Текст книги "Ждать ли добрых вестей?"

Автор книги: Кейт Аткинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Град небесный

Тоннель оказался не черным, а белым. И не то чтобы тоннель – так, коридор. Свет очень яркий. И сиденья, белые пластмассовые скамьи, выраставшие из стены. Он сидел на скамье – вроде бы ждал. В каком-то фантастическом кино была похожая сцена. Вот-вот появятся сестра или брат, позовут за собой к свету. Джексон знал, что это отказывает височная доля или мозгу не хватает кислорода – организм отключается. А может, избыток кетамина, где-то он об этом читал – в «Нэшнл географик», вероятно. И все равно удивительно, когда приключается такое. Казалось бы, клише или сон, надо ж понимать – но нет, не понимаешь. Ему было легко – он и не припомнит, чтобы при жизни переживал такую легкость. От него больше ничего не зависит – ну и плевать. Интересно, что будет дальше.

И тотчас рядом на скамье появилась сестра. Коснулась его руки, улыбнулась ему. Оба ни слова не сказали – тут ничего не скажешь, тут можно сказать все. Словами не передать его чувств, даже будь он способен разговаривать, а он к тому же не способен.

Накрыла эйфория. В жизни такого не случалось, даже в счастливейшие дни – когда был влюблен, когда родилась Марли, – любой проблеск чистой неограненной радости затуманивала тревога. Никогда он не плыл, освободившись от мирских забот. Джексон надеялся, что это продлится вечно.

Сестра придвинула к нему лицо – он думал, она поцелует его в губы, но она дохнула ему в рот. От сестры всегда пахло фиалками – она душилась одеколоном «Апрельская фиалка» и обожала фиалковые конфеты (Джексона тошнило от одного их вида), – неудивительно, что и дыхание у нее фиалковое. Он словно Духа Святого вдохнул. Но потом его потащило из тоннеля, прочь от Нив, и пришлось сопротивляться. Она встала и пошла прочь. Он выдохнул Духа Святого и захлопнул рот, чтобы Дух не пробрался назад. Потом Джексон встал и пошел за сестрой.

Что-то ускользнуло, что-то прервалось в пространственно-временном континууме. Что-то садануло в грудь. Он больше не в белом коридоре. Он в Стране боли. А потом опа! – и опять белый коридор, сестра идет впереди, оглядывается через плечо, манит. Он хотел сказать ей, мол, все нормально, он идет, но по-прежнему не мог говорить. Больше всего на свете он хотел пойти за ней. Куда бы они ни шли, ничего лучше с ним не случалось.

Вновь что-то звездануло в грудь. Джексон разъярился. Кто это делает, кто не пускает его за сестрой?

Снова белый коридор, но Нив не видно. Ей надоело ждать? А потом все – белый коридор навсегда исчез, сменился непонятной мутью, будто черно-белый телевизор барахлит. И опять ослепительная боль, словно в череп бьют молнии.

Есть особое слово для такого состояния, но Джексон далеко не сразу отыскал его в спекшемся мозгу. «Сердце разбито» – вот как это называлось. Он шел туда, где ждали чудеса, а какой-то придурок его не пустил. Потом Джексон стал отключаться, вновь заскользил в темноту, в забвение. На сей раз никакого белого коридора – лишь безбрежная ночь.

III
ЗАВТРА

Брошенные псы

Как уехала? Уехала? Куда уехала? Зачем? У нее заболела пожилая тетя, сказал он. Она ни словом не упоминала ни о какой тете, не говоря уж о тете, которая рискует заболеть.

– Тетя заболела только что, – нетерпеливо сказал мистер Траппер, будто Реджи – комар назойливый, будто это она позвонила ему в полседьмого утра, ощупью выбравшись из сонного тумана, не в состоянии понять, почему в трубке мистер Траппер, почему он говорит: «Сегодня можешь не приходить».

Сначала Реджи подумала, что это из-за катастрофы, а потом – хуже, – что с доктором Траппер или деткой что-то случилось, а потом – вообще кошмар, – что доктор Траппер и детка как-то пострадали в этой самой катастрофе. Но нет, он позвонил в такой небожеский час, чтобы поведать о больной тете.

– Какая тетя? – растерялась Реджи. – Она не говорила про тетю.

– Ну, вряд ли Джо прямо все тебе и рассказывает, – ответил мистер Траппер.

– Так с ними все хорошо? С доктором Траппер и с деткой? Они здоровы?

