Текст книги "Ангел в доме"

Автор книги: Кейт О'Риордан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Мне со многими приходилось работать, Роберт, и главное, что я узнала от этих людей, – они постоянно лгут. Я думала, ты другой. Думала, ты цельная личность, в отличие от тех убогих, которые меня окружают. Но теперь я уверена, что ты искалечен куда сильнее. Одеваешься лучше, моешься чаще, но только и всего. – Взмахом руки она остановила его возражения. – Ничего не говори. Питера ваши шашни с Анитой устраивают; мне-то что? Твой приятель здорово расстарался. О детях даже не забыл.

– Что? Что тебе наговорил этот кретин?

– Развлекались вы, должно быть, на славу. За мой счет. – Ее суженный взгляд метал молнии. – Ты потерял всякий стыд.

– Я? А ты? Я пришел, смирившись со всем этим. Я умирал, представляя всех тех мужчин, которые тебя трогают, смотрят на тебя с вечера до утра, – а ты мне говоришь о стыде? Кто ты, Анжела? Я знаю лишь ту, что на портрете.

– Роберт. – Плечи ее упали, взгляд потух. Попал в самое яблочко. – Ах, Роберт.

И что оно может означать, это «ах»? Что оно таит, такое короткое, никчемное, такое лишнее слово? Да и слово ли? Два звука, не более; только ирландцам удается вложить в него едва ли не все человеческие эмоции от одобрения, благодарности, удовольствия, снисхождения до жесточайших укоров. «Ах» Анжелы прозвучало с разочарованием. Отвращением. Неприятием. Сотней нормальных слов не добьешься подобного эффекта. Сказала «ах» – словно на кол посадила. Злость Роберта на самого себя растворилась в двух звуках, сменившись злостью на Анжелу. Могла бы вдуматься в его слова и усомниться. Но нет – если у него шашни с Анитой, то у него шашни с Анитой. Никаких «но» или «быть может».

– Выходит, ты считаешь нормальным дарить себя всем подряд, – с горечью сказал Роберт, поставив точку в раздумьях.

– Вовсе не «всем подряд». Моя работа – это моя жизнь, и нет ничего важнее.

Дуэль взглядов все длилась. Ни Роберт, ни Анжела не заметили взмокшего от возбуждения Питера. Успев уловить последнюю фразу, он пихнул Роберта локтем и прошипел:

– Ну же! Давай, говори! Сделай что-нибудь. Но Роберт уже шагал прочь, не видя машин, не слыша какофонии автомобильных гудков. Питер разрывался между Робертом и Анжелой. Колебался, но не слишком долго: ноги сами понесли его вслед за единственным истинным другом, а когда он оглянулся, Анжелу словно ветром сдуло.

– Роберт! Роберт, подожди. – Ему пришлось выкрикивать имя приятеля всю дорогу до входа в подземку, где Роберт наконец развернулся и ткнул ему пальцем в грудь:

– Ты! Держись от меня подальше.

– Но…

– Слышал?

– Но, Роберт! Тебе разве не показалось, что мы все говорили на разных языках?

– А кто виноват? Что ты ей сказал, черт бы тебя побрал? Какие нужные слова нашел, чтобы вызвать этот взгляд, это кошмарное «ах»?! Я идиот. Сам виноват. Лучше бы к дьяволу провалился, чем тебе поверил. Или ей. Или еще кому-нибудь. – Он с натугой вдохнул. – Так. Ладно. Больше этого не случится. Никогда.

– Я же помочь хотел, – крикнул Питер вслед удаляющейся фигуре.

– Себе помоги, заносчивая, самоуверенная, жирная скотина.

Питер впал в транс. На застывшем лице только веки моргали с бешеной скоростью. Напротив замер изумленный ребенок. Не найдя более достойного выхода из положения, Питер показал ребенку язык, и тот с плачем кинулся к матери.

А Питер с перекошенным лицом кинулся к поезду.

Глава шестнадцатая

Тетки ничего не могли поделать с Анжелой. Кудахтали, разумеется, и плясали вокруг нее изо всех своих оставшихся – немалых – сил, но ровным счетом ничего не добились. Уж три дня прошло с приезда их девочки, и все три дня она не жила, а существовала – механически жевала, молча падала в постель, равнодушно вставала, когда снова подходило время есть. Выбрав свободную минутку, Бина зашла в комнату дочери. «А тот парень, о котором мы говорили перед твоим отъездом?..» Анжела тоскливо мотнула головой. «Ничего не выйдет?..» Еще один тоскливый жест, и Бина ретировалась. Разбитое сердце говорило само за себя. Даже Брайди пришлось отступить перед пустым, но от этого не менее красноречивым взглядом, которым Анжела ответила на осторожные намеки насчет обетов и посвящения.

