Текст книги "Роковое наследство (Опасные связи)"
Автор книги: Кейси Майклз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
ГЛАВА 21
…Свободно служим Богу из любви
Свободной. Мы вольны его любить
Иль не любить, сберечься или пасть.
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Кэт была не в состоянии заснуть. Смерть отца, подробности и причины этого потрясли ее сверх всякой меры. Хотя за два года почти полумертвого существования она успела уверить себя в собственной нечувствительности, череда случившихся одно за другим событий не могла не пробить хрупкую броню мнимого безразличия. И во сне и наяву ее беспокоили видения, сжигавшие ее мозг. Грезы о том, что она снова живет в безопасности в Ветлах – единственное дитя горячо любящих и любимых родителей.
В конце концов она оставила надежду успокоиться и решила отвлечься чтением. Она встала и направилась по коридору к библиотеке, расположенной в южном крыле, но когда она добралась туда, то поняла, что и от книги будет мало проку.
– Кэтрин!
Она застыла на месте, прижав книгу к груди, внезапно испугавшсь, что на ней лишь потрепанная ночная рубашка – она едва держалась у нее на плечах.
– Люсьен? – спросила она, не смея обернуться и наяву столкнуться с одной из грез. – Что-то случилось? Что-то не так?
Он хрипло рассмеялся, и она поняла, что он стоит вплотную позади нее, его горячее дыхание обжигало ей затылок.
– Не так, дорогая? Что есть «не так»? Что есть «так»? Наверное, это «не так» – хотеть тебя до того, что судорогой сводит скулы? Или это «так» – лишать себя удовольствий, которые можно получить от твоего тела?
– Вы сошли с ума!
Неужели она перенесла сегодня мало потрясений и судьба устроила для нее еще и это? Как он посмел? Она сделала было один торопливый шаг прочь, но все же повернулась к нему лицом, полная решимости отчитать его так, чтобы он наконец лишился этой своей возмутительной самоуверенности. Но все готовые вырваться слова застряли у нее в горле.
Он стоял перед ней почти голый. На нем были только панталоны. На его груди виднелись пятна, похожие на кровь, однако, судя по всему, он не был ранен. Она остолбенело глядела на его широкий, с выпуклыми мышцами торс, сужавшийся к талии.
Он протянул к ней руку, но вдруг резко отдернул ее и сжал руки в кулаки с такой силой, что побелели костяшки. Только теперь она заметила, что он обливается потом, что его лоб наморщен, а лицо застыло в неподвижной маске, скрывавший под собой целую бурю чувств.
– Кэтрин, я виноват. Боже, вы даже представить себе не можете, как я виноват. Дайте мне пройти. Черт! Ну зачем вы такая красивая?! Бегите, Кэтрин. Бегите прочь. Скорее!!
Она хотела было повиноваться, но лишь на миг.
– Вы же больны. Может быть, это какая-нибудь лихорадка, которую вы подхватили на Полуострове? Я слышала, что такие лихорадки могут возобновляться даже через годы. Вы выглядите точно так же, как тогда, когда я ухаживала за вами. – И она положила руку ему на плечо, еле сдержав испуг, так как почувствовала внутренний огонь, сжигавший его тело. – Позвольте мне помочь вам, Люсьен. Вам надо прилечь.
– Помочь мне? – переспросил он таким тоном, будто это слово испугало его. – Да, да. Помоги мне. Это то, что мне нужно. Мне нужна помощь, Кэтрин.
Она повела его по коридору прямо к себе в спальню, опасаясь, что силы оставят его прежде, чем он доберется до своих комнат. К тому же он, судя по всему, бредил. Надо, чтобы с ним кто-то остался, чтобы он не отправился бродить по дому и как-нибудь не повредил при этом себе.
