Текст книги "Витамания. История нашей одержимости витаминами"

Автор книги: Кэтрин Прайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Хотя Хопкинс еще не додумался до эксперимента, который помог бы определить, какое именно вещество требовалось мышам для роста, он был настолько уверен в его существовании, что отважился на весьма далекоидущие выводы, которыми поделился в тот вечер со своей аудиторией. «Тело животного приспособлено для жизни за счет растительной ткани или тканей других животных: и те и другие содержат великое множество субстанций, помимо известных нам белков, жиров и углеводов». Он также добавил: «В отношении таких заболеваний, как рахит и особенно цинга, мы уже давно накопили достаточно знаний о вызывающем их пищевом факторе. Но хотя нам удалось опытным путем найти способы борьбы с этими состояниями, породившие их на самом деле недостатки рациона до сих пор остаются невыясненными… Несомненно, предстоящие в будущем открытия в науке и питании обнаружат для нас чрезвычайно сложные факторы, неизвестные в наши дни».

Точно так же как поступили некогда голландцы, предположив, что какой-то компонент в пище может предотвратить бери-бери, Хопкинс, в свою очередь, предположил существование веществ, известных нам сейчас как витамины. Но в отличие от голландцев (и если уж на то пошло, и от Казимира Функа, изобретателя слова «витамин») Хопкинс не только попытался объяснить причину алиментарных заболеваний, но и подверг сомнению эффективность любой искусственной диеты, созданной человеком. И если бы ученые приняли на веру выводы, которые он сделал на основе своих экспериментов, это полностью опровергло бы утверждение фон Либиха о том, что данное им научное описание совершенной диеты является далеко не полным.

Обсуждение доклада так затянулось, что для его краткого изложения потребовалось более семи страниц, но ни один из выступавших не попытался опровергнуть революционные выводы Хопкинса об ошибках в питании. Возможно, это объяснялось тем, что аудитория, состоявшая из членов международной Ассоциации общественных аналитиков (Society of Public Analysts, APA), не испытывала столь уж рьяный интерес к проблемам питания. Но даже несмотря на одно из последних заявлений Хопкинса: «Ясно как день, что еще до окончания этого столетия мы получим бесспорные доказательства того, что описание необходимых нашему организму компонентов пищи не может ограничиться одними калориями, белками и солями»[131]131
  Hopkins, Frederick Gowland. Sir Frederick Hopkins – Nobel Lecture: The Earlier History of Vitamin Research.


[Закрыть], – его идея мало кого взволновала и среди ученых-нутрициологов.

Сам Хопкинс позднее объяснил это равнодушие всеобщим увлечением калорийностью пищи, будоражившей умы ученых мужей на заре XX столетия. В доказательство своей правоты он напоминал о том, как в 1800-е годы точно такую же отвлекающую роль сыграло открытие болезнетворных микроорганизмов, замедлившее разгадку причины алиментарных заболеваний. Вот и теперь энтузиазм, бурливший в научной среде после открытия калорий и макронутриентов, не позволял даже предположить, что в пище могут содержаться еще какие-то там неизвестные им факторы. Но какой бы ни была причина, Хопкинс, всего лишь наблюдавший определенный эффект и не имевший представления о множестве самых вычурных гипотез, выдвинутых голландцами о рационе с преобладанием белого риса и причинах развития бери-бери, предпочел больше не углубляться в этот предмет, пока не сумеет поставить такие эксперименты, которые определят эти загадочные вещества. И он замолчал на пять лет.

