Текст книги "Далекие часы"

Автор книги: Кейт Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Воспоминание проясняется

Записывая все это, я слегка разочаровываюсь в себе. Но задним умом все крепки, и теперь, когда я знаю, что мне было что искать, легко недоумевать, отчего я не отправилась на поиски. Но я не полная идиотка. Мы с мамой встретились за чаем несколько дней спустя, и хотя я снова не решилась сообщить о своих изменившихся обстоятельствах, я все же поинтересовалась содержимым письма. Она отмахнулась: мол, так, ерунда, немногим больше, чем простой привет, а ее реакция дома была вызвана лишь удивлением. Тогда я не догадывалась, что моя мама – умелая лгунья, иначе у меня был бы повод усомниться в ее словах, продолжить расспросы или обратить особое внимание на язык ее тела. Ведь обычно этого не делаешь. Людям инстинктивно веришь, особенно тем, кого хорошо знаешь. Родным я доверяю слепо. Или доверяла.

И потому я на время забыла о замке Майлдерхерст и маминой эвакуации и даже о том странном факте, что она никогда раньше о них не упоминала. Это было довольно легко объяснить, как и большинство вещей, если хорошенько постараться. Мы с мамой неплохо ладили, но никогда не были особо близки и уж точно не вели долгие задушевные беседы о прошлом. Как, впрочем, и о настоящем. Судя по всему, ее эвакуация была приятным, но незапоминающимся опытом, и у нее не было причин делиться им со мной. Одному богу известно, как много я утаивала от нее.

Сложнее объяснить то странное сильное чувство, которое охватило меня, когда я наблюдала за ее реакцией на письмо, – необъяснимую уверенность, что существует некое важное воспоминание, которое я никак не могу ухватить. Нечто, что я видела или слышала, но забыла, трепетало в темных уголках памяти, отказываясь замереть и позволить себя разглядеть. Нечто трепетало, и я гадала, изо всех сил стараясь припомнить, не пришло ли много лет назад другое письмо, которое тоже заставило маму плакать. Однако ничего не получалось: обрывки детских впечатлений не желали принимать четкие очертания, и я решила, что, наверное, меня подводит слишком живое воображение, которое, по словам родителей, неминуемо доведет меня до беды, если я не буду осторожна.

В то время у меня были более важные заботы. А именно: где я буду жить, когда оплаченная аренда квартиры истечет. Деньги были внесены за полгода вперед – прощальный подарок Джейми, своего рода извинение, компенсация за недостойное поведение, – но к июню заканчивались. Я прочесывала газеты и витрины агентов по недвижимости в поисках квартир-студий, однако с моей скромной зарплатой найти жилье не слишком далеко от работы оказалось непросто.

Я работаю редактором в «Биллинг энд Браун бук паблишерс». Это небольшое семейное издательство здесь, в Ноттинг-Хилле; основано в конце сороковых Гербертом Биллингом и Майклом Брауном, первоначально – с целью публикации собственных пьес и стихотворений. Когда-то, полагаю, оно было вполне уважаемым, но с течением десятилетий, по мере того как более крупные издательства занимали большую долю рынка, а интерес читателей к авторской литературе падал, нам пришлось ограничиться литературой, которую мы в добродушном настроении называем жанровой, а в менее добродушном – пустой. Мистер Герберт Биллинг – мой начальник, а также наставник, защитник и лучший друг. У меня не так много друзей, по крайней мере, из плоти и крови. Я вовсе не страдаю от одиночества; просто я не из тех, кто притягивает друзей или любит находиться в толпе. Я умею обращаться со словами, но только в мыслях, и часто думаю, как чудесно было бы заводить отношения лишь на бумаге. Полагаю, в известном смысле я так и делаю, ведь у меня сотни друзей иного рода, живущих в переплетах, на бесчисленных великолепных печатных страницах, среди историй, которые каждый раз разворачиваются одинаково, но не утрачивают своей прелести, берут за руку и проводят сквозь врата в миры панического ужаса и восторженной радости. Восхитительных, верных, достойных спутников… некоторые из них – настоящий кладезь мудрых советов… однако, к сожалению, к ним нельзя попроситься пожить на месяц-другой.

