Текст книги "Ангел в доме"

Автор книги: Кейт О'Риордан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава седьмая

Неловкое молчание за их столиком компенсировалось шумом за соседним. Анжела нервничала, прихлебывая чай, – Роберт слышал, как она постукивает кончиком ботинка об пол. Она изо всех сил старалась не смотреть на спорящую пару. Между бровями легла и задержалась озабоченная морщинка.

– Она сейчас заплачет, – свистящим шепотом сказала Анжела. – Боже, только не это.

Секунда – и соседка действительно разразилась тоскливыми рыданиями. Ее спутник покрутил головой, поежился смущенно и принялся забрасывать в рот куски с тарелки. Чем громче рыдала его спутница, тем быстрее он запихивал в себя еду, словно затыкал рот ей, а не себе. Подавив смешок, Роберт перевел взгляд на Анжелу. Той было не до веселья. Большие серые глаза излучали сочувствие. Парочка уже привлекла к себе внимание всего зала; посетители следили за развитием событий. Зрелище, конечно, не из самых приятных, и все же у Роберта губы разъезжались при каждом взгляде на едока. Пришлось даже отвернуться и разыграть приступ кашля. Анжела смотрела не отрываясь, зрачки ее пульсировали в такт рыданиям.

– Что нам делать? – не разжимая губ, прошипела она.

– Делать? Нам? А что мы можем сделать?

– Не знаю. Но у нее истерика. Кто-то должен что-то сделать.

– Не вижу, чем мы тут сумеем помочь.

Роберт постарался изобразить сочувствие, которого, по правде говоря, не испытывал. Какого черта эти двое устроили сцену на глазах у всего кафе? Ему хотелось, чтобы женщина прекратила наконец завывать. Зачем ей понадобилось это шоу? Ее сотрапезник тоже в порядке – вместо того чтобы успокоить или просто уволочь ее из кафе, он лихорадочно ест. Жратву глотает, как автомат – монеты. Однако Анжела с ним явно не согласилась бы. Сидит как на иголках, всем телом нацелившись на соседний столик. Лицо, словно зеркало в форме сердечка, отражает горе рыдающей бабы; пальцы выстукивают дробь на подбородке, кончик языка то и дело облизывает пересохшие губы, и тогда становится виден ровный ряд мелких белых зубов. Чем-то напоминает настороженную породистую кошку… Нужно попробовать передать это выражение на бумаге. Роберт очнулся от своих мыслей, наткнувшись на острый взгляд Анжелы.

– Нет, в самом деле. Мы ничем не можем помочь. Вмешаемся – только хуже будет.

Поздно. Анжела уже стояла у соседнего столика, сжимая в руке пачку бумажных носовых платков.

Роберт закрыл глаза. Теперь скандал обеспечен, как и его участие в безобразной сцене. Земля разверзлась бы, что ли. Потолок бы рухнул. Сойдет и авария с электричеством. Он открыл глаза, схватил чайник и до краев наполнил чашку Анжелы.

Прочистил горло, оттягивая страшный момент, – и только тогда посмотрел на соседей.

Устроившись на свободном стуле рядом с рыдавшей женщиной, Анжела подсовывала ей очередной платок. Истерика иссякла. Посетители вернулись к своим чашкам, тарелкам, пирожным. Едок – явно довольный тем, что больше не надо запихивать в рот все подряд, – буркнул что-то о послеродовой депрессии и замолчал. Наклонившись к молодой женщине, Анжела что-то шептала ей на ухо. Ее хрупкое тело буквально излучало энергию. Роберт смотрел во все глаза. Треугольное личико сияет внутренним светом; тонкие пальцы летают, не прикасаясь к женщине, но все равно успокаивая. Роберту стало стыдно за свой недавний смех. Подобные сцены, где обнажаются чувства, всегда вызывали в нем либо хохот, либо мучительное желание сбежать. Анжела сотворила невообразимое – непрошено нырнула в чужую жизнь, для большинства людей акт непростительный, но достойный восхищения.

Всхлипнув еще пару раз, молодая женщина бледно улыбнулась и кивнула Анжеле. Ее спутник попросил счет.

– Смелый поступок, – сказал Роберт, когда Анжела вернулась.

– Смелый? – Она выглядела удивленной. Взяла переполненную чашку, чай выплеснулся на блюдце.

