Текст книги "Лунные капли во флаконе (ЛП)"

Автор книги: Кэрри Гринберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Annotation Переезд из Лондона в уединенное поместье сулит юной и романтичной Амелии Черрингтон новую жизнь. Но когда особняк начинает раскрывать перед девушкой тайны своего прошлого, она сталкивается с кошмарами, с которыми ей не справиться в одиночку. Кто поведает ей о мрачных событиях минувших лет? Поверят ли самые близкие люди в невероятное? И чего ждать от загадочной незнакомки – враждебности или нежданной помощи? load_event: page_load title: Купить эту книгу Лунные капли во флаконе: feed_id: 2247 pattern_id: 4697 book_author: Кэрри Гринберг book_name: Лунные капли во флаконе

Пролог

      "18 июня.

   Мне страшно, но я должна это написать, хотя перо дрожит у меня в руке, а я сама замираю от каждого шороха. Я больше не могу держать в себе все те ужасы, что происходят вокруг и буквально сводят меня с ума. Сколько еще я смогу выстоять? Нервы натянуты, как струны: я боюсь засыпать и просыпаться, потому что заранее знаю, что явится ко мне в ночных кошмарах... Как же я надеялась, как я мечтала, что они оставят меня навсегда: с переездом в деревню все должно было измениться. Здесь свежий воздух и тишина, здесь целебные ветра с моря и полное спокойствие – что еще нужно, чтобы отдыхать и набираться сил? Но кто бы знал, что именно это место окажется роковым для меня.

   Теперь я знаю, что моя жизнь никогда уже не станет прежней. Ах, как бы мне хотелось, чтобы те глупости, что волновали меня еще пару недель назад, оставались моими единственными заботами! Но теперь мои думы занимает лишь одно – эти ужасные сны. Но сны ли это? Как бы я ни убеждала себя, я не могу поверить, что все происходит лишь в моих грезах – так пугающе реальны мои видения. Я вижу Ее во плоти, слышу ее голос, я... я просто знаю, что все это творится наяву. Мои успокоительные капли больше не помогают – вместо мирного сна я лишь глубже погружаюсь в пучину мрака.

   Пока никто еще не ведает об этом, да и стоит ли рассказывать? Едва ли кто-нибудь на всем белом свете поверит мне... Кроме, пожалуй, одного человека. Мой милый друг – ведь я уже с полным правом могу называть так С.! – мой дорогой друг должен мне помочь. Он верит мне, а значит, сможет спасти. Быть может, мы справимся вместе? Я все расскажу ему завтра же! Ведь если на моей стороне окажется хотя бы один человек, способный развеять все страхи – ах, тогда я буду бесконечно счастлива!

   Однако даже на моего доброго друга С. я не могу пока полагаться, и мне приходится из ночи в ночь встречаться с все более диковинными порождениями того кошмара. Он окутал весь дом своей черной паутиной, проник сквозь толстые стены и напитал собою воздух. Куда бы я ни взглянула, я в каждой тени, в каждом углу замечаю Ее присутствие. Я вздрагиваю от любого безобидного звука, будь то стрекот цикад или скрип половицы, и сделалась до того нервной, что это видит даже матушка.

   Темнеет. Я боюсь опустить перо и повернуть голову – потому что знаю, чей взгляд я встречу в зеркале. Она идет ко мне; и я, как и накануне, и все прошлые ночи, не смогу ни бежать, ни противостоять Ей. Я уже слышу этот смех...

   Господи, помоги мне!".

Глава 1

   "7 июня.

   Наконец-то я осталась одна. Сколько же шума, суеты и бесполезной беготни! Я думала, это никогда не закончится, но наконец у меня есть минутка, чтобы побыть наедине с собственными мыслями. Я ужасно устала от этого переезда и теперь благодарю Господа, что он закончился, и мы начинаем жить по-старому. Остались разные мелочи, которые будут в скором времени улажены, какие-то коробки еще не привезли, и нужно срочно заказывать новую мебель в некоторые комнаты, потому что, по словам отца, здешняя обстановка нам совершенно не подходит. Он прав; я очень любила наш лондонский нежно-зеленый гарнитур, и надеюсь, что его скоро доставят!