Дело в том, что, несмотря на скромный опыт расставаний (Джейми мой первый настоящий парень, о будущем с которым я мечтала), я подозревала, что пришла пора обратиться за поддержкой к друзьям. Вот почему я вспомнила о Саре. Мы выросли по соседству, и наш дом стал ее вторым домом, когда ее младшие сестры и братья превратились в сущих дикарей и ей понадобилось убежище. Мне льстило, что такая штучка, как Сара, не стала воротить нос от довольно степенного пригородного дома моих родителей, и мы дружили всю среднюю школу, пока Сару в очередной раз не застукали с сигаретой за туалетами и не перевели из математического класса в колледж визажистов. Сейчас она внештатно работает в журналах и кино. Ее успех замечателен, но, к сожалению, означает, что в час нужды подруга находится в Голливуде, превращая актеров в зомби, а ее квартира сдана в поднаем австрийскому архитектору.

Я успела поволноваться, представляя в самых пикантных подробностях, какого рода жизнь мне придется вести без крыши над головой, прежде чем Герберт совершил поистине рыцарский поступок и предложил мне диван в своей маленькой квартирке под нашим офисом.

– После всего, что ты сделала для меня? – возмутился он, когда я уточнила, уверен ли он. – Ты вытащила меня с самого дна! Спасла меня.

Он преувеличивал. Он вовсе не опускался на дно, но я понимала, что он имеет в виду. Я провела в издательстве всего пару лет и как раз начала присматривать работу поинтереснее, когда мистер Браун скончался. Герберт воспринял смерть партнера так тяжело, что я просто не смогла его бросить. Казалось, у него никого не осталось, кроме пухленькой, похожей на поросенка собачки, и хотя он никогда об этом не говорил, но по характеру и глубине его горя стало ясно, что они с мистером Брауном были не просто деловыми партнерами. Он перестал есть, перестал мыться, а однажды утром до беспамятства упился джином, хотя был трезвенником.

Особого выбора у меня не было: я начала готовить ему еду, конфисковала джин, а когда финансовые дела пошли совсем плохо и я не смогла пробудить его интерес, прочесала всю округу и нашла новые заказы. Тогда мы и переключились на печать рекламных листовок для местных компаний. Герберт был так благодарен, что значительно переоценил мою мотивацию. Он начал отзываться обо мне как о своей протеже и заметно оживлялся, ведя беседы о будущем «Биллинг энд Браун»: как мы с ним перестроим компанию в честь мистера Брауна. Его глаза вновь загорелись, и я еще ненадолго отложила поиски работы.

И вот что я имею. Через восемь лет. К большому изумлению Сары. Такому творческому, умному человеку, как она, который всегда и везде ставит собственные условия, нелегко объяснить, что у остальных людей другие критерии довольства жизнью. Я работаю с людьми, которых обожаю, зарабатываю достаточно денег на пропитание (хотя на трехкомнатную квартиру в Ноттинг-Хилле все же не хватает) и целыми днями играю со словами и предложениями, помогая людям выразить свои мысли и реализовать мечты о публикации. Кроме того, у меня не самые плохие перспективы. Не далее как в прошлом году Герберт повысил меня до должности вице-председателя; и неважно, что, кроме нас с ним, никто не работает в компании полный день. Мы устроили небольшую церемонию и все, что полагается. Сьюзен, младший сотрудник на полставки, испекла фунтовый кекс [3]3
  Фунтовый кекс – традиционный кекс, в рецептуру которого входит по одному фунту муки, масла, яиц и сахара.


[Закрыть]и пришла в свой выходной, так что мы втроем пили безалкогольное вино из чайных чашек.

Столкнувшись с угрозой выселения, я с благодарностью приняла предложение Герберта; это правда было очень мило с его стороны, особенно в свете крохотных размеров его квартиры. К тому же ничего другого мне не оставалось. Герберт был чрезвычайно доволен.