Какой-то уголок сознания предупреждал ее об опасности, когда она закрывала дверь своей комнаты. Именно эта часть ее мозга хранила память о том, как Люсьен лежал в бреду после возвращения с Полуострова, и ту ночь, когда он опрокинул ее к себе в постель и попытался заняться с нею любовью. Люсьен был сильным мужчиной, и намного сильнее теперь, нежели той ночью. И она понимала, что у нее нет надежды с ним справиться. И еще более страшой была мысль: а неизвестно – захотела бы она сопротивляться?
– Милая Кэтрин, – прошептал Люсьен у нее за спиной, и она задохнулась, почувствовав, что он держит прядь волос и грубо тянет, вынуждая обратиться к нему лицом. – Я хочу тебя, милая Кэтрин, – продолжал он. Его глаза превратились в черные, бездонные омуты, он смотрел на нее каким-то странным рассеянным взглядом. – Я хочу, чтобы твои губы прижались к моим, чтобы твой мягкие груди прижались к моей груди, чтобы твои длинные стройные ноги поднялись высоко и обхватили бы мою талию. Я хочу быть в тебе, Кэтрин, с тобой, быть частью тебя. Ты нужна мне, милая Кэтрин, ты нужна мне, только ты нужна мне…
– Люсьен, хватит!
Она уперлась ладонями в его скользкую от пота грудь и принялась яростно вырываться. Он не отпускал ее, его пальцы больно впились ей в плечи, привлекая ее все ближе. Как она могла? Как она посмела довериться ему вопреки здравому смыслу? Он же совершенно ничего не соображает из-за лихорадки, он не может сейчас отвечать ни за свои слова, ни за поступки!
И на этот раз вина будет на ней.
Насилие. Грубое. Жестокое. Оно случится опять. Немыслимое сейчас случится вновь. И то, что она любит Люсьена, не облегчит ее участь. Это сделает ее еще более тяжкой.
И вдруг, неожиданно, она оказалась свободной.
– Люсьен!
– Нет!!! – Он отпихнул грубо, со всей силой, так что она запуталась в подоле ночной сорочки и упала на пол. – Черт побери, нет! Кэтрин, помогите мне! Вы должны мне помочь! Заприте, меня, свяжите меня – что угодно! Проклятая Мелани! Проклятая Мойна! Что за черные зелья она давала Мелани? Зелья, от которых все тело горит огнем и в нем просыпаются все низменные, дьявольские силы, которые порабощают рассудок?
Кэт так и осталась на полу, смущенная и напуганная, сквозь слезы едва различая, как Люсьен словно пьяный мечется по комнате, как он вцепился в тяжелую бархатную занавеску и запутался в плотной ткани, судорожно пытаясь добраться до шнура. Он вернулся к Кэт и сунул шнур ей под нос:
– Вот! Возьмите это, Кэтрин. Пока у меня есть еще сила воли помочь вам – используйте его!
Гай вздохнул, гадая, как он дошел до такого. Как он до такого скатился. Проклятье на его отца, который предпочел иностранца своему собственному сыну. Проклятье на Кристофа, которому приспичило уронить свое семя в английском саду. Проклятье на Люсьена, выросшего из этого семени. Проклятье на Мелани, которая из удовольствия превратилась в проблему. Проклятье на них на всех, и пусть горят в самом жутком адском огне!
Но сейчас, в эту самую минуту, проклятая Мелани! Почему она не потрудилась все толком объяснить ему? И почему он был так неосторожен, зная, насколько Мелани безрассудна? И пусть даже она едва соображает от своего зелья – как ей хватило глупости дать леди Саусклифф его адрес? Ведь эта бесцеремонная особа явилась утром прямо к нему в коттедж! Она весьма снисходительно пояснила, что в полученном ею приглашении упоминается о том, что в самом поместье едва ли хватит места для всех прибывающих на званый вечер гостей и что «милый друг Мелани господин граф был настолько любезен, что предложил к ее услугам свой коттедж». Безмозглая баба вполне могла разнести это по всему Лондону, прежде чем отправиться сюда.
Тупая идиотка Мелани! Разве эта сука не знает правил? Мудрая птица никогда не гадит в своем гнезде.
