Текст книги "Роковое наследство (Опасные связи)"

Автор книги: Кейси Майклз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 25

 
…Так Сатана старался оправдать
Необходимостью свой адский план,
Подобно всем тиранам.
 

Джон Мильтон, «Потерянный Рай»

На следующий день вскоре после обеда, оставив Эдмунда на попечении верного Хоукинса, встревоженная Кэт наконец-то смогла отправиться на розыски Мойны. Она надеялась, что старая служанка расскажет поподробнее про «новую напасть» на Тремэйн-Корт. Гарт пропадал где-то целый день, и одни небеса ведали, чем они с Люсьеном были заняты. Он заглянул к Кэт лишь на минуту и сообщил, что им удалось раздобыть кое-какую информацию, которая может принести пользу. Сам же Люсьен не рискует появляться в доме.

Кэт уже стояла на площадке лестницы возле детской, когда до нее донеслись визгливые вопли Мелани:

– Тупая старая корова! Как ты смеешь мне отказывать?! Как ты смеешь мне запрещать?! У меня так трещит голова, что я не могу и носа высунуть из своей комнаты в течение всего дня. А пришла ли ты ко мне, когда знала, что нужна? Нет, не пришла! А я должна получить его! Ты что, не знаешь, почему тебе позволено до сих пор здесь жить?! Попробуй еще раз мне отказать, проклятая старуха, я и сверну твою тощую шею! Ты поняла?!

Кэт заглянула в детскую, где сидел хныкавший Нодди, и поплотнее прикрыла за собой дверь, чтобы хоть немного приглушить доносившиеся сюда вопли его матери. Затем она что есть духу помчалась в тот конец коридора, где находилась каморка Мойны. Ворвавшись туда без стука, она застала Мелани, хлеставшую по щекам Мойну, которая лишь поднимала руки в вялой попытке защититься.

– Перестаньте! – Кэт схватила Мелани за руки и дала ей пощечину, чтобы привести в чувство. – Прекратите сейчас же, пока я не сделала вам еще хуже!

– Отпустите ее, леди Кэтрин, – устало произнесла Мойна. – Она больше не сможет мне навредить. Никто уже не сможет.

Мелани моментально затихла, и ее голубые глаза с прищуром впились в лицо Кэт.

– Леди Кэтрин! – переспросила она, словно выплюнув эти слова и понизив голос почти до шепота. Ее улыбка медленно расплывалась все шире, однако Кэт не обратила на нее внимания, поскольку была поражена не меньше, чем Мелани. Как Мойна сумела пронюхать про ее титул? Когда? И есть вообще что-то, неизвестное этой женщине?

– И когда же произошло такое чудо, хм-м-м? Ну, мне урок – нельзя спать целыми днями, не так ли? Я всегда была уверена, что у тебя не все хорошо, Кэт Харвей, из-за твоей наглости и надменности. Значит, правда все же выплыла наружу. И Нодди кормился с титулованных сисек? Какая высокая честь! И что же случилось? Ты, наверное, расставила ноги и дала себя обрюхатить какому-нибудь деревенскому жеребцу – так что тебя выгнали из родного дома? Бедная, бедная Кэт.

От отвращения Кэт отпустила ее, и Мелани тут же отскочила на несколько шагов, а потом повернулась, и полы ее халата распахнулись так, что Кэт успела заметить повязки на ногах.

– А я-то никак не могла взять в толк, с чего это Эдмунд вцепился в тебя. Ах, ты ему читала. Ах, ты даже спала в соседней с ним комнате. Ну, теперь-то все ясно! Ведь он знал все с самого начала? Скрюченный старый ублюдок знал! Как же он, наверное, радовался! Вы оба потешались надо мной!

Ну какое теперь имеет значение, что думает Мелани? И когда вообще это имело значение? Люсьену грозит опасность, и Мойна, возможно, смогла бы помочь. Все, чего в эту минуту хотела Кэт, – это избавиться от Мелани и поговорить с Мойной.

– Да, Эдмунд все знал, почти с самого начала. Однако заверяю вас, Мелани, что ни он, ни я не считали, что в этом есть что-то смешное.

Кэт наблюдала за реакцией Мелани и не видела в ней ни капли здравого смысла.