Если где-то ей и было покойно, так только на чердаке, с Майки. Чувствуя ее боль и тоску, Майки лучился нежностью, улыбками, то и дело открывал объятия и баюкал ее, как маленькую. Он позволил Анжеле дочиста выскоблить окно и подолгу стоял рядом, молча вглядываясь в бескрайнюю пустошь. Птицы стая за стаей брали курс на юг, наполняя свинцовое небо тревожными криками. Совсем скоро небо опустеет и компанию людям составит разве что черный ворон.

– Меньше двух недель осталось, чтобы принять решение. Как бы мне хотелось заглянуть в будущее и убедиться, что я не ошиблась.

Майки кивнул и задрал голову, следя за клином гусей над самой крышей дома.

– Все так запуталось. Может, так и задумано, чтобы у меня не осталось сомнений… – Анжела пожала плечами, невольно выискивая взглядом чуть видный на горизонте Холм Великого Разочарования. – В жизни, наверное, многое происходит не случайно. Как ты думаешь?

Майки с жаром закивал.

– Я тоже так думаю. Хочу тебе что-то сказать, только обещай не сердиться, ладно?

Кивнув раз десять, Майки остановил на ней темный взгляд и замер в ожидании.

– Даже не знаю, смогу ли это выговорить. – Она прижала ладони к лицу, но щелочку между пальцев все же оставила. – Понимаешь, я дала бы обет и стала монахиней ровно через десять дней, если бы… если бы не тот человек, Роберт. Я тебе говорила о нем. С ним ничего не выйдет, – добавила она быстро и вздохнула, – хотя теперь дело даже не в нем самом, а в моих чувствах к нему. Я не могу от них избавиться. Очень стараюсь, но не могу. Наверное, это любовь? Пусть будет любовь, но тогда я не пойму, что люди в такой любви находят. Одним словом, если это любовь, а я не могу от нее избавиться, то и в монахини мне идти нельзя. Не имею права, так ведь?

Майки закивал снова, до того усердно, словно решил расстаться с головой.

– Предположим, я дам обет. Но что меня заставило бы? То, что мне никто не нужен, кроме Роберта, а с Робертом все кончено, – значит, можно и монашкой стать. Понимаешь? С другой стороны, если я не стану монахиней, но продолжу мечтать о Роберте, то как смотреть в глаза его девочкам? Боже. Да он, наверное, и вчетвером попробовать не прочь, раз опустился до интрижки с женой собственного друга. Фу! – Ее передернуло от отвращения. – Видел бы ты этого Питера. Розовый, жирный, как свинья. – Анжела хрюкнула пару раз, вызвав приступ смеха у дядюшки. Глядя, как Майки трясется, держась за живот, она и сама улыбнулась. – Совсем не смешно, между прочим. Ты не поверишь, но этот жирный тип заявил, что я и монахиней могу стать, если хочется. Роберту, мол, все равно. Представляешь? Ему все равно – с кем. Небось и за Мэри Маргарет приударил бы, не поморщился. Да что там – он бы и от сестры Кармел не отказался. Вот это, я понимаю, была бы любовь вчетвером. – Анжела не знала, от хохота у нее текут слезы или от ужаса. – Майки, сейчас же прекрати смеяться!

Он послушно сунул кулак в рот, затряс головой, замычал, но смех остановить не смог. Анжела грозно нахмурилась. Тот же эффект. Пришлось присоединиться. Нахохотавшись до колик, она с протяжным стоном вытерла глаза:

– Над кем я смеюсь? Над собой. Полюбила доброго, порядочного человека, а он на деле оказался полным дерьмом. И что же? Я все равно не могу думать ни о ком, кроме как об этом уроде! А надо бы о призвании вспомнить.

Анжела надолго умолкла, разглядывая Майки.

– Но ты ведь веришь, что из меня выйдет хорошая монахиня, правда? – наконец спросила она.

Вопрос ему не понравился. Майки отшатнулся, как от удара. Потом медленно поднял глаза и так же медленно, очень медленно покачал головой. Взгляд его умолял о прощении, но ответ оставался тем же.