Наконец в 1912 году, страдая от проблем со здоровьем, после нескольких лет активных экспериментов (и примерно в то же время, когда Функу удалось его первое представление «витамина» на публике) Хопкинс опубликовал результаты своих исследований. Он объяснил, что вырастил две группы крыс в строго контролируемых сходных условиях. Единственным различием являлось «добавление минимального количества молока» – такое незначительное, что его доля составляла не более 1–4 % от всего крысиного рациона. Согласно превалировавшей на то время логике, эта разница не должна была дать никакого эффекта. Но напротив, «воздействие молока на рост оказалось столь серьезным, – писал Хопкинс, – что его невозможно было отнести на счет разницы в качестве потребляемого белка, а только… по моему собственному убеждению, на счет наличия в молоке какой-то неизвестной составляющей». То есть он объяснял отмеченную разницу действием какого-то вещества (или нескольких веществ), в минимальных количествах содержащегося в молоке, но совершенно необходимого для того, чтобы крысы росли. Хотя Хопкинс уже знал о «витаминах» Функа, он не использовал это слово. И вместо этого назвал свое загадочное вещество «вспомогательным фактором».

«Поначалу это казалось совершенно невероятным! – восклицал он позднее в своей речи на вручении ему медали Чандлера в Колумбийском университете в 1922 году. – На протяжении полувека и даже долее было проведено такое множество научных изысканий в области питания – и все они упускали из виду самое основное! Но, как и всегда бывает, рано или поздно кто-то сказал: а почему бы и нет?»

Иными словами, сама идея существования витаминов уже витала в воздухе. Однако слово «витамин» было знакомо горстке читателей статей Функа и никому не удалось выделить витамин из пищи. Хотя в исследованиях участвовало великое множество людей, включая и самого Хопкинса, главную роль сыграл один-единственный человек – Элмер Вернер Макколлум, самопровозглашенный открыватель витамина А.

Элмер Вернер Макколлум родился в семье сельских поселенцев в Канзасе в 1879 году, и, судя по всему, его первое путешествие в мир витаминов состоялось еще в младенчестве. Его мать забеременела второй раз, когда еще кормила грудью своего первенца, и в попытке сохранить свои силы перевела крошку Элмера на смесь кипяченого коровьего молока и картофеля. Кипячение было совершенно необходимым: в те годы наблюдался очень высокой процент детской смертности как раз из-за болезнетворных микробов, содержавшихся в зараженном молоке. Но высокая температура точно так же уничтожала и растворенный в смеси витамин С.

По воспоминаниям матери, к десяти месяцам кожа Макколлума покрылась бурыми пятнами, а суставы так опухли и болели, что он кричал от одного прикосновения. Местный доктор решил, что раз у малютки кровоточат десны, то проблема связана с режущимися зубками. Недолго думая, он вытащил складной нож и прорезал дырочки по всей длине десен непрерывно ревущего младенца. Став взрослым, Макколлум предположил (это была еще одна революционная, но сомнительная гипотеза), что это могло стать причиной его проблем с зубами. Так или иначе, действия доктора облегчения не принесли, так как он не вылечил поразившую Элмера болезнь – детскую цингу. И вряд ли ему бы удалось выжить, если бы, как говорится, в один прекрасный день его мать не чистила яблоки, держа при этом сыночка на коленях. Она предложила ему маленький ломтик и была поражена, с какой жадностью он набросился на угощение. По словам Макколлума, его мать твердо верила в то, что человек инстинктивно понимает, какая пища ему необходима, и, соответственно, увидев энтузиазм ребенка по отношению к яблокам, стала давать ему их постоянно. Не прошло и трех дней, как ему стало лучше![132]132
  McCollum, Elmer. From Kansas Farm Boy to Scientist. Lawrence: University of Kansas Press, 1964, p. 14–16.


[Закрыть]

Подрастая, Макколлум большую часть времени гонял босиком по семейной ферме, не обращая никакого внимания на особенности ее жизни, ибо уже с младых ногтей готовился стать ученым. В старших классах Макколлум каким-то чудом успевал учиться, подрабатывать по вечерам в местной газете, по ночам зажигать газовые фонари на улицах и, конечно, помогать родителям на ферме! Ему удалось накопить достаточно денег, чтобы приобрести полное собрание Британской энциклопедии, ставшее его любимым чтивом в свободные минуты, выдававшиеся крайне редко. Измученный нехваткой сна, слишком занятой, чтобы с кем-то общаться, Макколлум при росте почти 180 см весил всего 55 кг, и все же его выбирали старостой группы и в школе, и в университете. В Университете Канзаса он получил степени бакалавра и магистра. Через несколько лет ему присудили степень доктора химии в Йеле, где его научным руководителем был известный нутрициолог Томас Осборн.