– Великолепно! Джесс будет вне себя от радости, она обожает гостей.

Стало быть, в мае я готовилась навсегда выехать из нашей с Джейми квартиры, перевернуть последнюю, чистую страницу нашей истории и начать новую, свою собственную. У меня была работа, здоровье и куча книг; оставалось только не падать духом, быть готовой встретить серые одинокие будни, которые тянулись бесконечной вереницей.

Учитывая все обстоятельства, полагаю, я справлялась неплохо и лишь изредка позволяла себе нырнуть в омут сентиментальных грез. В таких случаях я находила тихий темный уголок… самое подходящее место, чтобы отдаться на волю фантазий… и в мельчайших подробностях воображала те банальные будущие дни, когда я пройду по нашей улице, остановлюсь у нашего дома, взгляну на подоконник, на котором выращивала пряные травы, и замечу чей-то силуэт в окне. В уголке глаза мелькнет завеса между прошлым и настоящим, и я доподлинно познаю физическую боль невозможности вернуться…

В детстве я была мечтательницей и источником постоянного разочарования для своей бедной матери. Она приходила в отчаяние, когда я забредала в грязную лужу или громыхающий автобус окатывал меня водой, и говорила что-нибудь вроде: «Смотри не заблудись у себя в голове» или «Если не видеть дальше своего носа, недалеко до беды. Будь внимательнее, Эди».

Для нее это было легко: свет не видывал более здравомыслящей и прагматичной женщины. Но не так легко для девочки, которая жила в своих собственных грезах с тех пор, как впервые задалась вопросом: «А что, если?..» Разумеется, с годами я не перестала мечтать, просто лучше научилась это скрывать. Но мать отчасти была права, ведь именно из-за навязчивых мыслей об унылом и безрадостном будущем без Джейми я оказалась настолько не готова к тому, что случилось.

В конце мая в офис позвонил самозваный медиум, который хотел опубликовать рукопись о своих потусторонних встречах на Ромни-Марш. [4]4
  Ромни-Марш – малонаселенные болотистые низины в Кенте и Восточном Суссексе.


[Закрыть]Когда к нам обращается новый перспективный клиент, мы всеми силами стараемся ему угодить, вот почему я отправилась в Кент на довольно древнем хетчбэке «Пежо», принадлежащем Герберту, чтобы прийти, увидеть и, при должном везении, победить. Я редко вожу машину и терпеть не могу запруженные автострады и потому тронулась в путь на рассвете, рассудив, что так дорога будет свободнее и я смогу выбраться из Лондона невредимой.

Я приехала к девяти; встреча прошла очень успешно – победа была одержана, контракты подписаны, – и к середине дня вернулась на шоссе. К тому времени движение заметно оживилось, чему решительно не соответствовала машина Герберта, неспособная выжать более пятидесяти миль в час без риска лишиться колес. Я перебралась в левый ряд, но все равно вызывала слишком много гневных гудков и качаний головой. Неприятно, когда тебя считают помехой, особенно если ничего не исправить, и потому в Эшфорде я свернула с автострады на проселочные дороги. У меня совершенно нет чувства направления, но в бардачке лежала карта, и я была полна решимости регулярно съезжать на обочину и сверяться с ней.

Мне понадобилось добрых полчаса, чтобы окончательно заблудиться. До сих пор не понимаю, как так получилось, подозреваю, что отчасти дело в устаревшей карте, а также в том, что я наслаждалась видами – полями, усыпанными первоцветами, и дикими цветами вдоль канав, – когда надо было следить за дорогой. В общем, я потерялась, колесила по узкой дороге, над которой смыкались огромные искривленные деревья, и наконец призналась себе, что понятия не имею, в какую сторону веду автомобиль – на север, юг, восток или запад.

Но тогда я не встревожилась. Я рассудила, что нужно просто двигаться дальше и рано или поздно я наткнусь на перекресток, ориентир или даже придорожный киоск, в котором добрая душа нарисует мне большой красный крест на карте. Возвращаться на работу было не надо; дороги не бывают бесконечными; достаточно смотреть в оба.

