Текст книги "Близнецы"
Автор книги: Кэтрин Стоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
– Как ты, Чарлз? – вместо этого вежливо спросил Джейсон.
– Прекрасно. Полагаю, мне надо постричься. Я уезжаю на некоторое время. Хочу, чтобы ты знал об этом…
В Кении Чарлз научился относиться спокойно к своему полному одиночеству и изолированности от родных. Усталость от ежедневной физической работы – они занимались строительством под нещадно палящим экваториальным солнцем – отвлекала его от мрачных мыслей. Он нашел для себя умиротворение в дикой, просторной красоте Африки. Неотвязно преследовавшая его боль, во время первого года обучения в Принстоне заставившая искать спасения от нее в утехах, утихла, и теперь он оставался один, не ощущая пустоты и боли одиночества.
От других добровольцев Корпуса мира Чарлз держался на вежливом, определенном расстоянии. Он работал рядом с ними в течение дня, но уединялся по вечерам, предпочитая прогуляться в одиночестве по саванне, не предаваясь при этом воспоминаниям о доме, о колледже и о семье.
В конце второго года работы в Кении к команде Чарлза присоединился антрополог.
– Ты приехал сюда изучать нас? – однажды вечером спросил Чарлз, когда неожиданно обнаружил этого человека на своем холмике, поросшем травой.
– Потрясающий закат, правда? Пожалуйста, садись. Что ты спросил?.. Ах да… Нет, хотя исследовать общины Корпуса мира, может быть, интересно. Вообще-то я изучаю верования и обычаи близнецов в различных районах Африки. И сейчас я просто использую это место как базовый лагерь на несколько недель.
– Близнецов?
– Да. Конечно, в Нигерии самый высокий в мире показатель рождаемости близнецов. Я там провел весь прошлый год.
– А какие существуют верования и обычаи, касающиеся близнецов?
– В основном соплеменники боятся или почитают их. В некоторых племенах близнецов встречают с распростертыми объятиями, воспринимая их как символ плодородия и хорошего урожая. В других племенах близнецов отвергают и даже убивают.
– Убивают? Почему?
– Животные обычно рожают многочисленное потомство. Поэтому для некоторых племен два человеческих ребенка-близнеца означают связь их матери с дьявольским духом. В других племенах двоих детей ассоциируют с двумя отцами. В этом случае близнецы становятся символом распутства матери. Иногда убивают мать и близнецов.
Болью отозвалось в сердце Чарлза воспоминание о матери, которую он никогда не знал, и которую всю жизнь любил. Ему было так мало известно о ней. Эллиот никогда ничего не рассказывал им, во всяком случае Чарлзу, о своей жене. Мередит Синклер… Ее подпись стояла на красивых живописных полотнах в Уиндермире. Но какой была Мередит Синклер? Чарлз знал только одно – его мать была удивительной, талантливой художницей…
– Ужасно.
– Это естественно – бояться чего-то необычного. На самом деле в большинстве племен близнецов почитают.
– Я близнец, – признался Чарлз. – У меня есть брат. Но внешне мы не похожи.
– Действительно? Тогда ты должен и сам все это хорошо знать.
– Нет. Мне известно только о мифологических близнецах, таких как Кастор и Поллукс…
– Очень распространено поверье, что близнецы имеют сверхъестественную власть – в хорошем и плохом смысле – над природой. Близнецов обвиняют и в ужасных засухах, и в проливных дождях. Некоторые из мистических близнецов взмывают с земли ввысь на сверкающих молниях и борются на раскатах грома. – Антрополог улыбнулся. – А вы с братом можете контролировать природу? – шутливо спросил он.
– Боюсь, что нет, – тихо рассмеялся Чарлз и покачал головой.
– Быть близнецом – это уникальный опыт, – серьезно продолжал антрополог. – Испытывать такую близость, быть частью другого человека… Я вообще-то был заинтригован с самого начала своих исследований. Ты не будешь возражать, если мы подробнее поговорим о вас?
Чарлз пожал плечами.
– Вы знаете мысли друг друга?
– Нет, – поспешно ответил Чарлз. – Мы знали, когда были детьми, – через минуту добавил он. – У нас был наш собственный язык.