В 1906 году, через год после получения докторской степени, его поверенный в делах в Нью-Хейвене получил письмо от руководителя химического факультета в Сельскохозяйственном колледже Висконсина. Им требовался новый сотрудник, специализировавшийся на биохимии, для участия в некоем важном эксперименте.

Ведущий химик на сельскохозяйственной исследовательской станции намеревался выяснить, покажут ли абсолютную питательную эквивалентность два рациона, содержавшие абсолютно равное количество макронутриентов (измеренное с помощью экспресс-анализа)[133]133
  Ihde, Aaron. Stephen Moulton Babcock – Benevolent Skeptic. In Perspectives in the History of Science and Technology, ed. Duane H. D. Roll. Norman: University of Oklahoma Press, 1971, p. 277.


[Закрыть]. Так вот и вышло, что на заре XX века, за несколько лет до того, как перед светилами аналитической химии прозвучала провокационная речь Фредерика Гоуленда Хопкинса, этот человек убедил факультет животноводства приобрести двух коров, которых он посадил на диеты, в основу одной из которых был положен овес, а другой – пшеница. Рационы питания были разработаны таким образом, чтобы в итоге оба животных получили равное количество белков, жиров и углеводов. Если бы оба рациона являлись полноценными (как и предполагали большинство ученых), то никаких изменений в состоянии коров бы не наблюдалось. Но вместо того чтобы процветать, казалось бы, на абсолютно сбалансированной с точки зрения тогдашних представлений диете, обе коровы стали почему-то чахнуть на глазах, а та корова, что ела овес, и вовсе подохла. Разъяренный декан факультета животноводства отобрал у экспериментатора вторую корову. Но в 1906 году, через несколько лет после этого неудачного опыта, декан химического факультета выбил разрешение повторить и углубить эксперимент, чтобы выяснить, отчего же заболели коровы. И эту работу он решил поручить Макколлуму.

Совершенно ясно, что сельскохозяйственная исследовательская станция Висконсинского университета не имела никакого отношения к передовым позициям мировой науки в области питания. Это была просто одна из многочисленных исследовательских станций, открытых по всей стране после принятия закона Хэтча{15}15
  В 1887 году был принят закон Хэтча о развитии системы научного обеспечения сельского хозяйства, положивший начало созданию в каждом штате научного аграрного центра.


[Закрыть], перед которыми ставились следующие цели: определение плодородности американских почв, выведение новых сортов сельскохозяйственных культур и пород скота и проведение сравнительного анализа корма[134]134
  Frankenburg, Vitamin Discoveries and Disasters, p. 1.


[Закрыть]. Очевидно, что основное предназначение сельскохозяйственной исследовательской станции Висконсинского университета состояло в развитии сельского хозяйства, а не в укреплении здоровья нации[135]135
  Надо отдать должное Министерству сельского хозяйства США, уже тогда понимавшему важность исследований питания. Как было сказано в 1896 году: «Недалек тот час, когда всеми будет признана необходимость уделять не меньшее внимание вопросам питания человека, чем вопросам питания сельскохозяйственных животных». The Chemical Composition of American Food Materials, Bulletin No. 28, US Department of Agriculture, 1896.


[Закрыть].

Более того, образ мыслей, которого придерживались в своих экспериментах американские специалисты-аграрии, практически полностью повторял немецкий подход. Собственно, сам закон Хэтча появился под влиянием достижений немецких ученых, и большинство нутрициологов того времени были убеждены в незыблемости обновленной версии теории питания Юстуса фон Либиха, согласно которой, если в рационе содержится адекватное количество белка и калорий, не имеет значения, из какого источника они получены. В соответствии с этой гипотезой получалось, что лучшим кормом для скота является тот, который позволит фермерам взять максимум прибыли от своей скотины при минимуме вложений.

