Текст книги "Под крыльцом"

Автор книги: Кэти Аппельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

51

В этой маленькой хижине на берегу лесного ручья царили любовь и счастье. И очень скоро их стало трое. У Зоркого Сокола и Ночной Песни родилась девочка. Для всех родителей их ребёнок – свет и радость. Но Зоркий Сокол был уверен, что от их дочки исходит сияние. Когда девочка родилась, деревья ласково зашелестели, приветствуя её. Деревья всегда радуются рождению детей.

А Зоркий Сокол?

Когда молодой мужчина становится отцом, всё вокруг кажется ему другим и новым – и небо над головой, и земля под ногами. Словно он впервые видит мир – маленькая девочка, его дочка, как по волшебству делает всё вокруг прекрасным и исполненным глубокого смысла. Когда Зоркий Сокол взял её на руки, прижал к груди и взглянул на её крохотное круглое личико, он почувствовал любовь – такую безбрежную, такую глубокую, что на одну минуту даже испугался. У него захватило дух от этой неожиданной, совсем новой любви. Это была другая любовь, не такая, какой он любил Ночную Песню. Она не была больше или меньше, сильнее или слабее. Она была другой – любовь, что готова защищать и спасать.

Когда он заглянул в тёмные глаза своей дочери, она сначала недоверчиво покосилась на него, а потом подняла ручку, расправила пальчики, сжатые в кулачок, коснулась его подбородка и посмотрела на отца. Зоркий Сокол навсегда запомнил этот взгляд, такой пристальный и серьёзный, словно девочка хотела сказать ему что-то очень важное. Но он не знал что, он мог только догадываться. Поэтому он лишь молча улыбнулся ей и поцеловал её крохотные пальчики.

52

Ночная Песня тоже очень любила свою дочку. Она часто брала её на руки, качала и, прижав к груди, зарывалась лицом в её шелковистые волосы, вдыхала её нежный запах. Она легонько касалась её бархатистой кожи и целовала свою девочку миллион… нет, сто миллионов раз.

Хотя Ночная Песня была родом не из этой деревни, местные жители сразу приняли её. Все люди каддо – искусные мастера гончарного дела, и вскоре Ночная Песня обучилась этому ремеслу. Пока её дочка спала, Ночная Песня делала замечательные миски, горшки для семян, орехов, кукурузы и речных раков, бутыли для воды и сладкого ежевичного сока, который делали из ягод, что росли на лесных полянах. Она умела делать и погребальные сосуды – горшки, в которые клали пищу, и бутыли, в которые наливали воду, а потом хоронили вместе с покойником, чтобы он, отправляясь в страну мёртвых, мог взять с собой припасы в дальнюю дорогу и подарки умершим родичам.

Такие погребальные горшки Ночная Песня украшала изображением колибри, – ведь всем известно, что колибри провожает покойников в загробный мир, а потом возвращается обратно. Ночная Песня знала об этом. И все жители деревни знали об этом, и деревья тоже.

Но на стенках горшка, в котором томилась Праматерь, вы не нашли бы изображения колибри. На этом горшке колибри не было.

53

Если бы не Рейнджер, Сабина наверняка ушла бы куда глаза глядят. Она дождалась бы, пока на покосившийся дом опустится темнота, и, выскользнув из-под крыльца, неслышной тенью промелькнула бы во дворе и исчезла в лесу. Там, в густой чаще, горели жёлтые глаза других лесных жителей. Она конечно же не знала, чьи это были глаза. Быть может, это были и не глаза вовсе. Быть может, это были светлячки: их свечение можно часто увидеть по ночам между деревьев. Кошка, менее рассудительная, чем Сабина, могла бы подумать, что это бродят в лесу души умерших с тускло мерцающими лампадками. Говорят, в этих влажных хвойных лесах полным-полно привидений. Но Сабину не интересовали старые легенды о привидениях, ей не было до них никакого дела.

Она смотрела на мерцающие жёлтые огоньки без страха. Она твёрдо знала, что это не светляки и не привидения, а просто глаза лесных жителей, ночных животных – диких кроликов, енотов, лисиц, что выходят на промысел к вечеру и отваживаются подойти совсем близко к грязному двору покосившегося дома. Сабина мечтала уйти вместе с ними, уйти в лес, прочь от этого жуткого места.

