Текст книги "Под крыльцом"

Автор книги: Кэти Аппельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Пак сидел и думал о том, где же он очутился. И где теперь Сабина, его сестра-двойняшка? Где Рейнджер, его старый гончий папа? Где покосившийся дом, под крыльцом которого он родился и вырос?

Он прислушался к неустанному говору ручья: «Здесь и там… здесь и там…» Похоже, ручей смеётся над ним. Пак снова взглянул на тот берег. Он должен как-то перебраться туда. Должен найти способ, и как можно скорей.

81

Когда Ночная Песня растаяла в воздухе, Праматерь не заплакала. Наоборот, она разъярилась, оттого что её дочь снова покинула её, покинула навеки. Старая змея стала невероятно прожорлива. Она глотала всё подряд и никак не могла насытиться. Она перестала спать. Вместо сна она ловила и поедала мышей, крыс, лягушек, кроликов и лис. Соскользнув в протоку, она охотилась на рыб и детёнышей аллигаторов. Она не брезговала ни норкой, ни бобром. Она дошла до того, что стала поедать других змей.

Своими страшными челюстями, как острыми ножницами, она перерезала тело жертвы, словно хрупкую веточку. Любое живое существо, которое оказывалось у неё на пути, она разрывала пополам и проглатывала. Не дай Бог увидеть перед собой ватно-белую пасть. Смертоносную ватно-белую пасть.

Её аппетит был чудовищным. Таким же чудовищным, как и она сама. Она всё росла и росла, и вместе с ней рос её гнев. Её дочь отказалась вернуться к ней. Она предпочла ей других. Тех двоих.

Зоркого Сокола.

И дочку.

Зоркого Сокола.

И дочку.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! – гневно прошептала Праматерь. – Доч-ч-ч-чка!

Впервые она позабыла о терзавшем её голоде. Дочка! Она вспомнила светящуюся девочку – дочку Ночной Песни – и едва не задохнулась.

– Я не смогла забрать Ночную Песню. Раз так, я заберу её дочку! – сказала она и рассмеялась. Это был странный пронзительный смех, от которого содрогнулись деревья. – Да-да! – повторила она. – Я заберу её дочку!

Она свернулась кольцом на старом кипарисовом пне и принялась обдумывать план.

Она схватит девочку, притащит в своё тёмное логово и оставит её здесь. Она научит её разбираться в лесных ручьях и протоках, она покажет ей подводные пещеры и норы, где живут речные раки. Она познакомит её со своими двоюродными братьями – аллигаторами. Они всегда будут вместе и прекрасно обойдутся без людей. Думая об этом, Праматерь улыбалась. Она внушит дочке любовь и восхищение. Малышка будет обожать её, точь-в-точь как когда-то Ночная Песня. И тогда её одиночество кончится. Тогда гнев уже не будет её единственным и постоянным спутником.

– С-с-с-с-скоро… – прошептала она. – С-с-с-с-скоро нас-с-с-с-с-ступит мой час-с-с-с-с!

Но на этот раз она не будет такой наивной. Она станет осторожной, осмотрительной. Она глаз не спустит с малышки. Тот, кто узнал, что значит быть любимым, никогда не забудет об этом. Праматерь не забыла, как Ночная Песня любила её. Теперь она позаботится о том, чтобы не потерять любовь. Она не станет полагаться на случай.

Царь-аллигатор, услышав про этот план, спросил её:

– Сестра, а что, если малышка не сможет сбросить человеческую кожу?

Праматерь замерла. В самом деле, об этом она не подумала. Но после минутного замешательства она улыбнулась:

– Эта малышка – волшебное создание. Она не просто человек, она может принимать и другие обличья.

– Ты уверена? – спросил аллигатор.

– Она дочка Ночной Песни!

Аллигатор прикрыл свои золотисто-жёлтые глаза.

– Ребёнок остаётся ребёнком в любом обличье.

– Ш-ш-ш-ш-ш! Она моя! – прошипела Праматерь и, помолчав, добавила: – Я заберу малышку.

Она соскользнула в траву и бесшумно поползла к деревне каддо. Она не знала, что девочка сама решила разыскать её. Она не знала, что малышка ушла из дома и потерялась в чужом лесу.

