Текст книги "Слепые жернова"

Автор книги: Кэтрин Куксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Не надо… – умоляла она, смежив веки.

– Ладно, если не хотите, чтобы вас провожал я, ступайте за Дэвидом. Одну я вас никуда не отпущу. Хорош я буду, если с вами что-нибудь случится! Все скажут: это он виноват, не надо было отпускать ее одну в новогоднюю ночь.

Именно так все и сказали бы, случись несчастье. Только никакого несчастья с ней не случится. Она не хотела, чтобы он провожал ее. Ох, как не хотела! Но он уже тянул ее в темноту. Не выпуская ее руки, он повторял:

– Мы празднуем Новый год, Сара! В Новый год все такие добрые, разве вы забыли?

Они выбежали на улицу, подгоняемые свирепым ветром.

– Ногами перебирать не надо – и так домчит! Вы взгляните, как прыгает луна! Словно учится ездить верхом!

Сара посмотрела на несущиеся по небу облака. Дэвид вразумлял ее, что двигаются облака, а луна висит на одном месте, то есть и она, конечно, движется, но не так быстро. Чему только не учил ее Дэвид… Тому, в частности, что никого нельзя ничему научить – человек должен учиться сам. Тебя учат, но это без толку, если не учиться самому. Дэвид знает гораздо больше, чем Джон, во всяком случае, про приятные вещи. Джон слишком занят политикой и всякими… Ой! Она вскрикнула, когда он потащил ее за собой, заставив перейти на бег.

Он бежал, не обращая внимания на ветер, как обезумевший медведь. Она попыталась вырваться, однако его хватка была стальной. Ей ничего не оставалось, кроме как семенить, задыхаясь, за ним.

– Обгоним луну! – крикнул он, как мальчишка, указывая пальцем в небо. Совсем свихнулся!

Они миновали две компании, чей смех и пение еще долго неслись им вдогонку.

– Джон! Остановитесь!

Она попыталась встать, как вкопанная, чтобы сыграть роль якоря. Сразу этого не получилось, но постепенно они остановились, не добежав всего ничего до ее улицы. Она привалилась к стене, прижимая руки к груди и прерывисто дыша. Она не могла отдышаться, но одновременно ее разбирал дикий хохот. Перед ней был выбор: либо хохотать, как помешанной, либо наброситься на него с бранью. Ничего себе Новый год!

– Вы… Вы ненормальный, Джон.

– Может, и так. Но вы скажите, вам когда-нибудь приходилось бегать наперегонки с луной?

Она укоризненно покачала головой. Он опирался о стену ладонью вытянутой руки; рукав его пальто задевал ее плечо. Его лицо, запрокинутое к небу, было сейчас совсем юным. Когда он обернулся к ней, луна зашла за тучи, и Сара уже не могла разглядеть его выражения. Отделившись от стены, она пожаловалась:

– Совершенно выдохлась! Ни разу так не носилась с тех пор, как закончила школу.

– О, вы много потеряли! – Это было сказано же ровным голосом, самым обычным тоном. – А я с недавних пор ежедневно бегал до завтрака. Участвовал в кроссах. Преодолевал миль по шесть, а то и больше. А на работу катил на велосипеде. Промчаться в воскресенье миль сто с другими членами клуба велосипедистов было для меня пустяковым делом. Тогда я был более подтянутым. – Он умолк, но уже через несколько шагов спросил: – Это ваша улица?

– Нет, моя – последняя.

Все выглядело проще простого. Он приходится Дэвиду родным братом. Отчего она так всполошилась, когда он предложил себя на роль ее провожатого? Он был совсем как мальчишка. Годами он, может, и был старше Дэвида, но душой – гораздо моложе. Он все время говорил и делал глупости; порой бывал мрачен, однако она находила в нем веселость, делавшую его похожим на Дэна.

– Вот и пришли, – сказала Сара. – Я пробуду там не больше пяти минут. Вам не придется долго меня дожидаться.

– Оставайтесь сколько хотите. Я тем временем попрыгаю.

Он с поразительной легкостью оторвал свое массивное тело от земли и запрыгал через воображаемую веревочку.

– Вы знаете, что вы полоумный? – Сара расхохоталась. – В общем, я скоро.