Прикидывается, решил Роберт. Не может она не понимать. Скандальная пара рука об руку двинулась к выходу, по дороге застенчиво махнув Анжеле. Она кивнула в ответ и наклонилась через стол к Роберту, как заговорщик, готовый выдать государственную тайну:

– Представляете, у них родился малыш. Очень долго не было, и вот. Она думала, что будет на седьмом небе от счастья, но не получается. Бедная. Нет, она, конечно, любит ребенка, но жизнь, говорит, стала черной. Вернее, серой. Бесцветной. И муж страдает. Ему кажется, что она его ненавидит. Грустная история, правда? Нет повести печальнее на свете, да? – Она снова взялась за чашку, и снова чай выплеснулся на блюдце.

Есть. Масса историй куда печальнее этой. У женщины родился желанный ребенок, а она оплакивает в ресторане потухшие краски жизни. Вот горе. Гормоны разыгрались – да, но это явление временное. Есть о чем рыдать? Нет. Есть на что тратить драгоценные минуты свидания с Анжелой? Нет. С другой стороны, чем оно драгоценно, это свидание? Сердце у девушки доброе, сомнений нет. И человек она достойный. Но уж слишком жалостлива. Возможно, ирландская кровь виновата; возможно, женская слабость. Главное, что мужчине из плоти и крови все это ни к чему. Разве что он твердо решил в нее влюбиться. Но ведь это не так. Портрет написать – может быть, да и то вряд ли. Именно. Перехотел, как говорится. Рисовать разучился. Какого черта он сидит в этой забегаловке, вместо того чтобы бездельничать в собственной гостиной перед телевизором? Бездельничать. Не рисовать. И не сострадать сомнительным горестям незнакомых людей. И не следить за пульсацией громадных зрачков Анжелы.

– Вы говорили об одолжении, – напомнила она.

– Об одолжении… – Роберт тянул время. Сверился с часами, опустошил чашку. – Видите ли, я, кажется, передумал. Идея не из самых…

– Так нечестно. Теперь я умру от любопытства.

– Простите. Мне не стоило и упоминать об этом.

– Ну что ж.

Она так отчаянно пыталась скрыть разочарование, что Роберт был готов разодрать себе ногтями грудь, вытащить сердце и шлепнуть на стол. Анжела увидела бы, что это за ничтожная штуковина, и ушла бы себе. И ей не пришлось бы так терзаться. Легкость и уверенность, которыми она лучилась за соседним столиком, исчезли, вновь сменившись дергаными, судорожными жестами. Роберт еще раз посмотрел на часы:

– Музей еще открыт. Хотите, буду вашим гидом?

– О-о-о, с удовольствием. – Зрачки еще больше расширились.

– А что бы вы хотели увидеть?

– Не знаю. Что покажете.

– Ну хоть подскажите.

– Нет. Покажите все, что нравится вам.

– Ладно.

Роберт улыбнулся. Начало положено, а там посмотрим. Он вытащил бумажник. Анжела, отчаянно покраснев, выуживала из карманов монеты.

– Позвольте мне, – пробормотал он. – В конце концов, это всего лишь чай.

– Как по-вашему, сколько это может стоить? – Дрожащие пальцы Анжелы выложили на салфетку столбик десятипенсовиков и три монетки по одному фунту.

Вообще-то эти три фунта – на фигурные мыльца, которые в музейном киоске продаются, но если десятипенсовиков не хватит, то и не беда, в другой раз можно купить.

Из ее жалобного лепета Роберту стало ясно: во-первых, расплачиваться она привыкла сама и иного варианта не представляет; во-вторых, столбики монет составляют всю ее наличность на данный момент; в-третьих, она понятия не имеет, сколько стоит чашка чая в лондонском кафе. Из какой галактики явилась эта девушка? Торопливо выдергивая банкноту, он не заметил, как из бумажника что-то выскользнуло и спланировало на пол. Анжела нагнулась за картонным квадратиком, скользнула по нему взглядом и протянула Роберту снимок Тэмми и Несси.

– Хорошенькие.

– Да. Милые девочки.

Дети близких приятелей. Старшая – моя крестница. Я их обожаю. Он бы произнес все это вслух, если бы не подоспевший официант. Анжела, пытаясь заплатить первой, задела свои монетные сооружения, и мелочь разлетелась во все стороны. Роберт сунул деньги официанту и бросился ей на помощь. В четыре руки они собрали, сколько сумели найти. Пунцовая от смущения, Анжела прятала глаза и безостановочно извинялась, а сердце Роберта ныло от жалости.