Вот как я обнаружила его. Он торчал из довольно обширных зарослей плюща. Один из старых белых столбиков с названиями местных деревушек, которые вырезаны на заостренных кусках дерева, указывающих в нужную сторону. «Майлдерхерст, – было написано на нем. – Три мили».

Остановив машину, я еще раз прочла надпись. У меня волосы зашевелились на затылке. Мной овладело странное шестое чувство, снова возникло туманное воспоминание, которое я пыталась поймать с февраля, когда доставили мамино пропавшее письмо. Я вылезла из машины как во сне и поспешила по указателю. Я словно наблюдала за собой со стороны, словно знала, что мне предстоит найти. И возможно, я действительно знала.

Они находились именно там, где я предполагала, в полумиле дальше по дороге. Из колючек вырастали высокие железные ворота, некогда величественные, но теперь кренящиеся под опасным углом. Створки опирались друг на друга, как будто вместе несли тяжкий груз. На небольшой каменной сторожке висела заржавленная табличка с надписью: «Замок Майлдерхерст».

Сердце быстрее и сильнее забилось в груди, когда я перешла через дорогу и приблизилась к воротам. Я схватилась за решетку обеими руками… ладони коснулись холодного, грубого, ржавого железа… и я медленно прижалась к ней лбом. Я проследила взглядом изгибы гравийной подъездной дорожки, которая поднималась по холму, вела по мосту и исчезала за пышной рощей.

Пейзаж был прекрасным, заросшим и меланхоличным, но не от него у меня перехватило дыхание. Внезапно я с абсолютной уверенностью поняла, что уже была здесь. Уже стояла у этих ворот, смотрела сквозь прутья решетки и следила, как птицы, будто клочья ночного неба, парят над ершистым лесом.

Детали с шелестом обретали плоть; я словно попала в ткань сна, словно вновь заняла то же место во времени и пространстве, что и прежде. Мои пальцы крепче сжали прутья, и я нутром узнала этот жест. Я уже делала это. Кожа моих ладоней помнила. Я помнила Солнечный день, теплый ветерок, играющий подолом моего платья… моего лучшего платья… где-то рядом маячит длинная тень матери.

Я покосилась на мать, наблюдая за ней, пока она наблюдала за замком – темным и далеким силуэтом на горизонте. Я страдала от жары и жажды, мне хотелось искупаться в покрытом рябью озере, которое я видела сквозь ворота, поплавать с утками, камышницами [5]5
  Камышница – небольшая водоплавающая птица семейства пастушковых.


[Закрыть]и стрекозами, то и дело внезапно нырявшими в заросли тростника на берегу.

«Мама, – помнится, позвала я; она не ответила, и я повторила: – Мама?» Она повернулась ко мне; лишь через долю секунды искра узнавания осветила ее черты. А до того они хранили выражение, которого я не понимала. Она была для меня незнакомкой, взрослой женщиной, в глазах которой таились секреты. Теперь я нахожу слова описать тот странный сплав чувств: сожаление, нежность, горе, ностальгия, но тогда растерялась. И растерялась еще больше, когда она сказала: «Я совершила ошибку. Мне не следовало возвращаться. Слишком поздно».

Вроде бы я ничего не ответила. Я понятия не имела, о чем речь, и, прежде чем успела спросить, она схватила меня за руку, дернула так сильно, что у меня заболело плечо, и потащила обратно через дорогу к припаркованной машине. Я уловила незнакомые сельские запахи и аромат ее духов, ставший резче, кислинку там, где он смешался с раскаленным воздухом. Мать завела машину, и мы поехали. Я следила за парой ласточек через окно, когда услышала его: такой же жуткий всхлип, как тот, что издала мама при виде письма от Юнипер Блайт.