С этими словами она побежала к двери.

Увидев, что окно, согласно материнскому обещанию, оставлено незанавешенным, она испытала разочарование. Мать то ли откликнулась на приглашение миссис Янг, то ли легла спать. Нет, последнее исключено. Значит, она встречает Новый год с соседями. Из кухни Янгов раздавались голоса и взрывы смеха. Уходя, Сара подумала: «Я рада, что она не лишает себя радостей».

– Уже? Как быстро!

Джон уже не скакал на одной ножке, а смирно стоял у стены.

– Она у соседей, судя по шуму. Тем лучше – быстрее вернемся.

Она уже двинулась вперед, но он окликнул ее:

– Давайте пойдем наискосок, так мы укроемся от ветра, иначе он будет дуть нам в лицо.

– Хорошо.

Они перешли улицу и поспешили по Уэлем-стрит.

– А здесь – в переулок Фанни.

Она разинула рот.

– Вы знаете этот переулок?

– Конечно! Что тут удивительного? Я знаю Пятнадцать улиц вдоль и поперек.

– Не думала, что вам знаком этот конец.

– Это почему же?

В его тоне прозвучала воинственность, и она осторожности ради ответила ему более смиренно:

– Ваш конец никогда не соприкасался с нашим, пока не появился Дэвид. – Она закончила фразу ласковым тоном.

Переулком Фанни звалось пространство между двумя домами. Он шагнул туда первым. Они пробирались по пустырю, усеянному уродливыми железными навесами. Оказавшись в тени, отбрасываемой одновременно двумя навесами, он обернулся и сказал с таким напором, что она от неожиданности остановилась:

– Не говорите так… Что за униженность? Почему вы такая покорная? В чем причина?

– О чем вы? Что на вас нашло сегодня? – Теперь к удивлению у нее примешивался испуг.

– Слишком часто вы преклоняете колени.

– Ничего подобного!

– Вы сами знаете, что я прав. Господи, куда вы попали, по-вашему? К лорду Редхеду, в семейку Перси? Зарубите себе на носу, Сара: вы по-прежнему живете на Пятнадцати улицах! Все мы тут живем. Поймите, меня бесит, когда вы ведете себя так, словно вас выудили из сточной канавы… А с моей матерью вы вообще… Боже!

Он остановился и схватился за голову. Она отшатнулась. Внутри у нее все трепетало: его слова вновь разбудили то запретное чувство, которое она испытала, когда впервые на него взглянула. Сейчас она боролась с этим чувством единственным доступным ей способом.

– Все это глупости. На вас подействовало матушкино пиво. – Она нервно усмехнулась.

– Пиво? Да, их оно прямо подкашивает, но с меня как с гуся вода. Мне подавай что-нибудь покрепче. Этой ночью я пригубил самую малость. Лучше не уходите от ответа. Я уже давно хотел потолковать об этом с вами… Сара.

Она задрожала всем телом, когда его руки опустились ей на плечи и стиснули их, как клещи.

– Разве вы не понимаете, как дорого вы стоите? Они – я говорю о нашей семье – вовсе не оказали вам чести. Если на то пошло, это вы оказали им честь. Ведь вы вдохнули в них жизнь! Старик, например, просто ожил благодаря вам, Дэвид превратился в мужчину, даже на Дэна вы повлияли, а ведь Дэну не нужны чужие уроки. Вы сами не понимаете, что сделали! – Он тряхнул ее. – Не понимаете! – Его голос превратился в хриплый шепот, он обдавал ее лицо горячим дыханием. Он по-прежнему сжимал ей плечи, а тела их соприкасались совсем чуть-чуть, краями одежды. – Сара, Сара! – Ветер закружил эти слова. – А что вы сделали со мной, вы не догадываетесь? Нет, догадываетесь, поэтому все время меня сторонитесь. Господи, Сара!..

– Нет, нет! – Ей казалось, что она кричит, но этот крик раздавался только у нее внутри, наружу не вылетело ни звука, не считая бессвязного шипения.

Он все крепче прижимал ее к ржавой стене. Она уже чувствовала все его тело – колени, бедра, живот, грудь, – и это давление делалось совершенно невыносимым.