– Нет? И ты туда же? Ни одна грешная душа в меня не верит. Ни одна. Включая мою собственную.

Увернувшись от раскинутых дядюшкиных рук, она схватила поднос, дернула на себя дверцу люка и нырнула в лаз. Гнилая ступенька с хрустом проломилась, и Анжела полетела вниз, на каменные плиты прихожей. Сознание не отпускало ее еще несколько секунд, потом накатила мрачно-лиловая туча и поглотила его целиком. В глубоком, вязком мраке, далеко-далеко, зазвучал голос. Голос ангела.

* * *

Над волнующейся Темзой небо окрасилось в густо-синий цвет. В насыщенный, вечерний цвет. Ни единого облачка до самого Твикнхэмского моста. Питер опустился на скамью рядом с Марти. Питер был в отчаянии. Никто с ним не общается, никому он не нужен. Ни Аните, ни Роберту. Анита лишь жалила взглядом всякий раз, когда они сталкивались, что ее усилиями случалось не часто. Посмотреть со стороны – ей противно дышать с ним одним воздухом. Роберт бросал трубку и не отвечал на призывы Питера к автоответчику. Потерять Аниту – одно дело. Потерять Роберта – совсем, совсем иное. Питеру казалось, что он носит траур по всем родственникам разом.

– Марти я лично, – сообщил Марти.

– Питер я лично, – безнадежно отозвался Питер.

Четверть часа они молчали.

– Кажется, я потерял жену и лучшего друга, – сказал Питер, когда сосед по скамье начал собирать барахло.

– О! – Марти остановился.

– Не вместе, – поспешил объяснить Питер. – Каждого по отдельности.

– Тяжело, – кивнул Марти.

– Хочу сделать последнюю попытку. Прямо сейчас. Вроде бы и сил набрался… на одного из них. Дерьма-то сразу много не проглотишь.

– Верно. – Марти уставился на реку.

– Но к кому пойти? Марти задумался.

– А кто ближе?

Питер оглянулся на тропинку. До своего дома или до дома Роберта? Одинаково.

– Роберт ближе. – Он встал. – Спасибо, дружище, пожелайте мне удачи.

– Удачи.

Тропинку Питер преодолел едва ли не бегом, в начале улицы перешел в галоп и почти добрался до дома, когда его внимание привлекли маневры миссис Лейч. Доброе дело наверняка зачтется – Питер кинулся на помощь.

– Вон! Убирайтесь к черту! – завопила миссис Лейч, едва он взялся за спинку кресла.

– Я хочу помочь, крыса старая, – буркнул он себе под нос и тут же взвыл на всю улицу.

Развернув кресло, миссис Лейч наехала ему на ноги.

– Будешь знать, как совать свой чертов нос!

Роберт оказался среди прочих соседей, высыпавших на улицу. Заметив его, Питер перестал скакать на одной ноге.

– Она мне ногу переехала!

– Жаль, что не твою дурацкую башку. – Роберт ухмыльнулся. – Заходи.

Устроившись в гостиной с бокалом виски, Питер изучал многострадальные конечности. Пошевелил пальцами:

– Кажется, ничего не сломано.

– Ну и слава богу. До завтра, значит, дотянешь.

– От Анжелы ничего?

– Ничего.

– Мне очень жаль. Ей-богу, не понимаю, что я такого сказал. Почему она сбежала? Не понимаю.

– Неважно, – прервал его Роберт. – Теперь уже неважно.

– Решил поставить точку? – Да.

Помолчали.

– У меня билеты на регби в субботу. Пойдешь?

– Еще бы.

Питер опрокинул бокал, вздохнул и поднялся.

– Скажу, пожалуй… Похоже, у нас с Анитой ничего не выйдет.

– Жаль, Питер. От души жаль.

– Н-да… – Питер потер кулаком глаз и посмотрел в угол, на портрет Анжелы. – А что с картиной?

– Да какая разница? – с горечью сказал Роберт. – С картинами тоже покончено.

– Не стоило, наверное, рассказывать тебе про Анжелу. Узнал бы сам со временем.

– Ты поступил как друг.

– Думаешь? Что ж. – Питер запнулся. – Нет. Буду честным до конца. Боюсь, мотивы у меня были не самые благородные.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Не знаю. – Он снова тяжко вздохнул. – Кажется, теперь я вообще ничего не знаю. Ну ладно. Друзья, да?