– Ну конечно, – сказал мистер Траппер. – С чего им болеть?

– Когда она уехала?

– Ночью села в машину и уехала на юг.

– На юг?

– В Йоркшир.

– Куда именно?

– Она в Хозе, если тебе так нужно знать.

– Куда входит?

– В Хо-зе. Давай прекратим уже этот допрос? Ты, Реджи, лучше малко отдохни. Джо вернется через несколько дней. Она тебе тогда позвонит.

Почему доктор Траппер не позвонила – вот вопрос. У доктора Траппер мобильник всегда с собой – она его называет «моя связь с миром». И пользуется только им, говорит, что домашний телефон – «Нилова игрушка». Может, конечно, доктор Траппер за рулем, так торопится к своей загадочной тете, что ей не до Реджи. Но доктор Траппер такой человек – она непременно позвонит. Такое ощущение, будто Реджи сказали «можете идти» – будто она прислуга. Когда доктор Траппер уехала? Мистер Траппер сказал, ночью.

Уезжала, значит, в кромешной темноте. Реджи представила, как доктор Траппер пробирается сквозь ночь, сквозь дождь, детка спит сзади в детском сиденье, а может, не спит, шумит, отвлекает доктора Траппер, та нащупывает в детской сумке овсяное печенье, чтоб детка не плакал, а в плеере «Лучшие песни» из «Твинисов»[84]84
  «Твинисы» (Tweenies, 1999–2003) – сериал телеканала Би-би-си для дошкольников о четырех разноцветных псевдодетях в детском саду, двух их воспитателях и двух собаках; кроме того, выпускались фильмы о Твинисах и несколько альбомов с песнями из сериала.


[Закрыть] (детка их очень любит), и все это вместе чревато автокатастрофой. Как странно: доктор Траппер едет в Йоркшир, а тем временем поезд мчится из Йоркшира, сходит с рельсов, врывается в жизнь Реджи.

У Реджи была тетка в Австралии – мамулина сестра Линда. «Мы с ней никогда не дружили, с Линдой», – говорила мамуля. Когда мамуля умерла, Реджи пришлось вытерпеть неловкий телефонный разговор с этой сестрой. «Мы с ней никогда не дружили, с мамулей твоей, – эхом повторила Линда. – Но мне очень жаль, что ты ее потеряла», как будто сама она не потеряла мамулю, как будто эту потерю тащить на горбу одной Реджи. Она поначалу думала, может, Линда пригласит ее в Австралию – жить или хотя бы на каникулы («Ах ты, бедняжка, приезжай, я о тебе позабочусь»), но подобная мысль явно не посещала Линду («Ну ладно, береги себя, Реджина»).

День впереди внезапно зазиял пустотой. «Тебе не помешает малко отдохнуть», – сказал мистер Траппер, но Реджи это мешало, она не хотела отдыхать. Она хотела увидеть доктора Траппер и детку, рассказать доктору Траппер обо всем, что было ночью, – о катастрофе, мисс Макдональд, об этом человеке. Особенно о человеке, потому что, если вдуматься, он жив (если жив) благодаря не Реджи, а доктору Траппер.

Всю ночь – жалкий остаток ночи – она беспокойно ворочалась в незнакомой дальней спальне мисс Макдональд, вспоминала все, что случилось в последние часы, и чуть от счастья не лопалась, представляя, как расскажет доктору Траппер. Ну, пожалуй, счастье не то слово, на железной дороге случилось страшное, но Реджи не просто так рядом стояла – она была свидетелем и участником. Погибли знакомые люди. И незнакомые тоже погибли. Драма – вот какое слово. И об этой драме нужно кому-нибудь рассказать. А точнее, нужно рассказать доктору Траппер, потому что мамуля умерла и теперь только доктору Траппер и интересно знать про жизнь Реджи.

Доктор Траппер отвела бы ее в кухню, включила кофемашину, усадила Реджи за прекрасный большой деревянный стол, и тогда, лишь тогда («У нас в доме правила строгие, Реджи») – в кружках кофе, на столе шоколадное печенье, – сияя от предвкушения, сказала бы: «Ну, Реджи, вот теперь рассказывай», и Реджи глубоко вздохнула бы и сказала: «Вчера поезд с рельсов сошел, слышали? Я там была».