   К счастью, я нахожу покой и уединение в своей спальне: она просторнее, чем лондонская, и весьма мила. Спальные комнаты привели в порядок в первую очередь, мои вещи лежат в коробках и ждут, пока их распакуют. Хотя я не удержалась и сама открыла коробку с некоторыми безделицами, которыми украсила комод, отчего комната сразу же ожила! Здесь у меня есть даже свой собственный рабочий стол, за которым я могу писать письма; пусть мама вначале и не совсем одобряла такую маленькую вольность. Но мне удалось ее уговорить, и – о, какое счастье! – я сижу за своим столиком, передо мной расположился новый письменный набор: чернила, перья в перламутровом стаканчике, бумага для писем, которую я перевязала шелковой лентой и пока не трогала, и миленькое пресс-папье в виде фигурки африканского носорога, сделанное из слоновой кости. Или носорожьей? Рядом я поместила вазочку – совершенно прелестную, найденную здесь среди старых вещей, и попросила, чтобы каждое утро в нее ставили цветы. Как только дожди перестанут идти, я сама буду собирать полевые цветы. Меня пленит их нежность и беззащитность, но всегда так грустно видеть, как скоро они умирают у меня на глазах. Будь я цветком, я была бы не роскошной розой из королевского сада, а простой незабудкой, чья жизнь так хрупка и коротка. Но пусть эти цветы радуют меня хоть недолго!

   По правде говоря, порой мне нелегко бывает сосредоточиться на странице – ведь здесь так приятно смотреть за окно! Иногда я останавливаюсь, кидаю взгляд на раскинувшиеся под нашими окнами просторы и замираю, не замечая времени. Кажется, я могу вечно смотреть, как неторопливо покачиваются ветви деревьев, на мягкий изгиб линии горизонта, которую образуют здешние холмы. И мне кажется, я иногда чувствую запах моря, хотя оно и за много миль отсюда, и его уж точно нельзя увидеть из моего окошка. Воздух здесь и правда чудесный: отец сказал, что он пойдет на пользу моей дорогой матушке, а я думаю, что и мне тоже. Он так необыкновенно прозрачен, чист, и походит на хрусталь. Всю эту неделю идут дожди, и еще прохладно, но мне все-таки хочется распахнуть окно настежь и дышать, дышать им до тех пор, пока не закружится голова, а я не опьянею от этой свежести.

   Здесь все другое, совсем не как в Лондоне. Почти нет шума, нет людей, нет магазинов и променадов. Когда темнеет, фонари под окнами не загораются, и весь мир погружается в густую, непроглядную ночь. Мне кажется, что если я вдруг выйду в это время на улицу, то потеряюсь навсегда, исчезну, растворюсь во тьме. И, Боже мой, как же здесь тихо по ночам! Я засыпаю и слышу стук своего сердца, с улицы же не доносится ни звука, а просыпаюсь от пения птиц, а не привычного лондонского шума. Разве это не счастье?

   И я знаю, чувствую, что здесь меня ждет совсем другая, новая жизнь. Я знаю, что все изменится, и я сама изменюсь. Странно, что я редко вспоминаю дорогого Р.; должно быть, виной тому перемены в нашей жизни. Однако мне недостает наших бесед; нужно будет спросить у отца разрешения написать ему. Мне так хочется поделиться с кем-нибудь своими новыми впечатлениями и мыслями! Мама слишком скоро устает, и мне совестно беспокоить ее такими пустяками, а Дженни давно не заходила ко мне – вероятно, как и все горничные, слишком занята переездом и уборкой.

