже самого маленького ответного подарка: у нас ничего не было. Все, хотя и казались оживленными, испытывали, однако, чувство неловкости.
День 5-й. Ветер и волны не перестают, поэтому и находимся все на том же месте. Разные люди без конца приходят навестить нас.
День 6-й. Так же, как вчера.
День 7-й наступил. Находимся в том же порту. Вспомнили, что сегодня процессия белых коней[15]15
Процессия белых коней – одна из новогодних церемоний китайского происхождения. Совершалась при дворе в 7-й день нового года.
[Закрыть], да все напрасно. Видны одни только белые волны. Между тем из дома одного человека, из такого места, которое называется Икэ (Пруды), в длинных коробах прислали всякой снеди. Карпов там, правда, не было[16]16
Каламбур, основанный на том, что в прудах было принято разводить карпов.
[Закрыть], но были и речные, и морские продукты, начиная с золотых карасей. Коробы внесли на плечах, один за другим. Первая зелень была предназначена уведомить нас, какой сегодня день[17]17
В 7-й день нового года варили похлебку из свежей зелени («семи видов трав»): сочетание числа «7» и зеленого цвета, согласно положениям системы онъедо – инь-ян (светлого и темного начал) приносило благополучие в наступающем году.
[Закрыть]. Была здесь и песня. Это была превосходная песня:
Пруды – это название места. Там жила знатная дама, что вместе с мужем приехала из столицы. Яства из ее коробов раздали всем, вплоть до детей, и все наелись досыта. Корабельщики так барабанили по переполненным животам, что сумели даже всполошить море и поднять волны.
Итак, за это время происшествий было много. Сегодня тот человек, который пришел, распорядившись принести коробочки с завтраками, – как же его имя-то? Сейчас вспомню. Так этот человек, оказывается, мечтал прочесть нам свои стихи. Он говорил обо всякой всячине, выражал сожаление по поводу того, "что волны все встают", и прочел все-таки эти стихи. Вот они:
Громче рева
Белых волн,
Вставших на пути,
Буду плакать я,
Здесь оставленный.
Очень это, должно быть, громкий голос. Но каковы стихи в сравнении с принесенными яствами! Казалось, каждый расчувствовался от этих стихов, но ответных не сложил никто. Был среди нас человек, который мог бы сочинить ответ, но он лишь эти стихи похваливал да яства поедал, а ночь становилась все глубже. Автор стихов встал, сказав: «Я еще не ухожу». И одна девочка, дочь одного из путников, говорит тихонько: «Я сложу ответ на эти стихи». Мы поразились:
– Это же великолепно! Ты его прочтешь? Если можешь прочесть, говори скорее!
– Дождусь человека, который вышел, сказав: "Я еще не ухожу", и прочту.
Стали того искать, и оказалось, что он вроде бы сказал: "Уже поздно" и сразу ушел.
– Все-таки как бы ты ответила-то? – спрашиваем мы с интересом.
Ребенок, само собой разумеется, смущается и ничего не говорит. Стали просить настойчивее, и вот девочка продекламировала такие стихи:
У путников
И тех, кто остается.
Такие ж реки слез на рукавах.
Но только берега их
Чересчур намокли…
Каково сказано! Может, стихи понравились оттого, что ребенок такой милый? Да нет, это вышло совершенно непроизвольно. Их переписали, рассудив так: «Конечно, стихи не без изъяна, – ведь они детские. Но, пожалуй, не хуже, чем у старухи или старика! Да будь они даже плохие, будь какие угодно, при случае мы передадим их по назначению».
День 8-й. Случились помеха, и мы стоим все на том же месте. Сегодня вечером луна погружалась в море. При виде этого вспомнились стихи высокочтимого Нарихира[19]19
Имеется в виду крупнейший поэт IX в. Аривара Нарихира.
[Закрыть]:
Если бы он слагал их на берегу моря, то сложил бы, наверное, так:
Восстаньте, волны, помешайте ей,
Хочу, чтобы луна не заходила.
