Текст книги "Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли"
Автор книги: Кэтрин Вебб (Уэбб)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Значит, вы уверены, что преуспеете? Там, где не преуспел никто? – спрашивает Альберт.
– Я преуспею, – уверенно отвечает Альберт, и в его голосе звенит сталь.
Внезапно ощутив тревогу, Кэт скользит по коридору в сторону кухни, куда они точно не последуют за нею.
Утром в пятницу жара наступает, как только солнце поднимается над горизонтом. Эстер сидит за своим туалетным столиком, занимаясь прической и чувствуя, какие влажные волосы у корней. Альберт давно ушел. Глядя на его взбитую, нетронутую подушку, можно предположить, что он вообще не входил в спальню. Эстер спала беспокойно, простыни сбились, так что трудно сказать наверняка. Она смотрит на подушку Альберта, такую белую в лучах солнца, что режет глаза, и размышляет о словах теософа, великом множестве слов, сказанных им с момента приезда в основном Альберту. Слова, словно капли дождя, скатываются с его губ. И Альберт впитывает их, подобно иссохшей земле. Она видит это по его лицу – он слегка хмурится, он рассеян, взгляд направлен куда-то вдаль. В последнее время ей кажется, что Альберт не бывает один, без Робина Дюррана. Теософ постоянно с ним рядом. Или же это Альберт постоянно рядом с Робином? Эстер вздыхает.
Накладывая кольдкрем на уголки глаз, она принимается мысленно сочинять письмо Амелии. «Я не возражала бы так сильно, если бы знала хотя бы примерно, сколько еще он пробудет у нас… – набрасывает она. – Жалованье священника скромно до чрезвычайности. Настолько скромно, что я не могу позволить себе установить телефон, хотя мне очень хочется. Но мы содержим этого молодого человека столько времени, а сколько ему еще потребуется для завершения работы?» Как бы ей хотелось услышать голос сестры. Однако, даже если бы они располагали средствами, Альберт, скорее всего, все равно запретил бы телефон – его недоверие к современным изобретениям крепнет день ото дня. «Мне кажется, если бы он мог, то запретил бы автомобили, отменил поезда и скатал железнодорожное полотно! Слава небесам, он хотя бы признает пользу электрического освещения». Теперь ее слова звучат так, будто она критикует Альберта и их гостя, и, внезапно ощутив себя ворчливой женой и никудышной хозяйкой, Эстер останавливается. Спальня неожиданно кажется слишком тихой, слишком спокойной. Эстер охватывает отчаянное желание поговорить хоть с кем-нибудь.
Внизу, в гостиной, она обнаруживает Альберта, который с унылым видом сидит над газетой. Теософа в кои-то веки нет рядом. Эстер наклоняется, чтобы поцеловать Альберта в щеку.
– Доброе утро, любимый. Как дела? – спрашивает она.
– Все хорошо, Этти. Просто отлично, – рассеянно ответствует Альберт.
Улыбка сходит с лица Эстер.
– Я не подозревала, что ты меня ждешь. Прости, что не спускалась так долго. Думала, ты давно ушел с мистером Дюрраном, – говорит она.
– Ничего страшного. Зато я смог почитать газету, прежде чем заняться более важными дневными делами.
– Почему ты не пошел сегодня утром с мистером Дюрраном?
– Да так. Мы хотим проверить одну его теорию. Да, именно теорию. Но я сейчас прочитал в газете весьма неприятную новость.
– Правда? Надеюсь, ничего страшного?
– Накануне вечером полиция арестовала несколько человек за игру. Сегодня они предстанут за это перед судьей. Они делали ставки, причем на петушиных боях! Всего в двух милях от Тэтчема, можешь себе представить? Из всех кровавых и грубых способов испытать удачу они выбрали этот: стравливать друг с другом две несчастные глупые птицы!
– Боже, какая жестокость! Какая дикость! – восклицает Эстер.
– Один из арестованных Дерек Хичкок с фермы «Последняя миля». Житель Коулд-Эшхоулта, мой прихожанин, – сообщает Альберт, и его голос полон тревоги, лицо темнеет.