Праматерь ползла по сосновым иглам, по мху, по топким низинам, по пригоркам и заросшим болотцам.

– Дочка. Я заберу дочку, – твердила она, скользя к солёному ручью, всё ближе к деревне каддо, всё ближе к хижине, где жила светящаяся девочка, волшебная малышка. – Ш-ш-ш-ш-ш! Я заберу её с-с-с-себе!

И вот наконец она увидела лесной ручей. Её массивное тело погрузилось в холодную воду. Проплыв по мелководью, она оказалась на том берегу. Подняв голову, огляделась. Где же девочка? Где дочка? Она должна быть где-то здесь. Она должна часто приходить сюда, к ручью. Она наверняка любит воду, как и её предки – волшебный морской народ.

Праматерь оглядела пологий песчаный берег и увидела большой глиняный горшок. Его гладкие стенки блестели в лучах полуденного солнца.

82

Пока Зоркий Сокол спал, возле его хижины несли караул птицы-часовые – соколы и воробьи, сойки и пересмешники, краснопёрые кардиналы и расписные овсянки. Они звали его:

– Брат! Сбрось человеческую кожу!

Зоркий Сокол провалился в глубокий, тяжёлый сон, но и во сне он помнил про правило. Он был связан им по рукам и ногам. Древнее правило гласило: раз сбросив человеческую кожу, ты уже никогда не сможешь вернуться в неё.

Он знал об этом правиле. Но почему о нём не знала Ночная Песня?

– Надень свои перья! – пели ему зуйки, чибисы и белогрудые ржанки.

– Летим с нами! – вторили им серые совы и желтоглазые филины, козодои-полуночники и крапчатые куропатки.

Но он не мог – ведь у него осталась дочь. Если он улетит, что станется с нею? Ведь его дочь родилась человеком, и ради неё он тоже должен оставаться человеком. Если он снова станет птицей, если снова наденет перья, он будет навсегда потерян для неё. Как Ночная Песня, которая теперь была навсегда потеряна для них обоих. Свинцовая усталость сковывала его тело, сон засасывал его всё глубже и глубже.

Тяжёлый сон завладел им, и он лежал неподвижно, словно мёртвый. А над хижиной кружили птицы – дрозды-рябинники и крохотные вьюрки, нежные горлицы и вёрткие зяблики.

Прошло три долгих дня и три тёмных ночи, и сон наконец отпустил его. Он очнулся. Его тёмные глаза, в которых мерцали тёплые золотые искры, опухли и покраснели от слёз, пролитых во сне. Он огляделся. Вокруг было пусто. Гулкая пустота. Пустота, которая давит на грудь, словно могильный камень.

Он коснулся рукой циновки, на которой спала Ночная Песня. Она была пуста. Обернувшись, он взглянул в противоположный угол хижины. Циновка, где спала его дочь, тоже была пуста.

Его дочь! Где она? Сколько времени он проспал? Как давно она ушла из дома? И тут он заметил ещё кое-что – глиняный горшок… его тоже не было.

83

Кошки любят поспать, и Пак не был исключением. Днём он частенько дремал в своей норе или снаружи на солнышке, а в промежутках между сном совершенствовал охотничье мастерство. Скоро он так наловчился, что легко отыскивал норки, которые мышки устраивали под корнями деревьев или прямо в земле, устланной плотным ковром длинных сосновых игл. Иногда ему удавалось разнообразить меню ящерицей, а порой попадалась и древесная лягушка. Лягушек было интересно ловить, но на вкус они были так себе.

Охота напоминала ему о Сабине, о том, как она сидела в засаде, притаившись за старыми удочками, а потом вдруг с громким шипением выскакивала прямо на него, растопырив когтистые лапки: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш!!!» Вспомнив это, он улыбнулся.

Полакомившись сочной мышкой, он подумал, что стал настоящим охотником и Сабина могла бы им гордиться. Сидя на берегу ручья, он смотрел на воду, а потом закрыл глаза, и ему показалось, что рядом с ним мама, которая вылизывает своим тёплым шершавым языком его серую перепачканную шкурку. И он тихонько замурлыкал – впервые за много дней.