Но она не могла бросить Рейнджера. Она знала: однажды она придумает, как снять цепь с шеи старого гончего, и тогда они вместе покинут этот Богом забытый дом и его ужасного постояльца. Они уйдут навсегда, ни разу не оглянувшись.

54

Барракуда тоже знал кое-что о привидениях. С тех пор как он увидел Царя-аллигатора, он перестал доверять собственным глазам. Был ли это и впрямь тридцатиметровый аллигатор, или ему просто померещилось? Может ли существовать на свете такая огромная тварь? Барракуду грызли сомнения.

Каждую ночь он плавал по илистой протоке вдоль Большой песчаной поймы на старой пироге то вверх, то вниз по течению. Его керосиновая лампа отбрасывала тусклый желтоватый круг света на грязную воду.

В этой буро-коричневой жиже цвета виски видно было на полметра вглубь, не больше. Густая илистая взвесь надёжно скрывала обитателей протоки от любопытных взглядов.

Тёплый свет лампы привлекал москитов и всякую мошкару. Нередко в световой круг врывалась летучая мышь, хватая зазевавшихся насекомых, но ни насекомые, ни летучие мыши не мешали Барракуде. Отмахиваясь от них, он пристально вглядывался в буро-коричневую жижу. Неужто где-то там и впрямь скрывается гигантская тварь?

Прошло много лет с тех пор, как неопытный мальчик сумел застрелить в лесу дикого оленя. За эти годы Барракуда очень изменился. Он стал отличным стрелком. Он мог поймать и освежевать любое животное – даже скользкую змею. Только однажды он промахнулся, и загнанная рысь ушла от него, но не по его вине. Это всё из-за пса. Глупый пёс. Но теперь Барракуду интересовал только аллигатор – он был достойным противником. С ним можно было потягаться, кто сильнее. Или кто хитрее? К тому же крокодилья кожа ценится очень дорого. Это дело стоит хлопот. Другие животные стали ему неинтересны. Их легко выследить и застрелить. То ли дело аллигатор! Беспощадный и хладнокровный. Достойный противник.

Да, за аллигаторов платили дороже всего. Их кожа шла на изготовление дамских сумочек для модниц, посещавших театры Нью-Йорка и Лондона, на дорогие туфли для мужчин, которые носили шёлковые носки и ни разу в жизни не ходили ни по лесам, ни по болотам. А ещё она шла на портфели для клерков, которые сидели за отполированными до блеска столами и смотрели из окон на городские улицы со спешащими такси. Кожа аллигаторов ценилась на вес золота.

Но золото мало интересовало Барракуду. Кое-что было для него важнее золота. Например, лица завсегдатаев старой таверны, которые даже не смотрели на него, когда он входил. Эти лица и эти охотничьи рассказы, которыми они наперебой старались перещеголять друг друга.

Барракуда презрительно усмехнулся. Интересно, какие у них станут лица, когда они увидят кожу, содранную с тридцатиметрового аллигатора? Он знал, что лица у них вытянутся от изумления, исказятся от зависти, злобы и жадности. «Вот вам всем!» – думал он. Это дорогого стоило – швырнуть на стол кожу гигантского аллигатора и увидеть их лица. Дороже золота.

Он приложился к фляжке и сделал большой глоток. Огненная жидкость обожгла ему глотку и теплом разлилась в животе. Он был уверен: аллигатор здесь. Он чуял его. Аллигатор сидел в засаде. Древняя тварь скрывалась в этой бурой жиже, в тёмной глубине, куда не достигал желтоватый свет лампы.

– Я достану тебя, старина, – прошептал человек. – Так и знай!

А внизу, на глубине, тридцатиметровый Царь-аллигатор усмехнулся, услышав это. И тут же на поверхность воды всплыли миллионы крошечных пузырьков. Старая пирога качнулась, а Барракуда, схватившись за край лодки, нагнулся и стал всматриваться в тёмную воду.

Если бы он в этот момент смотрел не вниз, а вперёд, на керосиновую лампу, что стояла на носу пироги, то, быть может, заметил бы, что прямо над ней, в желтоватом круге света парит крошечная колибри. Быть может, он разглядел бы её. И быть может, это удивило бы его сильнее, чем покачивание лодки. И в самом деле, с каких это пор колибри стали летать по ночам, в темноте?