– Дорогой, но ты же не можешь ежесекундно удерживать на праведном пути каждую душу! Не будь к себе слишком строг. Человеку свойственно ошибаться, это в его природе. Ты проделываешь достойную восхищения работу, неся людям слово Божие…
– Но это всего лишь малая толика грязи, окружающей нас, Эстер! Она повсюду, в сердцах всех мужчин и всех женщин! Вот только на днях я без предупреждения зашел к Смитам, всего лишь хотел спросить, почему их старшая дочка давно не показывается в церкви, – а оказывается, она ждет ребенка, Этти! Она беременна, хотя ей всего семнадцать и она не замужем. – Альберт качает головой, поднимая на жену глаза, полные отчаяния.
Эстер присаживается на подлокотник его кресла и крепко сжимает его руки:
– Альберт, многие юные девушки сбиваются с пути, поддавшись сладким обещаниям своих ухажеров… Конечно, это печально, для девочки это просто трагедия, но она еще может исправиться, может вернуть благосклонность Господа, если покается. Да и большинство людей вокруг добрые, хорошие, честные. Дорогой Альберт, что вызвало в тебе такое огорчение? – Эстер нежно обхватывает ладонями его лицо.
Альберт чуть отстраняется, как будто не хочет встречаться с ней взглядом, однако Эстер не отпускает его.
– Причина в том, что сказал мне сегодня утром Робин, – неохотно признается он.
– И что же он сказал? – спрашивает Эстер несколько резче, чем собиралась. Альберт с тревогой смотрит на нее, и она улыбается. – Что же он сказал, милый?
– Он попросил меня больше не ходить с ним на луг по утрам. Он предполагает, что ему удастся сделать фотографии, если меня не будет рядом. На тот случай, если мои ненастроенные и нечистые вибрации отпугивают элементалей. – Голос Альберта полон горя.
– Твои нечистые вибрации? Но это же глупость! Нет никого чище тебя душой, Альберт…
– Он, скорее, имеет в виду, что я необразован. В теософском смысле. Мне не удается настроить свое внутреннее «я» так, чтобы… быть в гармонии с ними. Возможно, по этой причине ему до сих пор не удалось запечатлеть их на пленке, а мне не удалось увидеть их еще раз. Из-за того, что мне не хватает знаний.
– Но… Берти, это же ты увидел их первый! Как же ты можешь теперь отпугивать их? – спрашивает Эстер.
– На самом деле они позволили мне лишь мельком увидеть их. Наверное, я действительно, не сознавая того, вошел в состояние транса, которое теперь не могу повторить… – Альберт рассуждает как будто сам с собой. – Наверное, так и было. Скорее всего, после того как я увидел их, мое сознание сделалось слишком неспокойным, я чересчур одержим эгоистичным желанием увидеть их снова, узнать ближе. Должно быть, я для них подобен грубому бряканью цимбал, настолько велико мое желание! Да, теперь я понимаю, я был так глуп и недостоин!
– Альберт, прекрати сейчас же! Ты никогда не был глупым, сколько лет я тебя знаю – с самого детства, Берти! И уж точно никогда не был недостойным. Всегда только добрым, хорошим и щедрым. И если эта теософия заставляет тебя думать иначе, тогда это попросту ложное учение и тебе, наверное, лучше бросить его раз и навсегда! – кричит Эстер.
– Этти! – взрывается Альберт, внезапно охваченный гневом. – Не смей так говорить!
Эстер отшатывается, уязвленная.
– Надеюсь, я не помешал, – произносит Робин Дюрран, появляясь в дверях, как будто он стоял там все время: одна рука в кармане, другая сжимает фотокамеру «Френа».
Эстер, от неожиданности пугаясь, соскакивает с подлокотника кресла и отворачивается. Кожа на груди под воротником идет мурашками, ей не хватает воздуха.
– А, Робин! Нет-нет, конечно нет, – говорит Альберт, и щеки у него пылают.
В напряженной тишине слышно дыхание Эстер.
– Доброе утро, мистер Дюрран. Надеюсь, вы хорошо спали? – произносит она наконец сдавленным голосом, более высоким, чем обычно.
Робин Дюрран улыбается ей своей привычной томной улыбкой: губы растягиваются медленно, от середины к краям. Мгновение его взгляд как будто пронизывает ее насквозь. Она чувствует, как лицо заливает жарким румянцем, ей хочется отвести глаза, закрыть лицо руками, как ребенку. Но нельзя. Кровь громко пульсирует в висках, приливает к щекам, и она знает, что он видит ее румянец. Еще секунду он удерживает ее своим взглядом, затем моргает, непринужденно обводит глазами комнату.