Мурлыканье – это кошачья молитва. С точки зрения деревьев, молитва самая чистая и бескорыстная. Как и всякая молитва, она полна благодарности и надежды. Маленький котёнок сидел в лесу возле своего дерева и мурлыкал. Он молился о том, чтобы отыскать дорогу обратно домой, чтобы найти сестрёнку и Рейнджера. Помолившись, он открыл глаза и посмотрел на другой берег, туда, где осталась его семья.

На прощание мама взяла с него обещание, обещание вернуться к ним.

Обещание давало надежду, которая теплилась у него внутри, словно тлеющие угольки под слоем золы. Но тепло этой надежды остужала глубокая и холодная вода. Вода была врагом умным и хитрым. Вода дразнила его, смеялась над ним, она шипела и бурлила, катясь вниз, к югу, к широкой неспешной реке. Пак был уверен, что, стоит ему ступить в ручей, вода в мгновение ока проглотит его так же, как она проглотила маму.

Поэтому он просто сидел на берегу.

И смотрел на воду.

Но однажды он увидел, что по ручью плывёт большая, толстая ветка. Она кружилась и ударялась то об один, то о другой берег.

Он мог бы не обратить на неё внимания, ведь он уже не раз видел в ручье упавшие ветки. Но в этот солнечный день, когда мимо плыла эта особенно толстая ветка, он заметил на ней пять горбатых черепах. Они сидели на ветке точь-в-точь как птицы.

«Надо же, – подумал Пак, – забрались на ветку и плывут себе по воде».

Пак сел поближе к ручью и стал внимательно наблюдать за черепахами. Сейчас они были с этой стороны. А вот ветку потащило на другую сторону. Вот она ударилась о тот берег. Тот берег. Туда-то ему и надо, на тот берег. Туда, где сейчас оказались черепахи на ветке.

И тут он сообразил, что если он пробежит немного вниз по течению, то встретит ветку, которая снова окажется с этой стороны ручья. Тогда ему останется только запрыгнуть на неё, и она сама доставит его на тот берег – точно так же, как этих черепах. Как всё просто! От этого открытия у него захватило дух. Да-да, он так и сделает. Он переправится на ветке через ручей и спрыгнет на том берегу. У него всё получится. Чем он хуже черепах?

Он вскочил и побежал вдоль берега, поглядывая на ветку с черепахами. Вначале он следовал за ней, держась чуть позади, но потом понял, что ему, наоборот, нужно обогнать её и подстеречь, когда она окажется на этой стороне. Он немного поднажал и вскоре оказался там, где ручей делал небольшой изгиб.

Оглянувшись, Пак увидел, что ветка плывёт прямо к нему.

Вот она всё ближе и ближе.

Уже совсем рядом. Ещё самую капельку…

Пора!

Пак соскользнул к отмели и оказался как раз напротив ветки с черепахами. Он закрыл глаза, с силой оттолкнулся задними лапами и…

Прыг!!!

Едва он приземлился на ветку, как перепуганные черепахи свалились в воду. От такого акробатического трюка, исполненного котом и черепахами, ветка завертелась. Пак пополз вперёд, стараясь удержать равновесие. Но от этого ветка стала кружиться ещё быстрее. Тогда он изо всех сил вцепился в неё когтями, чтобы не свалиться в ручей. Это была ошибка. Ветка стала вместе с ним уходить под воду.

Плюх!

От ледяной воды у него перехватило дыхание. Она сразу попала ему в рот и в нос, и Пак едва не задохнулся.

Мя-я-а-а-у!!!

К счастью, ветка закружилась и стала тонуть прямо возле отмели. Хотя Пак и окунулся с головой, но быстро нащупал дно и встал на лапы. Вода едва доходила ему до живота. Прокашлявшись как следует, он побрёл к берегу. Оказавшись на твёрдой земле, он отдышался и оглянулся. Черепахи снова залезли на ветку и поплыли дальше, даже не удостоив котёнка взглядом. Пак ещё некоторое время следил за ними, а потом снова с тоской уставился на противоположный берег. Он казался ещё дальше, чем прежде.

Пак вздохнул и стал вылизывать свою мокрую шубку.

Нет худа без добра. Попытка оказалась неудачной, но зато Пак снова выкупался в ручье, и вода смыла с него всю застарелую грязь. Его шубка была насквозь мокрой, но, к счастью, совершенно чистой.

