Текст книги "Загадочная история Рэйчел"

Автор книги: Кейт Уолкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Слезы снова потекли у нее по щекам.

– Рэйчел… – начал Габриэль, но она не дала ему говорить – он мог разрушить, по-медвежьи растоптать с таким трудом налаженный хрупкий мир между ними.

– Честно говоря, я никогда не скучала по моему настоящему отцу – он умер, когда мне было три года. Поэтому нельзя сказать, что Грег заменил моего отца. Нет, он просто заполнил пустоту в моей жизни. И пока он не появился, я и не догадывалась, как эта пустота огромна.

В шестнадцать лет она думала, что и Габриэль заполнит пустоту в ее жизни. Что он будет частью семьи, которой у нее никогда не было. Потом появились и другие надежды… Сейчас от них уже ничего не осталось.

– Он был так добр ко мне…

– Он заботился о тебе.

Что-то переменилось: мир между ними растаял, испарился, и от Габриэля вновь исходило нервное, электризующее напряжение.

– Габриэль?

Из его груди вдруг вырвался странный, сдавленный звук – не то вздох, не то стон или даже отчаянный, нервный смех.

– Ради Бога, Рэйчел, иди сюда!

Вероятно, именно это ей было сейчас нужно – дерзкое, не допускающее возражений объятие и чувство, что только он, Габриэль, может понять ее. Всякая способность сопротивляться оставила Рэйчел.

С того самого момента, когда впервые на них обрушилась весть о катастрофе, Рэйчел пришлось быть сильной ради матери – поддерживать ее, общаться с властями, выполнять необходимые формальности и противостоять натиску прессы. Для собственного горя времени не было.

И вот появился человек, сильный и надежный, в чьи руки она может передать всю лежавшую на ней ответственность, на чье плечо можно опереться, зная, что он не подведет. Она впервые уступила горю, которое сумела на время загнать внутрь, и теперь позволила ему вырваться мучительными рыданиями, излиться слезами, намочившими его безупречно белую рубашку.

А Габриэль просто обнимал ее, просто позволял ей рыдать. И ждал. Ждал, пока буря утихнет, рыдания с последним, тяжким вздохом прекратятся и она, обессиленная, положит голову ему на плечо.

– Лучше? – тихо спросил он, и Рэйчел только молча кивнула.

Намного лучше. Настолько лучше, что она не может даже передать словами. Это был тот, прежний Габриэль, кумир ее ранней юности, которого она боготворила, обожала в муках первой девичьей страсти, который стал необходимой частью ее жизни с того незабываемого первого момента, когда она вместе с матерью переступила порог дома Грега Тирнана.

– Намного лучше, – шмыгнув носом, пробормотала она. – Благодарю.

– Нет проблем.

Это было сказано уже совсем другим тоном. Изменилось и то, как он обнимал ее. Каждая мышца его сильного тела словно туго натянулась. Сердце под ее щекой стучало уже не так ровно и спокойно, как мгновение назад. Нет, оно бешено колотилось.

И вдруг с ослепляющей ясностью Рэйчел поняла, что не ее порывов он боялся, а своих собственных. Себя он сдерживал, в себе подавлял импульс, изо всех сил стискивая ее в объятиях.

– Габриэль?

Она запрокинула голову и заглянула ему в глаза – и неожиданно время заскользило вспять, в другой день – или в другую жизнь, – когда она посмотрела в эти темные глаза и увидела то, что назвала любовью.

Точнее, она думала, что это любовь; потом, много позже, поняла, как это называется на самом деле. Можно запрятать это ощущение в нарядную упаковку, скрыть за эвфемизмами «желание» или «страсть», но, если называть вещи своими именами, это была все та же первобытная жажда самца.

Однако сейчас перед ним стояла не та легковерная девочка, которой он смог однажды добиться. Теперь она отчетливо видела, что происходит, и это произвело эффект ледяного душа. Больше того, она вдруг поняла, до какой степени сама виновата в происходящем: она позволила Габриэлю разрушить ее оборону, не сдержала клятву, которую дала себе много лет назад. Тогда она пообещала себе, что этот человек больше никогда не причинит ей боль; что, вооруженная ненавистью, она не даст слабины, не допустит ни одной щели в той стене, которую воздвигла вокруг себя.