Выскочив за дверь, оба полной грудью набрали сырой майский воздух. Анжела первой двинулась по улице, Роберт зашагал рядом, приноравливаясь к ее особенной походке. В подземке она сыпала десятипенсовиками, не пропустив ни одного нищего. Привычно раздавала, но как-то потерянно. Расстроилась, наверное, что монеты пришлось совать в карманы россыпью, а не аккуратно стянутым столбиком. Инопланетянка, вновь подумал Роберт. Или рисуется? Нет, вряд ли. Во-первых, ни его, ни чья-либо еще реакция ее нисколько не интересует, а во-вторых, она ведь вела себя так же и в тот раз, когда не догадывалась о его присутствии. Остается одно – поверить, что столкнулся с редким случаем истинного милосердия.

Пропустив ее в зал Средневековья, Роберт не выдержал:

– Простите за любопытство, Анжела. Вы всегда так делаете? Подаете всем нищим подряд?

Она сосредоточенно поджала губы.

– Наверное.

– Не понимаю. – Роберт стер с века несуществующую соринку. – Зачем?

– Что «зачем»? – Анжела остановилась, будто на стену налетела; оглянулась на Роберта – куда дальше?

– Зачем все это… Деньги… нищие?..

Серый взгляд метался от мозаичного пола к потолку и обратно. Анжела пожала плечами.

– Как это? – Еще один недоуменный жест плечами. – А вы разве не?..

– Боюсь, что нет. Под Рождество – и только. Роберт напряг все чувства в попытке уловить холодок презрения или фальшивого благочестия. Ни намека. С тем же успехом они могли обсуждать, скажем, кто каким фруктам отдает предпочтение. Роберт подождал немного в полной уверенности, что комментария не миновать. Ну должна она, должна намекнуть на свое моральное превосходство. Но Анжела просто терпеливо ждала обещанной экскурсии.

– Сюда, – наконец сказал Роберт и зашагал, с удовольствием прислушиваясь к быстрому перестуку ее ботинок.

Первым делом он показал ей Плательный зал – женщине, решил, должно быть любопытно взглянуть на одежду прежних времен, и оказался прав. Анжела до того увлеклась изучением шедевров портняжного искусства начала восемнадцатого века, что он с трудом оттянул ее от витрин. Изменение тенденций моды на протяжении веков она пропустила мимо ушей, зато от вышивки на одной из королевских мантий пришла в экстаз. «Когда я была маленькой, мы с мамой расшивали свадебные платья», – объяснила Анжела. Пока они поднимались на второй этаж, где выставлено Большое Уэрское ложе, Роберт попытался поднять тему ее тетушек и дяди Майки с чердака.

– Господи, – ахнула Анжела, – какая громадная! – Затаив дыхание, она выслушала рассказ Роберта о том, как кровать сделали по заказу для постоялого двора в Уэре, что в графстве Харфордшир, чтобы привлечь клиентов, направлявшихся в Лондон или из него.

– Эта гигантская кровать упомянута в «Двенадцатой ночи» Шекспира, – добавил он. – Так вы говорите, дядя Майки…

– Никогда не видела такой резьбы, – ответила она. – Сколько труда, сколько часов напряженной работы. А я-то думала, что труднее вышивки свадебных платьев ничего не бывает.

По пути к залу XII века он все же решил предпринять еще одну попытку. На лестнице, ведущей к залу Стекла, в его голосе уже звенели нотки отчаяния. Анжела упорно увиливала – необъяснимая скрытность для человека, который первому встречному выложил семейную тайну. Роберт чувствовал, что надоел ей, и с каждой минутой все больше злился. Привычно тыча пальцем – обратите внимание на то, взгляните на это, – бубнил заученные слова все глуше и монотоннее.

Зал стекла они оглядели наспех, и он решил, что «Счастье Иденхолла» показывать не станет.

– А вам самому здесь что-нибудь нравится? – неожиданно спросила она.