– Между вами есть какое-то соперничество?
– Нет. Совсем нет. Мы никогда не соперничали. – «Единственный наш приз – любовь Эллиота. И она принадлежала Джейсону. С самого начала и навсегда».
– Это необычно.
– Вообще-то мы жили врозь в течение девяти лет.
– Кто родился первым? Это не имеет большого значения для американской культуры. Но этот вопрос первостепенен и в Библии, и в королевских семьях. Вопросы наследства и тому подобное.
– Он. – «Джейсон родился первым и унаследовал империю отца».
– В некоторых районах Африки, – продолжал антрополог, – тот близнец, который родился вторым, считается наиболее важным. Он и старший, и сильнейший, и наследник. Он отправляет своего младшего брата в мир, чтобы тот заявил о приближающемся рождении и удостоверился в том, что мир приготовил для него подходящее место.
В ту ночь Чарлз сидел в своей палатке и тщательно записывал в свой блокнот то, что ему рассказал антрополог. Когда-нибудь, как надеялся Чарлз, он поделится с Джейсоном тем, что узнал.
В середине третьего года пребывания в Кении Чарлз заболел малярией. Его, в лихорадочном бреду, перевезли в маленькую клинику, расположенную в шестидесяти милях от лагеря.
– Тебе нужно находиться с ним, Гейлен, – сказала дочери Элис Спенсер. – Я должна ехать в деревню принимать роды.
– Да, мама, – с беспокойством ответила Гейлен. Она знала, что у нее не было выбора. Ее отец уехал на три недели оказывать медицинскую помощь жителям самых отдаленных селений. Иногда Гейлен сопровождала его, но в этот раз она осталась помогать матери в клинике. Помогать – это одно дело, но сейчас ее оставляют совсем одну! А новый пациент казался таким слабым, таким бледным.
– Что у него? – тихо спросила Гейлен.
– Малярия – болотная лихорадка, дорогая, поэтому он станет бредить. Я ему уже дала первую дозу хинина. – Элис улыбнулась своей застенчивой дочери. – Тебе нужно следить только за тем, чтобы в бреду он не сполз с кровати. Если он будет очень горячим, протри его влажной губкой. И еще… Гейлен…
– Да?
– Если он впадет в кому…
Гейлен взглянула на своего слабого подопечного. Хотя, пораженный болезнью, он побледнел и ослаб, все-таки тело его было сильным, мускулистым.
– Не впадет.
Сначала она казалась частью его снов – гнилое видение с золотисто-рыжими волосами и зелеными глазами – образ которого смешивался с образами Джейсона и Эллиота. Но когда его мысли прояснялись и он мог разделять действительность и воспоминания об Эллиоте и Джейсоне, девочка все равно оставалась рядом, улыбалась ему и разговаривав с ним шепотом.
– Ты выздоровеешь, Чарлз, – говорила она снова и снова с британским акцентом. – Тебе уже лучше, ты становишься все сильнее и сильнее.
– Кто ты? – однажды спросил Чарлз.
Ее слова сбывались. Он действительно чувствовал себя лучще и становился сильнее.
– Гейлен. Гейлен Элизабет Спенсер. Мама и папа работают в этой клинике врачами.
– А ты медсестра? – спросил Чарлз, глядя в огромные детские зеленые глаза. – И писатель?
– Нет. – Ее щеки порозовели. – Нет…
– Нет? Но ведь в этом блокноте ты делала записи не о состоянии моего здоровья? – Чарлз указал рукой на малиновый блокнот, лежавший на коленях девочки. Подняв руку, Чарлз понял, как он ослаб. А ведь он только что собирался попросить ее прогуляться с ним по берегу реки. Оказывается, это еще слишком рано для него.
– Нет, – призналась она.
– Тогда что?
– Просто рассказы, – едва слышным голосом ответила Гейлен и наклонила голову – между ней и Чарлзом повисла занавеска из ее золотисто-рыжих волос.
– Дай мне почитать.
– Нет.
– Тогда перескажи мне.
– Нет, Чарлз. Этого я тоже не могу сделать.
– Ну ладно, трусливый зайчик. Тогда расскажи мне о Гейлен Элизабет Спенсер.
– Я расскажу тебе о местах, в которых жила. Это подойдет?