Роберт криво улыбнулся, однако тоже встал и пожал протянутую пухлую руку.

Питер уцепился за его ладонь, как за спасательный круг. И тряс, и мял, пока не услышал:

– Друзья, друзья.

Следующие десять минут превратились для Роберта в сущий кошмар. Питер рыдал; он выл, всхлипывал, мотал головой, раскачивался всем телом и размазывал слезы по трясущимся щекам, а Роберту оставалось смотреть в пространство и мечтать оказаться в другом месте.

– Ну-ну… – буркнул он.

– Прости, прости. – Питер наконец нашел в себе силы от него оторваться.

– Ничего, справишься. – Роберт неуклюже похлопал приятеля по плечу.

– Как ты думаешь, у нее кто-то есть? Скажи, если знаешь, Роберт. Ты знаешь что-нибудь?

– Абсолютно ничего.

– Да?

– Да. Абсолютно ничего не знаю. Абсолютно.

– Одного «абсолютно» вполне достаточно.

– Хорошо. Абсолютно – один раз.

– Ладно.

Улыбнувшись дрожащими губами, Питер выудил из кармана платок, утерся. Сложил платок и сунул обратно в карман.

– Н-да. Надо взять себя в руки. Лучшее, что можно сделать. Спасибо, что выслушал, и все такое.

– Всегда к твоим услугам. – Роберт еще раз похлопал Питера по плечу и на всякий случай отпрянул.

– А я что, и вправду заносчивая, самоуверенная, жирная скотина?

– Нет, конечно.

После его ухода Роберт накрыл простыней морской пейзаж, над которым работал, и достал из угла портрет Анжелы. Наполнил еще один бокал, уселся на стул перед мольбертом. Тянул виски и смотрел, смотрел, смотрел. Не зная, что позади него, скрестив руки на груди и склонив голову набок, стоит Бонни.

– Вот, значит, как ты теперь проводишь время.

Роберт вздрогнул.

– Я занят. Оставь меня, пожалуйста.

– Занят, – фыркнула Бонни. С того последнего разговора на лодке она, как ни странно, не появлялась, а Роберт встреч с матерью не искал. – Он занят, – повторила Бонни, сняла портрет с мольберта, повернула к окну. – В точку попал, врать не стану. Можно успокоиться и любить портрет в свое удовольствие. Замечательно.

– Кто сказал, что я ее люблю?

– Ты сказал, сынок. Только что.

– Бонни…

Слова застряли у него в горле. Бонни молча подняла портрет и изо всех сил ударила им о спинку стула. Роберт бросился к матери, но она успела ударить еще раз.

– Что ты делаешь? Ты спятила!

– А ты сомневался? – Пустые глаза, скучный тон.

– Убирайся! Вон! – Роберт пихнул мать к двери. Останься она еще хоть на минуту, и он за себя не ручается. Но Бонни – откуда только силы взялись – стояла насмерть.

– Послушай меня, – выдохнула она, упираясь. – Эта девочка создана для тебя. Она просто чудо. Никакая картинка тебе ее не заменит. Я надеялась, что ты сам это поймешь, что мне не придется подталкивать… ха! Похоже, без этого не обойтись.

– Бонни. Повторяю. Уходи. В противном случае толкать придется мне. Башмаком. Вон!

– Нет!

Обхватив солидный торс матери, Роберт предпринял еще одну попытку выпихнуть ее. Бесполезно. Бонни словно приросла к полу.

– Если мне придется силой вышвырнуть тебя вон из дома, из моей проклятой жизни, значит, так тому и быть. Прошу в последний раз. Уходи.

– Я ведь тебе счастья желаю.

– Большинство матерей подписались бы под этими словами. Проблема в том, что их желание чаще всего приносит обратный результат.

– Да пошел ты со своими гладкими речами! Проблема в том, что я действительно желаю тебе счастья, даже если в данную минуту меня берут сильные сомнения – а заслуживает ли это дерьмо счастья? Девочка чудо. Она сделает тебя счастливым. А ты отшвыриваешь ее прочь, как и всех остальных!

– Остальные не были проститутками, Бонни!

– Что?

– Что слышала. – Голос упал. И руки вяло упали по бокам. Самое страшное сказано. Роберт прекратил борьбу. – Ну вот. Теперь ты знаешь.

– Д-да… – На большее Бонни не хватило.

– Именно.

– Ты говорил с ней об этом?