Сейчас, вспомнив эти стихи, один человек продекламировал:
В день 9-й рано утром вышли на веслах из Омимато, сказав: «Встретимся на стоянке в Наха». Среди множества людей, что пришли проводить нас и по очереди говорили друг другу: «Пока они в пределах нашей провинции…» повсюду за нами следовали с того самого дня, когда губернатор выехал из своей резиденции, Фудзивара-но Токидзанэ, Татибана-но Суэхира и Хасэбэ-но Юкимаса. Все это были люди с чистыми помыслами. Глубиною их помыслы не уступят и здешнему морю.
Теперь мы гребем прочь от берега. Все они один за другим пришли проводить нас. И вот, по мере того как мы отплываем на веслах, те, кто остался у кромки моря, все отдаляются. Да и от них становятся не видны отплывшие на судне. Должно быть, и на берегу есть что сказать нам; и на судне думается о них, однако делать нечего. Обо всем этом декламирую про себя стихи:
Летят к вам через море
Наши думы.
Но никогда о них
Вам не узнать
Без наших писем.
Вот мы проходим мимо соснового бора в Ута. Сколько же в нем сосен, сколько тысяч лет они стоят? Никто не знает[22]22
Согласно поверью, сосна живет несколько сотен лет. Как и журавль, черепаха и бамбук, сосна – символ долголетия в странах Дальнего Востока.
[Закрыть]. На корневища их накатывают волны, около ветвей, кружа, летают журавли. Глядя на такое великолепие, один из спутников не удержался и сложил такие стихи:
Взглядом окинь их, увидишь
Журавли, что живут
На каждой из веток сосны,
Как будто считают себя их друзьями
На тысячу лет.
Но и они не могли превзойти красоты, открывшейся нам на берегу.
Пока, оглядывая все это, мы плывем на веслах, и горы и море покрываются полным мраком, спускается ночь, становится невозможно различить, где запад и где восток, так что кормчему велели следить за погодой. Даже мужчины, если они не привыкли, поистине беспомощны, а женщины тем более – они лишь бьются головами о днище судна и плачут в голос. Только моряков и кормчего ничто не тревожит: они распевают себе корабельные песенки. Вот они, их песни:
На весенних на полях
Плачу в голос я
Полевыми травами
Руки все изрезаны.
Я нарвал той зелени
Угощу ль родителей,
Или теща слопает?
Ка-хэ-ра-я!
Девочка вчерашняя
Неужто не придет?
Я достану денежек,
Наболтаю льстивых слов,
Накуплю подарочков.
Нет, я денег не принес,
Да и сам-то не пришел.
Было много и других, не только эти, да их я не записываю. Слушая, как люди смеются над этими песенками, сердце понемногу успокаивается, хотя море и бушует.
Коротая так время в пути, достигаем стоянки. Старец и преклонных лет дама, которые находятся среди нас, чувствуют себя плохо. Они уходят спать, не приняв никакой пищи.
День 10-й. Сегодня стоим на этой стоянке – Наха.
День 11-й. На рассвете выводим судно и направляемся к Муроцу. Люди еще все спят и не видят, как выглядит море. Где запад и где восток, я узнала, только глядя на луну. Тем временем совсем рассвело, и, пока мы умываемся и делаем все, что полагается, наступает полдень. Тут мы подошли к месту по названию Ханэ (Крылья). Маленькие дети, услышав название этого места, спрашивают:
– Место, которое называется «Крылья», – это что, вроде птичьих крыльев?
Пока все смеются тому, что говорят малыши, все та же девочка опять сложила стихи. Вот они:
Если б и вправду
Были здесь крылья,
Что в этом названье звучат,
На них полететь бы мне
Прямо в столицу!
Поскольку и у мужчин, и у женщин одна мысль: «Как бы это поскорее в столицу!» – и вовсе не потому, что стихи эти так уж хороши, – люди не могут их забыть. «Вот уж действительно», – думают они. А из-за детишек, что спрашивают о месте по названию «Крылья», опять вспомнилась та, что ушла в прошлое. Да и забудется ли она когда-нибудь?! Сегодня же особенно велика материнская скорбь. Нас стало меньше, чем было, когда мы ехали из столицы, и один человек, вспомнив слова старинной песни «На обратном пути среди них не хватает кого-то, должно быть»[23]23
Заключительные строки из стихотворения неизвестного автора (антология «Собрание старинных и новых японских песен»):
На север летят,Растянувшись цепочкой,И плачут дикие гуси.На обратном пути среди нихНе хватает кого-то, должно быть.