А теперь из-за какой-то тети, из-за тети в Хо-зе Реджи некому рассказать. Правда, когда Реджи приехала бы, доктор Траппер уже ушла бы на работу, а дома оказался бы только мистер Траппер (Расскажи мне свою историю, Реджи), который и в лучшие-то времена слушать не умел.

Реджи спустилась в кухню мисс Макдональд, поставила чайник и насыпала растворимый кофе в кружку «Я верю в ангелов». Пока чайник грелся, Реджи запихала изгвазданную ночную одежду в стиральную машину, в хлебнице нашла нарезанные полбатона, сварганила себе вавилонскую башню из белых тостов и джема, включила телевизор и как раз успела к семичасовым новостям на «Джи-МТВ».

– Пятнадцать погибших, четверо в критическом состоянии, многие серьезно пострадали, – очень глубокомысленно сообщила диктор. Потом переключила на корреспондента, который был «на месте происшествия».

Корреспондент в плаще сжимал микрофон и очень старался не показать, что околевает на холоде, словно не летел в ночи оголодавшим упырем, не мчался в Шотландию, представляя себе катастрофу и пьянея от адреналина.

– Занимается заря, и, как видите, картина представляет собой тотальное разрушение, – торжественно пропел он.

Внизу на экране значилось: «Железнодорожная катастрофа в Масселбурге». На заднем плане в свете дуговых ламп суетились люди в флуоресцентных желтых куртках.

– Прибывают первые подъемные краны, – продолжал корреспондент, – и начинается расследование обстоятельств происшествия.

Ревели моторы, грохотало железо – то же самое Реджи слышала прямо из гостиной мисс Макдональд. Если встать на цыпочки у окна в спальне, небось и корреспондента разглядишь.

Когда мамуля умерла, к ним в квартиру заявилась журналистка. Совсем не такая элегантная и бойкая, как корреспонденты по телевизору. Привела с собой фотографа.

– Дейв, – сказала она, кивнув на человека, что прятался на лестничной клетке, будто ждал команды выйти на сцену.

Этот Дейв робко помахал Реджи, – видимо, он, ветеран, закаленный сотнями всевозможных местных трагедий, понимал, отчего девочка, только что потерявшая мать, не желает в восемь утра таращить в объектив заплаканные, красные глаза.

– Отъебитесь, – велела Реджи и захлопнула дверь у журналистки перед носом.

Мамуля ахнула бы, услышав от нее такое слово. Реджи и сама готова была ахнуть.

Заметку все равно опубликовали. «Местная жительница трагически погибла в бассейне. Дочь так расстроена, что отказывается комментировать».

Банджо на диване смахивал на сдутую подушку. Он скулил во сне и перебирал лапами, точно гонялся за кроликами по стране сновидений. Ночью он не пожелал просыпаться, интереса ни к чему не выказывал, так что Реджи уложила его на диван, накрыла одеялом и – поскольку не оставишь ведь его одного – сама легла спать в негостеприимной гостевой комнате мисс Макдональд на ворсистых нейлоновых простынях под тонким и волглым стеганым одеялом.

Дома Реджи спала в мамулиной двуспальной пуховой постели, с кучей подушек и расшитым розовым бельем – мамуля его любила больше всего, а дух потного и волосатого байкерского тела Реджи изгнала. До Испании Реджи спала на кровати за стенкой, засунув голову под три подушки и стараясь не слышать (едва) приглушенные скрипы и смех в мамулиной комнате. Стыд-то какой. Матерям не полагается так поступать с юными дочерьми.

Когда в темноте лежишь в мамулиной кровати, приятно, что за окном фонарь – как большой оранжевый ночник. Реджи присвоила только кровать, потому что ее-то спальня – чулан без окон. В остальном комната осталась мамулиной – ее одежда в гардеробе, косметика на столике, тапочки под кроватью терпеливо ждут, когда придут мамулины ноги. На тумбочке – «Чудо» Даниэлы Стил,[85]85
  «Чудо» (Miracle) – роман американской писательницы Даниэлы Стил 2005 г.; перед отъездом мать Реджи читала роман о разочарованном миллионере, который планирует схоронить свои горести на яхте в кругосветном путешествии, его будущей возлюбленной и плотнике, который скрывает страшную тайну.


[Закрыть] уголок страницы 251 загнут, мамуля успела дочитать дотуда перед Испанией. Реджи духу не хватало убрать книжку с места последнего упокоения. Книжек в отпуск мамуля не взяла. «Вряд ли выдастся минутка почитать», – хихикнула она.