– Значит, он придержал тебя здесь для Люсьена, да? Ха, не вздумай отрицать это, я уже вижу ответ в твоих рыбьих глазищах! Мало ему было навязать мне правила через своего поверенного, так что я застряла в Тремэйн-Корте, Эдмунд не побрезговал еще и сводничеством, самолично прикупил бабу для ублюдка своей первой жены – и всего-то за жалованье кормилицы! Наверное, этот тупой дурак обделался от счастья и валяется теперь в своем собственном вонючем дерьме, думая, как он посмеялся надо мной!

Она откинула голову и истерически захохотала, и тогда Кэт заметила, что на шее у нее висит медальон с портретом Севилла. Тем временем хохот Мелани прервался, и она, прищурившись, опять уставилась на Кэт.

– И вот такие люди называют себя знатью! Ну, если ты, Кэт Харвей, из этой знати, тогда я просто королева Англии! Но позволь мне кое-что заметить, мисс: это не пройдет! Ни за что!

– Конечно, миссис Тремэйн, – согласилась Кэт, стараясь не подать виду, что заметила медальон. Похоже на то, что она обнаружила вора, обокравшего Люсьена. Но что бы это значило? Мелани убеждена, что любит Люсьена. И уж наверняка она не захотела бы видеть его повешенным за убийство.

Мелани угрожающе надвинулась на Кэт:

– А не хочешь ли ты узнать, почему это не пройдет? Да потому, что он – мой, леди Кэтрин. Люсьен принадлежит мне! Я первая завладела им! Он говорил тебе, как он меня любит? Как он меня любит? Он рассказал тебе, как мы проводили с ним время, как он тискал мое тело, каждый его дюйм, а его руки тряслись от похоти и он чуть не плакал – так меня обожал? Нет? Ну так я тебе расскажу, я все отлично помню. Я все помню. Ох, Боже милостивый, как же Люсьен любил меня! Он должен об этом помнить – он должен!

Она повернулась и опять набросилась на Мойну:

– Дай же мне его, ты, неблагодарная сука! Я должна его получить! Ты знаешь, как это нужно Мелани!

– А я говорю тебе «нет»! – отвечала Мойна, поднимаясь с кресла, и ее скрюченное тело оказалось на полголовы ниже Мелани. – Больше никакого зелья, никогда. Ты напьешься его да побежишь валяться с мужиками, а сама будешь думать, что с тобой моя детка, моя бедная детка, которая осталась без мамы. Так ступай же к ним, если это так надо твоей милой Мелли, и посмотрим, сумеют ли они тебе помочь.

Мелани рухнула на колени перед старой служанкой и прижалась лицом к ее ногам, умоляя, как ребенок:

– Я не могу! Это совсем не то! Ты знаешь, что это не то! Тогда нет облегчения, нет покоя. Только новый жар и новый голод. И снова, и снова, и снова – до тех пор, пока мне не придет конец. Я не понимаю. Я была такой хорошей. Я терпела и страдала так долго. Где же Люсьен, мой дорогой Люсьен? Это нечестно! Ну почему все выходит так неправильно?! Мойна! Ты должна мне помочь! Ох, ради Бога, помоги мне!

Кэт застыла, не в силах ни пошевелиться, ни вымолвить слово, невольная свидетельница безграничного отчаяния Мелани, – при этом какая-то часть ее сознания даже была способна сожалеть о судьбе этой несчастной женщины, сожалеть о том, что некогда юный Люсьен вообще повстречался с ней. Было к тому же очевидно: Мелани неизвестно, что Люсьен обвиняется в убийстве. Хотя бы потому, что она сама невольно дала улики. Что она предпримет, когда обо всем узнает?

Мойна протянула руку и безжалостно ухватила Мелани за золотистые локоны.

– Вот так-то, проклятая белобрысая сука, – сказала старуха тихим, едва ли не ласковым голосом. – Ты плачешь, как моя бедная деточка, когда ее коснулось твое ядовитое жало. Как молодой мастер Люсьен, когда ты отняла у него все, что он любил. Ну а теперь ты можешь всласть поплакать над тем, что потеряла ты. Плачься Богу. Плачься мне. Никто из нас двоих тебе не поможет.