– Еще бы. Никакого желания бросить. Более того, она обожает свою работу. Каждый день общается с психами и утверждает, что способна с ними справиться. Знаешь, откуда я узнал? От Питера. Он выследил ее до… до ее кукольного дома. Я тоже туда съездил, она даже разговаривать не захотела. Только ахнула.

– Ахнула?

– Ладно, неважно.

Бонни, шатаясь, добралась до дивана.

– Да…

Вжизни такого не бывало, чтобы Бонни потеряла дар речи. Необычная ситуация, которой Роберт не смог воспользоваться. Он проглотил виски, посмотрел на расстроенное лицо матери и налил ей тоже, решив промолчать. Промолчать о том, что до самой смерти никому больше не поверит. О том, что всю жизнь только этим и занимался – старался никому не верить. О том, что снова и снова натыкался на ложь, скрывающую другую ложь. И о том, что только в картинах, под слоями многолетней грязи, находил правду.

– Дерьмо! – прорвался в его мысли американский акцент матери. – Дерьмо!

– Ой, ради бога, Бонни. Давай обойдемся без твоих американизмов.

С ее губ сорвался странный шипящий звук, словно выходил воздух из надувного матраца.

– В самом деле. – Она дернула плечами. – Давно пора. Самой противно.

– Что? – Роберт потрясение смотрел на нее. Куда подевался ее акцент? Великолепный Лондонский выговор, без малейшего намека на заокеанскую речь.

– Что слышал.

– Это точно. Но что это значит, Бонни? Хочешь сказать, ты не из Нью-Йорка?

– Дальше Пекхэма не бывала. Там и родилась.

– Так. Кажется, я схожу с ума. Определенно схожу с ума. Какой смысл, Бонни? Что тебя заставило врать мне всю жизнь?

– Ой, только не притворяйся, что я эту самую жизнь тебе не облегчила. Одно дело иметь придурковатую матушку из Нью-Йорка, и совсем другое – клушу из Пекхэма.

Боже. Роберта кольнуло чувство вины. Но прежде чем он успел что-то сказать, Бонни продолжила:

– Твоей вины в этом нет. – Она устало вздохнула. – Мне должно было исполниться семнадцать, и вот за день до этого я собралась и… скажем так – ушла из дому. Детали мелкие, всякие там «как» и «зачем» тебе ни к чему. Добавлю, что никто меня не останавливал, никто не гнался следом, чтобы вернуть, и меня это устраивало. Потом… Проснулась я одним прекрасным утром и решила: все, начинаю новую жизнь. Так и сделала.

– Ничего себе, – Роберт запнулся. – А имя у тебя настоящее?

– Само собой, дорогой. – Бонни хмыкнула и тут же стерла улыбку с лица. – Теперь-то точно настоящее. Да захлопни ты рот, Роберт, муха залетит. Знаешь, зачем я тебе все это рассказываю? Чтобы ты понял: Бонни – это моя маска. Я сама ее придумала. Она меня так долго защищала, что мы с ней стали одним целым, и я не представляю себя в иной роли. Не так уж она плоха, а?

– Совсем не плоха. Я бы даже сказал, очень милая. В небольших дозах. – Роберт улыбнулся, все еще в тумане.

– Разыщи Анжелу, дорогой. Поговори с ней. Попробуй! – неожиданно взмолилась Бонни, схватив его за руки.

– Отстань.

– Ты ведь любишь ее? Так борись. Отведи ее… ну, я не знаю, к психоаналитику, что ли.

– Бонни, ради всего святого!

– Тебе плевать на нее? Представь только, какой опасности она подвергается каждую минуту.

Роберт зарылся лицом в ладони. Бонни в своем репертуаре: попала в самое больное место. О нет, не просто попала – ударила. Уж сколько ночей он глаз не сомкнул, тревожась за Анжелу. А когда усталость брала свое, место дневных кошмаров занимали ночные, еще страшнее. Обнаженные тела; сцены насилия; в центре кадра – Анжела… изуродованная, с содранной кожей. Дымчатый взгляд полон муки. Мужчины толпятся вокруг, мечутся как зомби, заслоняя Анжелу. Роберт набирает скорость, пытаясь догнать хрупкую фигурку, мчится все быстрее, быстрее. Отпихивает мужские тела, разбрасывает их по сторонам, продираясь к центру… А там никого. Анжела исчезла.