Мэри, Триш и Джин бросили уговаривать Реджи отдать мамулины вещи в благотворительные лавки – они предлагали все упаковать и «избавиться от них наконец», – но Реджи в эти лавки ходила сама и живо представляла, как станет перебирать старые книжки и фарфор и вдруг наткнется на мамулину юбку или пару туфель. Или того хуже – какой-нибудь чужак станет щупать мамулины вещи. Мы уходим, и после нас ничего не остается, говорила доктор Траппер, но это неправда. После мамули осталась куча всего.

Банджо вдруг чудно зарычал – Реджи такого раньше от него не слышала. Возле телефона на стене висит бумажка, на ней черным фломастером написан номер ветеринара. Реджи надеялась, что звонить придется не ей. Она рассеянно погладила пса по голове, дожевала тост. Есть по-прежнему хотелось ужасно, – можно подумать, пару дней не ела. Как будто вечность прошла с тех пор, как она сидела за столом с мисс Макдональд и ела эти ее «особые» спагетти. При мысли о мисс Макдональд под ложечкой что-то перекувырнулось. Мисс Макдональд больше не сядет за этот стол, не поест спагетти, вообще ничего больше не поест. Ее последняя вечеря уже позади.

Корреспондент на месте происшествия продолжал:

– Поступают противоречивые сообщения о том, что именно произошло здесь ночью, и пока полиция не подтвердила и не опровергла предположение, что в момент катастрофы в нескольких сотнях ярдов отсюда на путях оказался автомобиль.

На экране мелькнул мост над железной дорогой. Очевидно, что автомобиль съехал с дороги, снес парапет и упал на пути.

Корреспондент не сказал, что автомобиль был синим «ситроеном-саксо», а внутри сидела совершенно мертвая мисс Макдональд. Эти факты еще не обнародованы, о них знала только Реджи, потому что ночью, когда она вернулась с места катастрофы, приехали полицейские и назадавали ей кучу вопросов о «проживающей в этом доме» – где она и когда Реджи ожидает ее возвращения. Пришли двое, оба в форме, один румяный и средних лет («Сержант Боб Уайзмен»), другой азиат, маленький, красивый, молодой и, по всей видимости, безымянный.

У них там где-то закоротило, и они решили, что Реджи приходится мисс Макдональд дочерью. («Твоя мать оставила тебя дома одну?») Красивый молодой азиат заварил чай и нервно протянул Реджи чашку, будто не знал, как она с этой чашкой поступит. Реджи уже умирала с голоду, вспомнила про карамельные вафли, которые должна была как раз сейчас поедать в компании мисс Макдональд, – наверное, неприлично предложить им что-нибудь к чаю? И тут полицейский, который постарше, как раз и сказал:

– Мне ужасно жаль, но, боюсь, ваша мать, кажется, погибла.

Реджи растерялась – мамуля умерла больше года назад, как-то поздновато для таких новостей. В мозгу все перепуталось. Она вернулась с места катастрофы, мокрая как мышь, вся в песке, грязи и крови. Крови того человека. Разделась, перетерпела вечность под еле теплым душем мисс Макдональд, а потом накинула ее сиреневый шерстяной халат, слабо пахнущий какой-то гадостью и спереди заляпанный солодовым молоком, которое мисс Макдональд пила на ночь. Снаружи не умолкали сирены, а в небе тарахтели вертолеты.

Того человека увезли на вертолете. Реджи смотрела, как вертолет поднимался с поля за путями.

– Ты молодец, – сказал спасатель. – Ты дала ему шанс.

– Она мне не мать, – сказала Реджи старшему полицейскому.

– А где ж тогда твоя мать, голубушка? – забеспокоился тот.

– Мне шестнадцать, – сказала Реджи. – Я не ребенок, я просто так выгляжу. Ничего не могу поделать. – (Полицейские осмотрели ее недоверчиво, даже красивый азиат, который и сам походил на шестиклассника.) – Могу удостоверение показать, если хотите. И моя мать уже умерла, – прибавила Реджи. – Все умерли.

– Не все, – возразил азиат, будто не утешал, а исправлял ошибку.

Реджи поморщилась. Плохо, что она в этом безобразном халате. Будет неприятно, если он решит, что она всегда так одевается.

– Мы журналистам пока не говорим, – сказал старший; Реджи, кажется, его раньше видела, – похоже, он однажды приходил, Билли искал.