Мелани рухнула на пол, содрогаясь от рыданий. Кэт все так же стояла, зажав рот рукой – вспоминая. Точно таким же однажды застала она Люсьена, скрюченного, на полу в музыкальной комнате, бессильного, униженного, совершенно уничтоженного; она наблюдала за угасанием Эдмунда, искалеченного физически и морально, – и точно такой же увидела она Мелани.

Казалось, Мелани полностью уничтожена.

Кэт заставила себя пошевелиться. Она взяла старуху за руку и повела прочь отсюда, в классную комнату. Там она поспешила закрыть за собою дверь.

Ей пришлось поскорее усесться на подоконник, так как она боялась, что ноги могут ее подвести.

– Ты была очень храброй, Мойна, – сказала она просто для того, чтобы не молчать, – когда осмелилась открыто возражать Мелани. Я сначала думала, она узнала, что Люсьена разыскивают. Бедная Мелани. По-моему, надо послать за Бизли.

Мойна уселась в кресло-качалку, так что ее ноги едва достигали пола, и возразила своим старческим дребезжащим голосом, в котором явно слышались веселые нотки:

– Да перестаньте вы жалеть эту бабу, леди Кэтрин. Она сама о себе позаботится. Всегда она это могла и всегда сможет. Мне ведь из-за нее в аду гореть придется. Но для меня это все равно, я рассчиталась с белобрысой сукой, вы сами видали, рассчиталась за все. Не очень-то ей сладко приходится без моего зелья, а? Разве это не потеха? – Служанка отвернулась. – Вы знаете, это она убила ее. Болтала потом, будто ни сном ни духом не ведала, как оно обернется. Да только это она, проклятая девка, убила мою милую деточку – как будто кинжал ей в спину всадила.

Кэт слезла с подоконника, пододвинула к качалке стул и села, взяв в обе руки узловатые старческие пальцы. Она пришла сюда с единственной целью расспросить Мойну про «напасть», о которой она предупреждала Люсьена. Но теперь, увидев, что на Мойну напала болтливость, решила воспользоваться редкой возможностью и выпытать у нее все, что сможет.

– Но как, Мойна? Люсьен говорил, что ты намекала ему на это, и мы оба в этом не сомневаемся, вот только не понимаем, как ей удалось это устроить. Ведь Памела хранила свою тайну целых двадцать три года, пока в Тремэйн-Корт не попала Мелани. Пожалуйста, объясни мне, почему ты так уверена в ее вине?

Мойна улыбнулась:

– Ну, время-то, когда начать, выбирал кой-кто другой. Вот что я вам скажу, леди Кэтрин. Ну буду я вам длинные истории рассказывать – не мое это дело. Но дам кое-что, что вам поможет. Я только жалею тех двух женщин. Не думала я, что кому-то еще придется плохо. А думала, что все хорошо устроила. Думала, он счастлив будет, когда их убьет, – ну, про то вам голову ломать ни к чему. Знайте только, что все из-за денег. И Мелани, и Кристоф Севилл, и новая напасть, что приключилась с моим мастером Люсьеном. Все, все из-за денег. Узнайте про деньги, и вы узнаете про все остальное. – Тут она с ухмылкой схватила левую руку Кэт и поглядела на сверкающий рубин. – А колечко-то все ходит по рукам, не успокоится, а?

Времени катастрофически не хватало. До сих пор его выручала импровизация, однако долго так продолжаться не могло. Даже несмотря на то, что здешний констебль, явившийся к нему в коттедж, как раз когда он сидел за поздним ланчем, оказался чрезвычайно поддающимся внушению и восхитительно безмозглым. Все его вопросы словно нарочно были поставлены по заказу Гая.

Гай самодовольно улыбнулся, вспоминая, как ловко он обвел вокруг пальца констебля.

– Не имеется у досточтимого графа (который как раз наливал незваному гостю бокальчик превосходного, французского бренди), не имеется ли у него подозрений, кто из живущих по соседству мог быть способен совершить такое отвратительное злодеяния? – интересовался блюститель закона.

Подозрения? Они у графа имеются. Какой добропорядочный джентльмен может отказать в помощи, когда уважаемый констебль так явно нуждается в подсказке? Не желает ли уважаемый сэр еще бренди? И не мог бы констебль быть по возможности более определенным в своих вопросах?

Констебль мог.