– Не опускай руки, дорогой, – продолжала Бонни. – Может быть, виной всему какая-то трагедия в ее жизни. Дядюшка на чердаке… согласись, это ненормально. Ты должен ей помочь.

– Как именно? Предложить услуги сутенера?

– Не говори ерунды. Ты отлично меня понял. – Деятельная натура Бонни взяла свое; сбросив меланхолию, она вновь была готова штурмовать препятствия. – Найди ее. Скажи, что тебе плевать на ее работу. Это ведь правда. Ты с ума по ней сходишь, поэтому все примешь. Боже, абсолютно все! Ни одна женщина против такого не устоит. Добейся ее, сын, и вытяни из этого кошмара.

– Уже пытался, Бонни. – Роберт задумался на миг, мотнул головой: – Нет. Ничего не выйдет.

– Ты любишь ее?

Он кивнул. Молча. Безнадежно. Бонни стиснула его ладони.

– Так узнай, что она прячет под маской. Все мы что-то прячем, Роберт. Все до единой. Это наш щит. Никогда тебе не узнать настоящей любви, если ты не дашь себе труд заглянуть внутрь. Пробиться внутрь.

– Бонни, – он отдернул руки, – нет никакой маски, никакого щита. Она шлюха, только и всего. Ясно тебе? Финита. Наверное, я смог бы с этим жить…

– Еще как смог бы.

– …Но ей нравится, понимаешь? Нравится быть проституткой. Вот в чем проблема. Ей нравится.

– Это никому не нравится! – рявкнула Бонни. – Думаешь, мне нравилось?

* * *

Анжела не сомневалась, что умерла. Вот сейчас откроет глаза, увидит внизу пустошь и убедится. Ох, голова. Расплющена, как гнилая дыня. Что это за тоскливый вой рядом? Глянуть одним глазком? Вместо пустоши – почерневшие балки. А если глянуть двумя? Майки! Страдает. Руки заламывает, головой трясет.

Забыв про головную боль, Анжела счастливо улыбнулась. Оставил свой чердак! Ради нее! Права была Мэри Маргарет: нужно использовать все, что им дорого. И ведь верно – дядя Майки ее очень любит. Анжела стиснула дядюшку в объятиях, слегка поморщившись от стука в висках. Бог с ними, с ушибами, она ведь цела. Руки-ноги на месте, ни одна конечность не отломилась. Кажется.

– О, дядя Майки! Ты спустился. Не волнуйся, я в порядке, ничего не сломала.

Майки не разделял ее восторгов. Отметив улыбкой вернувшееся сознание Анжелы, он съежился и напрягся в страхе; тоскливый взгляд обратился наверх, где остались уют и безопасность привычного кокона.

– Хочешь вернуться? – шепнула Анжела. Он закивал.

– Ладно. – Кряхтя, она поднялась с пола, взяла дядю под руку. – Пойдем.

Они вместе поднялись по лестнице, по очереди забрались на чердак, и Майки тут же забился в свой угол, устремив на Анжелу темный взгляд – не сердится ли? Анжела качнула головой. Здесь его дом, его мир. В который раз права Мэри Маргарет: есть люди, не приспособленные для нормальной жизни. Либо родились такими, либо потеряли эту способность. Анжела, сколько себя помнила, мечтала вытащить дядюшку с чердака. А он мечтал о том, чтобы остаться здесь навсегда.

– Можно, я открою окно? – попросила она. – Совсем чуть-чуть?

Майки улыбнулся. Вечерний ветерок нырнул внутрь, пронесся по углам жилища, долгие годы не знавшего свежего воздуха. Серебристый луч лунного света вырвал из темноты лицо Майки. Откинув голову, старик залился восторженным детским смехом. И Анжела рассмеялась вслед за ним. Нет больше вопросов. Решение принято.

* * *

Совсем юная проститутка, почти ребенок, нагло выдувала пузыри жвачки ему в лицо, оглядывая с ног до головы, оценивая, прикидывая. Роберт упорно повторял одно и то же – Анжелу знаете? Небольшого роста, худенькая, черные волосы ежиком, забавная походка… Пока не добился наконец проблеска понимания в глазах девицы. Она ткнула пальцем в дверь в другом конце здания, равнодушно развернулась и ушла вверх по ступенькам, потеряв всякий интерес к бесперспективному типу. Роберт не мог представить Анжелу с таким каменным лицом, а уж смириться тем более. Но придется. Он ведь и пришел сюда для того, чтобы принять все и смириться со всем.