Но ему было не до колибри. Там, глубоко в воде, прямо под старой пирогой пряталась огромная тварь. Теперь он был в этом уверен. Он схватился за фляжку и сделал ещё один глоток.

55

Пак.

Грязный.

Голодный.

Несчастный.

Одинокий.

Ик!

Что может быть хуже? У него вдруг страшно засвербело ухо, и он почесал его задней лапкой. Похоже, ему не удастся справиться с грязью, одиночеством и икотой. Но он может попытаться справиться с голодом.

Пак подошёл к выходу из норы и выглянул наружу. Ночь была такой длинной! И такой одинокой. Но она подходила к концу. Над лесом вставало солнце. Солнышко! На мгновение он вспомнил золотое тепло и как он окунулся в это тёплое, тёплое золото. А потом попал в ужасную ловушку.

Пак взглянул на яркие лучи, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев. Неужели эта красота и в самом деле так опасна?

«Не выходите из-под крыльца. Под крыльцом вы в безопасности».

Котёнок поспешил обратно в нору. Его охватил страх. Солнце казалось таким приветливым, в точности как вчера утром. Оно было таким блестящим и тёплым, ласковым, нежным. И предательским, оно завлекло его в ловушку, оно выманило его из-под крыльца.

Внезапно его охватило какое-то новое чувство. Гнев!

Неожиданно откуда-то из самых глубин его существа раздался звук… Ш-ш-ш-ш-ш-ш!!! И ещё раз – ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! Это шипение его приободрило.

Он понял, что ему делать.

Он как следует напугает солнце! Пак вдохнул побольше воздуха и издал ужасно свирепое «Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!!!».

Шёрстка у него на спине стала дыбом. Проделав это, он выглянул наружу. Солнце и не думало убегать. Оно всё так же безмятежно посылало свои лучи, согревая густые деревья, окружавшие нору Пака. Ну разумеется. Неужели крошечному котёнку под силу напугать солнце? Пак хотел ещё раз почесать ухо, поднял лапу, но поскользнулся и шлёпнулся на землю. Если бы тут была Сабина, она бы подняла его на смех. Сабина. Где-то сейчас его сестричка? И где Рейнджер?

Пак глубоко вздохнул.

А потом ещё раз.

И ещё раз.

Однако! Похоже, ужасно свирепое шипение прогнало икоту. На одно коротенькое мгновение Пак почувствовал гордость. Ему удалось справиться по крайней мере с одним врагом. Он выпрямился и вздохнул ещё раз, чтобы проверить окончательно. Никакой икоты! Но радость его была недолгой – живот болел от голода. А ещё он наглотался засохшего ила, и от этого ему ужасно хотелось пить.

Он лёг на пол и долго лежал. Солнце светило всё ярче, а живот урчал всё громче. От голода у него начала кружиться голова. Он знал, что рано или поздно ему придётся покинуть нору и отправиться на поиски пищи. Дожидаться темноты слишком долго. Он собрал всё своё мужество и шагнул наружу. Солнечный свет омыл его от ушей до кончиков хвоста. Тёплые лучи гладили его слипшуюся от грязи шкурку. Может, это солнце – тёплое, золотое солнце – не такое уж плохое? На секунду он испытал сожаление: наверное, он был неправ, когда шипел на него, – но всего лишь на секунду. Он снова глубоко вдохнул и опять обрадовался тому, что икота прошла.

Едва очутившись за порогом норы, он услышал странные, непривычные звуки. Под крыльцом покосившегося дома, где он жил в безопасности, были только знакомые звуки – мурлыканье Сабины, голос мамы, тяжёлый стук сапог над головой, чиханье старого мотора, лай Рейнджера.

Где же Рейнджер? Почему не слышно его воя, по которому он нашёл бы дорогу обратно? Пак вслушивался изо всех сил. Он не знал, далеко ли до дома, не знал, с какой стороны должен раздаться вой, но он был уверен, что Рейнджер обязательно станет звать его.

Пак сидел очень тихо. Непривычные звуки заполняли его уши – шорохи, треск, шуршание. Обычные звуки леса. Мама-кошка рассказывала ему про лес и про его жителей – птиц, насекомых и болтливых белок.