Ну, для начала, не знает ли случайно граф некоего Люсьена Тремэйна?

Ах да, конечно. Так уж получилось, что граф очень хорошо знаком с мистером Тремэйном. Тот даже пригласил графа к себе на званый обед…

Поток тщательно подобранных слов, искусные намеки, несколько выразительных галльских жестов вполне выразили подозрения графа в отношении некоего Люсьена Тремэйна.

Но ведь констебль (тот уже принялся с волчьей жадностью пожирать жареную утку) должен понимать, что граф пришел к таким плачевным выводам, отнюдь не по собственному желанию. Гость самого Тремэйна – Гарт Стаффорд, отличный малый, честный и открытый, – сообщил графу, что Тремэйн еще в Лондоне успел обзавестись весьма зловещей репутацией.

Бессердечный, загадочный и опасный – вот собственные слова Стаффорда. Да и в самом деле, откуда бы еще граф смог раздобыть такие подробности? Стаффорд определенно сказал о том, что у Тремэйна было множество врагов, и что было по крайней мере одно покушение на его жизнь. Ну, и опять-таки согласно сведениям Стаффорда, кое-кто в обществе поговаривает, что Тремэйн ухитрился заключить сделку с самим дьяволом. Разве почтенный констебль сам не обратил внимания на его странное кольцо? А про рубин в нем Стаффорд сказал, что кое-кто уверен: это не рубин, а сердце, вырванное у живого голубя во время черной мессы. Любопытная подробность, не так ли?

Что? Констебль раздобыл улики? Как восхитительно! Рубашка, испачканная кровью? И чулки? Вот это да! Но зачем же тогда констебль пришел сюда, к графу, если так уверен в виновности этого человека? Почему он не прочешет всю местность, не призовет всех способных держать оружие на охоту за мистером Тремэйном?

О, конечно, граф не станет болтать про бегство мистера Тремэйна. Действительно, это может смутить дорогого констебля. Но ведь теперь у него больше нет сомнений в виновности Тремэйна, если он к тому же еще и удрал?

Нет! Наверняка вы шутите! Эта служаночка, Кэт Харвей, заявляет, что она на самом деле леди Кэтрин д'Арнанкорт? И клянется, что он невиновен? Вот как? И ей поверили? Ах, какой же доверчивый человек констебль! Разве почтенному констеблю доводилось встречать женщину, которая была бы не готова солгать ради своего любовника – пусть даже она и титулованная леди? Если только вся эта сказочка про какие-то там Ветлы и Уимблдон правда. Как это восхитительно, что один джентльмен всегда может понять другого. Ну может ли почтенный сэр объяснить, с чего мистер Тремэйн предпочел удрать, если он и вправду невиновен?

Но хватит об этом. Может быть, дорогой констебль поподробнее расскажет про эти ужасные убийства. Может быть, им удастся что-нибудь придумать, если они с констеблем сложат свои мозги вместе, оui?

Кошмар! Раны? Увечья? Какая жестокость. И вполне возможно, что талантливый констебль раскрыл настоящего убиицу. Может быть, еще порцию жареной утки нашему доблестному служителю закона? Да, как уже говорил граф вначале и как ни больно ему об этом вспоминать, нам с вами хорошо известно, что такая жестокость всегда шагает рука об руку с поклонением Дьяволу…

Да, эта смелая импровизация сослужила Гаю Севиллу неоценимую службу, однако он не может полагаться на то, что скудоумный констебль поможет ему завершить дело. Ну не вести же ему этого дурака за руку к дверям Тремэйн-Корта? Тогда, может быть, он заявит, что обвиняет Люсьена Тремэйна, которому удалось скрыться?

Пришло время нанести последний удар. И тут бесконечно полезная ему Мелани должна сыграть ведущую роль.

Он услышал, как щелкнул в двери ее ключ, и с приветливой улыбкой направился приветствовать ее в мансарде – и в последнем акте драмы. Она с дикими рыданиями бросилась в его объятия.

– Гай, Гай! – запричитала она, пока он вел ее к кровати. – Это ужасно! Это ужаснее, чем ты думаешь! Они ненавидят меня! Они все меня ненавидят!