– Хорошо, благодарю вас. Здесь мне всегда отлично спится – деревенская тишина благостна для тела и разума. Вы так не считаете?
– Да-да, конечно, – выдавливает Эстер. Она кашляет, прочищая горло, и переплетает пальцы. – Мне всегда казалось, что деревня умиротворяет, – прибавляет она, однако Робин Дюрран смотрит на викария, и здесь его медленная улыбка производит совершенно иное действие.
Альберт, кажется, затаил дыхание, он сам растягивает рот в неуверенной улыбке.
– Так что же? – спрашивает он, и Робин Дюрран улыбается шире.
– Да, Альберт. Да! Я их видел! – говорит он.
Альберт хлопает в ладоши, не в силах выразить радость словами, прижимает сложенные ладони ко рту, словно в молитве, все его прежние тревоги улетучиваются. Какое-то пугающее предчувствие стискивает внутренности Эстер, подобно злобному червю, однако она даже под страхом смерти не может ни дать ему название, ни понять, что теперь делать.
Глава шестая
В понедельник, в разгар солнечного утра, Кэт стирает белье Эстер в деревянном корыте, полном мыльной воды. Она вышла во двор, где можно брызгаться как угодно, ощущая при этом на лице лучи солнца. Эти предметы одежды считаются слишком деликатными, чтобы отправлять их к прачке, и стирать их дело хлопотное. Кэт выдергивает китовый ус из половинок корсета и промывает пластины по одной, затем берет мягкую щетку, чтобы, осторожно проводя по атласной ткани сверху вниз, согнать с нее все пятна и запах пота. Половинки корсета необходимо выполоскать у колонки, вставить обратно пластины китового уса, возвращая изначальный вид, и разложить сушиться на солнце, чтобы придать белизну. Каждые полчаса, пока части корсета сохнут, ей приходится проверять их, подправлять, подтягивать, чтобы сохранить правильную форму.
Панталоны на этот раз в пятнах. На ластовице и штанинах темные следы запекшейся крови, которые становятся коричневыми в воде и источают запах ржавого железа. Кэт морщит нос, оттирая их, выжимая, споласкивая, повторяя все заново; руки у нее болят и распухают от воды. Она рада, что Джордж не видит ее за этой работой.
– Ты еще не закончила? – удивляется миссис Белл, высовываясь из двери буфетной.
Кэт сердито показывает ей пятна.
– Двенадцатилетняя девчонка сумела бы подоткнуться лучше, чем жена викария! – восклицает она.
– Придержи язык! – Шокированная, Миссис Белл озирается по сторонам.
– От души желаю, чтобы викарий исполнил свой супружеский долг и не пришлось бы отстирывать кровь хотя бы девять месяцев. Или ему по сану не полагается?
– Ну, эту пару трудно себе представить… – Миссис Белл невольно хихикает. – Только вот что… Проявляй хоть какое-то уважение, – спешно напоминает она Кэт.
– Между прочим, я ни разу не слышала, чтобы они этим занимались. А вы? – Кэт проказливо улыбается.
– Как тебе не стыдно! Я не подслушиваю! – отвечает миссис Белл, но теперь и у нее в глазах горит веселый огонек.
– Подозреваю, что подслушивать пришлось бы очень старательно. Скорее, будет похоже на сопение двух кроликов, чем на рев быка, – замечает Кэт, и миссис Белл хохочет, не в силах сдержаться.
– Кэт, ты просто бесенок! – взвизгивает она и тут же, спешно закашлявшись, умолкает, когда через боковые ворота во двор входит Эстер и направляется в их сторону.
Эстер провела утро, обучая чумазых и худых детей в Блюкоут-скул, маленькой благотворительной школе, устроенной для бедняков их прихода. Школьное здание когда-то было часовней. Маленькое старинное строение из камня, с высокой покатой крышей и низкими узкими дверными проемами, очень тесное и даже какое-то жалкое, как кажется Эстер, стоит на окраине Тэтчема, у дороги на Лондон. Однако в учебные дни школа оживает от голосов двадцати маленьких девочек, которые болтают и смеются, их слова рассыпаются по комнате, долетают до сучковатых балок под крышей. Когда входит Эстер, болтушки быстро рассаживаются за парты, умолкают и смотрят на нее большими глазами, блестящими, как стеклянные бусины. Эстер любит этот момент. Она стоит, скрестив руки на груди и чувствуя, как колотится сердце.