Гай понимал, что повязка на глазу делает его чересчур приметным и запоминающимся. Ему остается лишь уповать на то, что кучер наемного экипажа сгинет в лондонских трущобах, а пока его разыщут, Гай успеет покончить со своим делом здесь и вернуться во Францию. А тем временем пусть пока все будет тихо. Вот только леди Саусклифф никогда не попадет на этот званый вечер, на который собиралась.
Но ему это не нравится. Ему это совершенно не нравится. Такие планы нужно составлять аккуратно и подробно, продумывать до последних мелочей и так же аккуратно воплощать в жизнь. В предлагаемом ему теперь плане была поспешность, и это очень его беспокоило. Он продолжал мерить шагами свой тесный кабинет, мысленно прокручивая заново те немногие меры безопасности, которые успел предпринять.
Он успел отпустить своих немногочисленных слуг на целых четыре дня, но все же мальчишка для поручений, личный лакей, повар и вечно сующая куда не надо свой нос горничная наверняка успели заметить леди Саусклифф, прежде чем он успел затащить ее в одну из комнат под предлогом того, что ей срочно требуется отдых перед званым обедом в Тремэйн-Корте. Хотя на самом деле этот званый обед состоится лишь дней через пять. Но она этого не знает и уж никогда не узнает.
Наличие у леди Саусклифф собственной служанки перестало быть проблемой уже час назад. Когда стемнеет, ему не составит труда избавиться от тела, тем более что ночи сейчас безлунные. В короткое время Пролив так обработает ее останки, что ее не сможет узнать даже родная мать.
Он налил себе бренди, не столько оттого, что хотел пить, сколько чтобы успокоить напряженные нервы. Он видел достаточно смертей во время Революции и в последовавшие за ней годы. Эта служанка не была для него человеком – просто непредвиденной проблемой, которую он уже разрешил.
Он навестил Мелани еще до полудня и обнаружил, что она далеко не в лучшем состоянии. На одной руке была повязка, и она прихрамывала. Что-то случилось прошлой ночью в Тремэйн-Корте, что-то, о чем она наотрез отказалась с ним говорить. Он лишь понял, что она изрядно взвинчена, а значит, сегодня будет особенно ненасытной.
Она уже с полчаса назад поднялась наверх, сказав ему, что хочет наедине поговорить с леди Саусклифф, и его абсолютно не интересовало – о чем. Она заинтриговала и раздразнила его, прежде чем отправилась к леди Саусклифф, продемонстрировав ему свои игрушки: неизменную трубку для опиума, несколько шелковых шнурков, вырезанный из дерева фаллос в натуральную величину с серебряной рукояткой и к тому же ярко размалеванную глухую кожаную маску с единственным отверстием для носа.
– Это все подарочки Фелиции, – пояснила она, заметно возбуждаясь при виде каждой новой вещи. – Я знаю, она будет в полном восторге, когда узнает, что я хочу ей их вернуть. Мы прежде очень веселились с этими игрушками.
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Может быть, этот день окажется не таким уж скучным. Это может стать даже в некотором роде познавательным.
Его мало интересовало, почему Мелани так хочет смерти этой женщины. Леди Саусклифф была нежной блондинкой и красавицей. Для такой, как Мелани, уже одно это могло послужить мотивом для убийства. Он также желал смерти этой даме из лондонского света, но он только сейчас наконец-то понял свой собственный мотив.
Он бессильно рухнул в одно из кожаных кресел, стоявших возле камина, но тут пришла Мелани и позвала его в спальню:
– Теперь ты тоже можешь подняться, дорогой Гай. Она готова для нас.
Он поднял глаза и увидел, что Мелани стоит в дверях и в ее широко открытых глазах горит лихорадочное возбуждение и плавает какой-то дурман. На ней было ярко-желтое платье с короткими пышными рукавами и пышными волнами по всему подолу, и смотрелась она такой прелестной, такой невинной, словно пятнадцатилетняя девочка, даже несмотря на то, что платье было расстегнуто сверху донизу и едва держалось на плечах. Гай невольно подумал, что, наверное, именно таким было Евино лицо, когда она протянула Адаму яблоко.