Изначально Макколлум вовсе не интересовался проблемами питания и уж тем более кормежки скота, и к тому же коллеги в один голос пытались отговорить его от этого предложения, откровенно доказывая, что он «совершит ошибку, похоронив свой талант в исследованиях пищи». Однако молодой ученый нуждался в деньгах и постоянной работе. И к тому же злополучный эксперимент с одним сортом зерна «ясно давал понять, что остается еще не открытым нечто важное, фундаментальное в области питания»[136]136
  McCollum, From Kansas Farm Boy to Scientist, p. 115.


[Закрыть], – позднее написал Макколлум. И он захотел узнать, что же это могло быть.

Новый эксперимент с одним видом зерна, предпринятый Макколлумом, являлся более длительным и сложным по сравнению с первоначальным опытом на двух коровах. Теперь наблюдение велось за шестнадцатью коровами на протяжении четырех лет начиная с того момента, когда они были нетелями (то есть ни разу не телились), и охватывая два периода беременности. Коров разбили на четыре группы, и каждая группа получала корм, сбалансированный в соответствии с положениями упрощенной теории и экспресс-анализа. Одна диета основывалась на кукурузе, вторая – на овсе, третья – на пшенице, а четвертая группа животных получала смесь всех трех видов зерна.

К тому моменту как Макколлум приехал на станцию в 1907 году, эксперимент шел уже не первый год и у животных четко прослеживались эффекты от разных диет. «Они демонстрировали поразительные контрасты»[137]137
  Carpenter et al. Experiments That Changed Nutritional Thinking. Journal of Nutrition 127, no. 5 (1997), p. 1017S–1053S.


[Закрыть], – писал он позже. Коровы, получавшие пшеницу, ослепли. Их телята рождались недоношенными и слабыми, и ни один не выживал. У коров, которых кормили овсом, выжили два теленка, но и те оказались хилыми. Такие же результаты показала группа со смешанной диетой. Только коровы, получавшие кукурузу, имели здоровое потомство{16}16
  Согласно статье 1997 года в Journal of Nutrition, «высока вероятность того, что различия в способности к воспроизводству объяснялись разным уровнем витамина А, являвшимся следствием различного количества каротиноидов, содержавшихся в корме (в кукурузе их больше), с возможным осложнением в случае группы, получавшей пшеницу, из-за недостаточного количества жиров и кальция».


[Закрыть].

Когда эксперимент запустили во второй раз, результаты повторились – с той лишь разницей, что две коровы, получавшие пшеницу, просто издохли. Затем, на последнем году эксперимента, ученые поменяли диеты для каждой группы. Те коровы, которых теперь стали кормить кукурузой, поправились, тогда как их товарки, переставшие ее получать, ослабли. Исследователи пребывали в полной растерянности. «Хотя все четыре группы получали одинаковое сочетание химических веществ, по своему физиологическому статусу они были совершенно непохожи, – писал Макколлум. – И мне нужно было выяснить почему. Это была более чем серьезная задачка для новичка»[138]138
  Carpenter et al. Experiments That Changed Nutritional Thinking. Journal of Nutrition 127, no. 5 (1997), р. 114.


[Закрыть].

Макколлум «перерыл кучу научной литературы по органике и биохимии и раскопал описание множества фантастических экспериментов по изучению корма, тканей организма и всего прочего у коров»[139]139
  Ihde, Stephen Moulton Babcock – Benevolent Skeptic, p. 278–279.