Пак слушал. Вдруг он уловил ещё какой-то звук. Интересно, что это такое? Ветер? Лёгкий шелест листвы? Он посмотрел вверх, но деревья стояли не шевелясь. Он повернулся туда, откуда раздавался звук. Что же это такое? Он сделал несколько шагов и замер.

Ручей? Ну конечно! Это был ручей. Он струился всего в нескольких метрах отсюда. Дрожь пробежала по спинке Пака.

Нет, его враг вовсе не солнце. Его враг – вода. Скорее прочь отсюда! Подальше от ручья! Он бросился было наутёк, но вдруг встал как вкопанный.

Ручей…

Ручей поможет ему разрешить загадку. Пак внезапно понял, что без ручья ему не найти дорогу домой.

Дом. Пак оглянулся и посмотрел на маленькую тёмную норку. Там было безопасно и сухо. Там было удобно спать. Там был приятный запах – совсем не такой, как под крыльцом покосившегося дома. Но там не было мамы. Там не было Рейнджера. Не было Сабины.

И он пополз на непослушных, негнущихся лапах. Вперёд, к свету. К страшной воде. К самой кромке.

Прямо перед ним бежал солёный лесной ручей. Ручей Плакучий. Пак посмотрел на ту сторону. Отсюда, с этого тёплого, залитого солнцем берега, противоположный берег казался тёмным, холодным, неприветливым. Но там были Сабина и Рейнджер. Как он догадался об этом, он и сам не знал. Просто догадался. И всё.

«Обещай, что ты вернёшься. Обещай, что ты вернёшься».

Живот громко урчал от голода.

«Надо разорвать цепь».

Пак закрыл глаза и стал слушать шум бегущей воды.

«Обещай, что ты вернёшься».

«Обещай».

Глубоко внизу, под корнями старого дерева, Праматерь свернулась кольцом. Её пасть уткнулась в кончик хвоста. «Обещ-щ-щ-щ-щ-щания…» – вздохнула она. Давным-давно она тоже дала обещание. Из нитей времени она плела паутину обещаний. Она знала, что такое обещания. И что такое расплата.

56

Предания, которые помнят деревья, уходят корнями в далёкое прошлое. Они переносят на тысячу лет назад, в самый дальний уголок леса, в сумрачную, непроходимую чащу, туда, где за ручьём Плакучим в заболоченном русле медленно струится буро-коричневая илистая протока. Если заглянуть туда, то можно увидеть, как Мокасиновая Праматерь медленно поджаривалась на огне своего гнева – день за днём, год за годом. С тех пор как Ночная Песня покинула её ради Зоркого Сокола, старую ламию снедала злоба, и злоба эта росла вместе с ней. С каждым годом Праматерь становилась всё больше, всё толще. Яд, что кипел в её пасти, становился всё ядовитей. И вот наконец исполнилось десять лет с того рокового дня, когда Зоркий Сокол отнял у неё Ночную Песню. И тогда Праматерь приняла решение – решение, которое она вынашивала десять долгих, одиноких лет.

– Хватит! – твёрдо сказала она. – Я ждала слишком долго.

Обвившись вокруг кипариса, что рос прямо возле протоки, она позвала последнего друга, который остался ей верен, – Царя-аллигатора.

– Брат, – прошипела она, – пора, время пришло.

Он всплыл на поверхность, показавшись из мутной воды, и моргнул золотисто-жёлтыми глазами, которые светились, как два маленьких солнца. Он пристально посмотрел на неё и, выдержав торжественную паузу, произнёс:

– Сестра, ты уверена в этом?

– Ну конечно! Конечно я уверена, – нетерпеливо ответила она.

Много раз она рассказывала ему о своём плане. У неё был план, как вернуть Ночную Песню. Она мечтала о том, что они, как и раньше, будут вместе отдыхать на ветвях деревьев, осматривать подводные пещеры, охотиться на раков и усатых сомов, греться в солнечных лучах, от которых над влажной лесной почвой поднимался тёплый густой пар. Она так часто мечтала об этом, что иногда ей казалось, будто всё это происходит наяву.