Слабое утешение. Чистая шубка – это, конечно, хорошо, но перебраться на тот берег ему так и не удалось. Пак потряс одной лапой, потом другой, а потом как следует встряхнулся. Брызги засверкали на солнце, словно крошечные драгоценные бусинки.

И тут он услышал сзади шелест крошечных крыльев. Он оглянулся. Это была она.

Птичка колибри.

Вот она совсем рядом.

Промелькнула… блеснула на солнце… и пропала.

84

Тысячу лет назад на том же месте у лесного ручья вдоль берега неслышно скользила Праматерь, отправившись на поиски своей внучки, светящейся малышки.

Она увидела большой глиняный горшок, стоящий у ручья. Солнце освещало его, на круглых боках прыгали солнечные зайчики. Праматерь внимательно посмотрела на горшок. Она уже видела его несколько дней назад, когда первый раз пришла сюда, чтобы забрать с собой Ночную Песню. Видела, как все трое – Ночная Песня, Зоркий Сокол и малышка, – взявшись за руки, стояли возле этого горшка. Она видела их вместе, видела их объятия, улыбки, их радость. И вот теперь она медленно подползла к горшку и неспешно обвилась вокруг него своим мощным телом.

Это был горшок необыкновенной красоты и совершенной формы. Он был верхом изящества и гармонии. Большой и вместительный горшок, который бы отлично пригодился в хозяйстве. В нём можно было хранить ягоды и зерно, в него можно было наливать воду. А ещё им можно было просто любоваться. Праматерь обратила внимание на то, как искусно он сделан, как красиво разукрашен полумесяцами под самым ободком.

Но что это? На круглых боках глиняного горшка была изображена змея. Это надо было рассмотреть как следует.

Праматерь приподняла голову, высунула язык и провела им вдоль выгравированных линий, потёрлась о них носом. И тут знакомый запах ударил ей в ноздри. Ночная Песня! Её присутствие отпечаталось и навеки застыло в твёрдой обожжённой глине. Поразительно! Оказывается, этот прекрасный горшок сделан её дочерью! И она яростно зашипела:

– Ш-ш-ш-ш-ш!!!

Ночная Песня! Это из-за неё она стала бесконечно одинока. Ночная Песня бросила её. Не один, а целых два раза. Праматерь сделала стойку, высоко поднявшись на хвосте, и приготовилась разбить горшок – схватить его своими смертоносными челюстями и расколоть на мелкие кусочки. Она свернулась тугим кольцом, её ватно-белая пасть заполнилась горьким ядом. Каждая её мышца была предельно напряжена.

Этот горшок был её врагом. Горшок, который сделала Ночная Песня. Горшок, на котором она обнаружила свой портрет. Она изготовилась к броску, широко раскрыв свою ватно-белую пасть…

Но в тот момент, когда всё её тело напряглось для удара, кто-то схватил её сзади за горло. Чья-то сильная рука сжала ей шею словно тисками.

Из её пасти брызнула ядовитая слюна. Праматерь давилась и кашляла от удушья. В тщетных попытках освободиться она извивалась, била хвостом, но железная хватка не ослабевала. Она почувствовала вкус собственного яда, который скопился на её чёрном раздвоенном языке. Капельки смертоносной жидкости скатывались на её блестящую чешую, яд тонкой струйкой стекал по её телу. Она снова принялась извиваться. Горло сдавило ещё сильней.

И тут она услышала хрипловатый мужской голос.

– Попалась! – сказал её мучитель.

Она сразу же поняла, кто он. Зоркий Сокол.

Он повернул её к себе, и её глаза оказались прямо напротив его глаз. Он держал её в вытянутой руке, на большом расстоянии от себя. Это была не лишняя предосторожность. Он держал её так, что она не могла дотянуться до него. Она не могла ничего поделать. Он держал её мёртвой хваткой. Она видела золотистые искры, которые вспыхивали в его тёмных глазах, и перья цвета меди у него в волосах. «Нет, – подумала она, – это не простой смертный!»

Глядя ей прямо в глаза, он заговорил:

– Где они? Что ты с ними сделала?

– Ночной Песни больше нет, – ответила она и, помолчав, добавила: – Тебе её больше не видать!