– Нет, нет, пустите! Вы безумец, безумец! Дэвид!!!

– Вот именно – Дэвид… – Он припал ртом к ее уху, и его слова лились ей в ушную раковину, как расплавленный свинец, прожигая ее насквозь. – Дэвид, а как же! Напрасно вы напоминаете мне о его существовании – мне ли о нем не помнить! Если бы не он, я бы сразу с вами разобрался. Разве вы не почувствовали этого в первый же раз, когда мы с вами встретились? Я сразу все понял!

– Отпустите меня! Говорю вам, отпустите! Вдруг Дэвид узнает…

– Не беспокойтесь, не узнает.

– Я скорее умру, чем сделаю Дэвиду больно, слышите? Вы слышите? – Она цедила эти слова сквозь зубы. – А теперь отпустите.

– Еще немножко! Дайте мне побыть рядом с вами еще минуту! Ведь она равна всей жизни! О Сара, Сара! – Он совсем накрыл губами ее ухо.

Она прижала ухо плечом и вела нешуточную борьбу с целью освободиться, но пересилить его было трудно даже ей. Он держал ее играючи, как ребенка. Потом, сама испытывая от этой перемены тошноту, она обмякла и со слезами в голосе пролепетала:

– Я счастлива! Не мешайте моему счастью, не губите мою жизнь! Никогда еще я не была так счастлива, мне больше ничего не нужно: Дэвид, дом… свой угол…

– Нет, вы несчастливы. Какое это счастье, раз вы не знаете, что оно означает? Дэвид вас спас. Он был первой соломинкой, за которую можно было ухватиться, чтобы выбраться из вашей трясины, что вы и сделали, а теперь без устали сгибаетесь, проявляя бескрайнюю признательность.

– Ничего подобного!

– Как он вас любит, а? Как? Нежно, осторожно, словно просит об одолжении? Он не овладевает вами – где ему!

– Замолчите! Дэвид – хороший, хороший…

– Хороший, лучше некуда! Дэвид – славный малый, добрый малый. Он мне брат, и я никогда не причиню ему вреда, так что оставьте ваши страхи, вам нечего бояться. Но любить вас – нет, это ему не по плечу. Ведь не так же… не так?!

Он поднял ее, едва не пригвоздив к стене, и осыпал поцелуями все ее лицо. Какое-то время она не имела сил сопротивляться, так как понимала, что он совершенно прав, каждое его слово – чистая правда. Несколько секунд она была покорна, но потом опомнилась и стала лупить его кулаками в грудь, вырываться, лягаться и царапаться.

Ее усилия были не напрасны – они разъединились и застыли друг против друга, как два крупных животных, уставших от ветра и темноты; она ощущала себя совсем одинокой в мире, который родился только что, когда она на мгновение уступила его страсти. Пусть их плоть не соединилась, это не имело значения: они все равно познали друг друга, словно разделись донага и долгими часами предавались посреди темного пустыря любовным утехам.

Потом у нее подкосились ноги, последние силы покинули ее, и она оперлась о железную стенку, чтобы не свалиться. Все ее тело трясло, словно от пляски святого Витта. Каждая косточка болталась сама по себе, словно на гибкой проволоке. Она не могла двинуться с места, да и не желала этого. У нее пропало всякое желание бежать от него сломя голову. Ей больше не хотелось провалиться сквозь землю, она уже не сожалела, что появилась на свет. В голове у нее осталась одна-единственная отчетливая мысль, и касалась она Дэвида: ему нельзя причинять вред.

В это мгновение они были настолько близки, даже мыслями, что он уловил, что ее мучит, и произнес:

– Не бойся. – Он уже говорил бесстрастно. – Ничего с ним не будет. Ты ему так признательна, что никогда не нанесешь ему раны. Я тоже не хочу его ранить. К тому же какой от меня вред? Человек, сидящий на пособии, не имеет права призывать: «Убежим и забудемся в любви!» В любом случае это касается только нас двоих, так что хватит трястись. Мое безумие заперто на надежный замок, и я позабочусь, чтобы он больше не отпирался. Во всяком случае, не с таким лязгом… – Он нашел ее руки, и она не помешала ему. – Боже, как бы я тебя любил, Сара! – с нежностью и печалью воскликнул он.