Книги и кенары

Ворота замка были заперты и слишком высоки, чтобы перелезть, хотя я не стала бы примериваться, даже будь они пониже. Я никогда не любила спорт и физические упражнения, а с возвращением пропавшего воспоминания у меня подкосились ноги, что никак не способствовало лазанию по заборам. Я испытывала странную отрешенность и неуверенность. Через некоторое время мне пришлось вернуться в машину и обдумать свои дальнейшие действия. Вариантов оказалось немного. В расстроенных чувствах нельзя водить машину, а Лондон слишком далеко, так что я завела мотор и на черепашьей скорости вползла в деревню Майлдерхерст.

На первый взгляд она показалась такой же, как и другие деревушки, через которые я проезжала в тот день: единственная центральная улица с лужайкой и церковью в конце и школой посередине. Я припарковалась перед местным клубом и живо представила ряды усталых лондонских школьников, грязных и растерянных после бесконечной дороги. Вообразила давний образ своей мамы, до того как она стала моей мамой, тогда она еще никем не успела стать, а только беспомощно шагала в неизвестность.

Я брела по Хай-стрит, без особого успеха стараясь попридержать разогнавшиеся мысли. Итак, мама вернулась в Майлдерхерст и взяла меня с собой. Мы стояли у тех ворот, и она расстроилась. Я это помнила. Это было. Но как только нашелся один ответ, на волю вырвалась целая туча новых вопросов и запорхала в голове, будто стая серых мотыльков, летящих на свет. Почему мы приехали и почему она плакала? Что она имела в виду, говоря, что совершила ошибку и уже слишком поздно? И почему всего три месяца назад она солгала, что письмо Юнипер Блайт ничего не значит?

Вопросы все кружились и кружились, пока я не очутилась у открытой двери книжного магазина. На мой взгляд, в пору душевного смятения вполне естественно искать знакомую обстановку, и высокие шкафы и длинные ряды аккуратно составленных корешков заметно меня успокоили. Среди запаха чернил и переплетов, среди пылинок, танцующих в лучах струящегося солнечного света, в объятиях теплой, безмятежной атмосферы мне словно стало легче дышать. Я ощутила, как пульс нормализовался, а мысли сложили крылья. В магазине было сумеречно – тем лучше; я высматривала любимые заголовки и авторов, как учитель, проводящий перекличку. Бронте – в наличии все три; Диккенс – присутствует; Шелли – несколько чудесных изданий. Ни к чему выдвигать книги с полок, достаточно знать, что они здесь, легонько гладить корешки кончиками пальцев.

Я бродила меж полок, про себя делала пометки, иногда задвигала торчащие книги на место и наконец вышла на свободное пространство в конце магазина. Посередине стоял стол с особой выкладкой, озаглавленной «Наши книги». На столе теснились исторические очерки, роскошные альбомы и произведения местных авторов: «Загадочные, мокрые и грязные дела», «Контрабандисты из Хокхерста», «Все о хмеле». В центре на деревянной подставке я увидела знакомую книгу: «Подлинная история Слякотника».

Ахнув, я схватила ее.

– Она вам нравится? – вдруг раздался голос.

Продавщица словно с неба свалилась и осталась маячить поблизости, складывая тряпку для вытирания пыли.

– О да, конечно, – благоговейно отозвалась я. – А кому она не нравится?

С «Подлинной историей Слякотника» я познакомилась в десять лет, когда пропускала школу из-за болезни. Кажется, я подхватила свинку, одну из тех детских болезней, из-за которых неделями сидишь взаперти, и, видимо, я становилась все более плаксивой и невыносимой, потому что сочувственная улыбка мамы сменилась стоически поджатыми губами. Как-то раз после недолгой вылазки на Хай-стрит она вернулась с обновленным оптимизмом и сунула мне в руки потрепанную библиотечную книгу.

– Возможно, это тебя подбодрит, – осторожно сказала она. – Пожалуй, это книга для ребят постарше, но ты умная девочка и справишься, если постараешься. Она довольно длинная по сравнению с тем, к чему ты привыкла, но терпение и труд все перетрут.