На мгновение его глаза словно подёрнулись пеплом, но только на одно мгновение. И тогда она сказала, чтобы сделать ему ещё больнее:

– Слишком поздно. Ночная Песня потеряна для тебя. Ты опоздал!

Она думала, что, услышав это, он утратит присутствие духа, что он заплачет или лишится чувств, как это обычно бывает с людьми. Но вместо этого он ещё сильнее сдавил ей горло и начал яростно трясти её.

– Где малышка? Что ты сделала с моей дочерью?

И тут Праматерь поняла, что он в её власти: она может сделать с ним всё, что пожелает. Она солжёт ему, скажет что-нибудь такое, что он отпустит её. Тогда она разделается с ним и отправится на поиски своей внучки. Малышка… Скоро, очень скоро она заберёт себе его дочку!

Быть может, её коварный план и сработал бы, но Праматерь замешкалась, придумывая, что ответить Зоркому Соколу. А тот сжал ей горло с такой силой, что по её телу пробежала судорога и тяжёлый чешуйчатый хвост со свистом рассёк ему бедро.

Зоркий Сокол взвыл от боли. На его бедре открылась страшная рана.

Зоркий Сокол. Обезумевший от боли и горя мужчина – муж, потерявший любимую жену, отец, потерявший единственную дочь. У него больше не осталось ни надежд, ни слёз, ни снов.

Охваченный яростью и ненавистью, он подошёл к большому горшку, который сделала его жена для его дочери. Он поднял крышку и сунул Праматерь в горшок. С неистовой силой он мял, выкручивал и сгибал её огромное тело, пока не затолкал её в глиняную тюрьму. Он заточил её в глубокий горшок, предназначенный для свежей воды, ягод или речных раков, горшок, где можно хранить зерно или кукурузу, искусно украшенный горшок – подарок матери подрастающей дочке.

– Настал твой час! – крикнул Зоркий Сокол.

Он затолкал старую змею в красивый горшок и крепко-накрепко закрыл крышку. Чтобы крышка случайно не отскочила, он придавил её большим тяжёлым валуном, лежавшим возле самой воды.

А потом он начал рыть землю. Голыми руками он рыл вязкую, липкую глину, которой так много на берегах ручья, пока наконец не вырыл глубокую яму, где можно было похоронить горшок. И его страшную узницу.

Он опустил горшок на дно ямы и стал забрасывать его грязью и глиной. Он работал без устали и не заметил крохотной ранки на руке. Он чувствовал, как болит бедро, по которому Праматерь хлестнула чешуйчатым хвостом, но не обратил внимания на боль в руке, на опухшую кисть, на то, что боль и краснота дошли до запястья, потом до локтя, а потом и до плеча. Вскоре яд уже струился по его телу, проникая в артерии и вены, сливаясь с его волшебной кровью, – ведь в его жилах текла кровь Феникса, птицы Рух и божественного египетского ибиса Тота, кровь древних птиц, сказочных оборотней.

Он не заметил и ещё кое-чего – сосновой шишки, которая упала в выкопанную им яму. Этой шишке суждено было пережить жестокую засуху. От страшной жары шишка треснула и пустила корни в красную глину. Корни становились всё длиннее и толще, сплетались всё теснее и наконец обхватили глиняный горшок плотной сетью. Потом наверх пробился маленький зелёный росток, постепенно превратившийся в тонкий молоденький ствол. Деревцо изо всех сил тянулось вверх, к солнцу, становилось всё больше, всё мощнее. Этой сосне суждено было простоять здесь тысячу лет, пережить тысячи бурь и гроз. И вот однажды, во время страшной грозы, в неё ударила молния и расколола её ствол, на котором осталась широкая обугленная трещина, что шла от кроны до самых корней.

Мексиканская сосна.

Высокое, красивое дерево.

85

Барракуда понимал, что аллигатор смеётся над ним, играет с ним в какую-то игру. И это злило Барракуду. Ночь за ночью повторялось одно и то же. Возле лодки на поверхности протоки появлялись пузыри. Он поспешно направлял к ним лодку, но пузыри всплывали уже позади, за кормой.

Барракуда сделал большой глоток из своей фляжки: дешёвая, скверная, обжигающая глотку и внутренности водка.

От водки и наглого поведения аллигатора Барракуда стал медленно закипать.