Дубовая дверь открылась на его стук, на пороге стояла маленькая старушка в монашеском платье. Монашка щурилась, словно отвыкла от нормального дневного света. Одна щека оттопырилась – от конфеты, наверное, – но сморщенное личико светилось доброй улыбкой. У Роберта даже на сердце потеплело.

– Я ищу Анжелу, – сказал он. – Спрашивал у ваших соседей, но меня послали сюда. Она здесь?

– Она тебе постель обещала, котик? – Старушка с явным недоумением рассматривала Роберта. – Ты вроде как и не дошел еще.

А ведь улыбалась, ведьма.

– Мне нужно с ней поговорить, больше ничего, – зло сказал Роберт.

Ведьма и бровью не повела.

Следуя ее приглашающему жесту, Роберт ступил в мрачную прихожую. Обитые темным деревом стены. Кислый запах плесени и немытых тел. Несколько жалкого вида субъектов тенями скользнули мимо, добавив к этому букету запах мочи и гниения. Лицо Анжелы неотступно стояло перед глазами Роберта. Боже, что могло привести ее в такое место, что могло толкнуть на такую жизнь? Хорошо еще, размалеванных девиц не видно. Пока.

– Вам лучше поговорить с матушкой. – Ведьма в монашеском одеянии засеменила по длинному темному коридору.

– Это вы здесь всем заправляете? – бросил Роберт ей в спину.

– Да, котик, делаем что можем.

– Понятно. – Его трясло от злости. – Держу пари, на многое глаза приходится закрывать.

– Ой, на многое, котик. Вы и представить себе не можете, – хихикнула старуха, робко стукнув в массивную дверь.

– Что еще? – раздался звериный рык.

– Тут… джентльмен пришел… Анжелу ищет. – Монашка приоткрыла дверь, подтолкнула Роберта и убежала прочь с невиданной для своего возраста скоростью.

– Закройте! – гаркнула толстая женщина с черной щетиной над верхней губой.

Роберт повиновался и замер, как провинившийся школяр перед директрисой. Да-а. Ничего себе атаманша… сущий дьявол. Рукава блузы закатаны до локтей, руки как березовые стволы, сигарета в зубах и откровенно непристойный прищур крохотных глазок.

– Кто такой?

– Роберт…

– Роберт, значит, – прервала атаманша. – А сюда явились за Анжелой. – Она затянулась как следует, выдохнула и уставилась на него сквозь пелену сизого дыма. – Так. Картинка начинает складываться. И кто ж такой – субботние лекции по истории искусства или воскресная термодинамика?

– Прошу прощения? Позовите Анжелу. Или сообщите, что к ней пришли, а я подожду на улице.

– Ее нет. Уехала домой.

– В смысле… в Ирландию?

– Нет, в Бейрут. Куда ж еще, как не в Ирландию? Что вам от нее понадобилось?

Сесть она не предложила, и Роберт с каждой секундой чувствовал себя все неуютнее.

– Мне бы хотелось сначала поговорить с Анжелой, если не возражаете. Это… это очень личное.

Атаманша вонзила в него непроницаемый взгляд. Раздавив окурок в пепельнице, вновь оглядела с головы до ног. Потом пожала плечами и потянулась за блокнотом.

– Иначе не найдете, – объяснила она, вычерчивая карандашом схему. Вырвав листок, протянула Роберту, но тут же отдернула руку. – Настроены вы решительно, как я погляжу.

– Более чем решительно, уверяю вас. – Роберт попытался вырвать листок из ее рук, но «мадам» – кажется, так эта должность у шлюх называется? – оказалась шустрее. – Будьте любезны, дайте мне адрес, и я вас больше не потревожу. – Его выворачивало от ненависти к этой стерве со слишком опытным взглядом и наглым тоном.

– Что вам надо от нее?

– Не ваше дело.

– Будущее Анжелы – мое дело! – рявкнула она.

– Ну уж нет. Ее прошлое – возможно. Но с ним покончено. – Ярость его усиливалась с каждой секундой. Да от нее еще и джином несет. Небось состояние сколотила на таких же несчастных созданиях, как Анжела. Хорошо устроилась, сука. Ну погоди, узнаешь, что я о тебе думаю. – Лучше бы помогли ей, чем позволять заниматься… этим. Ей что, плохо? – Как ему сразу не пришло в голову! – Ее обидели?