Наверное, я жалобно закашляла в ответ, отчасти сознавая, что мне предстоит переступить удивительный порог и возврат невозможен; что в моих руках – вещь, за скромным видом которой скрывается великая сила. У всех настоящих читателей есть подобная книга и подобный миг, и, когда мама протянула мне зачитанный библиотечный томик, мой миг наступил. Тогда я не знала этого, но после погружения в мир Слякотника реальная жизнь навсегда утратила способность конкурировать с вымыслом. Я глубоко благодарна мисс Перри за то, что она положила на стойку этот роман и уговорила мою раздраженную мать передать его мне, то ли перепутав меня с намного более взрослым ребенком, то ли заглянув мне в душу и увидев прореху, которая нуждалась в штопке. Я всегда предпочитала верить в последнее. В конце концов, священный долг библиотекарей – сводить книги с их настоящими читателями.

Открыв пожелтевшую обложку, я попала под чары с первой же главы, где описывалось пробуждение Слякотника в глянцевом черном рву и ужасный миг, когда забилось его сердце. Мои нервы натянулись до предела, кожа раскраснелась, пальцы тряслись от нетерпения, перелистывая одну за другой страницы с истончившимися уголками, за которые хватались бесчисленные читатели, предпринимавшие это путешествие до меня. Я посетила множество прекрасных и ужасных мест, и все это – не покидая застеленного дивана в комнате для завтрака пригородного дома моей семьи. Слякотник держал меня в плену много дней: мать снова начала улыбаться, мое распухшее лицо приняло прежние очертания, и мое будущее определилось.

Еще раз взглянув на написанную от руки табличку – «Наши книги», – я повернулась к сияющей продавщице.

– Раймонд Блайт – местный уроженец?

– О да. – Она заправила тонкие волосы за уши. – Самый что ни на есть. Жил и писал в замке Майлдерхерст, там же и умер. Это грандиозное поместье в нескольких милях от деревни. – В ее голосе появилась едва заметная грустная нотка. – По крайней мере, прежде грандиозное.

Раймонд Блайт. Замок Майлдерхерст. Мое сердце забилось что есть сил.

– А не было ли у него дочери?

– Целых три.

– Одну из них звали Юнипер?

– Да, самую младшую.

Я подумала о маме – ее из шеренги эвакуированных вытащила семнадцатилетняя девушка, которая вошла в церковный клуб, словно заряжая воздух электричеством, и которая послала в 1941 году письмо, заставившее маму полвека спустя рыдать при его получении. И внезапно мне захотелось на что-нибудь опереться.

– Все три до сих пор живы, – сообщила продавщица. – Мать говорит, не иначе как в замковую воду что-то подмешано. Старушки на зависть крепкие и бодрые. Не считая вашей Юнипер, конечно.

– А что случилось с ней?

– Сошла с ума. Полагаю, это семейное. Печальная история; по слухам, она была очень красива и к тому же умна, подавала большие надежды как писательница, но во время войны ее бросил жених, и она так и не оправилась. Повредилась в рассудке; ждала его возвращения, но он не вернулся.

Я открыла рот, чтобы выяснить, куда подевался ее жених, но продавщица уже оседлала конька и вряд ли собиралась отвечать на вопросы из зала.

– Хорошо, что сестры смогли за ней присматривать… вымирающая порода, эти двое; вечно участвовали в самой разной благотворительности… иначе бы ее отправили в известное заведение. – Она оглянулась, убедилась, что мы одни, и наклонилась ближе. – Помню, когда я была девочкой, Юнипер рыскала по деревне и полям; никому не досаждала, ничего такого, просто бесцельно бродила. Пугала местных детишек; но детям во все времена нравится пугаться, согласны?

Я энергично кивнула, и продавщица подвела итог:

– В общем, она была довольно безобидна и ни разу не нарвалась на серьезные неприятности. В конце концов, каждой порядочной деревне нужен местный чудак. – На ее губах задрожала улыбка. – Компания для призраков. Обо всем этом написано здесь.

И она показала мне книгу под названием «Майлдерхерст Раймонда Блайта».

– Хорошо, я возьму ее. – Я протянула десятифунтовую банкноту. – И еще экземпляр «Слякотника».