[Закрыть], сложил:
Ах, разные бывают чудеса
В этом мире,
Но среди них
Нет ничего сильней
Родительской любви.
И под эти слова…
День 12-й Дождя нет. Судно с Фумутоки и Корэмоти опоздало и прибыло из Нарасидзу в Муроцу.
На рассвете 13-го дня пошел мелкий дождик. Немного прошел и перестал. Женщины все, как одна, решили выкупаться, нашли поблизости подходящее место и спускаются к воде. Поглядев на море, читают стихи;
Облака
Так похожи на волны!
Рыбака бы увидеть
И узнать: где же море,
Об этом спросив у него.
Теперь уже позади десятое число, поэтому луна красива[24]24
Имеется в виду закат полной луны во вторую декаду лунного месяца.
[Закрыть]. С того дня, когда началось плавание, мы на корабле не надевали ярко-алые красивые платья. «Это из опасения перед морским божеством»– с такими словами все кое-как укрываются в редких тростниках и, не долго думая, задирают полы одежд на голени и показывают суси[25]25
Суси – колобки из отварного риса, покрытые ломтиками сырой рыбы, моллюсков, овощей и т. д. Здесь – эвфемизм.
[Закрыть] из мидий и морского ушка в сочетании с асцидиями.
День 14-й. С самого рассвета идет дождь, поэтому стоим на одном месте. Старший на корабле соблюдает пост. Поскольку постной пищи нет, после часа Лошади[26]26
Час Лошади – время суток от 11 до 13 часов.
[Закрыть] он за неимением денег выменивает на рис морского карася, которого вчера выудил кормчий, и прекращает пост[27]27
Во время буддийского поста полагается питаться овощами и съедобными водорослями. Употребление в пищу рыбы означает прекращение поста.
[Закрыть]. Такое бывало не раз. Кормчий приносил морского карася и нередко получал рис, сакэ. Настроение у кормчего улучшалось.
День 15-й. Сегодня не варили кашу из красных бобов[28]28
Кашу из красных бобов с рисом едят в 15-й день 1-й луны. Считается, что это отвращает от человека зло в течение всего года.
[Закрыть]. К сожалению, из-за плохой погоды мы еле тащимся: сегодня прошло уже двадцать с лишним дней, как мы в дороге. День прошел попусту, и люди только всматриваются в морскую даль. Девочка произносит:
Ты поднимаешься – они встают;
Утихнешь – сразу лягут.
Знать, ветер дующий и волны
Друзья такие
Неразлучные!
Это высказывание как раз подходит для существа, не привлекающего к себе внимания.
День 16-й. Ветер и волны не прекращаются, и мы стоим все на том же месте. Думаем только об одном: "Не было бы на море волн, поскорее бы миновать место под названием Мисаки! Один человек, глядя на то, как встают волны, сложил стихи:
Хоть говорят,
Что здесь – края,
Где даже иней не ложится.
Но видишь: среди волн
И снегу навалило…[29]29
Первые строфы – намек на стихотворение Бо Цзюй-и (сборник «Бо-ши вэньсюань», цз. 16): «Кто-то сказал, что в южных краях ни инея, ни снега не бывает…» Цураюки обыгрывает здесь зрительный образ белых гребней на волнах.
[Закрыть]
Итак, со дня посадки на корабль минуло уже двадцать пять дней.
День 17-й. Тучи, закрывавшие небо, исчезли, лунная ночь перед рассветом изумительна, и корабль выводят на веслах в море. В это время заоблачная высь и дно морское стали как бы чем-то одним. В самом деле, муж древности оказал как будто так: "Толкает шест луну на гребнях волн, корабль собою давит небо под водою"[30]30
Несколько искаженные стихи танского поэта Цзя Дао (788843):
Багор протыкаетЛуну на дне волны,А лодка давитНа небо в воде.
[Закрыть]. Мне приходилось слышать об этом только вскользь. А один человек прочел стихи:
Услышав их, другой человек прочел:
Когда смотрю на отраженье,
Мне бывает грустно
Переплывать на веслах
Через небо.
Что далеко под волнами морскими.