И вот что-то случилось. В момент слабости она не позаботилась о защите, и только жгучее чувство опасности внезапно отрезвило ее, заставив взглянуть в лицо реальности.

– Рэйчел, с тобой все в порядке?

Она долго молчала. Потом села очень прямо и надела на лицо улыбку.

– Все в порядке.

Голос прозвучал напряженно и неестественно.

Она не рискнула вновь посмотреть ему в глаза и сделала вид, что ищет носовой платок. Слава Богу, сумочка лежала в противоположном углу комнаты. Рэйчел вскочила и почти бегом бросилась к ней.

Потом она долго вытирала глаза и сморкалась, собирая свои основательно ослабленные силы для новой схватки.

– Ты, наверное, захочешь освежиться или, возможно, вздремнуть перед ужином…

Габриэль не шелохнулся. Он продолжал сидеть, неподвижный и молчаливый, словно вырубленная из мрамора древнегреческая статуя.

Очень удачное сравнение – он прекрасно подошел бы для образа какого-нибудь языческого бога. Этот чистый, высокий лоб, прямой нос, мощные скулы – прямо Зевс, или Аполлон, или какой-нибудь легендарный герой, Тезей или Ясон, например.

– Думаю, пора показать тебе твою комнату.

Габриэль устало пожал плечами и провел руками по темным блестящим волосам. От той опасности, которая исходила от него мгновение назад, не осталось и следа; он вдруг показался беззащитным и, вопреки ее фантазиям о греческих богах, вполне земным.

– Вздремнуть – вряд ли. – Он поднялся и неторопливо потянулся. – Извини, мне просто пришлось долго ждать отложенного рейса. Но горячий душ не помешает. Я оставил сумку в холле…

– Тогда Рейнольдс отнесет ее наверх.

Рэйчел с трудом проталкивала слова через внезапно пересохшее горло. Свадьба – это лишь часть неприятных новостей, которые ему придется услышать. Другая часть откроется с минуты на минуту, и Рэйчел сильно сомневалась, что эта новость ему понравится больше.

– Мистер Рейнольдс или миссис Рейнольдс, с которой я уже познакомился?

Полный сарказма вопрос резанул ее.

– Именно так. Они оба работают здесь уже больше года.

– Заменили миссис Кент и Джо?

Рэйчел сразу прореагировала на так и не высказанное обвинение, стоявшее за его вполне невинными словами.

– Они немного состарились, Габриэль. Я знаю, как ты любил их, но тебя слишком долго здесь не было. Все меняется, что делать.

– Я уж вижу, – усмехнулся он. – Что дальше, интересно знать?

Рэйчел почувствовала, как дрогнули колени.

Ей кажется или он действительно следует за ней по пятам и едва не дышит в затылок? Она оглянулась – Габриэль шел на почтительном расстоянии, в паре шагов от нее. Похоже, она ощущает его присутствие независимо от расстояния.

– К чему все это? – Габриэль остановился, едва они поднялись на один пролет. – В конце концов, я знаю этот дом, наверное, лучше тебя – я вырос здесь. Поверь, я ничего не забыл за последние четыре с половиной года и более чем способен сам найти мою…

– Она больше не твоя!

Рэйчел тут же прокляла собственную бестактность. Опять нервы не выдержали, сорвалась в ответ на его «ничего не забыл».

Габриэль застыл, оглушенный услышанным. Его глаза подозрительно прищурились.

– Объяснись! – коротко приказал он.

Рэйчел судорожно сглотнула, отчаянно подыскивая нужные слова и не находя их.

– Если моя комната больше не моя, то чья же?

– Моя! – испуганно объявила она.

Он почти не удивился, как будто именно этого ответа и ждал.

– О, как мило!

В его иронии была горечь.

– Твой отец настоял!