[Закрыть]. Он проверял состав коровьего молока. Он брал на анализ их кровь и мочу и пытался выяснить, не мог ли оказаться какой-то яд в пшенице. Поначалу он занимался своим делом с энтузиазмом и охотно делился новыми идеями с начальством и коллегами. Но проходили месяцы, и он погружался в отчаяние. К тому времени молва об эксперименте с одним видом зерна разошлась по научным кругам, так что снимки несчастных коров и их злополучного потомства появились в сельскохозяйственных институтах Европы. И сам Макколлум утратил веру в возможность понять, чем же отличается один вид зерна от другого. А ведь это была важнейшая проблема, и не только для сельского хозяйства, но и для питания человечества в целом: если ученые не могут полностью разобраться в пищевых потребностях сельскохозяйственных животных (а результаты экспериментов с пугающей откровенностью демонстрировали, что не могут), то как им хватает самоуверенности заявлять, будто они разобрались в потребностях человека?!

И снова Макколлум обратился к литературе. Когда он перечитывал старую немецкую статью под названием Yearbook on the Progress of Animal Husbandry («Дневник прогресса в животноводстве»), кое-что привлекло его интерес: между 1873 и 1906 годами было напечатано по меньшей мере тринадцать отчетов о неудачных экспериментах с синтетическими рационами[140]140
  McCollum, Elmer V. A History of Nutrition: The Sequence of Ideas in Nutrition Investigations. New York: Houghton Miffin, 1957, p. 201.


[Закрыть]. (По счастливому стечению обстоятельств, он не имел возможности ознакомиться со статьями голландцев о бери-бери – иначе это наверняка повергло бы его в глубокое отчаяние.) «Я был совершенно ошарашен тем фактом, что в каждом случае, когда мелких животных сажали на такую “чистую” диету, они быстро теряли здоровье, слабели физически и психически и погибали буквально через несколько недель, – позднее писал он. – И я пришел к выводу, что самая важная задача в науке о питании – понять, чего не хватает в таких рационах».

Однако к этому моменту Макколлум уже был сыт по горло экспериментами с коровами. Действительно, трудно представить себе более неудобный объект для опыта: большие, дорогие, требующие огромного количества корма и вдобавок с изрядной продолжительностью жизни. Ему хотелось заменить их какими-нибудь более мелкими, дешевыми и живущими недолго животными, такими, чья внезапная гибель не повлечет за собой расследований. Проще говоря, он хотел работать с крысами. Но начальство Макколлума восприняло эту идею в штыки, и ученый вечером выходного дня собственноручно поймал семнадцать диких серых крыс в заброшенной конюшне на территории станции. Свою добычу он погрузил в мешок из-под зерна и отнес в подвал зала заседаний Сельскохозяйственного общества. Но вскоре, поскольку крысы из конюшни проявили себя «слишком дикими, слишком кусачими и слишком неугомонными»[141]141
  Ihde, Stephen Moulton Babcock – Benevolent Skeptic, p. 280.


[Закрыть], чтобы служить хорошей экспериментальной моделью, и он прикупил десяток белых крыс в зоомагазине Чикаго, которые и стали основой его колонии. (Отмечу, что в то время крысы еще не были привычными лабораторными животными.) Грызуны обошлись ученому в шесть долларов, которые ему никто так и не возместил.

Став владельцем достаточно большой популяции крыс, Макколлум начал проводить новые эксперименты, и, хотя «первые блины выходили комом», он упорно продолжал свой труд. На протяжении нескольких лет Макколлум и его помощница, недавно окончившая Калифорнийский университет в Беркли Маргарет Дэвис[142]142
  Маргарет Дэвис приехала в Висконсин, чтобы вести хозяйство в доме своего овдовевшего отца. Она искренне желала помочь близкому человеку, но в то же время не собиралась отказываться от обучения в университете. По непонятным причинам декан экономического факультета посоветовал ей заняться биохимией. В 1909 году она по собственной инициативе явилась в лабораторию к Макколлуму и предложила свои услуги в качестве волонтера. На протяжении следующих пяти лет она работала с полной нагрузкой, не получая за это жалованья (Макколлум несколько раз безуспешно пытался убедить ее занять оплачиваемую должность). Только на шестой год она согласилась получить премию в 600 долларов. Она числится соавтором большинства его ранних статей.


[Закрыть], поставили десятки опытов на крысах.