Конечно, она была уверена. От нетерпения её раздвоенный язык выскользнул наружу и затрепетал меж острых зубов.

– Главное, чтобы не случилось ошибки, – предостерёг её Царь-аллигатор. – Роковой ошибки.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш! – прошипела она. – Я знаю! Ошибки не будет!

Конечно, она знала. Знала, что стоит Ночной Песне вернуться в змеиный облик, она больше никогда не сможет стать человеком. Это было железное правило. На него-то и был расчёт.

– А Ночная Песня? Она знает об этом? – спросил аллигатор.

Праматерь не ответила. Это было не важно. Важно было только одно – чтобы её дочка снова оказалась рядом с ней.

Аллигатор пристально посмотрел на неё. Она отвела глаза. Тогда он снова заговорил:

– Ты должна сказать ей об этом до того, как она сделает выбор.

– Хватит, – сказала Праматерь. – Я скажу ей. В своё время. – И она спустилась с кипариса в густую траву и заскользила прочь, в другую часть леса.

И тут аллигатор снова позвал её:

– Сестра, обещай, что ты скажешь ей до того, как она сделает выбор.

– Я обещаю! Обещаю, что скажу ей до того, как она сделает выбор! – ответила змея.

Тогда аллигатор закрыл глаза и опустился на илистое дно протоки.

– Я обещаю, – прошептала Праматерь. – Обещаю…

Но никто, даже деревья, не поверил её обещанию.

57

Обещания… Как может котёнок выполнить обещание, если он умирает от голода? К счастью, кошки – идеальные охотники. Их задние лапы – настоящее чудо природы. Они позволяют прыгать далеко вперёд и высоко вверх. Их острые когти молниеносно хватают добычу. Их хищные зубы легко вонзаются в жертву. Теперь, когда он справился с икотой, можно было неслышно сидеть в засаде. С его ловкостью и смекалкой он обязательно раздобудет себе что-нибудь на завтрак!

И вообще, чем он хуже Сабины? Он много раз видел, как сестрёнка охотилась на ящериц и мышек, которых мама приносила под крыльцо. Значит, и ему это по силам.

Итак, вперёд!

Остаток утра он посвятил выслеживанию мышек, птичек, ящерок – словом, всякой мелкой живности. Прошло несколько часов, но ему удалось поживиться только парой кузнечиков, которые неосмотрительно выпрыгнули из травы прямо перед его носом. Он тут же с аппетитом схрумкал их. Но этой хрустящей закуски было слишком мало для очень голодного котёнка!

Приходилось признать: во время уроков под крыльцом покосившегося дома Сабина была настоящей отличницей.

Она ловко загоняла и приканчивала добычу, а потом поедала её. Паку доставались остатки. Из них двоих Сабина была настоящим охотником. Откуда было малышу Паку знать, что в природе это обычное дело: самка всегда охотится лучше самца. Так уж устроено кошачье племя. Сабина была достойна своей грозной родни – львиц, тигриц, пантер и прочих больших кошек.

Сабина. Вспомнив о ней, Пак почувствовал боль. До того как случилась беда, они всё время были вместе. Боль становилась сильнее, словно внутри у него кто-то натягивал тонкую звенящую струну – от кончиков ушей до кончика хвоста. Говорят, что близнецы связаны как-то по-особому: они легко читают мысли друг друга, их сердца бьются в такт. Стоит им расстаться, и они чувствуют, что от них осталась половинка. Грязный и голодный котёнок, от которого осталась половинка.

Тоска навалилась на него как плотное, вязкое облако. Он тосковал по Сабине, тосковал по маме, тосковал по Рейнджеру. Боль становилась всё сильнее.

Он вошёл в пятно солнечного света и лёг на землю. Жаркое полуденное солнышко пригревало его грязную шкурку. Он лежал и думал о тех временах, когда мама приносила им под крыльцо разные нехитрые лакомства. Теперь они казались такими вкусными! Он опять вспомнил, как это бывало. Сабина, затаившаяся за старыми удочками, ждала, пока ничего не подозревающая добыча бросится наутёк… Прыг! – и она схватила её острыми коготками. Он снова и снова представлял себе эту картину.