– Так, – сказала она, пытаясь сосредоточиться. Она устала, устала как собака.

– Мы не поняли, что случилось, – сказал он. – По всей вероятности, миссис Макдональд съехала с дороги и упала на пути. Она грустила в последнее время? Ты не замечала?

– Мизз Макдональд, – поправила его Реджи ради мисс Макдональд. – Вы думаете, это самоубийство? – Реджи готова была об этом поразмыслить – в конце концов, мисс Макдональд умирала, может, решила не затягивать, – но вспомнила про Банджо. Мисс Макдональд ни за что бы его не бросила; если б собралась покончить с собой, спорхнув с моста на рельсы перед носом скорого, она бы и Банджо прихватила, посадила бы в «саксо» как талисман. – Не, – сказала Реджи. – Мисс Макдональд просто водила паршиво. – Она не прибавила, что мисс Макдональд была Готова К Вознесению, что она раскрыла объятья концу всего и рассчитывала жить вечно в некоем месте, которое по описанию отдаленно напоминало Скарборо.

Реджи представила, как мисс Макдональд безмятежно кивает, глядя, как налетает 125-й скорый: «Что ж, такова Божья воля». А может, она изумилась, глянула на часы – проверить, вовремя ли поезд, сказала: «Что, уже?» Вот она здесь – а вот ее нет. Да уж, странный у нас мирок.

Само собой, есть и другая версия: увидев, что орудие ее смерти надвигается со скоростью СТО миль в час, мисс Макдональд запаниковала, обезумела, до того растерялась, что ей не хватило ума выскочить из машины и побежать что есть духу. Но такой сценарий Реджи предпочитала не рассматривать.

– Кроме того, у нее была опухоль мозга, – прибавила она, стараясь не смотреть на азиата, – неловко будет, если она покраснеет. – Может, у нее опухоль, я не знаю, взорвалась?

– Мисс Макдональд нужно опознать, – сказала сержант Уайзмен. – Сможешь?

– Прямо сейчас?

– Можно завтра.

И вот сегодня уже завтра.

– Мы будем информировать вас о развитии событий, – серьезно глядя в камеру, пообещала первая дикторша.

Программу продолжила другая, чью улыбку близость катастрофы умеряла лишь отчасти:

– А теперь мы счастливы приветствовать в студии новую жительницу Альберт-сквера, которая уже наделала шуму в «Истэндцах»…[86]86
  «Истэндцы» (EastEnders, с 1985) – долгоиграющая британская мыльная опера о жителях вымышленного лондонского района Уолфорд, где находится в том числе Альберт-сквер.


[Закрыть]

Тут Реджи выключила телевизор.

Какой неподвижный в доме воздух – словно кто-то выдохнул, но не вдохнул. Реджи всмотрелась в Банджо. Глаза – затекшие щелочки, язык вывалился из пасти. Дряхлые легкие застыли. Умер. Вот он здесь – а вот его нет. Все дело в дыхании. Главное – дышать. В этом разница между живым и мертвым. Реджи вдохнула жизнь в того человека – может, и с собакой попытаться? Да нет, будь он человеком, он бы носил на ошейнике медальончик, а внутри записка: «Не оживлять». Некоторые люди уходят рано (среди близких Реджи таких пруд пруди), а некоторые люди (и собаки) – когда им полагается.

В груди набухал большой пузырь – похоже на смех, но нет, это горе. То же самое было, когда Реджи сказали о мамулиной смерти, – позвонила Сью (минус Карл) из Уоррингтона, поскольку у Гэри «не было слов».

– Жалко-то как, милая. – Голос у Сью был прокуренный. И она искренне сказала – прозвучало так, будто ей после пары дней знакомства мамуля была дороже, чем сестре Линде после целого детства вместе.

Вот если бы у Реджи была сестра – кто-нибудь, кто знал и любил мамулю, чтоб Реджи не хранить воспоминания одной. Есть, конечно, Мэри, Триш и Джин, но этот год они жили себе дальше, превратив мамулю из реального человека в печальное воспоминание. От Билли проку нет – Билли интересует только Билли. Реджи умрет – и конец мамуле. Само собой, когда Реджи умрет, и Реджи конец. Реджи хотела десяток детей, чтобы после ее смерти они собирались, говорили о ней («А помнишь, как…») и никому бы не казалось, что он один на целом свете.