Эстер учит девочек готовить и шить, составлять композиции из сушеных растений, а еще хорошим манерам и грамматике. Она старается обучить их всему, что, как ей кажется, может пригодиться в жизни. И хотя почти все они из самых бедных семей, все рано выйдут замуж и нарожают детей, будут гробить здоровье в поле или пойдут прислуживать в одно из больших окрестных поместий, Эстер все равно приятно сознавать, что выученное стихотворение никогда не будет лишним и принесет утешение даже самой огрубевшей душе. Обычно она возвращается с уроков с новыми силами, в приподнятом настроении и с легким сердцем. Но только не в этот раз. Какое-то смутное беспокойство преследует ее, как будто она положила не на свое место важную вещь. Возвращаясь назад, она мысленно прокручивает в голове события последних недель, безуспешно пытаясь понять, где именно она потеряла что-то чрезвычайно важное.
Необычный звук заставляет Эстер поднять глаза, и до ее сознания доходит, что Софи Белл, стоя рядом с Кэт у корыта, хохочет. Эстер замирает, понимая, что первый раз в жизни слышит, чтобы ее экономка смеялась в голос. Она улыбается, направляясь к своим служанкам, однако при виде хозяйки они тут же замолкают. Кэт продолжает стирать, а Софи Белл отводит взгляд так виновато, что у Эстер остается отчетливое ощущение, будто причиной смеха была она сама. Ужаснее всего, что на глаза у нее невольно наворачиваются слезы, она быстро моргает и улыбается, стараясь скрыть их.
– Доброе утро. Кажется, у вас все хорошо? – спрашивает она. Кэт и миссис Белл кивают и согласно бормочут. – На обратном пути из школы я зашла к миссис Тригг, миссис Белл. Она интересовалась, как вы поживаете.
– О, и как она? Ей стало лучше? – спрашивает Софи.
– Боюсь, что нет. Она по-прежнему лежит. И очень радуется посетителям, – говорит Эстер.
Миссис Белл отрывисто кивает, отчего ее подбородки колышутся.
– Я обязательно зайду к ней в ближайшее время, мадам, – говорит она.
Эстер переводит взгляд на корыто и видит пятна, которые отстирывает Кэт, мыльную пену, грязными кольцами засыхающую у ее локтей. Может быть, они смеялись из-за этого? И снова Эстер чувствует, как щиплет глаза, она отворачивается к дому.
Именно в этот миг из дома доносится грохот, скрежет и тяжелый удар. Три женщины быстро переглядываются. Эстер проходит мимо Софи Белл, которой требуется время, чтобы развернуться, и первой входит в заднюю дверь. В коридоре, ведущем в кухню, есть еще одна дверь, в холодную кладовую. Это небольшое помещение, в котором три стены наружные. Чтобы в него попасть, нужно спуститься по трем ступенькам; пол в нем каменный, полки из сланца, даже в жару они довольно долго сохраняют прохладу. Свет проникает в единственное крошечное окошко размером примерно в шесть квадратных дюймов, расположенное в стене, напротив двери, под самым потолком. В окне нет стекла, только сетка, которая защищает от насекомых и грызунов. Оно похоже на небольшую пещеру, к чему и стремился строитель. Любое мясо и сыр, молоко, сливки и фрукты – все скоропортящиеся продукты – благополучно хранятся на сланцевых полках, а с потолка на жутковатых крюках свисают окорока. Робин Дюрран стоит, привалившись к наружной стене холодной кладовки, когда Эстер проносится мимо него.
Причина грохота становится ясна сразу же. В белой луже на полу коридора валяются осколки большой фаянсовой миски.
– Что случилось? Это же тесто для пудинга! – восклицает миссис Белл, которая приковыляла вслед за хозяйкой.
Эстер бросает взгляд на Робина Дюррана, который в кои-то веки кажется серьезным, затем оглядывает небольшое помещение и видит Альберта, который набирает в охапку продукты.
– Альберт, что здесь происходит? – спрашивает она.
– Всю эту ерунду надо вынести, Этти. Робину нужна кладовка, – бодро сообщает ей Альберт.
– Но… но это же холодная кладовая, мистер Дюрран. Разве она может быть вам полезна? – спрашивает Эстер.