– Очень даже.
Чарлз пролежал в клинике две недели. К концу первой недели он уже окреп настолько, что мог медленно прогуливаться вдоль реки и по саванне. Гейлен выходила с ним, когда у нее была такая возможность. Они в основном молчали, но находились вместе, любовались великолепным розовым закатом или игрой грациозной газели, скачущей в высокой траве, а еще они наслаждались щебетанием экзотических тропических птиц.
За четыре дня до выписки Чарлза Элис Спенсер заявила, что ей необходимо поехать в Найроби. Запасы клиники иссякли, и их необходимо было пополнить. Сначала Элис хотела до ждаться возвращения мужа, но ситуация диктовала другое. Был самый подходящий момент, чтобы уехать. В клинике не осталось лежачих больных и не предвиделось никаких родов. Самый слабый пациент – Чарлз – уже чувствовал себя хорошо.
В присутствии этого сильного, спокойного волонтера Корпуса мира робкая дочь Элис чувствовала себя в безопасности и доверяла ему. Поэтому лучше всего отправиться в эту неотложную поездку сейчас, пока молодой человек не выписался из клиники.
Спустя три часа после отъезда Элис в Найроби у беременной женщины из далекой деревни начались роды. Перепуганная до безумия сестра роженицы нашла Гейлен и Чарлза сидящими на берегу реки – они наблюдали, как детеныш бегемота неуклюже плещется в теплой грязной воде.
– Нет, – сказала Гейлен женщине. – Она в Найроби, но…
– Но здесь Гейлен, – уверенным тоном закончил за нее Чарлз. – Я помогу ей. Пожалуйста, передайте своей сестре, что мы идем. Нам только нужно захватить… гм… медицинский саквояж.
– Чарлз, – прошептала Гейлен, когда женщина ушла. И по ее изумрудным глазам, и по голосу можно было понять, что она сильно волнуется. – Ты знаешь, как принимать детей при родах?
– Нет, – улыбнулся он ей. – Но ты знаешь. Ты сама говорила мне, что видела это.
– Да, я видела! – Гейлен замолчала, пытаясь собраться с духом и вспомнить, как принимали роды, которые она наблюдала. – Иногда при родах практически не чего делать, все идет просто замечательно. Но, Чарлз, ведь могут быть и осложнения, причем ужасные. Маме необходимо находиться здесь. Нам нужно поехать за ней!
Чарлз видел страх в глазах Гейлен и понимал: она беспокоится не напрасно. Чарлз внезапно почувствовал озноб: о ужас, он и сам кое-что знал о родах. Он никогда не видел, как рождаются дети, но знал кое-что о женщине, которая умерла при родах двоих сыновей-близнецов…
И все-таки у них не было выбора.
– Гейлен, – Чарлз поражался спокойному и уверенному тону своего голоса, – мы можем послать за твоей матерью, но ты должна остаться здесь. Ты знаешь, как дети появляются на свет. Я помогу тебе. Скажи, что нам нужно делать.
Гейлен на какое-то мгновение нахмурилась, потом посмотрела ему в глаза и улыбнулась застенчивой, но отважной улыбкой.
– Ну хорошо. – Ее голос все еще дрожал, но она старалась говорить уверенно и держала себя в руках. – Нам нужно зайти в клинику и взять мамин медицинский саквояж, щипцы, скальпель и шпагат. Скальпель и шпагат необходимы, чтобы обработать пуповину.
– О! – Чарлз был удивлен. – А как это делается?
– Ты перевязываешь пуповину в двух местах и разрезаешь посередине. Нужно только убедиться в том, – продолжала Гейлен, давая самой себе строгие инструкции, – что пуповина в ближайшей к ребенку части перевязана очень крепко.
– Да, – с беспокойством в голосе согласился Чарлз.
Пока Гейлен говорила, чувство страха у Чарлза усиливалось – ему предстояло увидеть то, от чего умерла его мать. А Гейлен, наоборот, становилась внешне все более и более спокойной. Когда они подошли к маленькой грязной лачуге в деревне, Гейлен преодолела – или прогнала на время – свои страхи.