Он чувствовал, как ее миниатюрное тело дрожит в его руках, но не от страха, а от горя. Непредвиденная истерика плохо согласовывалась с его планом. Ее маленькая женская слабость может затруднить его роль палача. Палача. Отлично. Именно это слово. Он превосходно выбрал слово.

– Кто же посмел ненавидеть тебя, ma petite? Ты ведь знаешь, что тебя невозможно не любить. – Он посмотрел на свое отражение в зеркале, восхищаясь собственным остроумием. – И все это время ты только и говорила, что все тебя любят, моя голубка. Назови же мне их имена.

– Мойна, которая не дала мне мое зе… мое лекарство сегодня вечером. Эта ужасная Кэт Харвей, Эдмунд – все, все! Но больше всего – мой дорогой Люсьен. Я не говорила тебе раньше, потому что не смела в это поверить, но Люсьен прогнал меня! Совсем!!! Он даже пригрозил убить меня, Гай, меня, которая любит его до безумия!

Он пихнул ее на кровать, а сам занялся трубкой. Он ничего не сможет сделать, пока она в истерике.

Гай вернулся к кровати и дал ей трубку, отметив, что ее руки и ноги все еще перевязаны. Она ни за что не пожелала объяснить, каким образом поранилась. Возможно, Люсьен оказался более решительным, чем он до сих пор думал.

– Так он грозился убить тебя, дорогая? Это очень интересно. Вот, возьми, это поможет тебе осушить слезы. Скажи-ка мне, никто случайно не слышал, как он тебе угрожал?

Мелани подняла глаза, беря трубку:

– Слышал его? Нет, не думаю. Ох, как же у меня болит голова. – И она набрала в легкие как можно больше сладкого дыма и задержала его, прежде чем выдохнуть. – Постой! Кажется, там был Бизли. Да, я теперь вспоминаю. Я совершенно уверена, что говорила с Бизли. Он нашел меня в спальне у Люсьена с ножом в руках, когда я собиралась располосовать его постель. Почему… почему ты спросил?

Значит, Бизли известно про угрозы Люсьена? Это довольно мило со стороны Люсьена. Это довольно мило и со стороны его дражайшего племянника, и со стороны Мелани. В эту ночь ему явно улыбнулась удача. Он снова всучил ей трубку:

– Не имеет значения, дорогая, просто глупая болтовня, чтобы отвлечь тебя от твоего горя. Но взгляни – я приготовил тебе сегодня сюрприз. Видишь, я принес все игрушки твоей подруги, которая, к великому сожалению, покинула нас. Я помню, как ты сказала, что тебе иногда нравятся эти игры в связанную рабыню. Улыбнись же мне, прекрасная Мелани.

Но Мелани ему не улыбнулась. Она только затягивалась трубкой. Она даже не поинтересовалась, как он отделался от трупа леди Саусклифф. Похоже, ее вообще не интересовали подобные мелочи.

И в самом деле, как только с ней было покончено, Мелани моментально выбросила мертвую женщину из головы и из памяти. Она ни словом не упомянула про нее, без конца повторяя, какой счастливой станет, когда уберет с дороги всех и они с Люсьеном станут свободны, чтобы любить друг друга.

Гай мог простить Мелани многое, но этого он простить не мог. Он же убил для нее, убил дважды, – но и после этого она была способна думать только о Люсьене. Несмотря на то, что Люсьен не может любить ее. Никогда ее не любил. И не полюбит.

Наконец, прокляв всех своим звонким детским голоском самыми страшными проклятьями – Гай не мог не улыбнуться, – она отпихнула трубку и с рыданиями зарылась в подушки:

– Это еще не все! Я знаю, это еще не все! Мойна не дает мне зелья. Я должна получить Люсьена! Только он теперь может мне помочь! Но я не нашла его. Никто не хочет говорить со мной, никто не скажет, куда он ушел, – даже Бизли! Люсьен не мог оставить меня! Меня никто не оставляет! Меня все любят!

Последние слезы раскаяния и сожаления о том, что он намеревался сделать, рассеялись при упоминании его племянника. Любви не было. А теперь не было и раскаяния. Ни одна женщина не смогла бы обвинить Гая Севилла в недостатке мужества. Однако его врожденная осторожность по-прежнему оставалась при нем.

Если придется бороться с Мелани, его задача немного усложнится. Он должен отвлечь ее, поговорить о чем-то постороннем, и тогда ему будет легко воспользоваться ею.