Ярость, словно разгоравшееся пламя, поднималась от живота к горлу. Ему не терпелось сразиться с чудищем. И вот однажды ночью, причаливая к берегу, он ощутил удар по дну пироги: «Бум!» Такое случалось нередко: о дно его лодки часто ударялись аллигаторы, крупные рыбы, а иногда и речная крыса – нутрия, которая стала селиться в этих краях ещё в прошлом веке. Нутрии рыли норы в грязных болотистых берегах и питались водяными лилиями, что в изобилии росли на протоке.

«Бум!» – ещё один удар.

«Бум! Бум! Бум!» – ещё и ещё.

Барракуда понял, что на сей раз это не рыба и не водяная крыса. Пирога завертелась на воде, закачалась из стороны в сторону, словно лёгкий поплавок. Барракуда пошатнулся и с размаху сел на днище. Шест, которым он правил и отталкивался от берега, соскользнул в воду. Человека вдруг охватил ужас. Он растерялся, не зная, что делать. Берег был на расстоянии всего лишь полуметра, и можно было легко выпрыгнуть на землю и вытянуть лодку на сушу. Но человек знал: стоит ему занести ногу над бортом, и аллигатор тут же откусит её. От ярости и бессилия Барракуда выругался, проклиная огромную тварь, что ворочалась в воде, под лодкой. Во рту у него стало горько от водки и поднявшейся к горлу желчи.

«Бум! Бум! Бум!»

Лодка подпрыгнула. Ещё раз. И ещё. А потом бешено закружилась на воде, словно попала в воронку глубокого омута.

– ХВА-А-А-А-А-ТИ-И-И-ИТ! – вырвался из груди Барракуды отчаянный хриплый вопль.

Удары тут же прекратились, но лодка продолжала вертеться как волчок. У Барракуды закружилась голова, его затошнило. Крик разорвал влажный воздух и канул в воду протоки – туда, где в илистой мути прятался гигантский аллигатор. Барракуда припал к своей фляжке и стал жадно глотать обжигающую жидкость.

Лодка снова качнулась, на сей раз совсем чуть-чуть, и неподвижно застыла на поверхности воды. Как давно он забыл, что такое страх! Целых двадцать пять лет миновало с тех пор, когда он один, в незнакомом лесу, зажав в руке ружьё, преследовал раненого оленя. Тогда он чувствовал ужас, панический ужас, вроде того, что испытал сейчас. Это было четверть века назад. Позабытое чувство смертельного страха сдавило ему грудь. Пытаясь справиться с ним, он сделал глубокий вдох.

Овладев собой, он презрительно хмыкнул. Подумаешь! Тогда, двадцать пять лет назад, он победил. И теперь победа будет за ним. Барракуда поднял фляжку и, отсалютовав глупой речной твари, сделал ещё один большой глоток. Внутри у него бушевал пожар.

Он перегнулся через борт лодки и заметил, что она подплыла прямо к берегу. Странно! Он не мог понять, почему она вдруг двинулась в ту сторону. Он снова глотнул скверной водки и поднялся. Колени его дрожали. Он поспешно выпрыгнул на землю и вытянул лодку на берег. Перед глазами всё плыло, во рту было нестерпимо горько от желчи и водки. Приступ острой тошноты сразил его, и он без сил опустился на землю. Он закрыл глаза, стараясь прийти в себя, но это не помогло. Теряя сознание, он упал на влажный, густой мох. Последнее, что он расслышал, было назойливое пение москитов, которые поутру собирались плотно позавтракать.

86

А в это время, сидя под крыльцом покосившегося дома, Сабина почувствовала неладное. Утро уже наступило, солнце было высоко в небе, а человек до сих пор не вернулся из леса. Это было странно. Человек всегда покидал дом, едва солнце скрывалось за верхушками деревьев, и возвращался с первыми лучами солнца. За всю жизнь Сабины этот порядок ни разу не нарушался, поэтому она без опаски отправлялась вечером на охоту. Она знала: едва человек покинет дом, можно выйти из-под крыльца на поиски пропитания и вернуться до того, как он придёт из леса. И вот прошло уже много часов с тех пор, как она пришла с охоты, а человека всё не было.