Как только Гейлен вошла в лачугу, она превратилась в свою мать, подражая так хорошо знакомым ей спокойным, уверенным манерам. Гейлен видела, сколько раз Элис принимала детей при родах. Она слышала слова матери и видела ласковую, заботливую, сострадательную улыбку на ее губах.
– Как вы? – Гейлен взяла холодную, влажную руку женщины и слегка сжала ее. – Это Чарлз. Он пришел, чтобы помочь. Хотя, конечно, нам не понадобится никакой особой помощи, – успокаивающе улыбнулась Гейлен. Роженица яростно замотала головой.
– Да, – ласково говорила Гейлен. – Именно так. Дайте-ка мне посмотреть.
Гейлен подняла домотканые одеяла, прикрывавшие ноги и живот женщины. Чарлз неподвижно стоял в дверях маленькой лачуги и наблюдал за Гейлен, ожидая ее указаний, надеясь, надеясь…
Гейлен со вздохом посмотрела на него своими изумрудными, блестящими от слез глазами.
– Он почти родился, – прошептала она. – Чарлз, мне нужны чистые полотенца, шпагат и скальпель, пожалуйста.
Чарлз подошел к ней и смотрел молча и удивленно, как Гейлен нежно, но уверенно вытащила ребенка – маленькую девочку – из чрева матери. Руки Чарлза дрожали, когда он отрезал два куска шпагата по двенадцать дюймов каждый, а пальцы Гейлен тряслись, когда она перевязывала шпагатом пуповину.
– Как ты думаешь, достаточно крепко? – шепотом спросила Гейлен.
Чарлз не знал. Узел казался крепким.
– Думаю, да, – прошептал в ответ Чарлз. Медленно, осторожно, затаив дыхание, Гейлен перерезала пуповину. Узлы оказались достаточно крепкими! Гейлен какое-то мгновение колебалась, потом завернула новорожденного в чистое полотенце и протянула бесценный сверток матери.
– Вам нужно отдохнуть, – сказала ей Гейлен. – Мы послали за моей мамой. Она осмотрит вас, как только вернется.
Женщина кивнула, и слезы благодарности потекли по ее щекам.
В то мгновение, когда Гейлен произнесла слово «мама», в то мгновение, когда тяжелое испытание осталось позади, мужество Гейлен испарилось и она снова превратилась в робкую пятнадцатилетнюю девочку. Чарлз взял ее за руку, вывел из хижины и повел прочь из деревни. Когда они наконец остановились и Чарлз повернулся лицом к Гейлен, он увидел ясные, изумленные глаза и дрожащие губы.
– Эй! – Чарлз нежно дотронулся до щеки девочки. – Ты была просто восхитительна.
Гейлен не могла говорить. Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Гейлен! – Чарлз обхватил своими сильными руками дрожащую девочку и крепко обнял ее. – Гейлен…
Прошло много времени, прежде чем Гейлен наконец заговорила.
– Это было чудо, Чарлз… – прошептала она, прижавшись своей золотисто-рыжей головой к груди Чарлза. – Чудо!
Через четыре дня Чарлз вернулся в лагерь Корпуса мира.
– Удачи тебе в литературном творчестве, Гейлен, – с легкой иронией пожелал девочке Чарлз.
– Успехов в строительстве зданий, Чарлз, – в ответ поддразнила его Гейлен.
Когда Чарлз уехал, Гейлен поняла, как много она знала о том, каким он был – добрым, умным и чутким, – и как мало о том, кем он был. Чарлз рассказал ей только, что занимался строительством в Корпусе мира и был американцем. Он не сообщил Гейлен своей фамилии. Другие имена – Джейсон и Эллиот, – которые с отчаянием произносил Чарлз в бреду, он ни разу не упомянул, когда пришел в себя.
За неделю до окончания третьего года работы в Кении Чарлз внезапно почувствовал, что ему необходимо вернуться домой. Домой? Где он? Шикарный пентхаус с видом на Центральный парк? Комната в общежитии в Принстоне, в которой, возможно, до сих пор не выветрился запах марихуаны? Только, конечно, не Уиндермир…
Чарлз ничего не знал наверняка, но его ощущение было очень сильным. Это имело какое-то отношение к Джейсону. Джейсон нуждался в нем. Джейсон оказался в беде. Чарлзу необходимо вернуться сейчас же.