Анжела смотрела во все глаза, крутила головой во все стороны, стараясь впитать в себя и запомнить как можно больше. И тут Роберт понял. Музейные редкости ее до того поглотили, что она даже не слышала его вопросов о семье. И уж конечно не заметила, как он дурил ее всю так называемую «экскурсию», ведя обычным туристским маршрутом, демонстрируя лишь те экспонаты, что значились в стандартных буклетах. Не дойдя до выхода из Зала стекла, он взял Анжелу под локоть и подвел к витрине с изящной, тонкой работы чашей.

– Вот. «Счастье Иденхолла».

– Что-то особенное?

– Очень. Видите ли, стеклянные предметы редко доходят в первозданном виде – очень хрупкий материал. А эта чаша в семействе куберлендских Масгрейвов передавалась из поколения в поколение. Легенда гласит, что лесные феи собрались на праздник неподалеку от Иденхолла, а когда захотели напиться воды из колодца и достали эту чашу, кто-то их спугнул. Феи убежали, но одна из них успела крикнуть: «Разобьется чаша наша – с ней уйдет и счастье ваше!» С тех пор чаша и зовется «Счастьем Иденхолла». Легенда легендой, но для нас эта вещь ценна как образец искусства сирийских стеклодувов и резчиков по стеклу тринадцатого века. В Англию, должно быть, попала вместе с остальной добычей какого-нибудь крестоносца, и ей посчастливилось уцелеть.

Анжела согласно кивнула.

– А мне посчастливилось увидеть эту красоту. Тысячу раз спасибо вам. – Глаза ее влажно сияли, улыбка искренней благодарности осветила лицо, обнаружив едва заметную ямочку на левой щеке.

Подчиняясь внезапному порыву, Роберт ухватил Анжелу за плечи и подтолкнул к выходу:

– Если повезет, успею кое-что показать. – Чтобы ускорить движение вниз по лестнице и по длинному коридору, ведущему к крылу Генри Коула,[4]4
  Henry Cole Wing – бизнесмен и друг принца Альберта, организатор выставки искусств в 1851 г., на основе которой возник музей Виктории и Альберта.


[Закрыть] он еще на площадке поймал ладонь Анжелы, а в лифте с удивлением обнаружил, что приклеился к ее руке. Опустив голову, Анжела тоже сверлила взглядом их сцепленные пальцы. Роберт отдернул руку. Подъем на верхний этаж казался бесконечным, оба откровенно тяготились этой вынужденной, до нелепости интимной близостью. Едва двери разъехались, Роберт выскочил из кабины и подвел Анжелу к портрету.

– Честно говоря, сам толком не знаю, почему захотел показать вам именно это, – извиняющимся тоном объяснил он. И впрямь – почему? В музее полно экспонатов, более интересных со всех точек зрения. Более важных. Более древних. Если уж на то пошло, то лучше было показать ей Констебля или Рафаэля, а не эту, ничем не примечательную картину.

– О… – Анжела оцепенела перед портретом неизвестной дамы.

Роберт понял, что не ошибся. Более того, он понял почему. И как это раньше не замечал? В глаза бросается.

Треугольное женское лицо. Матово-белая кожа, мечтательный дымчатый взор, легкий изгиб тонкой шей и густые ресницы под стрелами бровей. Сколько раз, сколько раз на этом самом месте он любовался красотой модели и восхищался совершенством кисти? И еще завидовал мастерству художника, которому удалось проникнуть в сущность женщины, чье безупречное тело жило в этом мире, а блуждающая на губах улыбка предназначалась другому, таинственному.

Взгляд Роберта метался от Анжелы к незнакомке. Незнакомке? Может, он все-таки был с ней знаком?

– Это же… – Анжела запнулась.

– Совершенство? – подсказал Роберт. Анжела кивнула:

– Да. Вы только посмотрите, какие ресницы. Как ему удалось их нарисовать?

– Не знаю. Тем более в этой технике. Мелкие детали для пастели – сущая головная боль.

– Так вот что это такое. Пастель.

Роберт молил бога, чтобы интерес Анжелы к искусству не иссяк еще минимум лет сто. Возможно, ему тогда хватило бы времени налюбоваться ее лицом.

– Наверное, она похожа на вашу жену? – Анжела вновь повернулась к картине.

– Жену? Я не женат.

– Значит, разведены?

– Да нет, я и не был женат.

– Понятно.

– Что? Что вам понятно?

– Так, ничего. – Она вздохнула и улыбнулась ему. – Еще раз спасибо.