– Еще как может, дорогая миссис Кэннинг. Дело в том, что я решил сам проявлять фотографии. Сегодня утром пришло все необходимое оборудование… В местных лабораториях не умеют справляться с такой тонкой работой; кроме того, они слишком долго печатают фотографии, – поясняет Робин. Он отталкивается от стены и сцепляет руки за спиной, даже не пытаясь помочь Альберту в его трудах. – Я приношу глубочайшие извинения за тесто, миссис Белл, – с невозмутимой улыбкой обращается теософ к разгневанной экономке.
– Но… Я не понимаю, – говорит Эстер. – Здесь у нас хранятся продукты… При чем тут ваши фотографии? – спрашивает она.
– Прошу прощения, дорогая, – говорит Альберт, протискиваясь мимо них к кухне, нагруженный сырами и беконом.
– Мне нужна темная комната, миссис Кэннинг. Комната, куда не проникает свет и где я мог бы благополучно проявить фотографии. Это помещение с единственным крохотным окошком и толстой дверью идеально подходит.
– Это просто невозможно, ваше преподобие! В такую-то погоду! Все испортится за час, если вынести из холодного помещения! Может быть, мы смогли бы обойтись без кладовой зимой или даже весной… но теперь? Нет-нет, так не годится… – протестует миссис Белл.
– Тем не менее, миссис Белл, это замечательное помещение нам нужно. Мистеру Дюррану требуются определенные условия, – говорит викарий ровным голосом, и лицо его непреклонно.
– А не может ли он определить, каким образом я буду обходиться без кладовки? – грубит экономка, к явному удовольствию Робина Дюррана.
– Все, хватит об этом, миссис Белл, – вмешивается Эстер, стараясь говорить как можно мягче.
Экономка с угрюмым лицом скрывается в кухне. Эстер чувствует, как участился ее пульс, слышит странный шум в ушах.
– Альберт… – говорит она, стараясь привлечь внимание мужа, когда тот возвращается из кухни и принимается составлять стопку из мисок с фруктами и овощами. – Альберт! – Она понижает голос, чтобы ее слышал только он: – Наверняка можно было найти другое место для оборудования мистера Дюррана! Так не годится, во-первых, оно под лестницей, и миссис Белл нельзя упрекнуть в том, что она воспротивилась вторжению в ее владения. А во-вторых, в такую жару это просто безумие выносить еду из холодной кладовой! Очень жаль, что ты не посоветовался со мной, прежде чем… Я сразу сказала бы тебе, что это место неподходящее…
– Подходящее, Этти. Робин обегал весь дом, и это единственное помещение, в котором можно устроить темную комнату, – настаивает Альберт.
– Ну… А как насчет дворовых построек? В старом дровяном сарае вообще нет окон, там наверняка можно было поставить какие-то столы для работы?
– Старый дровяной сарай? Там же сплошная пыль и пауки, Эстер! Не смеши меня! Разве можно, чтобы Робин занимался таким тонким и важным делом, как проявка фотографий с элементалями, когда на него сыплется штукатурка и опилки? Нет, тебе придется примириться с этим неудобством!
– Но… Тебе вообще не следовало сюда спускаться! – шепчет Эстер горестно. «Два таких неприятных события за последние пять минут – хохот Софи Белл и Альберт под лестницей, в женском царстве», – думает она.
– Прошу прощения, – снова говорит Альберт, проходя мимо нее с грузом фруктов и овощей.
Эстер разворачивается, чтобы поглядеть ему вслед, и перехватывает взгляд теософа, который по-прежнему без дела топчется в коридоре. Она не в силах выдержать его взгляда и опускает глаза, чтобы скрыть гнев.
– Мне очень жаль, что я доставляю вам неудобства, – говорит Робин, в его голосе нет и намека на раскаяние.
Эстер стискивает зубы и выдавливает из себя мимолетную улыбку, прежде чем пойти вслед за мужем. Она не находит в себе сил принять его извинения.
– Я нисколько не сомневаюсь, что вы справитесь, миссис Белл. Вы женщина с большими потенциальными возможностями, – с неудовольствием сообщает Альберт экономке, когда Эстер нагоняет его.