Спустя неделю он сидел в своем великолепном пентхаусе с видом на Центральный парк и испытывал наслаждение от ощущения необъяснимого уюта. Именно здесь ему полагалось находиться в этот момент, в то время как черные штормовые облака собирались в северно-восточной части над Атлантическим океаном и быстро двигались в сторону Лонг-Айленда.
Глава 6
Саутгемптон, Лонг-Айленд
Июнь 1974 года
Джейсон закончил занятия в Гарвардском университете на две недели раньше остальных старшекурсников. В конце семестра он сдал устные экзамены. Когда Джейсон ехал из Кембриджа в Саутгемптон, уже, будучи выпускником Гарварда, его сокурсники только начинали сдавать зачеты.
Дорога от общежития Джейсона в Гарварде до виллы в Уиндермире стала теперь знакомой. Самый короткий путь, которому Эллиот научил Джейсона, когда тот еще учился на первом курсе, – взять такси до аэропорта Логан, затем на самолете добраться до Ла-Гуардиа и на лимузине – до Уиндермира. Джейсону нужно было только заплатить водителю такси, найти соответствующий выход к самолету в аэропорту и назвать водителю лимузина в Нью-Йорке расчетный счет «Издательской компании Синклера».
Расплатиться с водителем было легко. С помощью Эллиота Джейсон запомнил портреты на купюрах – Вашингтон, Линкольн, Гамильтон, Джексон и Грант, – и номинал банкнот ассоциировался у него с изображением. Джейсон никогда не испытывал затруднений, производя математические расчеты в голове, поэтому определить соответствующую сумму проезда плюс чаевые было просто.
Вести переговоры в аэропорту Логан оказалось бы сложнее. Поэтому Эллиот позаботился о том, чтобы у Джейсона всегда были заранее заказаны авиабилеты. Джейсон постоянно летал одним и тем же рейсом, поэтому быстро привык к терминалу и обычному коридору для выхода. Но когда номер коридора менялся, Джейсону приходилось спрашивать направление, при этом его светло-голубые глаза выражали искреннее сожаление, что ему пришлось побеспокоить других пассажиров и сотрудников аэропорта.
Как только Джейсон оказывался на борту самолета, держащего курс на Ла-Гуардиа, он чувствовал себя как дома. Он всегда мог найти лимузин, даже если это означало некоторое ожидание, и он ни разу даже не запнулся, называя водителю запомнившийся наизусть расчетный счет «Издательской компании Синклера».
Джейсон почти добрался до дома и испытывал нетерпение. Он хотел рассказать Эллиоту столько удивительных, волнующих новостей!
«Я художник, отец. Посмотри на мои картины. Они тебе нравятся? Думаю, мой стиль похож на стиль моей матери…»
Джейсону нравились висевшие на вилле восхитительные картины, написанные Мередит. Он даже не подозревал, что унаследовал удивительный талант матери. А что, если бы его художественные занятия не включали и практические работы в студии? Что, если бы он не взял в руки кисть, поскольку за восемнадцать лет жизни не держал в пальцах ни карандаша, ни ручки?
Но у него были занятия в студии, он взял в руки кисть и теперь может рассказать Эллиоту, какие чувства испытывал от живописи: «Отец, благодаря рисованию я ощущаю себя таким свободным!» Однако Джейсон может и не рассказывать ни о чем отцу. Он может сохранить свои ощущения в тайне.
В занятиях живописью, в своем большом таланте Джейсон нашел убежище от навязчивых мыслей, которые удавалось скрывать, чтобы всегда выглядеть спокойным, даже веселым. Все двадцать два года жизни Джейсон ощущал себя куклой, очаровательным, умным созданием – плодом труда сотен преданных репетиторов. Джейсон испытывал благодарность ко всем им. Репетиторы не относились к нему как к роботу, но именно таковым он себя и чувствовал. Слишком сильно он зависел от них всех.
Прежде чем Джейсон начал заниматься живописью, у него не было ничего своего – ничего личного или тайного. Он был «творением» других и при этом – настоящим произведением искусства. Но кем был он сам?