У Роберта поплыло перед глазами. Он был сражен, ошарашен, сбит с ног этой улыбкой. Мглистая пелена его жизни рассеялась. Прочь сомнения и колебания, да здравствует ясное будущее. Будущее, что стоит перед ним. Ангел. Настоящий, живой ангел. Что нужно сделать, чтобы ее заслужить? Первый шаг – нет, гигантский скачок – в нужном направлении уже сделан: он разрешил себе поверить, что добьется ее. Роберт впитывал в себя ее улыбку, чувствуя, что ничтожное сердце, которое он готов был вырвать ради нее из груди, вот-вот лопнет от эмоций. Рука сама собой потянулась к заманчивой ямочке.

– Анжела… Я так мечтаю вас нарисовать. Соглашайтесь.

– Нарисовать? Меня? – Она отшатнулась. Предложи он ей перепихнуться по-быстрому прямо здесь, на музейном полу, шок, пожалуй, был бы меньшим. Идиот. Без предупреждения, без подготовки – хочу нарисовать, и все тут. До чего же бестактно прозвучала для нее эта просьба. Показал картину – и прошу стать моей моделью. Полный идиот. А если у нее кто-то есть? Свой, так сказать, ангел-хранитель, который в эту самую минуту ждет ее возвращения? Правда, до сих пор она ни о чем таком не заводила речь… и что с того?

– Простите, – сказал Роберт. – Я поторопился, верно? Не знаю, что на меня нашло. Я уже давно забросил рисование. Да у вас и времени наверняка не нашлось бы, даже если вы и свободны… Я имею в виду… у вас кто-нибудь есть?

Улыбка исчезла. Солнце скрылось за грозовой тучей, и не в его силах было вернуть живительный свет, но и прикусить язык тоже было не в его силах.

– Не думаю, что вы свободны. Наверное, с кем-то связаны. Наверняка…

– Связана?..

– Обещанием. Встречаетесь. Помолвлены?

– А. Д-да. В каком-то смысле. Можно и так сказать.

Конец истории. Шагай, Роберт, по проторенной дорожке, в тумане, как и прежде. Она не для тебя. Ангел, но чужой. И никогда не будет твоим. Лучшее, что ты можешь сделать, – прямо сейчас попрощаться и уползти в свою убогую берлогу. Кредит исчерпан, премьеры не будет. Вот и славно. Считай, тебе здорово повезло. Все возможности остались при тебе, а страданий она уже не доставит. Гип-гип-ура! Прощай, Анжела.

Он открыл рот, чтобы произнести последнюю фразу вслух.

– Анжела, позвольте мне все же нарисовать вас.

* * *

Ни в трапезной, ни в комнате отдыха Стива не было. В одном углу комнаты отдыха несколько человек сражались в лудо, остальные прилипли к телевизору. Анжелу всякий раз удивляла детская вера ее подопечных в реальность происходящего на экране. Они цапались и вместе страдали над перипетиями мыльных опер, защищая каждый своего любимого героя так, будто тот был по меньшей мере кузеном. Да что там сериалы – их и от рекламных роликов за уши не оттянешь. Вот и сейчас на ее вопрос о Стиве ни один не отреагировал; ни один и не подумал оторвать взгляд от рекламного красавчика, предлагающего «умопомрачительный диван абсолютно бесплатно, в рассрочку на четыре года», и длинноногой блондинки, приплясывающей на заднем плане.

– Кто-нибудь видел Стива? – спросила Анжела. Гигант-шотландец, неожиданно трезвый, выделывал кренделя ногами. Восторг и изумление:

– Ну твою мать. Задарма всучают. У них, видать, денег хоть жопой ешь.

– Я спрашиваю, видел кто-нибудь Стива? – повторила Анжела.

– Токо куда ж его сунешь. – Шотландец не отрывал глаз от экрана.

Анжела вздохнула и вышла из комнаты. В душе ее зрела догадка о том, где искать Стива, но признаваться в том не хотелось даже самой себе.

В глубине коридора Мэри Маргарет схлестнулась с экс-доктором Джорджем.

– Давай чайник. Немедленно – отдай – мне – эту – штуку. – Она попыталась выдернуть чайник у Джорджа, вцепившегося в любимую вещь мертвой хваткой. Тот был на грани истерики.

– Нечестивая женщина! – прогудел Джордж, но руки разжал.