Наконец, в 1912 году (примерно в то же время, когда Фредерик Гоуленд Хопкинс опубликовал свои исследования о крысином рационе с включением молока), Макколлум и Дэвис пришли к тому, что в дальнейшем он назовет «великим пионерским открытием». Они обнаружили, что для выживания крыс достаточно было добавить в синтетический рацион минимальное количество коровьего масла или жира, выделенного из яичного желтка. Но если в корм вместо этого добавляли лярд (свиное сало) или оливковое масло, зверьки погибали. Это не только доказывало разницу в свойствах жиров различного происхождения (революционная идея, хотя мы до сих пор так и не поняли механизм ее влияния на здоровье), но еще и демонстрировало существование чего-то чрезвычайно важного в молочных продуктах, необходимого в микроскопических количествах для выживания крыс[143]143
  Вы могли и сами заметить, насколько эти наблюдения схожи с тем, что отмечал в своих исследованиях английский биохимик Фредерик Хопкинс. Однако Макколлуму с Дэвис удалось намного ближе подойти к выделению искомого вещества, нежели Хопкинсу, и к тому же они были более уверены в важности и значительности проделанной ими работы.


[Закрыть]. В 1913 году Макколлум и Дэвис опубликовали статью с выводами, что результаты их исследований «являются весомым аргументом в пользу гипотезы о том, что в определенных продуктах имеются некие составляющие, абсолютно необходимые для нормального роста в течение длительного периода»[144]144
  McCollum, Elmer, and Marguerite Davis. The Necessity of Certain Lipids During Growth. Journal of Biological Chemistry 15 (1913), p. 175.


[Закрыть],{17}17
  А тем временем в Нью-Хейвене исследователи Томас Осборн и Лафайет Мендель, у которых Макколлум проходил обучение и стажировку и которые начали свои эксперименты с крысами в 1909 году, пришли к сходному выводу: есть некое вещество, содержащееся в определенных видах животного жира, молоке, масле и печени трески, которое необходимо для нормального роста. То есть результаты обоих исследований могли считаться поистине революционными: до этого момента ученые пребывали в твердой уверенности, что все жиры абсолютно идентичны и что их единственное назначение – быть топливом для организма. В 1913 году обе команды независимо друг от друга опубликовали статьи о том, что в молоке имеется нечто такое (Осборн и Мендель), масле и яйцах (Макколлум и Дэвис), без чего невозможен рост крыс. Статьи появились в одном выпуске Journal of Biological Chemistry, но так получилось, что Макколлум и Дэвис прислали статью на три недели раньше своих коллег, и потому историки отдают им пальму первенства, а Осборна с Менделем упоминают лишь как их последователей.


[Закрыть].

Вскоре Макколлум заметил, что крысиное здоровье зависит также от водорастворимого вещества, полученного посредством алкогольной экстракции из пшеничных отрубей и, судя по всему, бывшего идентичным тому составу, который предотвращал и лечил бери-бери[145]145
  McCollum, Elmer, Nina Simmonds, and Walter Pitz. The Relation of the Unidentified Dietary Factors, the Fat-Soluble A, and Water-Soluble B, of the Diet to the Growth-Promoting Properties of Milk. Journal of Biological Chemistry 27 (1916), p. 33.


[Закрыть]. Макколлум с коллегами предположили, что их экстракт содержит тот самый «витамин», на выделение которого Функ потратил столько лет[146]146
  McCollum and Kennedy, The Dietary Factors Operating in the Production of Polyneuritis, p. 492.


[Закрыть]. К тому времени термин уже стал известен в научной среде, но до популярности ему было еще далеко, и Макколлум не стал использовать это слово. Отчасти это объяснялось его убежденностью в том, что не все жизненно важные вещества обязательно являются аминами, а отчасти – желанием войти в историю со своим собственным термином.