Он лежал в тёплом пятне света и вспоминал прежнюю жизнь. И вдруг солнце куда-то подевалось. Пак почувствовал, как его накрыла прохладная тень, по спинке пробежала дрожь. Внезапно он заметил, что вокруг стало очень тихо, словно лес вокруг него разом затаил дыхание.

Он огляделся. Куда ушло солнце? Он направился к другому солнечному пятну, но, едва он вошёл в него, оно тоже исчезло. Похоже, солнце решило сыграть с ним в прятки? Или оно всё-таки обиделось на его сердитое шипение? Заметив ещё одно солнечное пятнышко, он припал на задние лапы, весь подобрался… Прыг!

Он прыгнул как раз вовремя! Ещё мгновение – и он достался бы на обед огромной хищной птице, которая как раз приготовилась схватить его! Ай! Пак со всех лап бросился к своей норке. Он бежал во весь дух – так быстро он не бегал ещё ни разу в жизни. Скорей, скорей! «Под крыльцом вы в безопасности».

Враг мчался за ним по пятам. Он слышал, как огромные крылья со свистом рассекают воздух. Он нырнул в нору и, обернувшись, увидел блестящие глаза гигантской птицы.

Она смотрела прямо на него!

Пак набрал в лёгкие побольше воздуха и издал пронзительный вопль:

– МЯА-А-А-А-А-АУ-У-У-У-У!!!

Как ни странно, это помогло. Птица исчезла.

В этих влажных хвойных лесах немало хищных птиц. Здесь водятся совы, сапсаны, краснохвостые ястребы, длинноногие болотные цапли и канадские журавли. Пак, конечно, не знал, кто был страшный враг, который чуть не съел его. Он только знал, что птица была очень большая.

Напуганный котёнок забился в самый дальний угол своего логова, как можно дальше от выхода. Съёжившись в комочек, он долго отсиживался у противоположной стены. Бедняжка едва дышал от испуга. А вдруг птица караулит его снаружи – точь-в-точь как Сабина, которая подолгу сидела в засаде за старыми удочками? Ну конечно, птица наверняка ещё там, поджидает его. Пак дрожал как осиновый лист.

Но время шло, и Пак постепенно устал от напряжения. Его лапы затекли, рёбра ломило, во рту пересохло. В животе снова раздалось урчание – два кузнечика так и не смогли утолить его голод. В самом деле, не может же он провести остаток жизни в этом тёмном углу? Пак сел и постарался успокоиться. Рано или поздно всё равно придётся выйти наружу – а не то он просто умрёт жалкой смертью в этой крошечной норке.

Он потянулся, расправил затёкшие лапы и медленно двинулся к выходу. Очень осторожно он высунул голову наружу и огляделся. Он посмотрел по сторонам, потом вверх. Птицы нигде не было. День клонился к вечеру, на траву уже легли густые тени. Пак отважился выйти наружу. Он сделал несколько шагов, понюхал воздух. Птицей не пахло. Зато пахло мышью.

Прямо перед ним, у входа в норку, лежала только что убитая мышь. Наверное, её выронила птица от неожиданности, когда Пак издал душераздирающий вопль.

Хотя Пак был уверен, что мышь уже мертва, он решил убить её ещё раз – так, на всякий случай. Представив себе, как это сделала бы Сабина, он вздыбил шёрстку, насколько ему позволяла засохшая короста, изо всех сил выгнул спину, прыгнул и впился в бесчувственное тельце мыши, выпустив коготки из всех четырёх лап. Он валял мышь из стороны в сторону, подбрасывал её в воздух, снова и снова впивался в неё когтями и вонзал в неё острые клыки. Наконец, убедившись, что мышь убита как следует, Пак схватил её зубами за хвост, втащил в свою норку и принялся за еду.

Он ел, и ел, и ел. Никогда ещё мышь не казалась ему такой вкусной. Он съел её до самого последнего кусочка вместе с шерстью и костями, оставив только крошечный объедок хвоста. Потом он сделал маленький передых и доел хвост. И пока ел, думал про свою сестрёнку Сабину. Сабину-охотницу.