Никто в приюте не мог устоять против матери-настоятельницы. Миг спустя за ней захлопнулась дверь кабинета, и Анжела, набравшись храбрости, осторожно стукнула по деревянной панели.

– Что? – громыхнуло изнутри.

С премерзким ощущением мелкой рыбешки, оказавшейся вблизи акулы, Анжела ступила через порог. Подождала, пока Мэри Маргарет что-то доцарапает на листке и поднимет глаза. Не дотрагиваясь до сигареты, торчащей из угла рта, та затянулась и глянула на Анжелу сквозь клубы белесого дыма:

– Ну?

– Вчера вечером я снова была в Музее Виктории и Альберта…

– Я погляжу, ты все никак по музеям не находишься. Ладно. Дальше-то что?

– Ну… Дело в том…

– Выкладывай свою хренотень и проваливай. Анжела как следует рассмотрела свои ботинки.

Набрала полную грудь воздуха. Скрестила пальцы за спиной. С красными пятнами на щеках поделать ничего не смогла. Открыла рот и как в бездну прыгнула:

– Я подумала, нельзя ли мне ненадолго отлучаться по воскресеньям.

Ее полет в бездну остановила вскинутая рука Мэри Маргарет. Молчание, что последовало за этим жестом, можно было увидеть. И потрогать.

– По воскресеньям, значит? Хм-м. И как только это мне самой в голову не пришло? Мудро, мудро. В монахини собралась, да? Но воскресенья тебе отдай? Что ж, ладно. Получи. А на что, позвольте полюбопытствовать, тебе понадобились выходные дни?

– Понимаете… в музее по воскресеньям проводятся занятия по живописи. Точнее, лекции по истории живописи. Мне бы хотелось послушать. Если вы, конечно, не против. А по утрам я буду здесь и все-все сделаю.

Мэри Маргарет откинулась на спинку кресла, пару раз затянулась и выпустила струйку дыма с другой стороны рта. Анжела ждала, переминаясь с ноги на ногу и не смея встретиться с ней взглядом.

– Так-так. – Матушка глубокомысленно прикрыла один глаз. – Лекции. По истории. Искусства. Угу. Потянуло, значит, ни с того ни с сего. Стоишь ты, значит, в музее – и вдруг – бац! – как обухом по голове, верно? Объявление насчет лекций где висело, на доске у входа? И что ж там, милочка, значилось? «Если по воскресеньям вы подыхаете от безделья – приходите к нам, мы вас займем историей искусства»? Что-то вроде этого, сестра? Угу. Ясно.

– Я всю жизнь об этом мечтала. С детства, – жалко сказала Анжела.

– Интересно, до или после того, как размечталась стать монахиней? Полагаю, после. В таком случае тебе, может быть, следует отказаться от первой мечты и заделаться Леонардо да Винчи? Анжела – да – Винчи. Неплохо.

– Я не собираюсь рисовать, – сцепив зубы, сказала Анжела. – Я хочу что-нибудь узнать о живописи. Только и всего.

– То же самое ты могла бы сказать и о монашестве. Считай, я этого не говорила. – Мэри Маргарет ткнула окурок в пепельницу и снова нырнула в груду бумаг на столе.

– И все-таки… Можно? – Будь проклят этот плаксивый тон имени тетушки Брайди.

– Можно – не можно. Убирайся. Не смею разрушать детские мечты. – Она выразительно мотнула головой в сторону двери. – Ах да! Минутку, сестра. Не по душе мне этот юнец Стив. Утром заметила, как он шнырял у дверей женского приюта. С ним что-то не то. Где он сейчас?

– В комнате отдыха, телевизор смотрит. Тихий.

– Да? Глаз с него не спускать. Убирайся.

Анжела и убралась, чувствуя, как на глазах закипают злые слезы. Сестра Кармел прошмыгнула было мимо, но, взглянув на лицо Анжелы, остановилась.

– Милая?

– Она меня ненавидит. Ненавидит. – Первая слезинка соскочила с ресниц.

– Нет-нет, милая. Этого не может быть. – Кармел откровенно расстроилась.

– Почему она тогда на меня нападает? Мимо не может пройти, чтобы какую-нибудь гадость не сказать. Я же все делаю, правда? Работаю с утра и до ночи. А что в ответ? Ругань, ругань, ругань.

– Такая уж она есть, милая. Выросла матушка в деревне. Это потом ее семья переехала поближе к Лондону. То-то и оно. А за что она тебя сегодня?