Она знала, как много его бывшая комната значила для него. Это были скорее личные апартаменты, чем просто спальня. Занимавшая всю мансарду, комната была одновременно и гостиной, и даже имела при себе крошечную ванную; а дверь с замком у подножия лестницы обеспечивала полное уединение и невмешательство в личную жизнь.

Габриэль всегда ценил именно это право на одиночество, проводя на своей мансарде большую часть времени, являясь лишь к обеду или ужину и никого не допуская в свое святилище. Он не делал секрета из своей враждебности к Лидии и открыто заявлял, что именно эта связь отца переполнила чашу терпения его матери.

– Поверь, это не моя идея! – Рэйчел пыталась протестовать. – Он приказал ее заново отделать и преподнес мне в подарок на двадцать один год.

Никто не знал, чего ей стоило принять столь щедрый дар: эта мансарда у нее навсегда была связана с Габриэлем и с той ночью, которую она хотела бы, но не могла забыть.

– Я в этом не сомневаюсь, – цинично процедил Габриэль. – Он всегда так поступает… поступал, – поправил он себя с безжалостной точностью. – Просто делал то, что ему удобно, даже если при этом оказывались растоптаны чувства других людей.

– Он не думал, что ты вернешься. Ты же ясно дал понять, что связываешь свое будущее с Америкой. – Рэйчел старалась, чтобы голос звучал ровно.

– В принципе он был прав, – равнодушно проговорил Габриэль, – я не собирался возвращаться, пока не женюсь. Так скажи мне, Рэйчел, дорогая, если я выброшен из мансарды, какую же спальню ты назначила мне?

– Голубую.

Она перевела дыхание – «пока не женюсь»? Хотелось бы надеяться, что это лишь замечание мимоходом, хотя тон, с каким была произнесена фраза, этой надежды почти не оставлял.

– Полагаю, идея Лидии?

– Нет, моя. – Она проигнорировала сарказм вопроса. – Я… я подумала, там тебе будет удобнее.

Это была самая большая спальня в доме. Даже больше той, которую занимали отец с матерью. Она надеялась несколько компенсировать его потерю.

– Действительно, все удобства, и к тому же – в конце коридора, чтобы у тебя не было никаких неприятностей.

– Неприятностей?

Она нахмурилась, не понимая его намека.

– Напротив – как раз дверь Лидии, которая только и занята тем, что прислушивается к скрипу половиц.

Он заметил, что до Рэйчел наконец дошло, что он имел в виду, и его улыбка стала совершенно дьявольской.

– Похоже, мы просто поменялись местами. Когда я приезжал последний раз, размещение было прямо противоположным. Мы ведь не хотим повторять прошлые ошибки, не так ли?

Рэйчел задохнулась от оскорбления.

– Ты…

– Но можешь не тревожиться, любимая, – я не собираюсь тебя преследовать.

Это «любимая» прозвучало как пощечина. Она попыталась взять себя в руки.

– А кто тебе сказал, что я тревожусь?

– Нет? Тогда что же было там, внизу?

Он небрежно махнул в сторону по-прежнему открытой двери в гостиную.

– А что там было?

– Как будто ты не знаешь!

– Ну, я была расстроена, и что?

– Может быть, вначале ты и была расстроена, – усмехнулся он, – только потом ты отшатнулась от меня, как от прокаженного, будто боялась заразиться.

– Ты преувеличиваешь!

Она не смогла скрыть дрожь в голосе – он понял все правильно.

– Я никогда не преувеличиваю, Рэйчел. Никогда.

В его тоне звучало зловещее предупреждение. Однако он не собирался на этом останавливаться, явно решив добить ее.

– Но тебе не о чем беспокоиться, моя радость, потому что я дам тебе бесплатный совет: твои девические страхи совершенно беспочвенны – со мной ты в не меньшей безопасности, чем с теткой-девственницей.

Слово «безопасность» менее всего подходило Габриэлю Тирнану. Он был опасен, начиная с того самого момента, как она впервые его увидела.

– Точно в не меньшей?

– Поверь мне, дорогая.