Сабина была бы рада, если б обитатель покосившегося дома никогда не вернулся. Тогда бы она не боялась, что может попасться ему в руки. Но была одна проблема – цепь на шее Рейнджера. Человек был им необходим, потому что он кормил Рейнджера, хоть и не каждый день.

Пока на шее у Рейнджера была цепь, он не мог покинуть дом, не мог охотиться вместе с Сабиной. Она очень старалась помочь ему, приносила мышек и ящериц, и он с благодарностью поедал их. Но этой добычи было слишком мало для такого большого пса.

Что же будет, если человек так и не появится? Что будет с Рейнджером, прикованным цепью к крыльцу?

«Нет, – подумала Сабина, – он обязательно вернётся!»

Она подошла к Рейнджеру, который спал в самом дальнем и тёмном углу, нежно потёрлась о его бок и, свернувшись возле него клубком, тихонько замурлыкала. Рейнджер слегка шевельнулся во сне. Его живот подвело от голода, хотелось пить. Но Сабина была рядом – тёплый, живой клубочек. Её уютное мурлыканье успокаивало его.

Малышка Сабина. Всё, что у него осталось. Он не мог выразить, как она дорога ему, как много она для него значит.

Он проснулся и больше не мог уснуть. Его тоже беспокоило отсутствие Барракуды. Пёс терпеть не мог своего хозяина, но он зависел от человека, который время от времени поил и кормил его. Неужели он обречён умереть от голода и жажды, сидя на цепи возле крыльца? Нет, он не заслужил такой участи.

87

Пак не мог бы сказать, сколько прошло времени с тех пор, как он вылез из холодной солёной воды. День за днём его стремление пересечь ручей и оказаться на том берегу становилось всё сильнее. День за днём голос матери звучал в его ушах: «Обещай! Обещай, что ты вернёшься!»

И каждое утро после завтрака он шёл на берег и часами смотрел на своего врага – быструю воду. Там, на том берегу, остались его сестричка и старый пёс. Даже если у него получится перебраться на тот берег, как ему отыскать их? Куда идти? Ему нужен какой-то знак, чтобы он смог найти к ним дорогу.

Почему же Рейнджер не подаёт голоса? Каждый день Пак задавал себе этот вопрос, на который так и не было ответа. И вот сегодня, когда он сидел возле быстрой воды, ему пришла в голову ужасная мысль.

Почему Рейнджер не подаёт голоса?

Наверное, что-то случилось.

Вот оно! Вот то, что смутно тревожило его всё это время. Только теперь он смог взглянуть правде в глаза. От этой мысли шёрстка у него на спине стала дыбом: ш-ш-ш-ш-ш!

Наверное, что-то случилось.

Это предположение было словно порыв ледяного ветра. Ну конечно! Это было единственное объяснение. Иначе Рейнджер обязательно бы подал голос. Он поднял бы свою большую тяжёлую голову и громко залаял бы или завыл изо всех сил, чтобы маленький серый котёнок и мама-кошка услышали его.

Наверное, что-то случилось.

Солнце уже стояло высоко в небе. Пак смотрел на стремительное течение, на холодную быструю воду. Он должен попасть на тот берег. Должен вернуться к покосившемуся дому. Он снова собрался зашипеть, как вдруг… «Цок-цок-цок-цок!»

Неожиданный звук привлёк его внимание. Он огляделся – никого.

«Цок-цок-цок-цок!»

Пак снова огляделся. Никого. Он взглянул на солнечное пятно на устланной иглами земле. Никакого мелькания теней от пролетающих птиц. Странно…

«Цок-цок-цок-цок!»

Откуда же этот звук? И тут с дуба, что рос возле его норы, дождём посыпалась лузга от желудей. Пак поднял голову и посмотрел вверх.

«Цок-цок-цок-цок!»

Белка! Пак с трудом разглядел среди густой листвы маленького тёмно-рыжего зверька на самой верхушке дуба.

Собственно, ему был виден только пушистый беличий хвост.

Никогда ещё Паку не доводилось видеть, чтобы животное (птицы не в счёт) забиралось так высоко на дерево. Интересно, сколько метров оттуда до земли? Десять? Пятнадцать? Пак с удивлением наблюдал за шустрым зверьком. Белка перескочила на соседнюю ветку, потом на другую. Она смело раскачивалась на тонких концах веток и постоянно двигалась, останавливаясь лишь на секунду, чтобы сбросить вниз шелуху от желудей.