– Конечно же, все тебя любят. И я люблю тебя. Скажи мне, кто еще любит тебя, Мелани.

Она прикрыла глаза, снова затянулась и захихикала.

– Меня любит папа, – сказала она через минуту, перевернувшись на спину, и это неожиданное сообщения тут же привлекло внимание Гая.

– Твой папа? А с чего это ты вспомнила?

Мелани захихикала еще веселее:

– С чего, дорогой Гай? Ну конечно, потому, что ему не нравилось, что я звала его папой. Он никогда не приходил, пока я была маленькая. Ты понимаешь, джентльмены никогда не навещают своих брошенных любовниц или незаконнорожденных детей. Но однажды он пришел, когда умерла моя мама, увидел и сразу влюбился. Все в меня влюбляются, дорогой Гай. Все.

Гай уселся на краю кровати, затаив дыхание.

– Он обидел тебя, ma petite?

Она замотала головой что было сил:

– Обидел меня, Гай! Ох, нет. Он был добрый. Он был такой добрый ко мне. Он звал меня малышкой Мелли. Он баловал меня и дарил мне всякие миленькие вещички, а я позволяла ему за это себя любить. Сначала было больно, но я скоро научилась, и мне понравилось. Так много миленьких вещичек. Я люблю миленькие вещички, Гай. И мне нравится, когда меня любят.

Ее улыбка скривилась, а нижняя губка обиженно выпятилась.

– Но потом он захотел меня бросить, вернуться в Лондон, чтобы ходить в гости и в театры, где было полно женщин. Никто не должен меня бросать, Гай. Это нечестно. Я сказала папе, что он не должен ехать, что он должен продолжать дарить мне миленькие вещички, но он только оттолкнул меня. И он больше не хотел меня любить. Он сказал, что я как зараза и что я сделала его больным. Он сказал, что мы сделали то, что мы сделали, только потому, что я больная.

Гай опять сунул ей трубку, и она с наслаждением затянулась. Все еще будучи в плохом настроении, она все же потихоньку начинала расслабляться, ее голос стал не таким пронзительным, а язык заплетался. Теперь уже оставалось недолго, вот-вот ею овладеет ее обычная лихорадка. И все же Гай колебался. Гай не собирался заниматься любовью с Мелани, но равным образом и не планировал испытываемую им сейчас жалость.

Она вернула ему трубку и улыбнулась. Своей звериной улыбкой, отвратительным белозубым оскалом.

– Папа так никогда и не собрался уехать, дорогой Гай. Зато я собралась. Со всеми миленькими вещичками и со всеми его миленькими денежками.

У Гая кровь застыла в жилах.

– И отчего же твой папа не уехал, Мелани?

Теперь она уже расхохоталась, вполне весело.

– Глупый Гай. Конечно же потому, что я его убила. Я уговорила его полюбить меня еще один, последний раз, а потом убила его же собственным кинжалом, пока он спал. Довольно трудно куда-нибудь уехать, если ты лежишь в могиле, дорогой Гай.

Гай посмотрел на нее, на эти невинные голубенькие глаза, на трогательное прелестное личико, и содрогнулся. А он-то думал изменить первоначальный план, уничтожить Люсьена иным путем, а этого белокурого ангела смерти забрать с собой во Францию. Да хранят его святые от такого сумасшествия!

Но Мелани все еще не выговорилась.

– Потом уехала в Брайтон, а потом в Бат, чтобы найти еще кого-нибудь, у кого много денежек, – повествовала она, в то время как ее ручка пробежалась по его бедру и остановилась на выпуклости между ног. – В Брайтоне было полно щедрых мужчин, но в Бате я встретила Фелицию, а потом Люсьена. Ах, Гай, ты даже не представляешь, как Люсьен любит меня. – Ее пальчики вдруг сжались. – Фелиция знала про папу и могла все испортить. И потому Фелиция умерла. Она умерла ради Люсьена. И вот теперь он меня не хочет! После всего, что я сделала для него, что я перенесла для него! Он не может оставить меня, Гай, – снова забубнила она, и ее слова прервались рыданиями. – Ну как он может оставить меня?