– Я хочу слушать лекции по истории живописи. Искусство, мне нравится.

– Конечно.

– А она издевается. Что тут плохого, если я хочу побольше узнать о живописи?

– Конечно, ничего.

– Вот именно. – Анжела смахнула очередную слезу. – Я тоже так думаю. Разве это грех?

– Упаси Боже!

– Абсолютно невинное желание, правда?

– Конечно, милая.

– Учиться не вредно. Нет! Нужно учиться, иначе не сможем помогать людям.

Философствования Анжелы зацепили сестру Кармел. Она задумалась, прижав к губам сухонький палец. Вторая рука утонула в кармане платья, вынырнула с пакетом леденцов и потянулась к Анжеле. Рябь озабоченных морщин взволновала лоб. Кармел что-то всерьез взвешивала, дискутируя – судя по кивкам и качанию головой – сама с собой. Наконец решилась:

– А я ведь, милая, даже среднюю школу не закончила. Ой, сколько работы было на ферме – страшно вспомнить. Ну я и сказала маме, что дальше учиться не пойду, лучше дома останусь. Помогать. Мама, упокой Господь ее душу, очень обрадовалась. Потом она преставилась, а я на другой день собрала сумочку – синенькую, помнится, такую – и пошла себе за две мили в монастырь. Оттуда уж меня сюда прислали. И вот что я думаю, сестра. Правильно ты говоришь. Наверное, нужно было школу-то закончить. Да что теперь говорить. Мне-то поздно, а тебе в самый раз.

Кармел потрепала Анжелу по руке – держись, милая, – и ушла по своим делам, энергично перекатывая леденец во рту, что означало крайнюю степень задумчивости. Анжеле осталось лишь терзаться чувством вины. Сестра Кармел – существо добрейшее и бесхитростнейшее. Каждое утро она просыпается с единственной целью – помочь обездоленным. День-деньской трудится, не думая ни об образовании, ни о своих мотивах – ясных, как слеза ребенка. Если на свете существует альтруизм в чистом виде, то сестра Кармел – его воплощение.

Но Анжелу, как ни крути, она втоптала в грязь вместе с ее хитроумным планом. История искусства, ха! Да она в художественной галерее ни разу в жизни не была. И не собиралась, если уж на то пошло. Тетки как полоумные на все лады крыли в мозгу ее двуличие. Брайди, само собой, громче всех: «Ах так! Держать не будем. Собралась к своему красавчику? С его двумя детьми от неизвестной матери, на которой он даже не захотел жениться? Очень удобно. Заглядывает небось, когда на ум взбредет, – и никаких хлопот. Хочет тебя нарисовать? На-ри-со-вать? Ее, поди, он тоже рисовал. Еще двух детишек нарисует – и был таков. Портрет в чем мать родила, да? Ах, речь не заходила! Еще зайдет, будь спокойна. Ликуй, пока можешь. Взгляд его вспоминай. Карий. Которым он тебя пожирает. Давай, давай, радуйся жизни.

Живопись тебя интересует? Что ж ты ему всю правду о себе не выдала?»

Правду о себе. А что я такое? Анжела вышла на свежий воздух, оставив брюзжание Брайди пылиться в приютском коридоре. Тетка, как всегда, преувеличивает. С толку сбивает. Ну было, было. Легкий флирт был – что с того? И в нем что-то такое… Боже, как же с ним интересно. Вспомнишь легенду о феях и стеклянной чаше – сердце поет. А как он умеет слушать. Голова набок, морщинки от уголков глаз разбегутся… Весь обратный путь в метро он расспрашивал о тетушках и дяде Майки – да так тепло, так участливо. Ни разу не дал понять, что вся ее семья и она вместе с ними – кучка идиотов. Хочет нарисовать ее портрет. И что в этом дурного? Ровным счетом ничего. Разве что для тех, у кого одно дурное на уме. И вообще… По воскресеньям здесь так скучно. Нехорошо, конечно, что желудок у нее переворачивается при одной мысли о нем. И сердце подпрыгивает. С другой стороны, приятно. Почему бы не считать Роберта и его просьбу о портрете испытанием? Последним испытанием? Выдержит – станет монахиней. Все очень просто.

Анжела поглубже засунула руки в карманы и, присвистывая, двинулась по тротуару. Решение принято. На сердце у нее было легко и спокойно.