Однако сегодня в руках у Искусительницы блестел длинный и тонкий серебряный кинжал.
– Я сначала думала, что мне придется провозиться с ней дольше, – сказала Мелани, – но я уже забыла, как сильно дражайшей Фелиции нравятся те прелестные игры, которым она научила меня в прошлом. Надменная доверчивая корова! Но кое-что умеет. Будь поосторожнее и не измажь кровью игрушки, ведь я уверена, что мне захочется снова ими попользоваться. И тебе ведь тоже понравится, дорогой, увидеть свою Мелли связанной, ослепленной, раскрытой и беспомощной под твоими чудными пальцами? Мы можем разнообразить наши наслаждения, не так ли?
– Это обрадует меня больше всего на свете, – неохотно отвечал он. Неужели она хотя бы на минуту не может забыть об собственных удовольствиях?!
У них есть серьезное дело, и с ним надо покончить. Не правда ли?
Но, судя по всему, на Мелани напала болтливость:
– Она заставила меня платить ей все больше и больше денежек, как только узнала, что я помолвлена с Люсьеном. А как она злилась, когда узнала, что я собираюсь оставить ее, – как будто можно было сомневаться в том, что я упущу свой шанс. Но дело не только в деньгах – особенно после того, как мы впервые переспали с Люсьеном. Как последняя тупая дура я призналась Фелиции, что я его люблю, люблю по-настоящему. И вот тогда, зная все о моем прошлом, она заставила меня ей платить, неблагодарная сука. Меня! Да я была лучше всех, что у нее когда-нибудь были!
– Как это ужасно неблагодарно с ее стороны, моя милая. И тебе пришлось грешить с ней против воли?
– Да! Она начало и конец всех моих горестей, всего, на что мне пришлось пойти для того, чтобы выжить. И когда Люсьен ушел на свою дурацкую войну, она могла бы заявиться прямо в Тремэйн-Корт, если бы я не платила ей. Как же я ее когда-то боялась… Но больше этому не бывать. Не бывать после нынешнего дня. И потом еще одного, когда я избавлюсь от Кэт Харвей. Мы ведь и на ней можем попробовать наши игрушки? Это может быть еще веселее. А потом, когда все кончится, ничто не будет больше стоять между мной и моим дорогим Люсьеном! Ничто! Ведь верно, дорогой Гай?
Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
– Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», – ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
– Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? – Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
– Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
– В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
– Я не помню! – выпалила она, и ее голос поднялся до визга. – Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности. Гай приказал своему лицу изобразить полнейшее равнодушие.
– Ты права, моя крошка. Совершенно не имеет значения, где ты его взяла. Имеет значение, дорогая, то, что ты сделаешь им. Не пора ли нам начинать?
Мелани снова улыбнулась, на сей раз призывно.
– Но разве ты не хотел бы узнать, почему я хочу смерти Фелиции, дорогой? – спросила она, в то же время снимая через голову платье и оставаясь перед ним голой. На ней не было ничего, кроме белых чулок, подвязанных высоко на бедрах, нитки изумрудов на нежной шее и повязок на коленях. Что еще эта баба успела придумать?
– Только если ты считаешь это совершенно необходимым для твоего счастья, моя красавица, – смягчившись, отвечал он снова, в который уже раз восторгаясь совершенством ее тела.
Она рассмеялась, скомкала платье и швырнула к его башмакам. После всего, что она вытворяла над собой, что приходилось выносить этому телу, можно было ждать, что оно быстро постареет и не сможет уже с такой готовностью отзываться на ее желания.
Она направилась на второй этаж, поманив его за собой.