Пока они так переговариваются, мало-помалу светает, и корабельщики говорят: «Как внезапно нашли черные тучи. Должно быть, подует ветер. Повернем-ка корабль». Судно поворачивает назад. Тем временем начинается дождь. Совсем грустно.
День 18-й. Все на том же месте. Море бушует, поэтому корабль не отправляют. Эта стоянка – смотри с нее хоть вдаль, хоть на близкое расстояние – очень живописна. Однако мы так переживаем, что не можем ни о чем думать[32]32
Живописный пейзаж должен был располагать к сложению стихов, которые не приводятся здесь. Цураюки объясняет, почему путники не выразили в стихах восхищения пейзажем.
[Закрыть]. Мужчины, должно быть, произносят стихи на китайском языке – для поддержания духа, что ли! Корабль не отправляют, всем скучно, и вот один человек читает стихи:
На берег моря,
О который разбивается волна,
Не зная срока,
Круглый год валит
Все снег да снег – из белой пены.
Эти стихи сложены человеком, не привыкшим к стихосложению. А другой человек читает:
На берегу морском,
Где ветер гонит волны,
Белеют лишь одни цветы.
Но в них и соловей
Весны не распознает.
Услышав, что стихотворения эти недурны, старец, почитавшийся на корабле за главного, чтобы развеять многодневную тоску, прочел:
Когда встающих волн
Коснется ветер,
Их разбивая, словно снег или цветы,
Он одного лишь хочет
Обмануть людей…
Один человек, внимательно послушав, что другие говорят обо всех этих стихах, тоже сложил стихотворение. Слогов в его стихах оказалось семь сверх тридцати. Никто не мог удержаться, все расхохотались. Вид у стихотворца очень неважный: но он знай твердит свое. Захочешь повторить – и не сможешь. Хоть и запишешь, да правильно никак нельзя будет прочесть. Их даже сразу произнести трудно, тем более, как это сделаешь потом?
День 19-й. День плохой, поэтому корабль не отправляют.
День 20-й. То же, что и вчера, и корабль не отправляют. Люди все сокрушаются и сетуют. Всем трудно, беспокойно на сердце, и все только и делают, что считают, сколько прошло дней: "Сегодня сколько дней?" "Двадцать!", "Тридцать!", – наверное, даже пальцам больно. Очень уныло. Ночью никак не уснуть. Взошла луна 20-й ночи. Краев гор там нет, и она вышла прямо из моря. Не такой ли была луна, на которую смотрели в старину, когда человек по имени Абэ-но Накамаро[33]33
Абэ-но Накамаро (698–770) – японский поэт, направленный в 716 г. в Китай на учебу. Получив образование, он натурализовался в Китае и много лет служил при дворе под именем Чжо Хэн (Теко). В 753 г. изъявил желание вернуться на родину с посольством Фудзивара Сэйка, но судно с посольством попало в тайфун и было унесено в Аннам. Абэ-но Накамаро вернулся из Аннама в китайскую столицу, г. Чанъань, где и жил до конца своей жизни.
[Закрыть] собрался возвращаться домой после поездки в Китай? Говорят, что в том месте, где он должен был садиться на корабль, жители той страны «направляли храп его коня» и, печалясь о разлуке, сочиняли тамошние китайские стихи. И, как видно, никак это не могло им наскучить, потому что оставались они там, пока взошла луна 20-й ночи. Луна та взошла прямо из моря. Глядя на нее, господин Накамаро произнес: «В моей стране подобные песни со времен богов слагали боги, ныне же и высокородный, и средний, и низкий люд слагает их – и печалясь о разлуке, подобно нам, и тогда, когда радуется и когда горюет». И, оказав так, сложил песню:
Смотрю недвижно вдаль,
В голубизну равнины моря,
Не эта ли луна
Взошла из-за горы Микаса,
Что в Касуга?!
Но тут он подумал, что вряд ли люди той страны понимают смысл стихов[34]34
В тексте кото-но кокоро – «сердце», «душу».
[Закрыть] на слух, и записал их знаками мужского письма[35]35
«Знаки мужского письма» – иероглифы. Слоговое письмо называли женским.