– Можно и так сказать. Однако довожу до вашего сведения, молодой человек, что я себе язык стесала, пытаясь ее отговорить. Предупреждаю, Анжела упряма как черт.

– Что с ней?

– Думаю, все будет в порядке. Гордость слегка пострадала, но это пройдет.

– При чем тут гордость? У вас что, сердца нет? Почему вы их не остановите? Почему не прекратите этот кошмар? Подумать только – изо дня в день, из ночи в ночь общаться с психопатами и бог знает с кем еще! Ради чего она на это пошла? Не ради денег, она сама мне сказала. Тогда ради чего? Чтобы вам угодить?

Атаманша сдвинула брови. Снова закурила.

– Не мне, – выдохнула она с клубами дыма. – Теткам ее чертовым, в том-то вся и проблема.

– Теткам? Понятно. – Ни черта тебе не понятно, Роберт. – Ладно. Скажите, где ее найти, и здесь она больше не появится.

– Неужели? Работа вас ждет адова, юноша.

– Ничего, справлюсь.

– Она все равно останется Анжелой и по-прежнему будет отдавать себя…

– Адрес!

– Допустим даже, что вы ее уговорите, а я очень на это надеюсь, ради ее же блага. Все равно она будет бегать сюда постоянно, предлагать свои услуги.

– Боже праведный! Вас совесть не мучает?

– Хм-м-м. – Она глянула на него со смесью любопытства и удивления. – Угрызениями не страдаю. Вот мозоли замучили.

– Счастлив это слышать. – Роберт подался вперед и добыл-таки вожделенный листок. – Вот и все. Прощайте.

– Ну и ну. – От широченной ухмылки у нее чуть сигарета изо рта не вывалилась. – Ладно, шагайте. И передайте ей от меня благодарность за работу, за…

– Ничего я ей от вас передавать не собираюсь! Роберт распахнул дверь. Прочь отсюда. Ни секунды не останется наедине с этим чудовищем.

– Может, вы и правы. В любом случае я за нее рада. Да она уж и сама наверняка поняла, что ни к чему ей быть…

– Благодарю. Прощайте. – Он переступил порог и с грохотом захлопнул дверь, прищемив последнее слово: «…монахиней».

В коридоре уже знакомая ему престарелая монашка раздавала клиентам леденцы и при виде Роберта просияла во весь беззубый рот. Он остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Медленно развернулся. В полной прострации посмотрел на дверь кабинета. Кем? Кем?! И сказал вслух:

– Монахиней?

* * *

Анжела натянула шерстяные наушники и помахала дядюшке Майки. Сегодня она взялась приводить в порядок двор – дядюшке будет приятно смотреть на мир. С тех пор как он позволил открыть окно, прошло несколько дней, и дом было не узнать. Анжела проредила безобразно разросшиеся кусты ежевики и голыми руками оторвала прилипший к стене плющ; расшатанные ступеньки укрепила с помощью молотка и такого количества гвоздей, что их хватило бы на приличный корабль; выдраила чердак до стерильного состояния и увешала стены картинками, чтобы дядюшке было на что смотреть даже ночью. В кровь исцарапанные руки и головная боль – такая ничтожная плата за счастье видеть улыбающееся лицо Майки в окне наверху. А вчера он даже помахал рукой! И Анжела помахала в ответ, глотая слезы сквозь застрявший в горле комок.

Теперь у нее в жизни хоть что-то есть. Пусть не все. Пусть не Роберт. Наверное, пишет чей-то портрет. В эту самую минуту, когда она стрижет кусты, он пишет чей-нибудь портрет. Анжела ущипнула себя за нос. Плачешь? Плачь на здоровье, только от боли. Монахиней тебе не стать; принятое решение окончательно и бесповоротно.

Но с Робертом все равно покончено. Господи, с каким ужасом он смотрел на нее тогда, у приюта. Как на сумасшедшую. Так оно, наверное, для него и есть. Кто в наши дни в здравом уме выбирает монастырь? Роберту, конечно, нужна нормальная женщина. Хотя бы такая, как Анита. Она фыркнула. Удачи, Роберт. Я тебя забуду. И голос твой, и руки, летающие над холстом, и улыбку. Все забуду. Скоро. Чем раньше, тем лучше. И навсегда.

Она снова сглотнула. Навсегда-навсегда-навсегда. «Благими намерениями известно куда дорога вымощена, – хихикнул внутренний голос. – А вот появись он сейчас на этой самой тропинке, что тогда?»