– Теперь это кажется таким давним, дорогой, – начала она свою историю тем ломким, тонким детским голоском, от которого ему становилось тошно. – Я была тогда в Бате, куда приехала в поисках какого-нибудь щедрого джентльмена, но вместо этого меня нашла Фелиция. Поначалу я даже не знала, что она такое – я была так молода, – хотя полагаю, что все общество про это знало. Никто не хотел с ней иметь дело, хотя она и была принята во всех домах. И она отказывалась принимать приглашения, если в них не включали меня. Она называла меня своей подопечной. Милая, деликатная Фелиция. Но с другой стороны, я иначе ни за что не смогла бы познакомиться с моим дорогим Люсьеном.
Гай в состоянии некоего транса наблюдал, как круглые ягодицы Мелани бесстыдно двигаются в обворожительном ритме, в то время как она впереди него поднимается по лестнице. Его мысли снова вернулись к сумке с «принадлежностями», которую она взяла с собой в комнату. Против его воли кровь горячо заструилась по его жилам, и он уже мысленно представлял себе, что предстанет перед его взором, когда он распахнет дверь в спальню, где предложил расположиться леди Саусклифф.
– Я уверен, что уже догадался. Она любила женщин, эта твоя Фелиция, не так ли?
Мелани задержалась на площадке лестницы и глянула на него через плечо. Он стоял на две ступеньки ниже.
– Да, дорогой, Фелиция любит женщин. Почти так же сильно, как ей нравится боль, и даже сильнее, чем ненавидит мужчин. – Она снова двинулась вперед и громко рассмеялась: – И в течение этого долгого, полного упоения и радости дня, дорогой Гай, ты и твоя Мелли успеют наделить Фелицию и тем, что она обожает, и тем что она ненавидит. Вместе мы заставим ее рыдать от счастья и визжать от ужаса. А потом…
Она задержалась опять, подставив свои затвердевшие розовые соски алчно припавшему к ним Гаю.
– …а потом, милейший Гай, ты сможешь положить конец всему, так что эта Фелиция больше никогда не посмеет причинить зло твоей Мелли.
Почти час прошел с той минуты, как Люсьен пришел в себя. Туго примотанный к ножкам массивной кровати, он снизу вверх робко посмотрел на Кэт, которая только что вошла в комнату и нерешительно остановилась в нескольких шагах от него.
– Добрый день, милая Кэтрин. Который час? Приятный денек, не так ли? Вы можете уже развязать меня.
– Только что пробило два, и благодарю вас покорно за столь милое предложение, Люсьен, – отвечала она, еле цедя слова, – но я не уверена, что даже теперь я могу вас развязать.
Люсьен попытался освободить руки, но веревка держала крепко. По крайней мере иногда Кэт умела повиноваться. Вчера ночью она повиновалась ему буквально – и связала чрезвычайно тщательно.
– Кэтрин, довольно об этом. Я прошу извинить меня за то, что напугал вас, что наговорил всяких непотребных вещей, даже несмотря на то, что вчера едва ли был способен соображать. Но ей слишком долго удавалось уходить от ответа. Прошло уже полдня. Мне давно пора разыскать Мойну. Я должен с ней поговорить.
Кэт ничего не ответила, но продолжала внимательно глядеть на него сверху вниз, словно изучая. Он почувствовал, что это становится смешно. Он понимал, что и в самом деле выглядит смешным, со стянутыми за спиной руками, распростертый на полу, словно глупая собачонка, которая все бегала и бегала кругами, пока ее же собственный поводок не примотал ее вплотную к ножкам хозяйского кресла.
– Дражайшая леди Кэтрин, – сказал он, надеясь раздразнить ее до того, что она пожелает от него избавиться, – у вас в спальне оказался связанный полуголый мужчина. А что, если к вам заглянет одна из горничных? Просто голова кругом! – Но она по-прежнему не сделала ни единого движения, чтобы развязать веревки, и его чувство юмора иссякло, он начал сердиться: – Кэтрин! Во имя всего святого – отпустите же меня!
– Люсьен, – наконец промолвила она, и серьезное выражение ее лица встревожило его не на шутку, – вчера, когда вы несли всякую чушь, вы упомянули Мойну. Вы сказали, что Мойна имеет какое-то отношение к тому, что творится с вами. Еще вы упомянули про Мелани и про зелье.