Она сама удивилась звуку своего голоса и не узнала его, когда помимо желания стала ему отвечать. Говорила взрослая женщина, медленно и четко излагающая свои мысли:

– Все зависит от того, что называть любовью. Любовь Дэвида такая, что он любит даже мои ноги, а они некрасивые. Они распухают, становятся бесформенными, как два больших белых пудинга, но он снимает с меня туфли и чулки, когда я набегаюсь по магазинам. Он даже моет мне ноги в теплой воде с содой – ведь ты никогда не стал бы этого делать?

Они долго молчали. Ветер уносил звуки их тяжелого дыхания. Наконец он вымолвил:

– О чем ты? Я говорил о любви… – В его хриплом голосе слышалось замешательство.

– Любовь? – Ей захотелось грубо расхохотаться, и она испугалась самой себя. Грубость последовавших слов была не менее пугающей, но она произнесла их – безжалостные слова умудренной жизнью женщины: – Знаю я твою любовь! Ты содрал бы с меня одежду, а туфли не тронул бы. Знаю, не дура. Убери руки!

Ее опять затрясло. Она пыталась высвободиться, но тут раздался его голос – настойчивый, нежный, умоляющий:

– Не отвергай меня, Сара! И не бойся меня! Я ничего не сделаю, даже не попытаюсь, даю слово. Просто позволь мне иногда говорить с тобой, смотреть на тебя. Обещай мне хотя бы это. Говори со мной иногда, произноси добрые слова. Мне очень не хватает доброты. Ты не представляешь себе, что это значит – жить без доброты. А ты добрая. В первую же минуту, только увидев тебя, я разглядел, какое у тебя большое и доброе сердце. Ты такая большая, Сара! В тебе всего много. Большая и добрая…

Она возвращалась к действительности, а действительность означала страх – страх от возможности не устоять перед его мольбами. Она пролепетала, обращаясь больше к самой себе, чем к нему:

– Если я навлеку беду на свой дом, то наложу на себя руки. Я этого не вынесу. Ваша мать…

Упоминание о матери повлияло на него, как удар молотом. Он взорвался:

– Ради Бога! Я же говорил: не бойся мою мать! Вообще никого из них не бойся! Все-таки есть в тебе особенность, которая сводит меня с ума: я начинаю беситься, когда вижу, как ты перед ними гнешься. И еще когда выскочка Мэй смотрит на тебя сверху вниз…

– Мэй? – переспросила она, заикаясь. – Мэй смотрит на меня сверху вниз?

– Разве ты не замечала? А ведь она не годится тебе в подметки! Мэй – чопорная льдышка. В ней не больше женского, чем в нашем соседе Лесли Уотерсе, который сам не знает, какого он пола. Но винить за это ты должна только себя, свою проклятую приниженность и доброту. Вместо этого ты должна быть заносчивой гордячкой, потому что тебе есть чем гордиться. Ведь ты красива… Господи, как ты красива: лицо, тело, все… Ладно, успокойся, я молчу.

Она услышала собственное прерывистое дыхание и свист воздуха, который он втягивал и выпускал сквозь стиснутые зубы. Некоторое время они стояли, не произнося ни слова. Потом Джон спросил:

– Значит, договорились?

Еще немного помолчав, она спросила:

– Что ты имеешь в виду?

– Что ты не будешь меня игнорировать, не будешь отталкивать, превращать в пустое место. Я не стану ничего от тебя требовать, даю честное слово. Конечно, я был бы с тобой совсем не таким, если бы ты не принадлежала Дэвиду. Но жребий лег именно так – счастливчиком оказался Дэвид. Пошли.

Он бесцеремонно вытащил ее из-под навеса и проговорил:

– Перестань дрожать! Возьми себя в руки. Пошли.

И повел ее, держа под руку. Со стороны могло показаться, что она перебрала спиртного. Они пересекли пустырь и оказались на задах улицы Камелий. После длительного молчания она проговорила:

– Ты иди. Я сперва загляну к себе.

Он не проявил желания выпускать ее руку, и она вырвалась.

– Перестань, ради Бога! Не здесь! Мало ли кто может встретиться.

Он секунду-другую смотрел на ее профиль с опущенной головой, потом без лишних слов развернулся и зашагал прочь.

Она ждала на ветру, пока захлопнется дверь, а потом бросилась к себе в дом. В кухне она не стала зажигать газ, а упала на колени перед креслом Дэвида и, уронив на сиденье руки и ломая их, взвыла, глядя на тлеющие в камине угли:

– Дэвид, Дэвид, Дэвид!..

Потом она обняла кресло, словно это был сам Дэвид – добрый, нежный и любящий. В голове у нее звучало одно и то же: «Дэвид, Дэвид, Дэвид!» Она убеждала себя, что никто, кроме Дэвида, ей не нужен, что ей нужна только его любовь. Ничего другого, никакой любви Джона! Нет, только не это!

Она замерла, и ее тело снова пережило мгновение небывалого чувственного напряжения, когда она корчилась, из последних сил отражая натиск его плоти. Она опять боролась с ним, опять превращалась в дикарку, упивающуюся соприкосновением своего тела с его, предвкушающую неземной восторг, чувствуя и причиняя боль, рождающую смех, который прокатился бы по ним обоим, слившимся в одно существо…

Кресло покачнулось на ножках, и она спохватилась и замерла, постепенно возвращаясь к действительности.

Только сейчас поняла, что все это время, когда она предавалась сладостным воспоминаниям, из-за стены раздавалось пение. Глядя на камин, она сказала вслух:

– Ничего не могу поделать. Я не виновата.

Словно отвечая на ее призыв, прямо из стены возникла Мэри Хетерингтон с теми же словами, которые она произнесла в день ее замужества: «Смешанный брак дурен сам по себе, тем более гражданский… Остается уповать, чтобы из этого вышел хоть какой-то прок».

Потом к свекрови присоединился священник, отец О'Малли: «Я предупреждал тебя, что за смешанный брак придется поплатиться. Это только начало».

Раньше, думая о смешанном браке, она больше всего боялась загубить свою бессмертную душу, но теперь этот страх лишился смысла. Возможно, это случится, возможно, нет, в любом случае надо сначала умереть, чтобы это выяснить. Только что на нее свалилась куда более реальная напасть, которую можно буквально пощупать, и называлась напасть другой любовью.

– Нет, я его не люблю!

Она вскочила и громко повторила свой приговор. Потом зажала ладонью рот и уставилась в темноту, на стену. Тяжелый вздох всколыхнул все ее тело, и она обессиленно напомнила себе:

– Пора возвращаться.

Если она не поторопится, там начнут волноваться и задавать вопросы, а она должна пресечь любые подозрения. Ничего не случилось и не случится. Она уже сказала и готова повторить: лучше умереть, чем причинить зло Дэвиду. Ведь это он вытянул ее из болота. Пускай он для нее всего лишь соломинка – она готова держаться за эту соломинку всю жизнь. С возникшей этой ночью помехой, с этой животной дикостью она как-нибудь разберется. Она просто обязана это сделать. Сара расправила плечи, проглотила горькую слюну, облизнула сухие губы и, решительно взявшись за дверную ручку, вышла в ночь.

4

Сара тихо спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Мэри Хетерингтон сидела в кресле у камина с закрытыми глазами. Когда Сара попыталась прокрасться мимо нее на цыпочках, она открыла глаза и сказала:

– Я не сплю.

– А я думала, вы задремали. Ничего удивительного, ведь вы так устали! Он уснул крепким сном, не то что раньше.

– Я заварила чай. Не откажи в любезности, налей себе и мне.

Сара налила две чашки и подала одну свекрови, а потом примостилась на углу стола, прихлебывая свой чай. Мэри сделала один глоток и, не отрывая глаза от чашки, заговорила:

– Сколько всего на нас навалилось! Сначала Новый год, потом три недели беготни! – Глядя на Сару, она добавила: – Ты молодец, Сара! Не знаю, что бы я без тебя делала. От Мэй очень мало проку в уходе за больными, и тяжести поднимать она слабовата.

– Конечно, я больше ее раза в два. Но все равно она прекрасно делает покупки, приносит лекарства.

Сара полагала, будто должна защищать Мэй. Состояние должницы ей не нравилось, и единственный доступный способ выхода из него заключался в том, чтобы поддерживать репутацию Мэй.

– Если бы Джон сейчас работал, мы бы наверняка не справились. У всего есть обратная сторона, не правда ли? Из него получилась отменная сиделка. Дэвид с отцом должны ходить на работу, хотя бы немного спать… – Мэри отхлебнула еще чаю. – Теперь худшее позади, но еще недавно мне казалось, что он не выкарабкается.

– И мне. – Сара покачала головой.

Она вообще не надеялась, что Дэн выживет. Простуда дала осложнение – двустороннюю пневмонию; был момент, когда смерть казалась неминуемой.

– Ох! – Мэри звякнула чашкой о блюдце, приподнялась в кресле, подалась к Саре со словами: – Я ужасно перед тобой провинилась, ты уж не серчай. Надеюсь, это не очень важно, но этим утром сюда заглядывал твой отец. Тебя как раз не было дома.

– Мой… отец? – Сара скорчила недоуменную гримасу. – Сюда? – Она изумленно разинула рот.

– Да, – негромко ответила Мэри. – Он вел себя очень прилично. Спросил, дома ли ты. Я ответила, что послала тебя за покупками. Он сказал, что очень сочувствует моему брату, и спросил, не может ли быть чем-нибудь полезен.

– Мой отец!

– Да, твой отец! Оставь свою мстительность. – Христианская незлобивость Мэри Хетерингтон пришлась сейчас очень кстати. – Казалось бы, мне не пристало учить тебя дочерней покорности, однако тебе не следует питать на его счет недобрые чувства. Это никогда не приводит к добру. Он вел себя безупречно и выглядел очень чистеньким и аккуратным.

– Он не сказал, зачем пожаловал?

– Увы, нет.

– Может быть, моей матери нездоровится?

– Вряд ли. Он сказал, что на прошлой неделе дважды стучался в вашу заднюю дверь, но без толку, и беспокоится о твоем здоровье.

Сара снова скорчила гримасу, но на сей раз ничего не сказала. Чтобы отчим явился с единственной целью ее проведать? Что у него на уме? Не иначе, попрошайничество. Теперь его пособие оставалось целехонько, однако он не был дураком и знал о теплых чувствах, существующих между матерью и ее дочерьми. Он никогда не просил у Сары денег, а просто забирал все, на что мог наложить лапу. С другой стороны, если хорошенько поразмыслить, стал бы он что-то у нее клянчить теперь? Сомнительно. Но все равно ей не терпелось узнать, что он задумал.

– Пойду закончу стирку и развешу белье, пока не стемнело, – сказала она.

– Нет-нет, Сара, ты уже столько недель этим занимаешься! Лучше я вызову миссис Уотсон. Она к этому привычнее.

– Зачем, если и я могу? Ведь я все равно стираю наше белье. Силы во мне на десятерых.

Она согнула руку в локте, показывая мышцы, и Мэри с улыбкой ответила:

– Что ж, поступай, как знаешь.

Сара вышла из чулана, прошла по двору до прачечной, вынула из чана грязное белье и перенесла его в свою прачечную. На ходу она размышляла о том, что, как плохо это ни звучит, она имеет основания радоваться болезни Дэна. Благодаря ей она смогла оказать помощь Мэри Хетерингтон и покончить с последними ее сомнениями на свой счет. К тому же занятость не позволяла предаваться более глубоким размышлениям.

Она принялась таскать в чан воду. Наполнив его, замочила белье в ледяной воде с мыслью приступить к стирке с утра пораньше.

У себя в кухне она появилась уже в сумерках, но не стала сразу зажигать свет, так как научилась экономить на всем. За последние три недели она узнала от свекрови о домашнем хозяйстве больше, чем за все время замужества. Мэри Хетерингтон настолько свыклась с ней, что уже не брезговала давать советы: «Если все делать правильно, то можно много сэкономить, не проявляя при этом скаредности. Например, если ежедневно просеивать золу, набирается лишнее ведро угля в неделю, четыре ведра в месяц, пятьдесят два за год. Прикинь, так ты сможешь прикупить что-нибудь в дом. А возьми мужские рубахи: покупая новую, я сразу отрезаю снизу дюйма три. Вот тебе и материал на воротники и манжеты!»