Гай осторожно высвободился из ее рук, взял шелковые веревки и полез на кровать, придерживая Мелани за руки. В это время он заметил на ней медальон с портретом Кристофа Севилла. Это показалось ему так восхитительно забавным, что он не удержался от улыбки, продолжая возражать ей:

– Но ты ошиблась. Люсьен придет к тебе сегодня ночью, моя дорогая Мелани, – промурлыкал он. – Как это я забыл тебе сказать? Я послал за ним, и он скоро придет сюда. Ну-ка, позволь, я помогу тебе приготовиться его встретить.

Она смотрела на него снизу вверх расширенными от опиума зрачками. Он же, не теряя времени, привязал к кровати ее левое запястье.

– Люсьен? – переспросила она, тупо глядя на него, и ее расслабленные члены внезапно отяжелели у него в руках, словно мертвые. – Люсьен? Придет сюда? Мой дорогой Люсьен? Я… я не понимаю. Когда? Сейчас?

Второе запястье тоже было привязано. Гай сполз по кровати вниз, не прекращая говорить:

– Ну как он мог не прийти? Он ведь любит тебя, Мелани. Любит тебя всем сердцем. – Он уже занялся ее тонкой лодыжкой.

Мелани на минуту нахмурилась, но тут же улыбнулась:

– Да. Да, конечно, он любит. Я же говорила этой Кэт Харвей, что он меня любит, но она мне не поверила. Гадкая, наглая, жадная сука. С обкусанными титьками! Как он может любить ее? Он, конечно же, любит Мелани, он всегда любил Мелани.

– Да, да, конечно. Определенно, дорогая, – отвечал Гай ласково, между тем проверяя узлы, которыми притянул к кровати ее лодыжки.

Теперь он мог не особенно вслушиваться в ее лепет. Это уже не имело значения.

Против воли он вспомнил, как Фелиция Саусклифф вопила от наслаждения и стонала от боли, и почувствовал, что возбуждается. Это был чертовски неподходящий момент для любовных игрищ, но в то же время он мог бы получить ни с чем не сравнимое наслаждение. Пожалуй, он может позволить себе сначала поразвлечься, взять эту бесстыжую белокурую суку в последний раз, а потом уже покончить с делом.

Мелани стала корчиться на кровати, пытаясь вырваться из пут:

– Гай! Я думаю, что Люсьену не надо видеть меня в таком положении – по крайней мере в первый раз. Я хочу его обнимать и ласкать. Отпусти меня, Гай. Отпусти сейчас же.

Он не отвечал и принялся торопливо срывать с себя одежду. Его возбужденный член болел и рвался на волю. Наклонившись, он взялся за ворот кружевной сорочки Мелани и одним грубым рывком разодрал ее сверху донизу. А затем поглядел в зеркало над кроватью, в котором отразилось прекрасное тело Мелани, соблазнительно открытое его взору. Леди Саусклифф тоже смотрелась неплохо, когда была распростерта перед ним, но эта женщина была просто бесподобна. Вот уж воистину совершенный сосуд. Страстный, ненасытный, абсолютно развратный.

Но опиума ей показалось явно недостаточно. Она не извивалась в ожидании его ласки, не сюсюкала, давая советы, не расписывала в подробностях, как и где он должен на сей раз ее трогать. Вместо этого она предпринимала дикие попытки свести ноги, как будто вдруг узнала, что есть такое понятие, как приличие.

– Гай! – приказала она, срываясь на визг. – Мне это не нравится! Отпусти меня! Люсьен!..

– Заткнись! – Стены дома были довольно толстыми, но ведь могло и не повезти, особенно если учесть, что где-то поблизости шляется Люсьен.

Гай схватил кожаную маску, напялил ее на Мелани и покрепче стянул на затылке шнурки, не обращая внимания на то, что в узлы затянуло несколько прядей золотистых волос.

Она продолжала стонать, пыталась закричать еще раз, но теперь ее точно никто бы не услышал.

Едва не задохнувшись, придя от всей этой возни в еще большее возбуждение, он какое-то время лежал, распростершись поверх ее тела, открытого и беззащитного. Он вспомнил историю про ее папашу. Инцест. А ведь он по возрасту может быть ей отцом. Какая отвратительная мысль. Какая восхитительная мысль.