[Закрыть], а человеку, обученному нашему языку, разъяснили их на словах. Тот, видимо поняв смысл этих стихов на слух, поражен был сверх всякого ожидания. Хотя в Китае и в нашей стране языки и различны, но свет луны всегда одинаков, поэтому, наверное, и сердца у людей одинаковы. И вот теперь один из нас, вспомнив о своем предшественнике, сложил такую песню:
Луна в столице
Смотрела из-за гребней гор.
А здесь она,
Поднявшись из волны,
За волны и заходит.
День 21-й. Корабль отправляют около часа Зайца[36]36
Час Зайца – от 5 до 7 часов утра.
[Закрыть]. Выходят и все прочие корабли. Посмотришь на них – кажется, будто в весеннее море нападали осенние листья. Быть может, это из-за необычайно усердных наших молитв, но даже и ветер не дует. Взошло красивое солнце, и тогда мы пошли на веслах. Все это время с нами живет один мальчик, который пристал к нам. Думаем использовать его в услужении. Он спел корабельную песню и всех нас растрогал ею:
Я пока еще
Свою сторону
Рассмотреть могу.
Лишь подумаю, что есть
У меня отец и мать,
Повернуть хочу назад.
Пока мы, слушая его пение, продвигаемся на веслах, на вершине скалы скапливаются птицы, называемые «черными птицами»[37]37
«Черные птицы» – очевидно, разновидность чаек.
[Закрыть]. А о подножие той скалы бьются белые волны. Как выразился кормчий, «под ноги черных птиц накатывает белая волна». В этих словах особенного ничего не было, однако звучали они словно какой-то намек[38]38
Противопоставление белой пены и черных птиц после сравнения весеннего моря с осенними листьями воспринимается как развитие темы времен года, характерной для традиционной японской поэзии.
[Закрыть]. Слова кормчего вызвали неприятное чувство, потому что они никак не соответствуют его человеческим качествам.
Пока мы с этими разговорами продвигаемся вперед, тот, кто является главным на корабле[39]39
Имеется в виду Ки-но Цураюки.
[Закрыть], глядя на волны, произносит: "Начиная от самой провинции [Тоса], я все думаю о разговорах, будто пираты собираются отомстить нам, да еще и море таит опасности, – оттого моя голова и стала вся белая. Вот что значит побывать в море 70-80-летнему старику.
О страж морского острова,
Скажи мне – что белее:
Снег моих волос
Иль гребни волн
На берегу морском?
Ответь мне, кормчий!".
День 22-й. От вчерашней стоянки двигаемся в направлений другой стоянки. Вдали виднеются горы. Есть на корабле один мальчик лет девяти. Для своих лет он выглядит маленьким. Этот мальчик, глядя на то, как по мере продвижения корабля горы тоже кажутся уходящими от нас, продекламировал удивительные стихи. Вот эти стихи:
Если смотреть
С корабля, что на веслах идет,
Распростертые горы и те
Вдаль уходят…
Знают ли сосны об этом?
Для маленького мальчика стихи вполне хороши.
Сегодня море разбушевалось: на берег падает снегом, на волнах цветы расцветают. Один из нас сложил:
Для слуха
Это только плеск волны,
Но посмотри на цвет ее
И не поймешь,
Где снег, а где цветы.
День 23-й. Светило солнце, потом стало пасмурно. Говорят, что в этих местах есть опасность нападения пиратов, поэтому мы молимся богам и буддам.
День 24-й. Там же, где и вчера.
День 25-й. Корабельщики говорят: "Северный ветер нехорош" – и не отправляют корабль. Непрестанно слышатся разговоры о том, что пираты преследуют нас.
День 26-й. Не знаю, правда ли это, но говорят, что нас преследуют пираты, поэтому после полуночи гребцы налегли на весла и вывели корабль в море. По дороге нам встретилось место, где совершают прощальные подношения богам. Кормчему велели сделать подношения в виде нуса[40]40
Нуса – подношения синтоистским богам в виде узких ленточек из бумаги или материи.
[Закрыть], и, когда нуса посыпались в сторону восхода, кормчий почтительно обратился к богам с такими молитвословиями: «Помогите сему кораблю побыстрее идти на веслах в ту сторону, куда сыплются эти нуса». Услышав это, одна девочка сочинила стихи:
Ветер, уносящий нуса,
Что подносим богам,
Опекающим море,
Охраняющим путь по нему,
Дуй не переставая!