И вот в статье, опубликованной в 1916 году, Макколлум назвал выделенное им жирорастворимое вещество «жирорастворимым А», а водорастворимое – «водорастворимым В» и таким образом не только небрежно отмел термин Функа (заодно со «вспомогательным фактором» Хопкинса), но и задвинул Функа и его вещество анти-бери-бери, теперь известное как В₁, или тиамин, на второе место в алфавите[147]147
  Carpenter, Kenneth J. A Short History of Nutritional Science: Part 3 (1912–1944). Journal of Nutrition 133 (2003), p. 3024.


[Закрыть]. Название Макколлума изначально звучало намного длиннее, оно также претерпело изменения по сравнению с первым вариантом: «неопределенный диетический фактор жирорастворимый А»[148]148
  Eddy, Walter, and Gessner Hawley. We Need Vitamins: What Are They? What Do They Do? New York: Reinhold, 1941, p. 9.


[Закрыть],{18}18
  Позднее Макколлум откроет, что этот «жирорастворимый А» на самом деле состоит из смеси двух веществ, теперь известных нам как витамины А и D. Точно так же он и остальные ученые узнали, что «водорастворимый В» представляет сложную комбинацию химических составляющих (и далеко не все из них являются витаминами).


[Закрыть].

Макколлуму так и не удалось выделить витамин А в чистом виде (эта задача была решена только в 1937 году), но все равно он называл себя его первооткрывателем (чего уж стесняться – он считал себя изобретателем витаминов вообще, и точка!)[149]149
  McCollum, From Kansas Farm Boy to Scientist, p. 134.


[Закрыть]. И как мы видим, открытие Макколлума принесло ему некоторую славу.

Но что же это такое – открыть витамин? Это вовсе не значит наткнуться на витамин, растущий посреди дикого леса, или найти пиратскую карту с отметкой «Клад витамина С». На самом деле открытие каждого из тринадцати известных нам витаминов являлось длительным процессом, состоявшим из четырех стадий: возникновение гипотезы о его наличии (в каких-то определенных продуктах), выделение в чистом виде, изучение химической структуры и по возможности поиски способа синтезировать его с нуля (это совершенно необходимо для получения витамина в количестве, достаточном, чтобы обогащать им продукты). Каждый из четырех шагов осложнялся острейшей конкуренцией, ведь первооткрывателя ждала честь быть записанным в историю. Если уж на то пошло, по меньшей мере семь Нобелевских премий были присуждены именно за работу с витаминами (хотя как раз Макколлум так и не удостоился ни одной)[150]150
  Carpenter, Kenneth. The Nobel Prize and the Discovery of Vitamins. Nobelprize.org, June 22, 2004. http://www.nobelprize.org/nobel_prizes/medicine/articles/carpenter/index.html


[Закрыть]. И как только возникала идея об очередном витамине, гонки начинались по новой.

Но в конце концов, не так уж важно, кто именно открыл каждый из витаминов, – гораздо важнее, что к 1920-м годам сама концепция витаминов была принята учеными, а четыре из них – А, В (известный нам как В₁, или тиамин), С и D – получили свои названия. И не имело значения, что выделить химически чистые витамины тогда еще не удалось и ученые не имели представления ни об особенностях их химической структуры, ни о том, что именно они делают в нашем организме. Главное – нутрициология вступила в совершенно новую эпоху.

Политики, интересовавшиеся наукой, и такие ученые, как Макколлум, горели желанием опубликовать и широко распространить сведения о витаминах не только потому, что гордились своими достижениями, но еще и мечтали внедрить их в практические рекомендации по составлению рационов питания, чтобы укрепить здоровье нации. Однако для них стали полной неожиданностью и тот энтузиазм, который вызвало открытие витаминов у воротил пищевой промышленности, и та легкость, с которой он перешел на самые широкие массы потребителей, и та скорость, с которой слово «витамины» и их концепция обрели свою собственную жизнь. Это лишило ученых возможности контролировать свои открытия и создало ситуацию, сохранившуюся и по сей день, когда научные реалии и ограничения в возможностях витаминов пребывают в непрерывном конфликте с нашими личными желаниями и мечтами.