Обнаружив, что он художник, Джейсон обрел самого себя. В конце концов он был больше, чем просто блестящий, приятный, педантично натренированный и безупречно образованный индивидуум. В итоге на самом деле не имело особого значения, умеет ли он читать и писать. Не этим собирался заниматься Джейсон Синклер. Он хотел воплощать чувства и страсть в колоритных, красивых образах.
Профессор живописи, обучавший Джейсона в Гарварде, пытался убедить его остаться еще на один год, чтобы попрактиковаться в рисовании. Профессор не сомневался в огромном таланте Джейсона; юноша может стать великим художником. Его работы – даже при небольшом опыте – казались живыми, сильными и неординарными.
Но Джейсон не думал о том, чтобы делиться с миром своим талантом. Джейсона совершенно не волновали ни слава, ни успех. Для него оказалось достаточным то, что он обнаружил свой дар, дававший ему такое умиротворение, доставлявший ему такое удовольствие. Джейсону не нужно было строить карьеру на своем искусстве. Его карьера была неотъемлемо связана с «Издательской компанией Синклера». И даже это – ему хотелось заниматься издательским делом ради Эллиота, но он опасался: как этот бизнес когда-либо сможет стать его, если он даже не умеет читать? – внезапно перестало так сильно пугать Джейсона. Талант Джейсона заставил его поверить в самого себя.
Шел сильный дождь, когда лимузин свернул на длинную дорогу, ведущую к Уиндермиру. Неожиданный июньский шторм принес холодный дождь и резкие порывы ветра. Прежде чем уехать, водитель лимузина помог Джейсону занести в мраморный холл багаж, а также картины, упакованные в не промокаемую черную пластиковую трубку.
«Отца нет дома», – понял Джейсон, почувствовав некоторое разочарование.
Конечно, Эллиот не ожидал его так рано. Неожиданный приезд домой был частью сюрприза Джейсона для Эллиота – его картины и нежданно раннее возвращение.
Им предстояло провести удивительное лето. В будни они с Эллиотом будут жить и работать в городе. Уик-энды станут проводить в Саутгемптоне – плавать на яхте, играть в теннис, ужинать в гольф-клубе «Шиннекок» и наслаждаться тишиной и спокойствием Уиндермира. Эллиот будет читать рукописи, Джейсон станет рисовать. Джейсону хотелось запечатлеть в своих картинах родной дом во всем его великолепии. Он мечтал продолжить то, что начала Мередит.
Это будет восхитительное лето. Отличное во всех отношениях, за исключением того, что четвертый год подряд Чарлз не приезжает сюда.
Джейсон понятия не имел, что произошло четыре года назад между Чарлзом и Эллиотом. Он вернулся после плавания на яхте домой в тот день, когда Чарлз переехал в пентхаус, и отец равнодушным тоном сообщил, что Чарлз уехал и что это к лучшему. А сам брат, приехав навестить Джейсона, когда тот учился в Гарвардском университете, ни слова не сказал о случившемся.
Джейсона злило, что ни Эллиот, ни Чарлз не представили ему никаких объяснений. Но он не выдавал своего гнева. Чарлз и Эллиот всегда опекали Джейсона, словно неспособность читать была заболеванием. Словно, несмотря на свою потрясающую сообразительность, существовали вещи, которые Джейсон не в состоянии был понять.
Джейсон не оказывал давления на отца и брата. Потому что долгое время большая часть переживаний Джейсона была связана с его уверенностью, что с ним действительно не все в порядке. Не заболевание, а что-то другое, из-за чего он не имел права требовать ни от Эллиота, ни от Чарлза объяснений того, что они не хотели ему рассказывать.
В прошлом году на Рождество отец сообщил Джейсону, что Чарлз никогда не унаследует даже малую часть «Издательской компании Синклера», и потребовал, чтобы Джейсон ни когда не передавал Чарлзу какую-либо часть своей доли издательства, и Джейсон не спросил отца почему.
Но теперь жизнь стала другой. У Джейсона было то, чего не имели ни Эллиот, ни Чарлз. Это придавало ему сил и уверенности. Этим летом он выяснит, что произошло между отцом и Чарлзом.