Его голос последовательно уничтожал ее оборонительные укрепления. Была в нем какая-то темная притягательная сила, сводившая ее с ума, заставлявшая одновременно желать и бояться его.

– Поверь мне. Будь я отчаявшимся холостяком и ползай на четвереньках от жажды, будь я сжигаем похотью так, что готов был бы умереть ради женщины в собственной постели или даже прямо на этом полу, будь ты единственной и последней женщиной на земле, – и тогда я не коснулся бы тебя даже пальцем!

Он энергично выбросил в ее сторону руку, и Рэйчел отпрянула к полированным деревянным перилам – у нее в глазах стоял ужас.

Но Габриэль знал, что делал: он замер на мгновение и быстро отдернул руку. Этот жест лучше всяких слов демонстрировал его полный отказ от нее.

– Тогда зачем, – ее душили слезы, – зачем ты обнимал меня всего минуту назад?

Это был крик раненого зверя – потом ей будет стыдно за него даже перед самой собой.

Его лицо мгновенно превратилось в непроницаемую маску, скрыв гнев и отвращение, которые пылали на нем только что.

– Тебе было плохо, и я пришел тебе на помощь, вот и все. Было бы бессмысленной жестокостью оставить тебя рыдать в одиночестве. Но не беспокойся – это не повторится. Смирись, милая, с тем, что я никогда больше не позволю себе ничего подобного с тобой. Ты слишком дорого мне обошлась!

– А с чего ты взял, что мне когда-нибудь это понадобится? – бросила она, задыхаясь от ярости.

На мгновение Габриэль дернулся, как от удара, но уже в следующую секунду вполне овладел собой, вновь обретя свой прохладно-иронический тон.

– Тебе не понравится мой ответ, так что не провоцируй меня, а то я отвечу. А сейчас, если не возражаешь, я бы хотел принять душ. Если я и раньше чувствовал себя в грязи, то теперь тем более.

Рэйчел вжалась в перила. В этом, впрочем, не было необходимости – он прошел мимо нее, жесткий и несгибаемый, глядя прямо перед собой.

Какая же она безнадежная дура! Ждала, думала, вернулся прежний Габриэль! Нет никакого прежнего Габриэля! Нет и не было. Были лишь ее детские иллюзии.

Вот он, истинный Габриэль, единственный существующий. Черный и грязный, такой, каким он был тогда, на следующий день после ее девятнадцатилетия. И ничто в нем не изменилось.

Глава третья

Рэйчел стояла у входа в мансарду и пыталась преодолеть страх, который неожиданно навалился на нее.

– Это смешно, в конце концов, – проговорила она вслух. – Нельзя так распускаться! Прошлое кончилось; его больше нет.

Однако оно не кончилось, оно притаилось на время, чтобы вынырнуть из памяти, как из ящика Пандоры, как раз в тот момент, когда в дом вошел Габриэль. И вместе с этим прошлым на поверхность поднялись вся боль, грязь, вся ненависть, которые в мгновение ока смели тот хрупкий мир, который так тщательно возводила в своей душе Рэйчел.

Внизу открылась и закрылась дверь, и раздались тяжелые мужские шаги вверх по лестнице. Рэйчел очнулась – еще не хватает, чтобы он застал ее здесь!

Обед закончился пару часов назад. Невыносимо тягостная церемония, каждая секунда которой была испытанием на прочность.

Габриэль сидел напротив нее, блистая безупречным костюмом, свежей рубашкой и галстуком. Одно из непререкаемых правил Грега Тирнана гласило: «В этом доме принято одеваться к обеду».

– «Я не потерплю расхлябанности, которая, похоже, заразила сегодня всех», – сухо процитировал Габриэль, встретив Рэйчел перед обедом. – Видишь, даже после смерти он продолжает распоряжаться нашей жизнью.

– Твой отец всегда любил соблюдать правила.

– И элегантных, красивых женщин, – парировал Габриэль, скользнув взглядом по ее лиловому бархатному платью.