Ну какого черта она так подробно пересказывает ему то, что он и так отлично знает? Он был готов взорваться:
– Ну хорошо, спасибо вам, дорогая, за ваше невероятное милосердие и бесконечное терпение. Теперь-то вы развяжете меня? Или сделайте это сами, или попросите Гарта, чтобы и он смог насладиться нашим спектаклем. А впрочем, если уж на то пошло, почему бы вам не позвать заодно и всех слуг? Вы могли бы продавать им билеты и сделать на этом хороший бизнес – не часто можно увидеть такой фарс!
– Перестаньте! – Она угрожающе склонилась над ним с таким видом, будто вот-вот вцепится ему в уши. Совершенно очевидно было, что взорваться готов не он один. – Не делайте этого, Люсьен. Никогда впредь не позволяйте себе называть меня дорогая. Если вы рассчитываете таким образом унизить меня, так это бесполезно. Бесполезно! А теперь ведите себя смирно и слушайте, а не то я продержу вас здесь связанным, как рождественского гуся, до самых святок, пока не придет время украсить вашу голову ветками остролиста и всунуть вам в клюв печеное яблоко. Я постараюсь также вести себя смирно, Люсьен, у меня нет другого способа сообщить вам то, что вы должны узнать, так, чтобы вы не помчались по дому в припадке ярости. Мойна уже получила вполне достаточно – без вас.
– Я буду хорошим, миледи.
Ах, как он любил эту женщину! По-настоящему любил. Он никогда не любил Мелани так, как ее. Мелани он просто хотел. Теперь-то ему была ясна разница. Вчера он получил последний урок.
Люсьен постарался не обращать внимания на свою идиотскую позу и неловкость ситуации.
– Если вам нужно мое обещание, мое слово джентльмена не трогать Мойну – вы уже имеете его. Я готов склониться перед вашими желаниями и не посмею больше требовать развязать меня, – как можно более искренне сказал он. – Однако, – добавил он, ухмыляясь, – у меня начался ужасный зуд, моя решительная, сильная леди Кэтрин. И этот зуд все сильнее – вот тут, у меня на правом плече, и я буду весьма признателен вам, если вы меня почешете.
Она коротко рассмеялась, и он понял, что одержал победу. Ах, чем был бы наш мир без юмора?
– Вы просто невыносимы! – воскликнула она, грозя ему пальчиком с таким видом, будто он был противным, но все же очень любимым проказником, который только что «от нервов» обмочил ей ковер. Она встала на колени и потянулась к узлам у него за спиной, и чистый, свежий ее запах напомнил ему о собственном состоянии. Он как можно дальше отвернулся, чтобы утерпеть и не поцеловать ее, боясь испачкать ее после того, что произошло вчера.
Через минуту он уже был свободен, но от долгого пребывания в нелепой позе у него так разболелись плечи, что он не сразу смог ими пошевелить.
Поднявшись на ноги, Кэт тут же протянула ему руку, чтобы помочь подняться. Он принял ее, глядя на нее снизу вверх и вспоминая прежнее, когда она предлагала свою поддержку и всякий раз тут же шла на попятный, словно боялась завязать какие-то более интимные отношения.
Какой же долгий путь им пришлось пройти – ему и его леди Кэтрин. Как он мог бояться, что она захочет покинуть его и вернуться в Ветлы? Если они смогли преодолеть поодиночке этот ужасный путь и пережили едва не разразившуюся катастрофу этой ночью, вряд ли найдется что-то, способное остановить их на пути к общему будущему. Это была такая приятная успокаивавшая мысль, что Люсьен слегка сжал пальцы Кэт, прежде чем выпустил ее руку.
– Я приготовила крепкий чай в соседней комнате, – безразличным тоном заметила Кэт, протянув Люсьену одну из старых рубашек Эдмунда. – Я уверена, что вам станет лучше, если вы хоть что-нибудь съедите, хотя Мойна предупредила, что вам нельзя есть тяжелую пищу до тех пор, пока вы не отоспитесь как следует.