Я уже почти покинула магазин со свертком в коричневой оберточной бумаге, когда продавщица крикнула вслед:

– Знаете, если вам правда интересно, можете сходить на экскурсию!

– По замку? – обернулась я, вглядываясь в темные углы магазина.

– Вам нужна миссис Кенар. Частная гостиница в фермерском доме дальше по Тентерден-роуд.

Фермерский дом стоял в паре миль обратно по дороге: каменный коттедж, отделанный плиткой, в окружении обильно цветущих садов, из зелени робко выглядывают подсобные помещения. Линию крыши нарушали два маленьких слуховых окна; вокруг колпака высокой кирпичной трубы носилась стая белых голубей. Окна в свинцовых переплетах были распахнуты, впуская теплый день; ромбические стекла подслеповато щурились на полуденном солнце.

Я оставила машину под высоченным ясенем, под раскинутыми ветвями которого укрывался край коттеджа, и прошла сквозь согретые солнцем заросли: пьянящий жасмин, живокость и колокольчики, выплеснувшиеся на кирпичную тропинку. Мимо самодовольно проковыляла пара белых гусей, не удостоив меня даже взглядом, и я переступила порог тускло освещенной комнаты, оставив яркое солнце за спиной. Ближние стены были украшены черно-белыми фотографиями замка и его угодий, снятых, согласно подписям, в 1910 году для журнала «Кантри лайф». У дальней стены за стойкой с золотой табличкой «Администрация» ждала невысокая пухлая женщина в синем льняном костюме.

– Так-так, надо полагать, вы моя юная гостья из Лондона? – Она моргнула сквозь круглые очки в черепаховой оправе и улыбнулась моему замешательству. – Мне позвонила Элис из книжного и предупредила о вашем возможном визите. Смотрю, вы не тратили времени даром; Кенар думал, что вы приедете только через полчаса, не раньше.

Я взглянула на желтого кенара в роскошной клетке у нее за спиной.

– Ему пора обедать, но я сказала, что вы наверняка появитесь, едва я запру дверь и повешу табличку «Закрыто».

Она засмеялась, хриплый смешок поднялся из самых глубин ее горла. На вид ей было около шестидесяти, но этот смех принадлежал намного более молодой и озорной женщине, не той, какой она казалась с первого взгляда.

– Элис говорила, вас интересует замок.

– Так и есть. Я хотела сходить на экскурсию, и она послала меня сюда. Мне нужно где-нибудь записаться?

– Ну что вы, дорогуша, никаких формальностей. Я сама провожу экскурсии. – Ее облаченная в лен грудь горделиво выпятилась и снова опала. – То есть проводила.

– Проводили?

– О да, такое приятное занятие! Разумеется, сначала мисс Блайт проводили их сами; начиная с пятидесятых годов, чтобы собрать средства на содержание замка и обойтись без Национального треста… [6]6
  Национальный трест – британская организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест.


[Закрыть]мисс Перси не потерпела бы подобного, уверяю вас… но несколько лет назад это стало слишком утомительно. У каждого есть предел возможностей, и когда мисс Перси достигла своего предела, я с радостью приняла эстафету. Когда-то я проводила по пять экскурсий в неделю, но сейчас к нам редко заглядывают. Судя по всему, люди забыли старый замок.

Она с недоумением на меня уставилась, как будто я могла объяснить причуды человеческой натуры.

– Что ж, я бы охотно его осмотрела, – заметила я с радостью, надеждой и, возможно, капелькой отчаяния.

Миссис Кенар моргнула.

– Ну конечно, моя дорогая, и я бы не менее охотно показала его вам, но, боюсь, экскурсии больше не проводятся.

Разочарование было сокрушительным, на мгновение я лишилась дара речи, после чего с трудом выдавила:

– Вот как.

– Увы, но мисс Перси заявила, что передумала. Якобы она устала открывать свой дом невежественным туристам, которые только и умеют, что мусорить. Мне жаль, что Элис вас дезинформировала.

Она беспомощно пожала плечами, и между нами повисла напряженная тишина.