– Ну хоть молоко, ваше преподобие. Что плохого, если я оставлю молоко, оно ведь не займет много места…
– Это не обсуждается. Риск загрязнения слишком велик. Вот так. Приношу свои извинения за доставленные неудобства, миссис Белл, но в данный момент нужды нашего гостя важнее всего. Наша работа имеет первостепенное значение. И я буду признателен, если вы сами вынесете оставшиеся припасы и мы больше не услышим ваших жалоб, – говорит викарий и уходит наверх по лестнице.
– Мадам, вы не могли бы с ним поговорить? Оно же прокиснет! – взывает Софи Белл к Эстер, когда Альберт удаляется на достаточное расстояние.
Эстер, которой не хватает воздуха, может только беспомощно помотать головой.
– Простите, Софи. Прошу вас… Просто сделайте все, что возможно, – говорит она.
Эстер оборачивается в сторону коридора, однако Робин Дюрран уже вышел во двор, оставив после себя наполовину опустошенную кладовую и расползшееся по полу тесто, на которое слетаются мухи. Спустя несколько секунд появляется Кэт, она вытирает руки о фартук, и на ее лице написано негодование.
– Как вам это нравится: теософ отправил меня сюда убирать за ним! – бросает она и еле заметно вздрагивает, заметив, что Эстер по-прежнему в кухне. – Прошу прощения, мадам, – бормочет она.
– Ничего страшного, все в порядке, Кэт. Прошу вас, займитесь, – слабым голосом произносит Эстер и стремительно выходит из кухни, спасаясь от гнева обеих женщин.
На верхней площадке лестницы Эстер останавливается, совершенно растерянная: куда идти и что делать дальше? Кажется, будто в доме что-то изменилось, будто кто-то пришел, пока ее не было, и немного передвинул мебель, отчего все оказалось не на своих местах. «Наша работа имеет первостепенное значение». Слова Альберта эхом отдаются в голове. Может быть, это и есть та важная вещь, которую она упустила? Неужели все началось в тот день, когда Альберт ворвался в дом и сообщил ей, что видел элементалей? Тогда она с трудом поверила, что он говорит серьезно. Чувствуя себя выбитой из колеи, почти испуганной, Эстер входит в гостиную и в полном одиночестве присаживается на краешек стула.
Миссис Белл ждет, пока не затихнут шаги Эстер, а затем оборачивается к Кэт, лицо ее все еще искажено от гнева.
– Что здесь творится? – спрашивает Кэт.
– Нашему молодому гостю потребовалась темная комната. Чтобы делать фотографии, кажется; хотя какие фотографии могут получиться в комнате без света, лично я понятия не имею. И моя холодная кладовая как раз подходящее для этого место! Ни одна другая комната во всем доме ему не годится, нужна именно эта! Продукты придется вынести, чтобы он мог заниматься в кладовке всем, чем пожелает. К концу дня у нас останется прогоркшее масло и прокисшее молоко!
– Ладно, успокойтесь. Темная комната нужна, чтобы проявлять фотографии, а не снимать их, – говорит Кэт.
– Проявлять? Что это значит?
– Пластины очень чувствительны к свету до проявки, то есть до того, как на них появятся картинки. Пока не закончится химический процесс, нельзя, чтобы на них попадал свет, даже самый слабый, иначе все будет безнадежно испорчено, – объясняет Кэт.
– Скажи, ради всего святого, откуда ты-то это знаешь? Нет, лучше не говори. Ты узнала об этом в Лондоне, – бормочет миссис Белл.
– Именно так. Фотография была любимым хобби Джентльмена.
– Ну конечно. Что ж, раз ты такая всезнайка, может, скажешь, как сохранить молоко, чтобы не скисло до обеда? – ехидно интересуется экономка.
Кэт на мгновение задумывается.
– Может, и скажу, – отвечает она беспечно. – Нет ли у жены викария какой-нибудь непромокаемой подстилки для пикника?
– Да, есть. В сундуках. Только на что она нам?
– Сначала найдем, а потом покажу, – говорит Кэт.
Она окидывает взглядом коридор, прежде чем подняться по лестнице, и замечает силуэт теософа, который до сих пор стоит во дворе. Ей неприятна мысль, что отныне он вхож в полуподвальные помещения, может подслушивать ее слова, подглядывать за ее работой. Она не может назвать причину, но предпочла бы, чтобы он держался подальше отсюда, кухня – ее безопасная гавань, куда теперь проник неприятель.