Между тем ветер был попутный, поэтому кормчий, сильно загордившись, радостно скомандовал:
– Поднять на корабле парус!
Заслышав шум парусов, и дети, и женщины очень обрадовались, видимо подумав, что возвратятся домой на денек быстрее. Была среди нас женщина, которую называют "Почтенных лет дамой из Авадзи", Она сложила стихи:
Когда подул
Попутный ветер,
В ладони парусов
Захлопал убегающий корабль
И радуется вместе с нами.
Молимся только о погоде.
День 27-й. Корабль в море не выводим, потому что дует ветер и бушуют волны. Все до одного очень печальны. Услышав, как мужчины в расстройстве произносят китайские стихи со словами о том, что "далека столица, ибо солнце можно видеть"[41]41
В 6-й книге «Цзиньшу» записано предание о том, как однажды император Минди из Восточной Цзинь, увидев прибывающего из Чанъани посла, спросил своего отца, что дальше – солнце или Чанъань? Солнце, последовал ответ, потому что от солнца никогда еще никто не приезжал, а из Чанъани приезжали. Наутро, когда ярко светило солнце, император услышал: «Чанъань, конечно, дальше, потому что ее не видно, а солнце можно увидеть, едва откроешь глаза».
[Закрыть], одна женщина сложила такие стихи:
Я вижу близко
Небо, облака и даже солнце.
Но как далек
Желанный
Путь в столицу!
А еще один человек сложил:
Ветер дуть
Никак не перестанет,
И встают валы.
Оттого и путь морской
Очень длинным стал.
Ветер не прекращался весь день. Уснули раздосадованные.
День 28-й. Всю ночь не переставал дождь. Утром тоже.
День 29-й. Корабль отправляют в путь. Ярко светит солнце, идем на веслах. Заметив, что ногти у нас стали очень длинными, мы принялись считать дни, но обнаружили, что сегодня – день Крысы, и обрезать ногти не стали[42]42
По старинной примете, самый благоприятный день для обрезания ногтей – день Быка. Путники решили дождаться его, потому что он наступал завтра.
[Закрыть]. Теперь ведь месяц добрых отношений[43]43
«Месяц добрых отношений» (муцуки) – старинное название 1-го месяца лунного календаря.
[Закрыть], поэтому у нас возник разговор о том, каков день Крысы в столице. «Ах, были бы сосенки!» – говорили мы, но напрасно, потому что было это посреди моря. Одна женщина написала и прочла нам такие стихи:
Ну как! На море, да стихи о дне Крысы! А еще один человек прочел такие стихи:
Так и плывем, переговариваясь.
Корабль пристает к живописному месту, и мы спрашиваем: "Что это за место?" – "Стоянка Тоса", – говорят нам. На нашем корабле оказалась женщина, которая жила когда-то в местности под названием Тоса. Вот что она сказала: "Когда-то я жила некоторое время в местности с таким названием. Это чудесно!" И, сказав так, прочла стихи:
Из-за того
Что это место носит имя
Тех мест, где прожила я годы,
Я зачарованно смотрю
На набегающие волны.
День 30-й. Нет ни дождя, ни ветра. Услышав, что «пираты по ночам не бродят», мы среди ночи вывели свой корабль и пересекаем пролив Ава[46]46
Пролив Ава находится между о-вом Сикоку и о-вом Авадзи.
[Закрыть]. Поскольку дело происходит ночью, не разобрать, где запад, где восток. И мужчины, и женщины в отчаяньи молятся богам и буддам – так и пересекли этот пролив. Около часа Тигра[47]47
Час Тигра от 3 до 5 часов утра.
[Закрыть] или Зайца минуем место под названием Нусима[48]48
Нусима – островок в 4 км к югу от о-ва Авадзи.
[Закрыть] и пересекаем так называемую Танагава[49]49
Танагава – по-видимому, название местного течения в районе о-ва Авадзи. В настоящее время не идентифицируется. Возможно, в тексте должно быть «Надагава» – участок открытого моря с сильным течением и волнением к югу от о-ва Авадзи.