Взгляд спокоен и холоден, в глазах нет и следа того беспокойного огня, который так испугал ее утром, тем не менее она почему-то сразу ощутила, как подчеркивает дорогая ткань линии ее тела, высокую грудь, округлые бедра. Несмотря на длинные рукава и высокий воротник платья, Рэйчел почувствовала себя голой и пожалела, что не надела что-нибудь другое.

– Отец определенно одобрил бы, как ты следуешь его инструкциям. Эти украшения – твоя собственная работа?

– Эти?

Дрожащими пальцами она коснулась серебряных с аметистом сережек – может, это отвлечет его, наконец, от ее груди? Ей казалось, что с нее содрали кожу и мягкий бархат мучительно царапал нервные окончания.

– Да, это я придумала. На последнее Рождество Грег подарил мне камни, и я разработала весь дизайн.

Еще один щедрый подарок его отца. Интересно, как он прореагирует на это после сюрприза с мансардой? Но Габриэль просто кивнул, медленно отпив вина из бокала.

– Очень впечатляют, – легко проговорил он. – У тебя талант.

Кажется, у них началось что-то вроде светской беседы. В этот момент к ним присоединилась Лидия, и атмосфера сделалась совершенно ледяной. Фразы были официально-любезны и безукоризненно вежливы; темы – исключительно нейтральные, пища – на редкость неаппетитная.

Как только стало возможно, Лидия перестала даже делать вид, что ест. Она торопливо произнесла извинения и удалилась к себе, не дожидаясь десерта. Рэйчел и Габриэль короткое время создавали видимость того, что заняты едой, затем он отодвинул свою почти нетронутую тарелку и бросил на стол льняную салфетку.

– Должно быть, я устал в самолете больше, чем думал. Мне следовало бы принести извинения миссис Рейнольдс за сегодняшнее утро.

– Уверена, она поймет.

Рэйчел была благодарна за возможность покончить наконец с едой. Со вздохом облегчения она откинулась на спинку кресла.

– Честно говоря, в эти дни никто не в восторге от ее стряпни. Кофе?

– Я бы отказался, если не возражаешь. Боюсь, кофеин может помешать крепкому ночному сну. Но я бы выпил бренди, если можно.

– Конечно. Тебе не нужно спрашивать…

Слова застыли у нее на губах. Это уже не его дом, говорил его взгляд, и она чертовски хорошо это знает.

– Наливай сам, – бодро проговорила Рэйчел. – Но прошу простить, если я не присоединюсь к тебе. День был долгий, так что я только загляну к маме и пойду наверх.

Но сначала Рэйчел поднялась к себе, сняла бархатное платье, смыла косметику и облачилась в кремовый с розами шелковый халат, затем осторожно постучала в дверь к матери.

На удивление, Лидия была склонна к разговору, и Рэйчел просидела у нее дольше, чем ожидала. Но едва она прошла темный коридор по пути в свою комнату, ее охватила паника, приморозившая пальцы к дверной ручке, – она не может идти в эту мансарду, слишком много воспоминаний связано с ней, слишком свежи они в памяти.

Шаги Габриэля подействовали как электрический разряд – он вот-вот увидит ее здесь, застывшую, словно заяц, схваченный фарами приближающейся машины. Тряхнув головой, она приказала себе очнуться, быстро проскользнула на лестницу и закрыла за собой дверь.

Она успела вовремя. Сердце еще продолжало неистово колотиться, когда послышались шаги Габриэля, направлявшегося по коридору к себе. Он прошел мимо комнаты матери, и под его ногой скрипнула половица.

«Мы ведь не хотим повторять прошлые ошибки…» – всплыло в памяти.

Если бы ее в свое время спугнула мысль о скрипящей половице, может, они не зашли бы так далеко в ту ночь. Но Грег и мать были в театре, и они с Габриэлем оставались в доме одни.

Воспоминание было так сильно, что Рэйчел замерла, глядя на мягкие кремовые и персиковые тона стен – их выбрала мать, когда заново отделывали мансарду.