Недолго. До тех пор, пока не увидела топчущегося у дверей женского приюта Стива. Поймав ее взгляд, он лихорадочно заколотил костяшками пальцев по вискам.

– Что ты здесь делаешь, Стив?

– Ничего, – буркнул он, пряча глаза.

Дверь женского приюта распахнулась, выпустив стайку девиц. Вскинув голову, Стив прочесывал взглядом лица, пока вдруг с диким ревом не нырнул в скопление женских тел за огненной копной волос и глазами, разрисованными под Клеопатру. Едва удерживаясь на немыслимых каблуках, девушка взмахнула сумкой. Анжела не успела и слова сказать, как на бритую голову Стива посыпались удары. Парень рычал, явно желая лишь одного – вырвать рыжеволосую из толпы.

У ближайшего светофора притормозила полицейская машина. Анжела напружинилась, прыгнула вперед и оторвала Стива от рыжеволосой красотки.

– Урод! – У девицы на шее вздулись вены, но лицо под слоем пудры даже не порозовело.

– Остановись, Стив! – крикнула Анжела. Но что она могла поделать? Разве что повиснуть на нем и пытаться хотя бы оттянуть драку. Полицейская машина отъехала от перекрестка и двинулась к приюту.

– Пусти! – Стив передернул плечами. Анжела чувствовала, что запал у него прошел, но пальцы не разжала. Рыжая как-то странно действовала на Стива. Он дрожал всем телом, в глазах стояли слезы. Девица жгла Стива ненавидящим взглядом.

Одернув намек на мини-юбку, девица смачно харкнула на тротуар. Только теперь Анжела сообразила, что ноги у нее болтаются над тротуаром, а обе руки по-прежнему сжимают шею Стива.

Патруль приближался.

– Молчите! – выдохнула Анжела. – Ни слова. Ты тоже, Стив. Полиция нам ни к чему.

Всем остальным полиция, похоже, тоже на фиг сдалась. Женщины сгрудились вокруг Стива и Анжелы, загораживая их от патруля. Прикурили. Заговорили, изображая небрежную болтовню. Рыжая расхохоталась, запрокинув голову. Поперхнулась и одарила Стива странным взглядом, который Анжела расшифровать не смогла. Угроза в этом взгляде была – определенно. Ярость? Вне всяких сомнений. Жалость тоже ощущалась, но и что-то еще. Какая-то совершенно нежданная, необъяснимая нежность…

Опасность миновала. Полицейские проехали мимо, скользнув взглядом по компании у приюта. Все спокойно – и ладно.

Стив дергался и хрипел, требуя свободы, да и пальцы у Анжелы уже ныли от напряжения. Она ослабила хватку, ощутила под ногами асфальт и тут же уцепилась за свитер Стива.

– Николя! – натужно прохрипел Стив. – Ник! Рыжая подмигнула тяжелым от туши веком, двинулась было прочь – и вдруг передумала. Шагнула обратно.

– Стив, мне надоело повторять, чтобы ты отправлялся на хрен. Держись от меня подальше, понял, урод? Меня от тебя тошнит, понял? Отвали!

– Вы кто? – спросила Анжела.

– Не суйтесь не в свое дело. Держите его от меня подальше – и будете живы.

Стив протянул руку к девушке, и Николя дернулась, будто от ядовитого гада. Глаза ее – цвета изумруда, отметила Анжела, – скользнули мимо лица Стива и впились в нее. Зрачки грозно сузились:

– Я сказала. Учтите. Иначе плохо будет.

И Рыжая отчалила с подругами, облепившими ее панцирем. Одна из защитниц, оглянувшись, показала Стиву средний палец. Ноль эмоций. Он следил за Николя, исторгая нечто близкое к кудахтанью наседки. Анжела растерянно смотрела вслед девушкам. Она все еще цеплялась за свитер Стива, зная точно, что он выдохся, – до следующей стычки. А в том, что следующая стычка состоится, Анжела могла поклясться. Она обошла Стива, загораживая ему вид на улицу, приподнялась на цыпочки.

– Что все это значит?

Молчание и глухие удары по голове. Лицо Стива перекосилось в попытке удержать слезы.

– Стив? – Анжела пустила в ход самый грозный тон из арсенала Мэри Маргарет. – Что это за Николя? Отвечай!

– Моя сестра, – глухо прозвучало в ответ.