[Закрыть]. Отчаянно спеша, достигаем местности Нада в Идзуми[50]50
Местности с таким названием в провинции Идзуми нет. Предполагают, что Ки-но Цураюки спутал два последних названия, и здесь должно значиться Танагава – селение Танагава было расположено при входе в Осакский залив, на территории провинции Идзуми.
[Закрыть]. Сегодня на море нет ничего похожего на волны. Кажется, мы пользуемся благоволением богов и будд. Сегодня, если считать с того дня, как мы погрузились на корабль, исполнилось тридцать и девять дней пути. Теперь мы прибыли в страну Идзуми, а здесь пиратов нет.
День 1-й 2-й луны. Все утро шел дождь. Перестал он около часа Лошади, и тогда мы, выйдя из местности Нада в Идзумо, пошли на веслах. На море, как и вчера, не видно ветра и волн. Миновали сосновый бор на Черном мысе. Название места черное, цвет сосен – зеленый, волны на берегу подобны снегу, раковины – цвета Иудина дерева[51]51
Цвет Иудина дерева – темно-красный.
[Закрыть], так что до пяти цветов тут не хватает лишь одного[52]52
Пять основных цветов по старояпонским представлениям зеленый, черный, белый, красный и желтый.
[Закрыть]. Между тем сегодня, начиная с местности Хаконоура (Бухта-шкатулка), идем бечевой. Пока передвигаемся так, один человек слагает стихи:
В дни, когда в Бухте-шкатулке
Для яшмовых гребней
Не вздымаются волны
Кто ж не видит,
Что зеркалу море подобно?!
Потом и старший на корабле[53]53
Т. е. Ки-но Цураюки.
[Закрыть] молвил с печалью: «Вот и этот месяц наступил» – и, не в силах сдержать страданий, добавил: «Другие тоже говорят об этом». А чтобы рассеяться, прочел:
Мы провели здесь
Сорок или пятьдесят
Весенних дней,
Таких же длинных,
Как бечева, влекущая корабль.
Те, кто слышал его, думали и, должно быть, украдкой говорили: «Что это? Такие незатейливые стихи!» Но когда было сказано: «Не ропщите на стихи, кои старший насилу из себя выдавил и считает хорошими», шепот прекратился.
Внезапно поднялись ветер и высокие волны; мы остановились.
День 2-й. Дождь и ветер не прекращаются. Весь день и ночь напролет молимся богам и буддам.
День 3-й. На море так же, как и вчера, поэтому корабль не выводим. Ветер дует не переставая, и прибрежные волны то встают, то откатываются назад, В связи с этим были сложены стихи:
Нет проку никакого
Нить сучить
Ведь бисеринки слез,
Что льются в изобилье,
Не нанизать на нить.
Так сегодня и смерклось.
День 4-й. "Сегодня, – сказал кормчий, – ветер и облака кажутся мне очень плохими". И не стал отправлять корабль. Однако же ни волны, ни ветер не поднимаются весь день. Этот кормчий такой болван, что даже погоду предсказать не мог.
На этой стоянке на берегу множество разных красивых раковин и камней. Поэтому один из находящихся на корабле, тот, кто только и думал с любовью что об ушедшей в прошлое[54]54
Имеется в виду Ки-но Цураюки, непрестанно думавший о своей умершей в Тоса дочери.
[Закрыть], сложил так:
Пусть вновь нахлынут
Набегающие волны,
Быть может, ракушек забвенья
Той, кого люблю,
Я наберу, сойдя на берег.
А один из присутствующих не выдержал и, чтобы отвлечься от мыслей о морском путешествии, сложил и прочел:
Похоже, что из-за девочки и родители впали в детство. Может быть, иной сказал бы, что она вряд ли была похожа на драгоценный камень. Однако же есть и такая поговорка: «Как мило нам лицо умершего ребенка!»
Вот еще стихи, которые сложила одна женщина, сетуя на то, что день проходит на одном и том же месте:
День 5-й. Сегодня наконец из Нада, что в Идзуми, направляемся к стоянке Одзу[57]57
Название Нада указано, видимо, ошибочно, поскольку в статье за 1-й день 2-й луны уже описывалось отплытие из Нада.
[Закрыть]. И сосняк на берегу, и взгляд стремятся вдаль. Каждый из нас томится, и вот сложены стихи:
