Текст книги "Зачарованные"
Автор книги: Кэтрин Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
– Ты опять говоришь загадками, Нейаки, – миролюбиво проворчал Серебряный Шип, без всякого энтузиазма поглядывая на предложенное ею подгоревшее печиво.
Он медленно, но верно выздоравливал и жил теперь с Никки в своем вигваме.
– Нечего и мечтать, – усмехнулась она. – Даже если я и перетащила бы сюда свое кухонное оборудование, толку от него здесь все равно никакого. Без электричества все эти современные чудеса будут мертвы. Только не проси меня объяснить тебе, что такое электричество.
– Почему?
– Потому что я сама толком до конца его не понимаю, а уж как объяснить человеку начала девятнадцатого века, и совсем ума не приложу. Это все равно, что объяснить иностранцу, что такое в наши дни рок-н-ролл[25]25
Rock and roll (R and R) – рок-энд-ролл (амер. сленг) – загул, вихрь развлечений, несколько дней пьянки и сексуальных развлечений.
[Закрыть]. Да и вообще, можно я не буду сейчас влезать в дискуссию, тем более по поводу электричества, о'кей?
Серебряный Шип с любопытством взглянул на нее.
– Ты что-то сегодня не в духе.
– Не валяй дурака, Шерлок. Можно подумать, что ты впервые заметил, что женщины иногда бывают немного не в духе! Разве твоя первая жена никогда не испытывала недомоганий во время пэ-эм-пэ?
– Пэ… Во время чего?
Никки закрыла глаза и быстро забормотала молитву, дабы Господь ниспослал ей терпение главное, что понадобится ей в эти дни.
– Предменструальный период, – выпалила она с раздражением. – За неделю или около того перед месячными кровотечениями многие женщины становятся раздражительными.
– Да, но ты не должна теперь страдать от этого, разве не так?
Его настоятельный тон раздражал ее.
– Всем нравится быть здоровыми, никто не хочет страдать и знать о страданиях прочих. Прости, я ведь никогда прежде не беременела, откуда мне знать, может, мое дурное настроение из-за этого, как и болезненность титек.
– Титек?
– Ну, сосалок!
Никки наклонилась и, сжав груди руками, ткнула ими чуть ему не в лицо.
– А-а! Сосалки! – Лицо Серебряного Шипа просветлело. – Наконец-то они получили достойное имя. Сейчас им самое время так называться!
Никки застонала.
– Сдаюсь!
– Значит, я победитель? Прекрасно! Значит, я могу взять эти сосалки в качестве контрибуции?
И, не дожидаясь ответа, он опрокинул Никки на спину рядом с очагом и принялся расстегивать пуговки ее платья.
Когда рот его прикоснулся к одному из набухших, отвердевших сосков, Никки застонала от наслаждения.
– Знаешь, Торн! Хоть ты и ведешь себя порой тупее любого идиота первокурсника, иногда мне кажется, что ты прекрасно понимаешь, о чем я толкую, но придуриваешься, нарочно провоцируя меня на занятия этим видом спорта.
Он приподнял голову и долго присматривался ко второй ее груди.
– Хорошо, но, кажется, и ты не прочь позаниматься этим спортом.
– Практика нас совершенствует… так говорят… – пробормотала она, поскольку речь ее сделалась почти неразборчивой, он в этот момент ласкал языком ее сосок. – Но мы не должны… С твоей стороны… ты не должен…
Он приподнялся, чтобы перевести дыхание, и усмехнулся своей неотразимой усмешкой, явленной будто с рекламы зубной пасты.
– Существует множество способов освежевать кролика. И, любезная моя Нейаки, множество способов приготовить дикую гусыню.
Выздоравливая, большую часть времени Серебряный Шип проводил возле вигвама, делая кое-что по хозяйству – мастерил лошадиную сбрую, чинил свой лук. А в последние дни отделывал и полировал какой-то металлический предмет. Когда Никки спросила его, что это, он быстро спрятал свое изделие, заменив его другим предметом. На другой день он подозвал ее к себе.
– Вытяни левую руку.
– Зачем? – спросила она, но сделала, как он просил.
Он надел на ее руку браслет и сказал:
– Это мой дар жене, чтобы она и все вокруг знали, как высоко я ее почитаю и как она дорога моему сердцу.
Никки взглянула на браслет. Удивление и радость озарили ее лицо.
– Так ты с этим возился последние дни? Торн! Он просто великолепен!
Браслет, изготовленный из светлого металла, был отполирован до зеркального блеска и украшен гравировкой: цветы и крошечные гуси.
– Это… это вроде свадебного подарка? В моей культуре, когда пара сочетается браком, жених и невеста обмениваются обручальными кольцами, их носят на одном из пальцев.
– Если при этом они клянутся друг другу в любви, тогда да, это мой свадебный подарок, – торжественно ответил он.
Она бросилась к нему и пылко обвила руками его шею.
– Я буду носить его всегда, Торн. Плохо только, что у меня самой нет ничего ценного. Мне бы тоже хотелось, чтобы мой дар показал тебе и всему миру, как высоко я ценю твою любовь и как сама обожаю тебя.
– Ты подарила мне свое сердце, а скоро подаришь и сына. Что рядом с этим любой другой подарок, будь он даже серебряный.
– Выходит, браслет и вправду из серебра? – спросила она. – Я было так, и подумала, но не могла представить, где ты мог раздобыть этот драгоценный металл. Насколько я знаю, серебро никогда не добывалось в Огайо. Наверное, ты купил его у племен, живущих западнее?
– Нет, моя любопытная гусыня. Есть здесь одно местечко, до него дня два пути, где шони начали добывать серебро задолго до моего рождения.
– Ну и ну! Кто бы мог подумать! И белые люди ничего об этом месте не знают?
– Секрет племени шони. Никто, кроме шони, не знает, где скрыт рудник. Мы никогда не говорили о нем белым людям, как и о том, из чего изготовляем особый порошок, заглушающий боль.
– Тот, что ты принимал, когда тебя ранили? Который действует примерно как опиум?
– Да, но мы делаем его не из тех полевых цветов, из которых белые люди делают опиум. И к нашему средству не привыкаешь, как к опиуму, хотя и действует оно сильнее.
– Я помню, ты говорил, что вы готовите этот порошок из плодов какого-то дерева. Как получилось, что белые люди до сих пор не обнаружили чудодейственной силы этих плодов?
– Они думают, что эти плоды ядовиты, что они смертоноснее, чем укус змеи, – пояснил он с хитроватой улыбкой. – Впрочем, так оно и есть, пока особым образом не приготовишь из плодов и цветов этого дерева порошок.
– А ты уверен, что люди шони не передадут однажды американцам секрет приготовления этого средства, хотя бы из боязни утратить его?
Серебряный Шип широко улыбнулся.
– Кто знает, как сложится… Ручаться, во всяком случае, я бы не стал, потому что, как и ваш президент, Вашингтон[26]26
Джордж Вашингтон (1732-1799) – первый президент США. Его фраза: «Я не умею лгать» приводится во всех американских школьных учебниках.
[Закрыть], не умею и не хочу лгать.
– Странно, неужели это дерево все еще растет в пространстве моего времени? – задумчиво проговорила она.
– В один прекрасный день, когда я почувствую себя совсем хорошо, поведу тебя в лес и покажу это дерево, – пообещал он. – Мне тоже интересно, обнаружил ли позже белый человек тайну его истинных свойств.
Он притянул Никки к себе и начал нежно покусывать ее ухо, от чего тело ее пронизала приятная дрожь.
– Довольно разговоров, – прошептал он. – Лучше докажи мне, что тебе в самом деле дорог мой подарок.
Тихо рассмеявшись, она ответила:
– Да, я докажу тебе это. И она ему это доказала.
12
Ты пропустила несколько спелых, вон на том кусте.
– Серебряный Шип указал рукой. – Там, левее.
Сегодня они спустились к реке. Он отдыхал на берегу, наблюдая, как Никки собирает летние ягоды. Да, готовить она не умела, но тут-то, в деле сбора ягод, трудно, казалось бы, что-то испортить. Срывая очередную ягоду, Никки озорно улыбнулась:
– Экая, в самом деле, важность! Кстати, интересно бы знать, на кого я сейчас похожа? На Хуана Велдиса? – спросила она и бросила в него ягодой.
Он проявил известную ловкость и с лету схватил ягоду ртом.
– Кто это – Хуан Велдис?
Мелкий колумбийский кофейный фермер, который брал своего ослика в горы и срывал лишь те кофейные зерна, которые покачнулись от ослиного крика, считая только их вполне дозревшими, – посмеиваясь, ответила Никки. – Так вот, если ты не желаешь рвать эти ягоды сам, так снабдил бы меня на худой конец чертовым осликом, чтобы самому не издавать ослиных криков.
– Но чем больше я поучаю тебя, тем больше мне достается ягод.
Никки подошла и плюхнулась на траву рядом с ним.
– Боже, как жарко! – сказала она, закатывая длинные рукава своего платья чуть не до самых подмышек. – Я мокрая, хоть выжимай! Знаешь, ты бы, прежде чем перебрасывать меня в свое время, прислал мне инструкции, я бы лучше подготовилась, взяла бы дезодорант – средство от пота… Еще и полдень не наступил, а я уже начинаю плавиться.
– Не лучше ли совсем отделаться от рукавов?
– Уж не хочешь ли ты сказать, чтобы я оторвала рукава? Хорошо! Пусть моя одежда тебе не нравится, но эта-то, хоть и старомодная, на мой взгляд, совершенно, кажется, не противоречит моде вашего времени.
– Но не для женщин шони, – сообщил он ей. – Неужели ты не заметила, что наши женщины не прикрывают рук? Зимой – да, но не летом. – Он достал нож. – Если хочешь, я помогу тебе отделаться от них.
– Да, пожалуйста, пока я не расплавилась окончательно. Только режь аккуратнее, около шва на плече, чтобы не особенно повредить платье.
– Скажи, почему белые женщины носят такие платья, которые закрывают их с шеи до пяток?
Никки пожала плечами.
– Скорее всего, потому, что их тупые мужья не желают, чтобы другие мужчины глазели на обнаженные конечности их женушек. А может, это просто способ предохранить кожу от солнечных лучей. Лилейно-белые личики и плечики были в моде в те дни, и, возможно, это здоровее. В мое время женщины одеваются гораздо комфортнее, но мы, с риском обжечь кожу, загораем, ибо загар в моде, а это преждевременно старит. Впрочем, взамен этого громоздкого одеяния я бы с удовольствием справила себе пару юбчонок и легкую кофточку.
– Конах тебя научит, как сделать платье из оленьей кожи.
Она сморщила нос и задумчиво проговорила:
– Я, конечно, посоветуюсь с ней, но я имела в виду одежду из легкой ткани, из ситца, например. Как-то не хочется в жару натягивать на себя кожу. А хорошо бы смастерить платьице из нижней юбки, отданной мне добрейшей миссис Гэлловей.
– Так что тебе мешает?
– Боюсь, что малейший ветерок, – с усмешкой ответила она, – сразу облепит мои соски, выставив их на всеобщее обозрение.
– Нет, не сами соски, а только их форму, как сейчас видны очертания твоих грудей, хотя они и спрятаны под одеждой.
Никки воздела очи к небесам.
– Благодарю тебя, Господи, что ты послал мне такого умного и рассудительного мужа. Наконец-то я встретила здравомыслящего мужчину.
Какое-то время они просто сидели и наслаждались легким ветерком, доносящимся от реки. Рассматривая ландшафт, Никки заговорила:
– Знаешь, мысленно я вижу все, что произойдет здесь в моем времени. Из тех деревьев, что растут сейчас у реки, останутся лишь эти три. Они, конечно, станут гораздо больше. Вон там, ниже по течению, будет построен Блэкхуфбридж – мост Черного Копыта, который соединит берега Оглейз, а по гребню холма протянется Блэкхуфстрит с шеренгой магазинов и лавок, чьи задние дворы и парковочные стоянки выходят к реке. Я будто наяву вижу церковку, которая встанет вон на том месте. А от того огромного лесного массива сохранится со старых времен лишь кусочек леса, ставший просто парком, примыкающим к зданию банка. На месте этих высоких зарослей кустарника теперь стоит старая мелочная лавочка. А здесь, у реки, где сейчас ничего нет, в конце восемнадцатого века появится мельница, построенная квакерами[27]27
Протестантская секта, возникшая в Англии в XVII в.; квакеры не признавали института священства, присяги и воинской повинности, проповедовали отказ от роскоши и полное равенство людей перед Богом.
[Закрыть], и в ней будут молотить зерно, как белые поселенцы, так и индейцы.
– Не знаю, Нейаки, но мне так трудно во все это поверить. Белые люди здесь никогда ничего не строили.
– Сейчас – да, но через несколько лет начнут строить. Вероятно, сразу, как кончится война. Запомни мои слова, Торн. Это обязательно произойдет.
– Начало конца, – печально отозвался он.
– Нет, просто неизбежный прогресс, – поправила его Никки. – Начало долгого, пути, истоки которого в Джеймстауне и Плимуте, когда первые английские колонисты ступили на берег. Кстати, я всегда спрашивала себя, какого черта индейцы не смазали жиром ту проклятую скалу возле Плимута и не сбросили пришельцев назад, в океан?
Серебряный Шип, читавший исторические книги из библиотеки Джеймса Гэлловея, склонен был согласиться с Никки. И все же не смог удержаться от улыбки, вызванной пафосом, с каким его жена изрекала подобные сентенции.
– Я начинаю подозревать, что моя жизнь до твоего появления была жизнью придурка, не способного предвидеть даже тех простейших событий, которые, весьма вероятно, произойдут завтра.
Она развела руками и простодушно улыбнулась:
– Что тут скажешь? Ты спрашиваешь, я отвечаю.
Существовали и другие различия между Вапаконетой ее времени и его. При нем жизнь здесь была намного проще. Детишки до шести-семи лет бегали голышом, их крепенькие, орехово-коричневые тела солнце обласкивало от макушки до пяток. Жизнь здесь у человека была легкая, ибо распорядок дня целиком и полностью подчинялся природе. Вставало солнце, вставали и шони. Когда солнце садилось, шони возвращались в свои вигвамы, радовались пище и времени, что могут провести с близкими, после чего ложились спать. Между восходом и закатом солнца они занимались всякими домашними работами, расхаживали туда и сюда и часто находили время поиграть то с детишками, а то и в любовные игры.
Многое соответствовало тому, о чем прежде говорил ей Серебряный Шип. Несмотря на мнения некоторых книг по истории, женщины шони не влачили жалкое подневольное существование. Мужчины охотились, но и женщины тоже умели и любили охотиться. Многие ставили собственные западни и силки. Причем ловили, что кому больше нравилось: одни – рыбу, другие – дичь. Но заготовкой рыбы и мяса впрок занимались в основном мужчины – засаливали их или, нарезав длинными лентами, вялили или коптили.
Шкуры вычищали скребками, смягчали и дубили – в общем, проделывали все, что потребно для их выделки, а участвовали в этом и мужчины и женщины. И те, и другие владели искусством кроить и шить из кожи, в зависимости от того, что именно нужно изготовить. Если требовалось смастерить ножны для ножа, колчан или обтянуть седло, тут уж обычно действовали мужчины. А шитье одежды чаще всего исполнялось женщинами.
Далеко не последнее место в жизни шони занимало и земледелие. Когда появлялись первые всходы, на прополку выходили даже дети. Никки удивлялась, как много освоено индейцами разных полевых культур. Они не только возделывали зерновые, но выращивали также тыквы, кабачки, что-то из бобовых, дыни и брюкву. Даже дикий лук, пересаженный с лугов, получил небольшой участок земли вблизи от деревни. Собирать урожай, обычно выходило все дееспособное население, а слабые помогали, выполняя работы по засолке и засушке плодов земли, словом – по сохранению всего, что могло скрасить скудную пищу долгих зимних месяцев.
Еще одна особенность деревни начала XIX века, отмеченная Никки – это шум. Он существенно отличался от того шума, к которому привыкли люди, явившие здесь почти два столетия спустя. Дети, впрочем, возились, смеялись и кричали все так же. До они не свистели, пролетая мимо вас на своих роликах и скейтбордах – роликовых досках, – и не оглушали прохожих бравурными звуками, исходящими из транзисторов, свисающих на ремешках с их шей. Вместо всего этого гвалта в деревеньке раздавалось лишь фырканье лошадей и топот их копыт. Здесь еще можно было услышать живой звук ветра, шелестящего ветвями деревьев, и различить голоса птиц. В вигваме же единственным звуком подчас оставалось лишь потрескивание дров в очаге, и вам не надо было бояться, что соседний подросток из квартиры слева вот-вот врубит свою систему, от чего завибрируют стены, или глухая старушка, живущая справа, надумает посмотреть телевизор. И еще, здесь вы совершенно точно знали, что никакой телефон не зазвонит.
– Боже святый! – сказала как-то Никки. – Да здесь в один прекрасный момент можно и действительно услышать собственные мысли! Остается лишь надеяться, что мир и покой не повергнут меня однажды в состояние непреходящего благоговения.
– У каждого свои заботы, – иронично отреагировал Серебряный Шип. – А я вот думаю, как бы нам выбрать момент и снести старые стены вигвама, чтобы заменить их новыми. И хорошо бы дождя при этом не было.
– А это еще зачем? – удивилась она. – Чем тебе плохи старые стены? С какой стати их заменять? По мне, так они великолепны. Немного, правда, прокоптились, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи?
– Ох, Нейаки, у себя в мире так ты ученая. А здесь… – Он надменно вздернул голову. – Не поменяй мы сейчас стены и кровлю, зимой нас достанут дожди. А допрежь всяких дождей одолеют москиты и сотни других насекомых. Ты не первая кто готов пренебречь такими вещами, но те люда потом жестоко поплатились за свою беззаботность. – Ну, хорошо. Пусть так. Но почему, в который раз спрашиваю тебя, ты не предупредил меня обо всем заранее? Я бы хоть захватила с собой противомоскитную сетку.
После полуночи, незадолго до рассвета Серебряный Шип проворчал:
– Женщина, что ты ворочаешься? Сама не спишь и другим не даешь. Пытаться заснуть рядом с тобой – все равно, что надеяться отдохнуть рядом с набивающей свои закрома бурундучихой!
– Тут уж я ничем не могу тебе помочь! – простонала Никки, – я обчесалась! У меня уже, кусочка живого не осталось, я искусана мириадами москитов, так что мне ничего другого не остается, как только чесаться! Бог знает, сколько их тут набилось, в этот вигвам. Не уверена, что завтра утром ты меня узнаешь. Лучше бы я спала на улице, даже и под дождем, лишь бы не оставаться под одной крышей с тучей этих тварей. Теперь я вижу, ты был прав, надо ставить новый вигвам, куда этим тварям будет труднее забраться.
– Ох, Нейаки, – со вздохом сказал Серебряный Шип. – Я и сам не рад, что жизнь так жестоко обошлась с тобой, заставляя согласиться со мной. Сейчас подброшу веток в огонь, и вся эта нечисть, одолевшая тебя, покинет вигвам. Вечером я не заметил здесь ни одного москита, никакого жужжания…
– Жужжание не имеет значения! – жалобно проговорила она. – Наши ученые совершенно точно доказали: кто жужжит, тот тебя не укусит. Жужжат самцы, а кусают самки, притом подбираются к тебе совершенно беззвучно.
Ц с этими словами Никки вновь принялась бешено драть ногтями кожу.
– Если ты можешь полежать спокойно, думая о чем-нибудь приятном, – неуверенно проговорил он – кожа у тебя не будет так сильно зудеть.
– К черту все это, Торн! – процедила она сквозь зубы. – Ты что думаешь, у меня психоз? Я же чувствую на своей коже реальное раздражение!
Он ничего не ответил, но встал и принялся в темноте шарить в деревянном ящике, стоящем рядом с постелью. Наконец зажег факел.
– Дай-ка мне руки, Нейаки. Попробую исцелить тебя от этой напасти.
В свете факела, укрепленного в специальном зажиме, он осмотрел ее руки, искусанные и расцарапанные до крови. А Никки это зрелище ужаснуло.
– Боже! Ты только взгляни! Не тело, а сплошной волдырь.
– Бедная моя птичка! – сочувственно воскликнул Торн. – Теперь понятно, почему ты не могла заснуть. Сейчас помогу тебе.
С этими словами он добрался до своей кожаной сумки.
– Надеюсь, у тебя там найдется что-нибудь получше каламиновой примочки, – жалобно проворчала Никки. – И скажи мне, какого черта они тебя не трогают? Может, я обкормила тебя этими ягодами, которых они не любят? Давай, скорее, спасай меня, милый, я насквозь пропитана их ядом.
Серебряный Шип отложил сумку, повернулся к супруге и скомандовал:
– Теперь лежи смирно! Не мешай мне спасать тебя!
– Что это? – ворчливо спросила она.
– Целебное средство от одного лесного растения. Возможно, ты знаешь его под именем древесной лилии, а Джеймс Гэлловей называл его Соломоновой печатью[28]28
Соломонова печать – купена, полигонатум (бот.).
[Закрыть] из-за шестилепестковой звезды в основании стебля.
Он наносил мазь на кожу, втирая ее и щедро нанося добавочный слой. Но не только руки требовали исцеления, москиты добрались и до шеи, груди, спины и ног. Они покусились даже на лицо, добравшись до подбородка.
Прохладный бальзам приносил облегчение сразу же.
– Ох, спасибо тебе! Такое приятное ощущение… такое приятное…
– Только не чешись больше, иначе ранки потом долго не заживут.
– Да я знаю. Что ж меня комары никогда не кусали? Но попробуй ты не чесать, когда чешется. Скажи собаке, чтобы она не чесалась от блох!
– Ты же не собака и способна сдерживаться, – сказал он, переворачивая ее на живот. – А если не можешь владеть собой, я замотаю твои ручки тряпками, как поступают с младенцами, чтобы они не повредили себя.
Никки повернула голову и пронзила мужа сердитым взглядом.
– Я тебе не младенец, и не нуждаюсь ни в каких перевязочках!
Имея явное преимущество в смысле расположения тел, Серебряный Шип легонько шлепнул ее пониже спины своей огромной ладонью.
– Смотри у меня, детка, лежи себе знай, полеживай, а не то…
Втирая крем, он помассировал ее спину, плечи, опять спустился к спине, чувствуя, как под его рукой напрягаются мышцы.
– Завтра наберем побольше целебных трав. Это я виноват, что ты чувствуешь себя отравленной, и сделаю все, чтобы это исправить.
– Каким образом? – вяло спросила она, расслабленная наслаждением, испытываемым от его делительного массажа.
– Сок растения не-тронь-меня, или недотроги, как еще его называют, спасет тебя от этой напасти. Ты вымоешься водой, в которую добавишь сок этого цветка, и от волдырей не останется и следа.
– Ум-м-м… Как хорошо. Не останавливайся, – пробормотала Никки, впадая в каталептическую стадию блаженства.
Его руки продолжали неутомимо трудиться на полях ее бедер, ягодиц, спины, шеи, и вновь возвращаясь к бедрам и ногам. Его сильные нежные движения исторгали из ее гортани благодарственные стоны удовольствия. Почти уже впадая в блаженное забытье, она улыбнулась, почувствовав его поцелуй на пальце своей ноги.
– Смотри, не налижись яду, – пробормотала она.
В ответ раздался его смеющийся голос:
– У тебя и яд такой сладостный, что некая часть моего тела готова испить его еще полнее. Но с этим придется подождать до другого раза. Теперь спи, маленькая моя гусыня, улетай на крыльях счастливейших сновидений.
Следующие несколько дней Никки выглядела ничуть не лучше какого-нибудь шелудивого щенка. Единственным ее косметическим средством был изготовленный мужем лосьон, который хоть и помогал, но не так быстро, как хотелось бы. Впрочем, его средство было куда действеннее всех тех препаратов, которые в данном случае обычно предлагали крупнейшие фармацевтические фирмы ее времени. Думая об этом, она не преминула вспомнить, что и куриный суп, приготовленный ее прабабкой, был гораздо вкуснее своего аналога, порожденного кулинарным искусством XX века.
Более того, когда они бродили по окрестным лесам, собирая травы и коренья, потребные для индейской домашней аптечки, Серебряный Шип показал Никки то самое дерево, из плодов которого по его словам, тони изготовляли болеутоляющее действующее как опий.
– Святые угодники! Да я просто поверить не могу! Ведь эти деревья растут у нас по всему штату! Не в таком, конечно, количестве, как сейчас, но достаточно. Они растут даже вдоль дороги, ведущей на папину ферму. Мы с братьями собирали орехи и низали из них ожерелья. Но это же орехи. Торн! Когда ты назвал их плодами, мне и в голову не пришло… Я думала, что это нечто вроде яблок или груш.
Он пожал плечами:
– Орехи что – не плоды? Да как ни назови, есть их нельзя.
– Сатанинская сила! Да сколько я себя помню, родители нам всю башку продолбили, что от них помереть можно. Прекрасно, но, кроме того, что они ядовитые, про них никто ничего больше не знал.
– И как это ваши ученые доктора не обнаружили их целебную силу? Выходит, люди шони так и не передали никому этого секрета.
– Поверь мне, если бы наши ученые пронюхали, что у них тут, под самым носом, произрастает, они бы дорого заплатили за эту тайну.
– Да уж, этот древний секрет индейцев, столь долго хранимый ими, обошелся бы твоим ученым подороже десятка оленьих шкур.
– Оленьи шкуры! Я говорю о деньгах. О долларах.
– А что, на шкуру или выделанную кожу уже ничего нельзя купить?
– Эта валюта давно вышла из обращения, дорогой мой, – сказала она с усмешкой. – Расплачиваются за все теперь бумажными деньгами и монетами. Я уж не говорю о кредитных карточках, чековых книжках и прочих способах расплатиться.
Впрочем, и в вашем способе оплаты есть своя прелесть. Могу представить, какой фурор я произвела бы в ИРС, предъявив индейскую валюту. Прихожу и вываливаю перед кассиром пару-тройку оленьих шкур!
Тут она разразилась неудержимым смехом.
– Что такое ИРС? – серьезно спросил он. Нос Никки сморщился, будто ей под нос сунули какую-то тухлятину.
– Полное название – Инфернал ревенью сервис, государственный отдел, собирающий федеральные налоги с ежегодных доходов граждан. Конечно, каждый работающий человек, будь то мужчина или женщина, считает, что с него дерут несправедливо много. Недаром люди прозвали эту контору Инфернал[29]29
Infernal (англ.) – адский, дьявольский, бесчеловечный.
[Закрыть] ревенью сервис, поскольку несколько тысяч граждан с удовольствием разделались бы с этой бражкой, как в Бостоне в свое время разделались с английским чаем во время «Бостонского чаепития»[30]30
«Бостонское чаепитие» – название события 1773 г ., когда, в знак протеста против английского правительства, которое ввело жесткое налогообложение на чай, несколько американцев, переодетых индейцами, пробрались на английские суда и сбросили с них тюки с чаем в воду бостонского порта.
[Закрыть].
– Если граждане так недовольны, почему они это терпят? – поинтересовался он. – Если бы они все разом отказались, это сработало бы.
– Вижу, ты читал очерки по ранней американской истории. – Никки посмотрела на мужа и вздохнула. – Но отвечаю на твой вопрос: американцы владеют многим, однако они страшно разобщены. Мы проводим выборы, на которых побеждают те, что, обещают исцелить болезни общества, исправить ошибки Конгресса, но, будучи избранными и попав в свои кабинеты, они редко вспоминают о данных обещаниях. Кое-кто из них все же старается что-то исправить, но таких меньшинство, потому им мало чего удается добиться. У людей, впрочем, всегда остается надежда на следующие выборы, на появление идеального лидера и так далее и тому подобное. В один прекрасный день общество достаточно прозреет, и правительству не удастся и дальше игнорировать насущные проблемы людей; но для того, чтобы это случилось, мы сначала должны обрести сильного, влиятельного лидера, который сможет реально переменить положение дел в Вашингтоне. Нам нужен человек, обладающий мужеством Джорджа Вашингтона, честностью Авраама Линкольна, силой духа Рузвельта и обаянием Джона Кеннеди.
Вдруг Никки осенила мысль, заставившая ее иронично добавить:
– Если бы Текумсех не поступил так безрассудно, он вполне мог быть именно таким человеком, в котором нуждается Америка в тысяча девятьсот девяносто шестом году!