Я собралась было вежливо откланяться, но внезапно мне больше всего на свете захотелось побывать в замке Майлдерхерст, тем более что это стало запретным плодом.

– Просто… я обожаю Раймонда Блайта, – услышала я собственный голос. – Вряд ли я занялась бы издательским делом, если бы не прочла в детстве «Слякотника». Может быть… Может, вы замолвите за меня словечко, заверите владелиц, что я не из тех, кто станет мусорить в их доме?

– Ну… – Она задумчиво нахмурилась. – Замок действительно очень красив, и никто не гордится своим положением больше мисс Перси… Вы говорите, издательское дело?

Нечаянно я попала в самую точку: миссис Кенар принадлежала к поколению, для которого эти слова обладали очарованием в духе Флит-стрит, [7]7
  Флит-стрит – улица в Лондоне, где до недавнего времени располагались редакции главных британских газет.


[Закрыть]несмотря на мой тесный, заваленный бумагами закуток и весьма отрезвляющие балансовые отчеты. Я уцепилась за эту возможность, как утопающий за спасательный плот.

– «Биллинг энд Браун бук паблишерс», Ноттинг-Хилл.

Я вспомнила о визитных карточках, которые Герберт подарил мне на скромной вечеринке в честь моего повышения. Мне и в голову не приходило носить их с собой, по крайней мере в деловых целях, но из них получались весьма удобные закладки, так что я обнаружила одну в «Джейн Эйр» – книге, которую я носила в сумке на случай, если придется стоять в очереди. Я протянула карточку, словно выигрышный лотерейный билет.

– Вице-председатель, – прочла миссис Кенар, разглядывая меня поверх очков. – Вот как.

В ее голосе появилась благоговейная нотка, и вряд ли у меня разыгралось воображение.

Она ковырнула уголок визитной карточки, поджала губы и решительно кивнула.

– Хорошо. Подождите минутку, пока я позвоню старушенциям. Возможно, мне удастся выбить у них разрешение на экскурсию сегодня днем.

Пока миссис Кенар тихонько ворковала в старомодную телефонную трубку, я уселась в обитое ситцем кресло и развернула бумажный сверток со своими новыми книгами. Я вынула роскошный экземпляр «Слякотника» и перевернула его. Мои слова о том, что знакомство с историей Раймонда Блайта так или иначе определило мою судьбу, были чистой правдой. Даже когда я просто держала книгу в руках, меня переполняло всеобъемлющее чувство точного понимания своего места в жизни.

Обложка нового издания ничем не отличалась от обложки той книги, которую мама взяла в библиотеке «Уэст-Барнс лайбрари» двадцать лет назад, и я улыбнулась своим мыслям, поклявшись купить бумажный пакет и отправить «Слякотника» в библиотеку, как только окажусь дома. Наконец-то я отдам долг двадцатилетней давности.

Дело в том, что когда моя свинка прошла и настала пора вернуть «Слякотника» мисс Перри, книга бесследно исчезла. Несмотря на все мамины старания и обвинения в мистификации, «Слякотник» так и не нашелся, даже на складе потерянных вещей у меня под кроватью. Когда все варианты были исчерпаны, меня отвели в библиотеку, чтобы честно признаться в содеянном. Бедная мама чуть не умерла от стыда, когда мисс Перри бросила на нее один из своих знаменитых испепеляющих взглядов, однако меня слишком грела восхитительная радость обладания, и мне было не до чувства вины. Первый и последний раз в жизни я совершила кражу, но это было неизбежно; просто мы с книгой принадлежали друг другу.

Трубка телефона миссис Кенар с пластмассовым щелчком упала на рычаг, и я подскочила в кресле. По напряженному лицу женщины стало ясно, что новости плохие. Я встала и захромала к стойке; затекшую левую ногу покалывало.

– К сожалению, одна из сестер Блайт сегодня нездорова, – сообщила миссис Кенар.

– Неужели?

– У младшей случился припадок, врач уже в пути.

Я постаралась скрыть разочарование. Совершенно неприлично переживать из-за сорвавшейся экскурсии, когда заболела пожилая дама.