Сара постоянно узнавала что-то новое и уже сама начала экономить, преследуя конкретную цель: купить Дэвиду подержанное пианино. Она не говорила об этом никому – ни самому Дэвиду, ни тем более его матери, так как не ждала, что ее план будет встречен с одобрением. Ведь при его осуществлении Дэвид перестанет так часто наведываться к родителям. Сара не возражала против его привязанности к родительскому дому, но знала, как приятно ему будет иметь пианино у себя.

Однако экономить на продуктах оказалось не так просто, потому что по субботам они с Дэвидом посещали рынок в Шилдсе. В первое время после женитьбы это было волнующей экскурсией, с которой они возвращались, сгибаясь под тяжестью покупок. Так продолжалось до тех пор, пока в одну из суббот случайно встреченный человек, завидя их полные снеди корзины, не заметил грустно, но без зависти: «Что за картина для голодных глаз! В мире нет зрелища лучше, чем корзина, набитая съестным».

В ту субботу Дэвид сказал: «Не надо покупать так помногу за один раз. Давай ограничиваться тем, что нам необходимо на выходной, остальное ты будешь докупать в будни». Так и пошло, но вскоре выяснилось, что денег при такой системе уходит больше.

Накрыв на стол, она присела у камина. В комнате совсем стемнело. В последние три недели у нее почти не было времени присесть, что тоже пришлось кстати. Ей уже казалось, что тот безумный час, проведенный на новогоднем ветру, был плодом ее воображения; случалось, она верила в это, тем более что ни видом, ни поведением Джон не напоминал ей о своем участии в том безумии в роли инициатора. Если в его отношении к ней и произошла какая-то перемена, то состояла она в повышенной предупредительности. Со столь же подчеркнутой предупредительностью он относился сейчас к Дэну, но то была властная предупредительность, призванная пересилить подкравшуюся смерть. Джон буквально сражался со смертью, решив во что бы то ни стало вырвать Дэна из ее когтей; казалось, он берет на себя даже труд дышать вместо него, когда дыхание Дэна делается особенно затрудненным.

Только один раз она увидела прежнего Джона. Дело было вечером в гостиной, когда Мэй сказала мужу: «Почему бы тебе не пойти в медбратья? Ты буквально создан для этого. В отделении для помешанных их всегда недостает…»

Сару оторвал от воспоминаний стук в дверь. Сначала она решила, что это опять бродячие торговцы, но, еще не успев открыть дверь, вспомнила предупреждение Мэри о визите отца и замерла на полпути. Что, если это опять он?

Подойдя к двери, она нарочито медленно открыла ее с постным, почти мрачным выражением лица. Ей не пришлось менять это выражение, потому что визитером оказался отец О'Малли.

– Здравствуйте, Сара.

– Здравствуйте, святой отец.

Они внимательно смотрели друг на друга.

– Вы не собираетесь пригласить меня войти? – Это был не столько юмор, сколько приказ.

Вместо ответа Сара посторонилась, пропуская священника в дом. Потом она долго возилась с замком. Проходя мимо визитера, буркнула:

– Прошу вас, святой отец. Я зажгу свет.

Разгоревшись в розовом стеклянном плафоне, свет газового рожка смягчил выражение лиц обоих. Священник огляделся, задержав взгляд на дубовых стульях с низкими спинками и витых ножках стола. Потом он медленно развернул один из стульев и уселся, не дожидаясь приглашения.

– У вас очень мило.

– Благодарю, святой отец.

Сара по-прежнему стояла. Священнику пришлось сказать ей:

– Присядьте, присядьте! Так нам будет удобнее беседовать.

Он полностью владел ситуацией… и ею. Можно было подумать, что гость – она, а не он. Он скривился – у него это заменяло улыбку, однако ее волнение только усилилось.

Священник побарабанил пальцами по краю стола, свел брови и, выдержав длительную паузу, начал:

– Вы будете меня уверять, что совершенно счастливы?

Не в силах шевельнуться, но ощущая дрожь в подбородке, она ответила:

– Да, святой отец, именно так.

– Вы еще очень молоды, жизнь ваша еще не началась. Если вы сейчас почувствуете себя несчастной, это будет катастрофой. – Он помолчал. – Обретение совести происходит медленно.