Не спеша и даже с некоторой долей нежности он погладил Мелани груди, и его ловкие руки ласкали их до тех пор, пока она не замерла, позволяя ему довести ее соски до эрекции.

– Оно так прекрасно, твое тело, моя дорогая Мелани. Очень, очень прекрасно, – пропел он в экстазе, пристраиваясь у нее между ног и вонзаясь в ее тело одним сильным толчком. Он не стал сразу двигаться, не желая торопить оргазм. Он решил теперь побеседовать с ней, объясниться и, если удастся, добиться понимания, если не прощения тому, что вынужден будет сейчас совершить. Как-никак, а ведь он – французский дворянин, джентльмен.

– Я высадился на этих берегах, одинокий чужеземец, с одной лишь целью, которой почти добился. Ты помнишь, Мелани, ведь ты первая приветствовала меня. Не так ли, дорогая? Ты и твоя извращенная любовь показали мне мой путь. Я собирался сделать это с того момента, как мы познакомились, и уж определенно после того, как мы впервые оказались в постели, когда сцепились, как два диких зверя, а ты в экстазе обозвала меня Люсьеном. Это издевательство, дорогая, было твоей первой ошибкой.

Стоя на коленях, он на мгновение замолчал, лаская ее и следя, как его напряженный член слегка выходит наружу и снова погружается внутрь, еще глубже в ее тело.

– Бедная Мелли. Твоя старая подруга Фелиция еще могла бы спасти тебя, я мог бы использовать ее, ибо должен признаться, что довольно сильно привязался к тебе. Но этому не суждено было случиться, Нет, ты упрямо отказывалась избавиться от своей безумной любви к Люсьену.

В нем вдруг бешено вскипел гнев..

– Это, я боюсь, и стало твоей второй ошибкой, Твоей роковой ошибкой. Мне жаль тебя, Мелани, жаль твоей исковерканной жизни. Ты глупая, глупая девочка. Мудрые люди любят только себя. Ведь ты же на виселицу за него пойдешь и меня за собой потащишь, но не позволишь своему дорогому Люсьену самому отведать веревки. И как ему удается добиваться такой преданности? Даже эта женщина, которую ты так ненавидишь, эта титулованная леди поклялась, что он всю предыдущую ночь провел у нее в постели – только чтобы спасти его от петли. Да, моя дорогая. Твоя Кэт Харвей и твой неблагодарный Люсьен занимаются любовью.

Он вытащил из нее свою опавшую плоть и уселся на край кровати, не в силах побороть отвращение, убившее похоть. Она оставалась неподвижна, она едва дышала, однако Гай не сомневался, что она не пропустила ни одного его слова. Как она жалко выглядит, когда лежит вот так. Теперь ей уже известно, что все, что она натворила, ни к чему не привело. Все завершилось полнейшим крахом.

Он не должен был бы жалеть ее, особенно теперь, когда понял, что для нее уже нет спасения. И если даже он оставит ее жить, она окажется в каком-нибудь сумасшедшем доме, прикованная к стене, где ее телом будут пользоваться ее же надсмотрщики, – ее совершенная красота увянет. То, что он сейчас сделает, можно даже счесть актом гуманизма – примерно как пристрелить смертельно раненное животное, чтобы избавить его от мук.

– Итак, я помог тебе разделаться с твоим старым врагом, дорогая Мелли, а теперь посредством тебя уничтожу и своего врага. Не совсем справедливый обман, могла бы ты возразить, но разве в нашей жизни есть место справедливости, дорогая? Да ты не бойся, я покончу с этим быстро. Остальное сделаю потом. Это отвратительно, но ведь ваш глупый констебль должен получить неопровержимые улики, чтобы отправить Люсьена на виселицу.

Пальцы Мелани сжались в кулачки, и она бешено задергалась, пытаясь вырваться из веревок.

– Причем его обвинят не в одном убийстве, как я планировал вначале, – продолжал Гай, – в трех. Вполне достаточно для дюжины смертных приговоров. Три убийства, Мелани. Фелиция, служанка а теперь, наконец, ты. Ты ведь даже и не подумала про служанку, правда? Твое увлечение кровавыми играми даже не оставило мне времени съездить к морю и избавиться от тела служанки. Я уже поблагодарил тебя за это? Нет? Ах, какой позор.