Кэт находит то, что ей нужно, в комоде в коридоре: два больших полотнища водостойкой промасленной ткани. Приносит из теплицы моток крепкой джутовой веревки, затем они с экономкой укладывают мясо и молочные продукты в корзину с крышкой. Каждая подхватывает корзину за одну ручку, и они идут в сад за домом, доходят до конца лужайки, где тенисто от старых яблоневых деревьев, на которых кое-где видна омела. Защищенная от палящего солнца, трава здесь высокая и зеленая. Это прохладный и покойный уголок.
– Что это ты задумала, детка? – спрашивает миссис Белл, когда Кэт тяжело опускает на землю свою половину корзины.
Кэт указывает на кладку из крошащихся камней, закрытую подгнившей деревянной крышкой.
– Старый колодец, – говорит она, сдвигая крышку на одну сторону.
Из темного зева шахты несет сыростью и грибами, под крышкой плесень и паутина. Кэт убирает паутину, спокойно стряхивает паука, который побежал по ее запястью.
– Фу, как тебе не противно! – Миссис Белл передергивается.
Кэт поднимает на нее глаза.
– В жизни, Софи Белл, есть вещи похуже пауков, – произносит она.
– Для тебя, миссис Белл, – поправляет ее экономка, однако поправляет механически, как будто она говорит по привычке и за ее словами не стоит никакой обиды.
– Ладно. Мы увяжем все в плотные свертки, а потом опустим в колодец на веревке и привяжем ее… Вот к этой поперечной палке, – объясняет Кэт, поднимая с травы обломок деревянного поддона и укладывая его поверх колодца.
– Наверное, там внизу холодно. Во всяком случае холоднее, чем в кухне, – размышляет миссис Белл.
– Скорее всего, так и есть. – Кэт откидывает крышку корзины и принимается выкладывать ее содержимое в густую траву.
– Молочные кувшины туда не опустишь. Придется держать их в тазах с холодной водой прямо в кухне.
– А если к обеду начнет скисать, остатки прокипятим. Тогда не прокиснет хотя бы до утра, – прибавляет Кэт.
Легкий ветерок шуршит пергаментными листьями у них над головой. Миссис Белл стоит, широко расставив ноги, и силится отдышаться. Она смотрит в зев колодца с мрачным недоверием, он пугает ее.
– Откуда ты узнала, что здесь есть колодец? – спрашивает экономка.
– Ну, я… просто осматривала окрестности, – говорит Кэт.
– Как же, осматривала она! Скажи лучше, совала всюду свой нос.
Миссис Белл стоит неподвижно и смотрит на колодец, она и не думает вынимать продукты. Кэт уже набирает воздуха, собираясь попросить ее о помощи, когда Софи Белл снова заговаривает.
– По-моему, я не могу подойти к нему. Нет, не могу. Чтобы подойти совсем близко, да еще заглянуть… – Она чуть вздрагивает и прячет руки под мышки, как будто защищаясь.
– Почему? Что там страшного? В конце концов, женщина вашей комплекции точно уж не рискует в него упасть, – говорит Кэт, продолжая разгружать корзину. Однако, подняв глаза, она видит, что лицо экономки побледнело, став изжелта-белым, словно масло, которое она держит в руке. – Вам нехорошо? – спрашивает Кэт мягче.
– Мой Уолтер погиб в колодце. Обычно я стараюсь об этом не думать, насколько это возможно. Не вспоминать. Но время от времени думается невольно, – говорит Софи Белл, и голос ее звучит совсем по-другому, гораздо тише обычного, тускло и покорно.
– Уолтер? Никогда не слышала, чтобы вы о нем упоминали. Кто этот Уолтер?
– Мой сынок, кто же еще! Ему было всего пять, когда я потеряла его. – Софи Белл крепко сжимает губы, отчего на подбородке собираются складки.
– Он упал в колодец? – тихонько спрашивает Кэт.
– Старшие мальчишки подначивали его. Мелкие паршивцы. Я понимаю, они не желали ему зла, но тогда мне, конечно, хотелось спустить с них шкуру. Они говорили, что ему слабо` спуститься по веревке до самой воды. Вот он, глупый, и спустился – не понимал, что делает. Мальчишки рассказывали, что ему почти удалось выбраться обратно, но потом он соскользнул с веревки и упал в воду. Ударился головой о стенку, и все.
В тишине, наступившей после слов миссис Белл, прилетела малиновка и уставилась на них. Кэт отламывает маленький кусочек сыра и бросает ей в траву.