Теперь, когда не стало мамы, она, наверное, заняла её место. Теперь она выходит из-под крыльца в Большой Мир, покидает безопасное укрытие, чтобы добыть пропитание себе и Рейнджеру. Пак облизнулся и стал умывать мордочку. Какая вкусная мышь! Ему хотелось верить, что Сабине тоже удаётся ловить таких же жирных, сытных мышей. Сабина. Если бы он только мог поделиться этой мышью со своей сестрой! Он с радостью отдал бы ей лучшую половину добычи. С радостью.

Наконец-то его животик был полон. Пак свернулся в клубочек и сразу уснул.

В приближающихся сумерках на ветке столетнего вяза сидела одинокая птица. В её тёмных глазах ярко вспыхивали тёплые золотые искры. Она расправила блестящие медные крылья и бесшумно полетела прочь.

58

Тысячу лет назад Зоркий Сокол и Ночная Песня жили в деревне возле солёного ручья. Время текло быстро. Зоркий Сокол, обладавший необычайно чутким слухом, стал одним из старейшин племени. Его почитали за мудрость – он знал, по каким законам живёт лес и меняются времена года, предсказывал приближение грозы и угадывал, куда направляется стадо бизонов. Люди каддо обращались к нему за помощью и советом.

Он был не из их племени, но они всё равно любили его. И Ночную Песню тоже любили. Она была искусной мастерицей – все в деревне приходили полюбоваться её глиняной посудой. И послушать её таинственную песню без слов. Дети каддо привыкли по вечерам засыпать под эту волшебную мелодию.

Зоркий Сокол и Ночная Песня обожали свою дочку. Она росла у них на глазах. Скоро она станет такой же стройной, как отец, и красивой, как мать. Девочка во всём походила на других детей. Но было у неё одно отличие – в лучах солнца от её кожи исходило свечение.

Близился её десятый день рождения, и Ночная Песня решила сделать ей в подарок красивый горшок. Специально для неё.

– Наша дочка взрослеет. Скоро она станет молодой женщиной, – сказала Ночная Песня мужу. – А у молодой женщины должен быть свой глиняный горшок.

Этот горшок должен быть большим и красивым. В нём можно будет хранить ягоды, орехи, грибы, пойманных раков или кукурузные початки.

Рано утром Ночная Песня отправилась на берег ручья и набрала в корзинку плотной красной глины. Она тщательно размяла её и вылепила несколько длинных полосок. Каждую полоску она свернула кольцом и сложила кольца друг на друга. Потом смочила руки в воде, покрепче слепила полоски и стала тереть их, пока поверхность не разгладилась – и внутри, и снаружи. Убедившись, что стенки стали ровными и гладкими, она прижала большой палец к горлышку горшка – сверху, под самым ободком. Получился отпечаток в форме полумесяца. Ночная Песня улыбнулась и сделала ещё один отпечаток. Ещё один полумесяц. Она думала о дочери и, улыбаясь своим мыслям, снова и снова прижимала палец к влажной стенке. Ещё один полумесяц. Ещё один год. Ещё и ещё. Наконец верх горшка оказался весь покрыт отпечатками. Их было ровно сто. Сто маленьких полумесяцев. Закончив орнамент, она поставила горшок на плоский камень, чтобы он высох на солнце.

Когда солнце стало клониться к закату, она сказала Зоркому Соколу:

– Пора обжигать горшок!

Вдвоём они набрали хвороста, высекли огнивом искру и разожгли костёр. Когда он как следует разгорелся, горшок поставили в огонь и стали ждать. Они ждали, чтобы огонь сделал свое дело, чтобы глина в огне стала твёрдой и непроницаемой для влаги.

Костёр всё горел и горел, и горшок становился всё прочнее. Прошло несколько часов, и последние языки пламени наконец отплясали, отблестели и погасли. Когда кострище остыло, Ночная Песня взяла горшок и повертела его в руках. Он был большим и тяжёлым. Она почувствовала его вес, когда положила его на плечо и прижалась щекой к гладкой стенке. Потом она поставила его на землю, села рядом и, взяв острую ракушку, стала наносить орнамент на его бока – под рядом полумесяцев. Закрыв глаза, она водила ракушкой по стенкам, постепенно поворачивая горшок. Прошёл час, другой, третий, а она всё работала. Её искусные руки разукрашивали глиняные бока.