Реджи однажды спросила доктора Траппер, хочет ли та еще детей, брата или сестру детке, а доктор Траппер посмотрела странно и сказала: «Еще ребенка?» – как будто это немыслимо. И Реджи понимала. Детка был всем на свете, детка был властителем вселенной – детка и был вселенной.

Реджи каждую неделю приходила на могилу, разговаривала с мамулей, а по пути домой заглядывала в костел и ставила за мамулю свечу. Во все эти фокусы-покусы Реджи не верила, но верила, что мертвым можно продлить жизнь. Теперь свечей станет больше.

Конечно, это неправильно, однако смерть пса потрясла Реджи больше, чем смерть его хозяйки. Реджи погладила Банджо по ушам и закрыла его помутневшие глаза. Ночью у мертвого парня, солдата, глаза были приоткрыты, но ему Реджи глаз не закрывала. Как-то было не до тонкостей. Полицейский-азиат ошибался: умерли все. Словно Реджи проклята. Фильм ужасов какой-то, право слово. «Кэрри».[87]87
  В фильме «Кэрри» (Carrie, 1976) американского режиссера Брайана Де Пальма по одноименному роману (1974) Стивена Кинга главную героиню Кэрри Уайт, обладающую способностью к телекинезу, травят мать и одноклассники, и в один прекрасный день она, доведенная до ручки, устраивает массовую резню.


[Закрыть] Все эти люди из поезда, – может, они тоже на ее совести.

– Впечатлительный подросток или ангел смерти? – сказала она мертвой собаке. – Вопрос открытый.

А тот человек – он тоже умер? Может, она его не спасла – может, она убила его, просто оказавшись рядом. Не дыхание жизни, а поцелуй смерти.

Когда она сползла – или скатилась – по слякотной насыпи, первым она увидела не его. Первым был солдат. Реджи посветила на солдата фонариком и пошла дальше. О том, как он выглядел, этот мертвый, будем размышлять потом. Луч фонарика был тонкий и тряский. Светить не в глаза, а на уровне бедер. Мамуля как-то раз устроилась билетершей в кинотеатр «Доминион», но вылетела через две недели, потому что забесплатно ела мороженое.

У второго был пульс – слабенький, но все-таки пульс. На руку смотреть страшно, артериальное кровотечение, и Реджи сняла куртку, поскольку ничего больше не было, скатала валик из рукава и придавила им рану, как учила доктор Траппер. Позвала на помощь, но они с этим человеком были в овраге, никто их не видел и не слышал. Вдалеке завыли первые сирены.

Она снова проверила у человека пульс на шее – нету пульса. Пальцы все в крови, скользкие – может, померещилось? Надвигалась паника. Реджи вспомнила Элиота, реанимационный манекен. Одно дело Элиот, другое – человек, чья жизнь внезапно оказалась в ее руках. Реджи все не могла сообразить, как делать искусственное дыхание – не говоря уж о массаже сердца, – давя при этом на артерию. Не спасательная операция, а «твистер» из ночного кошмара. Она подумала об испанском официанте, который пытался реанимировать мамулю. Он тоже был в таком отчаянии? А если б он постарался еще чуть-чуть, а если мамуля не умерла, лишь застыла в подводном царстве, ждала, когда ее вернут к жизни? Эта мысль взбодрила Реджи – она уперлась коленом в скатанную куртку и неловким пауком распласталась на человеке. Если постараться, все получится.

– Держись, – сказала она человеку. – Пожалуйста, держись. Ради себя не хочешь – держись ради меня.

Она вдохнула глубоко, сколько вошло, и накрыла губами его рот. На вкус он был как чипсы с луком и сыром.

От мисс Макдональд Реджи ехала на автобусе. Перед отъездом завернула Банджо в старый хозяйкин кардиган и выкопала могилу в клумбе. Мешочек костей, совсем маленький. В саду на заднем дворе у мисс Макдональд – как на Сомме, и опускать собачье тельце в недружелюбную грязную дыру – ужас, а не похороны. Nada у pues nada, как сказали бы Хемингуэй и мисс Макдональд. Все первое приятно, чего не скажешь о последнем. Как сказала бы Реджи.