– Какой ужас, Софи, – тихо произносит Кэт, и ее голос сдавлен от тоски. – Как мне жаль.
– С тех пор прошло уж двадцать лет, а я все равно тоскую по нему. На следующей неделе у него был бы день рождения. Сейчас он был бы примерно твоего возраста.
– Значит, вы были замужем?
– Разумеется, я была замужем, будь оно неладно! Не все же любят тыкать в нос своими несчастьями, как ты, Кэт Морли. Теперь ты спросишь, что случилось с моим мужем? Он помер от опухоли. Года через два после того, как Уолтер упал в колодец. Невеликая потеря для меня, как и для человечества, однако ж он подарил мне Уолтера, и за это я ему благодарна. Уолтер был хороший мальчишка. Такой добрый, веселый.
– Я понятия не имела о том, что вы пережили, – тихо говорит Кэт. Ей хочется взять Софи за руку, однако экономка стоит, крепко переплетя руки на груди. – Должно быть, вам было очень трудно вынести это. Неудивительно, что характер у вас испортился.
– А оттого, что я целыми днями выслушиваю твои дерзости, он точно не улучшится, юная леди. Ты знаешь, что у тебя имеется дурная привычка сообщать вслух обо всем, что только приходит тебе в голову? – замечает Софи, и Кэт едва заметно улыбается.
– Да, мне уже говорили. Но вы ведь могли снова выйти замуж, родить другого ребенка, – продолжает она.
Миссис Белл печально качает головой:
– Только девчонка, у которой нет детей, может думать, будто так просто заменить одного другим. Когда они уходят, то забирают с собой всю твою душу. Кроме того, вокруг таких, как я, ухажеры не ходят толпами. И даже если бы я встретила кого-нибудь, кто мне бы понравился, рожать было бы поздно.
– Ну, не знаю. С вашими кулинарными талантами вы могли бы найти путь к сердцу какого-нибудь мужчины. – Кэт улыбается.
– Что-то ты сегодня раздаешь мудрые советы налево и направо. Давай поскорее покончим с нашим делом и пойдем готовить обед. Не то уже скоро хозяйка проголодается и будет у нее урчать в животе. Не говоря уже об этом ученом молодом человеке, у которого такая чертовски важная работа.
– Да, и кто бы мог подумать, что настолько важная! Викарий принимает его как короля, – замечает Кэт.
– Может, он заслуживает? Наверное, он знает что-то такое, чего не знаем мы.
– Я в этом не очень уверена, – бормочет Кэт. Миссис Белл смотрит на нее вопросительно, и Кэт пожимает плечами. – Викарию следует быть осторожнее. Известно, что у Робина Дюррана нет своего дома. И кажется мне, что он не прочь бы осесть здесь.
– В каком смысле осесть? – Экономка хмурится.
Кэт снова пожимает плечами.
– Увидим, – говорит она.
Тарелки после обеда были вымыты, вытерты и поставлены на место, обеденный стол прибран, салфетки либо снова сложены и разглажены, либо брошены в корзину для стирки. Закончив с домашними делами, Кэт выскальзывает через заднюю дверь, медленно проходит через двор и сует в рот сигарету. Джордж ушел на несколько дней с баржей, повез груз леса вверх по течению до Суррея. Квадратные в сечении столбы для заборов с заостренными концами, только что оструганные, светлые и влажные. Кэт видела, как мужчины грузили их, когда ходила в Тэтчем, чтобы отправить письмо Эстер. Грузили на баржу Джорджа и еще на две, которые, по-видимому, шли туда же. Лошади, выведенные из жалких конюшен, пытались хватать длинную зеленую траву, пока их запрягали, вскидывали головы и отмахивались хвостами от полчищ мух. На руках у мужчин были толстые холщовые рукавицы, штаны подвязаны веревками под коленом, чтобы не забрались перепуганные крысы, которые бросились врассыпную, как только горы бревен начали разбирать и грузить на баржи. Джордж, в рубахе, прилипшей к спине, щурился от слепящего солнца. Она не стала его окликать, решив, что нехорошо мешать ему во время работы. Ей было радостно, что она увидела его, хотя он ее и не заметил. Как будто она получила больше, чем он собирался дать. И теперь ей не терпелось, чтобы он вернулся. Она могла бы вечером прогуляться, но в прогулке нет особенного смысла, когда некуда идти.