Она предпочла бы бескомпромиссно мужской, зеленый с бронзой, декор, который любил Габриэль. Именно такой она впервые увидела эту комнату и такой всегда представляла ее в своих тайных мыслях.

Вообще в его святилище она попала далеко не сразу. Долгое время Габриэль демонстрировал редкую враждебность к Лидии, и, соответственно, к ее дочери.

Но постепенно, медленно все начало меняться к лучшему. Он стал разговаривать с Рэйчел, дошел до дразнящей воображение снисходительности и – по крайней мере так ей казалось – начал проявлять к ней нечто вроде привязанности.

Сама Рэйчел испытала настоящее потрясение, впервые встретив этого высокого, с виду мрачного и в то же время чертовски обаятельного мужчину. Ей, неопытной шестнадцатилетней девушке, Габриэль, недавно окончивший университет и работающий в международной ювелирной компании отца, казался невероятно умным.

Все разговоры между ними были неизбежно короткими и неловкими, потому что Рэйчел, еле дыша от благоговения, спотыкалась на каждом слове и едва могла построить связную фразу. Она до сих пор отчетливо помнит тот день, восемнадцать месяцев спустя, когда все изменилось.

Был день рождения Габриэля, и она набралась смелости и спросила, сколько же ему. Его ответ поразил ее.

– Двадцать шесть? Но ты окончил университет только два года назад. Что случилось? Ты оставался на второй год?

Едва эти слова сорвались с ее губ, ей тут же захотелось провалиться сквозь землю. Но Габриэль, похоже, был настроен благодушно и засмеялся в ответ.

– Ничего себе комплимент, – процедил он. – Нет, есть более пристойное объяснение. Я взял тайм-аут на пару лет между школой и университетом. Работал добровольцем в Африке.

Он назвал страну, раздираемую гражданской войной и полную отчаявшихся беженцев. Только вчера Рэйчел видела по телевизору ужасающий репортаж оттуда. Ей стало не по себе, когда она представила, как он там жил.

– Но там же страшно! Как ты выдержал?

– Было трудно, – лаконично ответил Габриэль. – А что касается, выдержать или нет, то там, знаешь, об этом и не думаешь. Это здесь у нас есть какие-то варианты, можно выбирать; а там у людей просто нет выбора. Они вынуждены выдерживать эти условия, потому что других нет. А я… В конце концов, на короткое время можно выдержать что угодно.

– Но что тебя заставило туда поехать?

Рэйчел даже не пыталась скрыть благоговейный ужас в голосе.

– Тяжелый случай угрызений совести, – последовал ироничный ответ. Он нетерпеливо поднялся и подошел к окну. Темза еще не была скрыта туманом. – Я был молодым, здоровым, ничем не связанным, прекрасно воспитанным. Неожиданно я понял, что лежу на конвейерной ленте – чрезвычайно комфортабельной, выстланной мехом: из школы в университет, потом на работу к отцу, чтобы со временем возглавить семейный бизнес. Ужасно захотелось остановить этот конвейер, соскочить с него, пока не успел привыкнуть. Я хотел сделать что-то стоящее.

– Ты не считаешь ювелирные работы «Дома Тирнана» стоящими?

Он стремительно развернулся.

– Создавать изысканные украшения для кучки богачей? Вряд ли жизнь на земле станет от этого лучше.

– А я была бы рада заниматься чем-нибудь в этом роде! А когда разбогатеешь, как разбогател твой отец, то можно подумать, что делать с деньгами – закупать продукты для бедных, строить больницы. Будь у меня состояние, я именно так бы потратила его. Ты мог бы сделать очень многое!

– Ах, как ты права!

Ирония, прозвучавшая в ответе, заставила ее резко поднять голову и с укором посмотреть на его хмурое лицо.

– Не нужно смеяться надо мной! Я знаю, ты считаешь меня безнадежно наивной и глупой…

– Ничуть! – решительно оборвал Габриэль. – Поверь мне, моя милая Рэйчел, я никогда не считал тебя глупой. Невинной, возможно. Ранимой – да; и, пожалуй, наивной.