Когда хоронили мамулю, когда ее опустили в грязную дыру, тоже шел дождь. Народу на кладбище собралось порядочно – Билли, Гэри, Сью и Карл из Уоррингтона (мило с их стороны, они ведь мамулю толком и не знали), пара байкеров, друзей Гэри, какие-то соседи, естественно – Мэри, Триш и Джин, немало сослуживцев из супермаркета, даже менеджер в черном галстуке и черном костюме, хотя месяцем раньше он грозил мамуле санкциями за то, что «постоянно выбивается из графика». Мужчина-Который-Был-До-Гэри тоже пришел и шнырял где-то на отдаленных подступах к могиле. Билли показал ему средний палец, и викарий, распевавший за упокой, запнулся.

– А народу-то неплохо подтянулось, – сказал Карл, будто работал похоронным инспектором.

– Бедная Джеки, – сказала Сью.

Перед этим в церкви они пели «Пребудь со мной» – Реджи выбрала его, поскольку мамуля от этого гимна всегда плакала: его пели на похоронах ее матери. Реджи организовала службу, Мэри, Триш и Джин помогали. Мамуля в церковь не ходила, не угадаешь, что бы ей понравилось.

– Да уж, в церкви народилась, поженилась и тазом накрылась, как и большинство из нас, – сказала Триш так, словно великую мудрость изрекала.

– Есть же в этом какой-то смысл, – заметила Джин.

Вовсе не обязательно, считала Реджи.

– Мы совершенно одни, – однажды сказала ей доктор Траппер. – Одни-одинешеньки, дрейфуем в бесконечной пустоте космоса. – Может, про Лайку подумала?

Реджи сказала:

– Но ведь мы друг с другом, доктор Т. – И доктор Траппер ответила:

– Да, Реджи. Мы друг с другом.

В автобусе на Реджи косились – уж больно странно одета, – а две девчонки на втором этаже, максимум лет двенадцати – сплошь фруктовый блеск для губ и невероятно скучные секреты, – откровенно хихикали над ее нарядом. Сами попробовали бы отыскать в гардеробе пятидесятилетней бывшей учительницы, вновь обретшей Бога, одежду, которую можно носить на людях, и чтоб люди при этом не смеялись. Выхода не было, и Реджи выбрала самые неброские тряпки мисс Макдональд: кремовый свитер из вискозы, нейлоновый бордовый анорак и черные штаны из полиэстера, которые пришлось закатать на талии сотню раз и подвязать ремнем. Судя по всему, у мисс Макдональд все вещи (были) из синтетики. И только экипировавшись, Реджи поняла, какой полной и высокой была мисс Макдональд, пока не усохла в своей одежке, пока одежка не повисла на ней как на вешалке.

– Крупная женщина, – сказала мамуля, впервые увидав мисс Макдональд на родительском собрании.

Реджи представила, как мамуле неловко, как ей неуютно в этой уродской шикарной школе, да еще мисс Макдональд талдычит про Эсхила, будто мамуля хоть какое-то представление имеет. Теперь обе они умерли (не говоря уж об Эсхиле). Все умерли.

Белье мисс Макдональд Реджи не взяла, громадные трусы и растянутые серые лифчики – это все-таки чересчур. Ее собственная одежда еще сушилась на веревке в ванной, кроме куртки, которая так пропиталась кровью того человека, что уже не спасти.

– Прочь, проклятое пятно, – сказала она мусорному баку на колесиках, кидая туда куртку.

Они проходили «Макбета» к стандартному экзамену. Но все же, кто мог бы подумать, что в старике столько крови?[88]88
  Уильям Шекспир. «Макбет», акт V, сц. 1. Пер. А. Радловой.


[Закрыть] Не так уж он и стар. Годится ей в отцы. Зовут Джексон Броуди. Его кровь у нее на руках, теплая кровь в холодной ночи. Реджи умыта его кровью.

Когда его грузили на носилки, она сунула руку ему в карман куртки, надеясь найти какое-нибудь удостоверение, и выудила открытку с видом Брюгге, а на обороте его адрес и письмо: Милый папа, в Брюгге очень интересно, тут много красивых зданий. Идет дождь. Съела гору картошки и шоколада. Скучаю! Люблю! Марли XXX.

Открытка у Реджи в сумке, помятая, грязная и окровавленная. Теперь у Реджи две открытки, два бодрых послания заволокло смертью. Наверное, надо кому-нибудь эту открытку отдать. Лучше бы тому человеку. Если он еще жив. Врач воздушной «скорой» сказал, что его везут в Королевский лазарет, но Реджи утром звонила, и никакой Джексон Броуди у них не записан. Может, это значит, что он умер?