Он пошел следом за ней в маленькую, уютно обставленную гостиную, которую Эдмунд предоставил в ее личное распоряжение, по дороге надевая рубашку.
– Вы сумели собрать немало полезной информации за это утро, не так ли, милая? Что же еще сообщила вам Мойна?
– То, что я вынуждена буду сообщить вам, или, скорее, то, чего я не хотела бы вам не сообщать. Люсьен, вам надо набраться храбрости.
– Храбрости? Я ведь позволил вам себя связать, не так ли? Чем же еще я могу доказать свою храбрость?
Ему не терпелось перейти к делу. Он хотел принять ванну и лечь спать – независимо от того, что советовала Мойна. Еще он хотел пить, и крепкий чай являлся отнюдь не лучшим выбором. В голове у него шумело так, словно накануне он напился до умопомрачения. Чего же удивляться, что Мелани так много времени проводит взаперти, если это ее обычное состояние?
Он смотрел, как Кэт уселась на обитое синим бархатом кресло, которое было когда-то любимым креслом его матери, как она наливает чай из серебряного чайника в чашку.
Вазы с букетами полевых цветов наполняли воздух свежими ароматами.
Люсьен отбросил всякую настороженность. Ему было приятно оказаться в этой комнате, где сама обстановка помогала успокоить взвинченные до предела нервы. Он отодвинул от стены старинное резное кресло, повернул его к столу, сел и принял протянутую ему чашку, заметив, что рука у Кэт слегка дрожит.
Поскольку она все еще не заговорила, он повторил свой вопрос:
– Храбрым, милая? А собственно почему?
Она наконец решилась:
– Вы должны понять, Люсьен, – я была в отчаянии! Вы совсем ничего не соображали, болтали невесть что и горели как в лихорадке. Мне казалось, что вы умираете. И когда вы упомянули Мойну, я подумала, что она может помочь, ведь в этом доме к ней всегда обращались за медицинской помощью. Как только вы позволили мне привязать себя к кровати – Боже, Люсьен, как же мне было противно это делать, – я побежала искать ее. Я рассказала ей, что с вами творится, и она всполошилась. Моментально всполошилась.
Кэт перевела дыхание, глядя на него полными слез глазами.
– Люсьен, Мойна поила Мелани своим зельем с того самого дня, как умерла Памела, – она винила ее в смерти вашей матери. Она уверена, что Мелани каким-то образом способствовала обнаружению писем Кристофа. Я не стала выспрашивать, как ей удалось это выяснить, хотя, зная Мелани, нельзя не согласиться, что это имеет под собою почву. И Мойна управляла Мелани с помощью своего зелья опиума и снотворного.
– Опиума? Боже мой! Теперь понятно, почему Мойна так старательно избегала меня, словно опасаясь выдать какой-то секрет. Несчастная старуха. Мойна слишком простая душа, – но при этом чрезвычайно искусна в составлении всякого питья. Я уверен, что в ней есть изрядная доля не то цыганской, не то русской крови – не помню точно. И несчастная Мелани. Она нуждается в помощи.
Люсьен решительно поднялся, чтобы отправиться к себе в спальню и приказать Хоукинсу приготовить ванну и чистое белье.
– Здесь не может быть двух мнений, Кэтрин. Я сегодня же поговорю об этом с Эдмундом. Я уверен, что даже самой Мелани понятно, что она нуждается в лечении. Я смутно помню, как она перепугалась, когда я прошлой ночью сказал что-то в этом роде. Пожалуйста, простите меня теперь, Кэтрин, и позвольте вас покинуть.
– Люсьен, – настойчиво окликнула Кэт, – вернитесь. Это еще не все. О Господи, Люсьен, я тоже за это в ответе. Как я могла не догадаться? Почему это не пришло мне в голову раньше?
Люсьен протянул к ней руку и коснулся ее плеча:
– Кэтрин, если вы не расскажете мне все сами – я пойду искать Мойну.