– Я не ребенок! – Полные губы Рэйчел протестующе надулись. – Через неделю мне исполнится восемнадцать!

– Но ты по-прежнему достаточно молода, чтобы безоговорочно верить в свои идеалы. К сожалению, малыш, реальная жизнь не так проста; она намного сложнее. – С этими словами Габриэль пересек комнату и уселся рядом с ней на подлокотнике кресла. – Во-первых, в мире есть проблемы, рядом с которыми все заработанные деньги кажутся абсолютно ничтожными. Временами мы строим оборону, чтобы обезопасить себя, защититься от этих проблем. Но однажды в ней появляется брешь, и все начинается сначала.

Он глубоко вздохнул и пригладил руками волосы, осматривая роскошную комнату, обставленную дорогой мебелью.

– У денег есть отвратительное свойство: они заставляют нас забывать, что действительно важно в жизни. Ты незаметно для себя привыкаешь к тому, что на них можно все купить, и с тех пор тебе всегда мало. Ты хочешь еще – больше, лучше. Новую машину, новый дом…

Последовала пауза и быстрый взгляд на ее растерянное лицо.

– Новую жену, – добавила вместо него Рэйчел, – во всяком случае, новую женщину, – уточнила она, помня, что по крайней мере по закону его отец был по-прежнему женат на его матери.

Когда Габриэль молча кивнул, Рэйчел машинально прикинула сроки: если Габриэль уехал в Африку сразу после школы, то…

– Но ведь существовала и вторая причина, по которой ты решил взять тайм-аут? – осторожно спросила она, боясь наступить на больную мозоль.

Рэйчел еще тогда догадывалась, что Лидия была не единственной «новой женщиной» в жизни Грега. Ее мать впервые встретила Грега Тирнана лет двадцать назад. Но тогда их роман был краток и мимолетен и закончился, едва начавшись. Вскоре Лидия познакомилась с Джоном Амисом и вышла за него замуж.

– Потому что обнаружил, что мой отец неверен матери. Ты это имеешь в виду? – спросил Габриэль. – Да, и это тоже. Когда у тебя из-под ног начинает уходить почва, ты сомневаешься во всем, даже в мечте своей жизни. Так что я отложил учебу в университете и отправился искать себя.

В его тоне была какая-то мрачная беспечность.

– И ты справился?

– Как видишь, я вернулся. – Он невесело усмехнулся. – Поддался иллюзиям. На какое-то время даже поверил, что родители помирились. Но не прошло и полугода, как стало ясно, что это лишь вооруженное перемирие и отец готов к новым подвигам.

Он резко вскочил, тряхнул головой, словно пытаясь сбросить воспоминания, и, слегка ссутулившись, сунул руки в карманы джинсов.

– Не могу поверить, – услышала она его бормотание.

– Не можешь поверить во что? Во что? – Она хотела услышать ответ, а он смотрел мимо нее, будто раздумывая, продолжать или нет. – Габриэль!

Он быстро расправил плечи, словно отбрасывая колебания, и посмотрел на Рэйчел хмурым взглядом.

– Не могу поверить, что рассказываю все это тебе, ребенку.

Ее словно ударили с размаху о твердую каменную стену.

– Я не ребенок! – Она не смогла скрыть боль в голосе. – Я не в теплице росла, ты знаешь! Пусть я была маленькой, когда все это случилось, но я помню, как умер отец, как трудно было понять, что он никогда не вернется; помню страх за маму и всех, кого я любила…

– О Боже, прости меня!

Габриэль быстро подошел к ней и снова сел на подлокотник кресла. Он поднял ее лицо за подбородок и заглянул ей в глаза. Рэйчел слышала, как он пробормотал, заметив в них слезы:

– Я не подумал! Прости!

Она быстро смахнула слезы ладонью и попыталась придать себе независимый вид.

– Я знаю…

– Я не сомневаюсь, что ты знаешь, – успокоил он. – В конце концов, ты такая серьезная девочка.