К половине шестого вечера Эллиот все еще не вернулся, а шторм усиливался. Вдали серо-зеленые волны Атлантического океана яростно поднимались столбом, потоки дождя смешивались с океанскими солеными водами. Картина казалась драматичной, состоявшей из сотни оттенков серого цвета. Когда-нибудь Джейсон вспомнит увиденное и, сидя за мольбертом, запечатлеет на полотне этот властный гнев природы.
Но сегодня Джейсон испытывал слишком большое нетерпение и слишком сильное беспокойство. Где отец? Он находился где-то в Саутгемптоне, потому что дом был открыт на выходные дни, а на кухне стояла грязная кофейная кружка. Но где? Обычно Эллиот предпочитал проводить время в Уиндермире. Он уходил из дома только в клуб, чтобы поиграть в теннис или поужинать.
Или чтобы поплавать на яхте. Но Эллиот не стал бы плавать на яхте сегодня, хотя и любил рисковать.
На море было не просто рискованно, а очень опасно. Никто не стал бы плавать на яхте сегодня. Но что, если Эллиот ушел в море задолго до шторма? Тогда день казался просто ветреным – и только. Отличный день для плавания в океане…
Джейсон не знал, когда и как начался шторм. Погода была ясной до того момента, как он приехал на Лонг-Айленд.
Джейсон хотел позвонить в «Яхт-клуб залива Пеконик», и в гольф-клуб «Шиннекок», и даже в кабинет Эллиота в Манхэттене, на случай если из-за ненастья тот вернулся на работу. Но Джейсон не мог прочитать телефонную книгу. Он понятия не имел, как пользоваться телефонным аппаратом. Его поразительная память помогла ему запомнить определенный порядок цифр, но сможет ли он провести аналогию между телефонными кнопками и заученными числами?
Джейсон верил в то, что сможет. В последние несколько месяцев, почувствовав уверенность, которую ему придавала живопись, он начал замечать числа – на банкнотах, на придорожных знаках, над выходами к самолетам в аэропорту, на кассовых аппаратах и квитанциях, – и эти числа имели смысл! Джейсону было необходимо, чтобы кто-то проверил его, помог удостовериться в правильности понимания этих цифр. Эллиот поможет ему. Этим летом он его научит, как пользоваться числами, как набирать телефонный номер…
«Если бы я только умел водить машину, – думал Джейсон. – Я бы поехал в яхт-клуб, и в «Шиннекок», и в Манхэттен, и я бы нашел его».
Джейсон не умел водить машину, но он планировал летом научиться и этому. Если бы только он умел читать числа, он бы смог прочитать знаки ограничения скорости и показатели автомобильного спидометра. И он уже выучил значение – просто путем наблюдения – красного восьмиугольного знака и желтого треугольного, и… если кто-нибудь прочитает ему правила вождения и если ему разрешат сдать экзамены устно, тогда он сможет водить машину. А разве не сможет?
Может быть, даже этим летом, но не сегодня, не сейчас. Сейчас Джейсон не мог ни набрать телефонный номер, ни водить машину. Ему оставалось только ждать – с отчаянием, разочарованием, словно в ловушке, – ощущая себя несчастным и охваченным знакомым чувством беспомощности и зависимости.
Джейсон услышал звук сирен вдалеке. Он открыл входную дверь. Его сердце тревожно билось. Спускаясь по каменным ступенькам, Джейсон увидел полицейские машины. Сирены были вовсе не далеко, машины ехали по дорожке, ведущей от въезда в имение Уиндермир к вилле. Свист ветра, барабанная дробь дождя заглушали вой сирен.
Но никакой необходимости слышать звук сирен не было, не стоило спешить. Они всегда приносили неприятные новости. Вой сирен просто идеально подходил к бурному ненастью сегодняшнего дня – пронзительному и карающему. Вой сирен служил предостережением и сигналом.
Предупреждением о чем-то ужасном.
Сигналом того, что что-то чудесное закончилось.
Офицеры включили сирены в знак сердитого протеста против яростного шторма и против того, что он сделал с человеком, которого они все знали и уважали, с человеком, чья жизнь не была безоблачно счастливой и который после трагической потери красавицы жены считал своим единственным счастьем обожаемого сына Джейсона.
Джейсон в колледже. Он не может оказаться дома. Ему лучше не слышать вой сирен. Он не должен слышать вой сирен.