Ночная Песня большую часть своей жизни прожила без рук и до сих пор удивлялась им как чуду. Ей казалось, что они наделены таинственной силой и знанием. Она доверяла им. Закрыв глаза, она улыбалась, пока её пальцы трудились над орнаментом. Прошло много времени, и руки у неё заболели, оттого что приходилось поворачивать тяжёлый горшок, а пальцы онемели, оттого что с силой прижимали ракушку к его твёрдым бокам.

Наконец мастерица открыла глаза и замерла от удивления. Изогнутые линии плавно вились по стенкам горшка и соединялись в знакомый образ.

– Мама! – вскочив на ноги, воскликнула Ночная Песня.

От неожиданности она поскользнулась и упала на землю прямо возле горшка, от которого никак не могла отвести глаз. Ошибиться было невозможно: из линий, прочерченных ракушкой, получилось длинное чешуйчатое змеиное тело, которое плавно изгибалось на округлых боках горшка. Выгравированная на горшке змея величественно плыла в сиянии сотни полумесяцев.

– Какая красота! – сказал Зоркий Сокол.

– Да… – пробормотала Ночная Песня, ещё не придя в себя от изумления. Она глубоко вздохнула и повторила: – Да, красота! – Потом снова внимательно рассмотрела орнамент – искусный портрет Праматери – и уверенно сказала: – Да, это она.

Ночная Песня глядела на рисунок, и в глазах её вспыхнуло странное беспокойство. Её вдруг охватила тоска. Рисунок напомнил ей о матери, которая когда-то заботилась о ней так же, как она сама заботится сейчас о своей дочке. Ночная Песня покачала головой и улыбнулась: где-то сейчас Мокасиновая Праматерь? Всё ещё улыбаясь своим мыслям, она вернулась к работе.

Ещё немного – и подарок будет готов. Ночная Песня сделала крышку – тяжёлую крышку, закрывавшую горшок, плотно прилегая к ободку. Отличный горшок для припасов, в котором они будут долго храниться. Зоркий Сокол держал горшок, пока Ночная Песня заканчивала работу.

Это было тысячу лет тому назад. Они смотрели на только что сделанный горшок – подарок любящей матери ко дню рождения дочери – и восхищались его красотой. Они не знали, что Праматерь уже рядом. Совсем рядом.

59

В следующие несколько дней чудом спасшийся от хищной птицы Пак столкнулся нос к носу с большим енотом, а также с шумной и очень пахучей свинкой пекари. И оба раза ему удалось напугать их громким визгом:

– МЯУ-А-А-А-АУ-У-У-У-У!!!

Пронзительный вопль с треском разрывал воздух.

Услышав его, и енот, и пекари бросились наутёк. Если бы на бегу они оглянулись, то увидели бы, что Пак улепётывает в противоположном направлении. Но тем не менее котёнок понял, что вдобавок к прыгучим лапам, острым зубам и когтям у него есть ещё одно полезное оружие.

Пак быстро научился пользоваться способностями, которыми наградила его природа. Возле своей норки он обнаружил отличные охотничьи угодья, где можно было поживиться мышами и ящерицами. Однажды он поймал крота – тот неосмотрительно высунулся из земли как раз тогда, когда Пак пробегал мимо. Наконец котёнок собрался с духом и решился отправиться на берег ручья. Он подполз к кромке воды. Вода была чистой, но солёной, однако Пак всё-таки принялся лакать её. Напившись, он уселся возле ручья и стал следить за его течением. С голодом и жаждой было покончено.

Теперь ему надо было придумать, как перебраться на ту сторону, – ведь там были Рейнджер и Сабина. Он был уверен, что они там. Когда он смотрел на ручей с высокого берега, тот выглядел не слишком широким. Пак решил, что его можно перепрыгнуть, если хорошенько оттолкнуться от земли задними лапами. Но, оказавшись внизу, у воды, он вспомнил, какая она холодная, как быстро она течёт. Он почувствовал, как его лапы вязнут в мягкой глине, и к тому же здесь, вблизи, ручей оказался гораздо шире. Он был словно океан, а тот берег казался огромным и недосягаемым, как другой континент.

Пак сидел и смотрел на ту сторону. Вдруг он заметил, как в воздухе вспыхнула искорка. Над кромкой ручья что-то замерцало, словно крошечная разноцветная радуга. Колибри!