– Моя совесть ничем не отягощена, святой отец. – Ее голос дрожал, волнение бросалось в глаза.

– Это как посмотреть. Только время покажет, кто из нас прав. Пути Господни неисповедимы. Иногда Он учит нас невзгодами. – Священник посмотрел на огонь, словно там развертывались события будущего. – Порой длань Его не ощущается до последнего часа. Не нам гадать, каков будет Его приговор. Однако наш долг состоит в том… – Его голос зазвучал зловеще, глаза сверлили Сару. – Чтобы постараться не обратить на себя Его гнев и не усугублять своих прегрешений.

Сара судорожно глотнула, вернее, попыталась это сделать, потому что ей уже казалось, что она задыхается. Сейчас ей, как когда-то в детстве, чудилось, что Господь – некий человек, проживающий в Ньюкасле, важный и могущественный. В его силах распоряжаться ею и устами священника обречь ее на геенну огненную. В качестве последней ей представлялась доменная печь, озарявшая все небо над Джарроу, когда из нее выбрасывались шлаки. То был сущий ад – всепожирающий огонь, бушующий в Джарроу и управляемый из Ньюкасла… Этим исчерпывались границы ведомого ей мира. Только в двенадцатилетнем возрасте она сообразила, что ад не имеет прямой связи ни с Ньюкаслом, ни со зловещей домной. Однако это прозрение не лишило ее веры в ад; она по-прежнему верила, что Господь отправляет грешников прямиком в пекло. Она не сомневалась, что людям придется расплачиваться за свои грехи. В то же время она сознавала, что не желает в это верить, причем это нежелание укрепилось в ее душе еще до встречи с Дэвидом. Ее бунт зрел давно, но то не был бунт против религии – она отказывалась принимать отца О'Малли, его концепцию Бога. Против его мстительной власти она восставала всем своим неокрепшим умом.

– Почему вы перестали ходить к мессе?

– Я не перестала, святой отец.

Священник прищурился.

– Ни я, ни отец Бейли вас не видели.

– Я хожу в Джарроу, к первой утренней службе.

– Почему туда? Всю жизнь вы посещали мою церковь, почему теперь ходите туда?

Она облизала губы и опустила глаза, но не голову, потому что роившиеся там мысли заставили ее задрать подбородок. Из-за него! Из-за того, что у него в церкви все на нее глазеют: бывшие одноклассницы, их мамаши и папаши! Все они знают, что она вышла замуж за протестанта и, что еще хуже, не венчалась в церкви, а просто зарегистрировалась. Для них это все равно что жить в грехе, не скрепив брака. Вот почему она сменила церковь.

– Не потому ли, что стыдитесь содеянного?

– Я не стыжусь! – Она вскочила. – Мне нечего стыдиться, святой отец: я вышла за хорошего человека, за очень хорошего!

Священник медленно поднялся, застегнул верхнюю пуговицу на черном сюртуке, вынул из кармана черные перчатки, натянул их и изрек:

– Вам известно не хуже, чем мне, Сара, что перед лицом Господа и Его святой Церкви вы не вышли замуж и живете во грехе. На этом я вас покидаю. Вы всегда можете меня застать у меня дома при церкви, если захотите устроить венчальную церемонию. – Он отвернулся и уже из темноты коридора закончил: – Скажите мужу о моем визите.

Она слышала, как он возится с замком, но не могла прийти ему на помощь. Дверь отворилась и затворилась. Только тогда она медленно опустилась в кресло Дэвида.

– Сперва ты сгоришь в аду!

Она вновь не узнала собственного голоса. Он принадлежал не молоденькой Саре, а взрослой, умудренной опытом женщине – той самой, которая отвечала Джону в новогоднюю ночь. Как он жесток! Ведь она замужем! Какая же он свинья! Она содрогнулась от богохульства: посметь обозвать священника свиньей! Что ж, она не возражает, если ее сейчас же поразит небесный огонь. Этот священник, верующий христианин, сидел перед ней и предрекал несчастья, буквально призывал беды на ее голову, лишь бы доказать свою правоту! Совесть… Неисповедимы пути Господни…