Но Джейсон был дома. И полицейские сообщили ему, стоя под дождем, что его отец мертв. И их слезы смешивались с холодными каплями дождя. Эллиот плавал на яхте в океане, когда внезапно разыгрался шторм. Он утонул в бурных волнах. Они только что обнаружили его тело. На Эллиоте был жилет безопасности.
– Но если на нем был жилет безопасности… – поспешно возразил Джейсон.
– Наверное, он получил удар в голову и упал за борт, – тихо объяснил офицер полиции. Он знал, что это правда. Он видел тело. И рану на голове.
Джейсон долго молчал, уставившись на полицейских. Его глаза выражали неверие и ужас. Они стояли молча какое-то время – офицеры полиции, принесшие ужасное, трагическое известие, и Джейсон, обожаемый сын, невинная жертва. Еще одна невинная жертва карающего шторма. И пока они стояли, молча, не шевелясь, дождь становился все сильнее, он промочил их насквозь, и было холодно, но они не чувствовали ни дождя, ни холода, потому что в душе у них была ледяная пустота.
Чарлз ехал в Уиндермир в машине через плотную завесу ливня и заставлял себя сосредоточиться на опасной, скользкой от дождя дороге и не думать о том, почему он оказался в Саутгемптоне. Чарлз не знал почему. Точно такое же чувство поспешной необходимости, из-за которого он уехал из Кении, заставило Чарлза покинуть уютную, теплую роскошь его пентхауса в Манхэттене, выйти в неистовый летний ливень и мчаться на бешеной скорости в Уиндермир к Эллиоту и Джейсону…
Приблизившись к кирпичным столбикам перед въездом в Уиндермир, Чарлз увидел стоявшие там полицейские машины из Саутгемптона. Он остановил свой автомобиль на некотором расстоянии от виллы и бросился к дому через лес, продираясь через заросшие проходы, где они с Джейсоном проводили удивительные часы в разговорах и играх. Когда Чарлз вышел из леса на изумрудно-зеленую лужайку, его одежда была насквозь мокрой и разорванной, а лицо и руки – поцарапанными.
Чарлз прищурил глаза из-за лившего стеной дождя и посмотрел на виллу, построенную в георгианском стиле. Перед входом в дом находились еще несколько полицейских машин. На пороге под дождем среди полицейских стоял Джейсон.
– Сынок, – полицейский дотронулся до плеча Джейсона, – пойдем внутрь. Должно быть, нам придется кому-то позвонить…
– Мой брат в Африке, – в оцепенении прошептал Джейсон.
«Ах да, – вспомнил офицер, – ведь есть еще один сын».
Но тот сын, темный близнец, исчез из Уиндермира. Никто в Саутгемптоне не знал почему, но ходили слухи, что Чарлз, должно быть, совершил что-то ужасное.
Полицейский взглянул на Джейсона, обожаемого сына Эллиота. Джейсон был раздавлен горем, а единственный родственник, который у него остался, сейчас был в Африке. Офицер попытался отвести Джейсона в дом. Но Джейсон начал сопротивляться, вывернулся и почему-то уставился в сторону леса. Далеко, расплывчато из-за стены дождя…
– Чарлз, – прошептал Джейсон.
– Мы постараемся связаться с ним, сынок, – участливо сказал полицейский. – На это может уйти несколько дней.
– Чарлз! – Джейсон бросился навстречу приближающемуся силуэту. Полицейский последовал за ним.
– Джейсон, – тяжело дыша, промолвил Чарлз, когда братья встретились внизу лестницы из красного кирпича. – Что случилось?
– Отец…
– Что?
– Он мертв, Чарлз.
– Нет! Господи, нет…
Полицейский наблюдал за ними с профессиональным интересом, в его голове крутились вопросы и разные версии. Разве не странно, что этот сын, от которого отрекся отец, чудесным образом появился – из Африки – всего несколько мгновений спустя после смерти Эллиота? Почему одежда Чарлза насквозь мокрая и разорвана? Почему все его лицо исцарапано? Почему он шел сюда через лес? Где он был сегодня, например, в тот момент, когда Эллиот Синклер получил смертельный удар в голову?