Он осторожно убрал с ее лица блестящую прядь и заправил ее за ухо с такой нежностью, что сердце у нее болезненно заколотилось. Ей казалось, она сейчас утонет в темной глубине его глаз.

Неужели… поцелует? Она хотела этого больше всего на свете.

– Я…

Но ей не удалось узнать, что хотел сказать или сделать Габриэль, потому что в этот момент дверь распахнулась.

– Так вот ты где!

Серые глаза Лидии быстро оценили обстановку. Ее тщательно подведенные брови сошлись вместе, недвусмысленно показывая, что она, мягко говоря, недовольна.

– Я, кажется, велела тебе отправляться в свою комнату и заняться уроками! Что ты здесь крутишься?

Рэйчел понадобилось несколько секунд, чтобы оправиться от неожиданности, у Габриэля же не дрогнул ни один мускул на лице. Он неторопливо и, как показалось Рэйчел, нехотя убрал руку с ее щеки, как будто не желал нарушать их хрупкой близости.

– Я… – попыталась протестовать Рэйчел.

– Немедленно к себе!

Взгляд Рэйчел пробежал по его лицу, ища поддержки, но он лишь сочувственно улыбнулся и кивнул в сторону двери.

– Лучше делай, что говорят. Иначе тебе никогда не заработать состояния, которого ты так жаждешь.

Протестующе вздохнув, Рэйчел поднялась и побрела из комнаты. Уже у лестницы она услышала громкий голос матери, несущийся из приоткрытой двери:

– Я была бы вам весьма признательна, Габриэль, если бы вы оставили мою дочь в покое. Я не хочу, чтобы вы забивали ей голову всякими глупостями…

– Вам не о чем беспокоиться, миссис Амис, – отрезал Габриэль тем строгим, официальным тоном, которым он всегда разговаривал с Лидией. – Какие бы коварные замыслы по отношению к Рэйчел вы во мне ни подозревали, они существуют только в вашей голове. Смею вас уверить, что думаю о ней только как о юном друге. Она со мной в полной безопасности.

При этих словах слабая надежда, которая еще теплилась у нее в душе, угасла. Рэйчел вдруг почувствовала себя несчастной и больной: она не желала быть в безопасности с Габриэлем! И меньше всего хотела, чтобы он думал о ней как о юном друге.

Рэйчел вдруг очнулась, словно от внезапного толчка, и обнаружила, что сидит на краю постели, а воспоминания проносятся перед ней, как кадры кинохроники.

Вокруг было темно и тихо; в комнату проникал холод весенней ночи.

Поежившись, она вскочила и потерла руки, чтобы согреться, пытаясь стряхнуть наваждение. Первой мыслью было включить свет, но даже внезапное сияние лампы не могло осветить все потаенные углы ее памяти, где густой и липкой паутиной скопилось прошлое.

Если бы ее оставили в покое! Может быть, тогда она действительно была бы в безопасности.

Но ее нарождающаяся сексуальность, ее женская гордость были уязвлены. В словах Габриэля она услышала отнюдь не декларацию о намерениях, а вызов. Она бросилась в свою комнату, упала на кровать и безудержно зарыдала, колотя сжатыми кулаками подушку. Все ее мысли, как в фокусе, сошлись на том моменте, когда Габриэль коснулся ее лица.

– Он хотел поцеловать меня! Я знаю, он хотел! – повторяла она себе. – И поцеловал бы, если бы не пришла Лидия!

А все, что он сказал потом, – это только чтобы успокоить мать, думает он совсем не так.

Ей почти удалось убедить себя. Что при этом чувствовал или не чувствовал Габриэль, осталось за скобками – она любит его и сделает все, чтобы однажды он об этом узнал.

И вот тогда, клялась она себе, он заметит ее настоящую; признает, не сможет не признать ее взрослой, зрелой женщиной. И он – Рэйчел уверена – никогда больше не будет обращаться с ней как с ребенком и не сможет ограничиться простой дружбой.

Она верила каждому слову этой клятвы, словно присягала на Библии в зале суда. В результате с этого момента она уже никогда не была в безопасности рядом с Габриэлем.