Она принялась теребить складки на юбке.
– Вас… вас никогда не удивляло, что Эдмунд оказался способен жениться на Мелани так скоро после смерти вашей матери? Как он мог поверить, что действительно влюбился в нее так сильно?
Люсьен почувствовал, что его щека начала дергаться. Ему все больше не нравилось то направление, которое принимала их беседа.
– Мойна?..
– Она дала ему зелье, чтобы он выпил после похорон. Я полагаю, что-то вроде того, чем Мелани опоила вчера вас. Как я уже сказала, Мойна винила Мелани в смерти Памелы. Мелани вместе с Эдмундом.
– Понимаю, – еле слышно промолвил Люсьен. Но он лгал. Он не понимал. Он ничего не понимал. Если бы он понимал, черт побери, если бы он посмотрел тогда на Эдмунда и разгадал муку в его глазах вместо того, чтобы любоваться своими собственными ранами, может быть, он еще успел бы как-то помочь.
– Когда вы только вернулись, Мелани удалось вырваться из-под ее контроля, так что ей пришлось вынудить вас уехать. Да к тому же вы были ранены и совершенно не годились в мстители. Мойна с нетерпением дожидалась вашего возвращения. Но теперь, когда вы помирились с Эдмундом, она в полном расстройстве и не понимает, что же ей следует делать дальше.
Люсьен не мог двигаться, не мог говорить. Его мысли крутились вокруг того первого разговора с Мойной, когда он только появился в Тремэйн-Корте. Если бы он более внимательно отнесся к рассуждениям старой служанки про вину и про расплату!..
Если бы. Эти слова грохотали у Люсьена в ушах. Сэмюэл Джонсон глубоко ошибался: дорога в ад вымощена вовсе не благими намерениями. Она вымощена вот этими самыми «если бы».
– Люсьен, – окликнула Кэт, отвлекая его от размышлений, – Мойна уже поняла, что была не права. И чтобы доказать, как она раскаивается, она рассказала мне кое-что еще. Кое-что, способное облегчить вашу боль.
– Я серьезно сомневаюсь в этом, Кэтрин.
О, как он оказался прав! Тремэйн-Корт, прекрасное, чудесное место, где пролетело его беззаботное детство, превратился в дом, где разбиваются сердца.
– Нет, Люсьен, дослушайте меня до конца. Я уже сказала вам, что Мойна ненавидела Эдмунда. Она говорит, что считает его никчемным, недостойным верности Памелы. Она ненавидела его за то, что он грубо обошелся с Памелой, за то, что зачал ребенка с Мелани, за то, что лишил наследства вас – даже несмотря на то, что сама устроила это. Мойна поила их своими зельями, чтобы они лишались сил год от года, чтобы они страдали, ожидая вашего возвращения. Она надеялась, что вы убьете их обоих за то, что они учинили над Памелой и над вами.
– Так я был предназначен на роль палача? Вы рассказали все это, чтобы развеселить меня, Кэтрин? – перебил он. – Должен вам признаться, вы переоценили свои возможности.
Он почти не обратил внимания на то, что Кэт поднялась со своего кресла, подошла к нему, положила руки ему на плечи и еле слышно закончила:
– Люсьен, я не знаю, хорошие это новости или плохие, и вполне может оказаться, что Эдмунд уже болен необратимо. Но по крайней мере, теперь мы знаем все. По крайней мере, мы можем пытаться что-то предпринять.
– Предпринять – для чего? Все кончено, Кэтрин, дело сделано. И нет пути назад, и нам не вернуть того, что случилось.
– Это верно. И все же кое-что еще, может быть, и удастся. Понимаете, у Эдмунда несколько недель назад случилось что-то вроде удара, но до того он не был болен. Не был болен по-настоящему. Мойна искусна в составлении не только любовных зелий. Все это время – скорее всего сразу после смерти Памелы и вплоть до нескольких последних дней – Мойна потихоньку травила Эдмунда посредством точно рассчитанных порций белладоны и ядов каких-то змей.