Пак продолжал наблюдать. Белка перескочила с дуба на соседнее дерево, снова пропутешествовала с одной ветки на другую, а потом легко сделала то, что казалось Паку невозможным. Она перепрыгнула через ручей.

Вот это да!

От изумления Пак застыл на месте с открытым ртом.

Оказавшись на том берегу, белка исчезла в тёмной чаще. Ну и ну! Как же он сам не догадался? Он взглянул на свои острые коготки. Ему ведь тоже ничего не стоит влезть на дерево! Для храбрости он тихонько заурчал, выпустил когти и помахал в воздухе передними лапами, потом уселся поудобнее и лизнул правое плечо язычком. А потом снова взглянул туда, где только что была белка, и принялся изучать ветки деревьев – тех, что росли на этом и на том берегу. Тот берег. Туда ему нужно попасть. Очень нужно.

Праматерь тоже знала, куда ей нужно попасть. На волю. Прочь из этого глиняного горшка, который когда-то был подарен маленькой девочке на день рождения. С тех пор прошла тысяча её дней рождения. Целая тысяча лет, проведённых в глиняной тюрьме. Праматерь широко разинула свою ватно-белую пасть и зевнула.

– С-с-с-с-скоро, – прошептала она, – нас-с-с-станет мой час-с-с-с-с!

88

Был уж полдень, когда Барракуда наконец очнулся. Яркие солнечные лучи пробивались через верхушки деревьев и падали ему на лицо. Разлепив веки, Барракуда моргнул и прищурился. За все эти годы он ни разу не выходил из дома среди бела дня. Он не привык к солнечному свету, от которого было больно глазам.

Он потёр лицо. Оно горело как в огне! И руки тоже. Он взглянул на них и поморщился. Руки опухли и были покрыты огромными волдырями. Ничего удивительного: стоило ему потерять сознание на берегу протоки, как москиты облепили его и устроили себе настоящий пир! А потом стало нещадно палить солнце и до красноты сожгло его бледную, непривычную к загару кожу. Барракуда с трудом поднялся и подошёл к протоке.

Зачерпнув прохладной воды, он умылся.

Вода отдавала гнилью. Наверное, она застаивалась в этой протоке миллионы лет. Древняя протока, что медленно струилась вдоль Большой песчаной поймы. На илистом дне её дремлет гигантский Царь-аллигатор.

Барракуда осторожно ощупал искусанное, обожжённое лицо и двинулся в лес. Он побрёл по тайной, одному ему известной тропе, которая вилась вдоль самого края страшных зыбучих песков. Барракуда шёл к своему покосившемуся дому и прислушивался: не залает ли пёс. Но всё было тихо. Глупый пёс. Разве это сторож? Что толку держать такую собаку?

Он вошёл на грязный, захламлённый двор и, подходя к дому, вдруг заметил, как какое-то мелкое животное шмыгнуло под крыльцо. Глупый пёс, который не может даже отвадить от дома крысу! Он поставил ружьё у перил крыльца и дёрнул цепь, чтобы проверить, жив ли ещё старый пёс. Рейнджер вылез из укрытия, сел возле ступеней и стал лизать больную лапу, в которой застряла пуля. Барракуда мрачно смотрел на него. Пёс был под стать ему самому – драный, хромой, изувеченный. Человек запустил руку в старую сумку, которая стояла на верхней ступеньке, достал горсть сухого собачьего корма и бросил в пустую миску.

Потом он вошёл в дом и как подкошенный рухнул на старый матрас. Но перед тем как он погрузился в тяжёлый сон, его вдруг осенила догадка: это мелкое животное, что при его появлении шмыгнуло под крыльцо, вовсе не крыса. Это кошка. «Отлично, – подумал он. – Она мне пригодится».

Аппетитная приманка.

89

В густых хвойных лесах обитает немало хищников, не только животных, но и растений. Здесь растут плотоядные цветы, чьи широко раскрытые чашечки заполнены сладким вязким сиропом, куда попадают доверчивые мухи и жуки. Здесь плетёт свои предательские сети коварный паук. В его ловушку постоянно попадаются всё новые жертвы.