   Мама ужасно взволнована, и никак не может оправиться после переезда. Ее до крайности утомляет малейший шум и суета, а устройство на новом месте требует ее постоянного внимания. Я очень рада, что смогла помочь ей сегодня в гостиной, выбирая шторы: мама решила остановиться на пастельных тонах, и я поддержала ее. Эти темно-зеленые и бордовые цвета уже решительно вышли из моды, я сама читала об этом в журнале еще две недели назад. Мы остановились на голубом панбархате, а сама гостиная будет в серо-голубых тонах. Элегантность так важна, ведь это будет главная комната в доме! Надеюсь, вскоре мы сможем принимать гостей, иначе жизнь здесь будет довольно скучной. Я представляю себе званые ужины у нас дома, хотя не имею понятия, кого здесь можно пригласить, и кто будет всем заниматься. Матушка слишком слаба, а у отца всегда так мало времени: он занят работой, и даже, несмотря на переезд, должен будет проводить несколько дней в неделю в Лондоне, занимаясь своими делами. Мне очень жаль его, я не могу представить себе, как тяжело вести дела. Даже будь я мужчиной, то не справилась бы, у меня начинает болеть голова от одного лишь взгляда на эти огромные столбцы чисел, а он так ловко управляется со своими магазинами, что даже смог купить нам этот дом! Я буду ему вечно благодарна за все, что он делает для нас с мамой. Она говорит, что наша главная обязанность – сделать его жизнь в новом доме как можно более приятной и радостной, поэтому сегодня, когда он вернется из Лондона, я сама подам ему чай и кексы, а потом сыграю "Весенние голоса".

   Я здесь еще не до конца освоилась, но, по правде говоря, я рада, что теперь мы живем здесь! Дом такой большой, что легко вообразить себя настоящей графиней, гуляя по его комнатам. Не по всем, конечно. Одна из комнат в восточном крыле заперта и безмолвна, и один Бог знает, оживет ли когда-нибудь. Сегодня мне хотелось обсудить с мамой, что можно будет в ней устроить; я думаю, было бы славно, если б на первом этаже у нас была утренняя столовая. Я воображала, как чудесно смотрелись бы там нежные обои в цветочек и обивка розового шелка. По утрам на солнечной стороне с окнами на парадный подъезд мы могли бы пить чай. А в теплую погоду – распахивать двери навстречу утренней свежести, это очень полезно для аппетита и здоровья. Но у мамы снова разболелась голова, и она отослала меня с этими разговорами. Надо будет узнать у папы, что же станет с запертой комнатой, ведь это так глупо, если она так и останется необжитой. Говорят, раньше там был кабинет, но отец обустроил свою рабочую комнату наверху, и еще одна ему вряд ли понадобится. Возможно, там будет библиотека? Я всегда мечтала о настоящей библиотеке, но в нашем старом доме все книги хранились в отцовском кабинете, а заходить туда мне не дозволялось. Если же здесь будет отдельная комната, то я смогу туда заходить и брать любые книги, которые мне только вздумается. Ах, как это было бы прекрасно, но это лишь мечта...

   Пока я стараюсь лишний раз не спускаться вниз: там все еще носят какие-то коробки и чемоданы, и мне кажется, что этому не будет конца! Наших горничных теперь не дозовешься: вчера мама попросила воды, а ее камеристка Мэри не пришла даже на колокольчик, и мне пришлось самой идти на кухню. Это не сможет долго продолжаться, даже отец был недоволен нерасторопностью слуг и заметил, что нам потребуются дополнительные руки. Дом такой большой, и столько всего еще предстоит сделать! Надеюсь, уже скоро все наладится, вся эта суета лишь раздражает. Говорят, уже сегодня придут новые слуги: поскорей бы!.."

   ***

   ...А слуги тем временем отнюдь не скучали. Казалось, даже сам дом, отвыкший от человеческого присутствия, в удивлении замер, ожидая перемен. Уже не первую неделю по его коридорам и лестницам сновали чужаки, вынося мусор, чистя, убирая и расставляя в комнатах мебель. Жилые помещения проветрили, окна сияли чистотой, а каждый предмет, попав в новую обстановку, словно примерялся и красовался в непривычно просторных комнатах. С диванов и кресел сняли чехлы, каминные решетки отчистили от многолетней копоти, а перила и балюстрада лестницы сверкали, отполированные и натертые воском до блеска.

   Дворецкий критически окинул взглядом вереницу ящиков и коробок, которые кучер вносил в дом с помощью двух деревенских пареньков, надеявшихся подзаработать. На площадке в глубине холла стояла экономка, следящая за тем, чтобы ящики складывали как можно аккуратнее, и беспрестанно сверялась со списком багажа, делая в нем отметки карандашом. Выражение ее лица было непроницаемо, как и всегда, но во взгляде, которым она провожала каждый ящик, читалось беспокойство за хозяйский скарб.

   Плотно закрытая дверь цокольного этажа не пропускала шума. Но здесь, в помещениях, где обитали слуги, было проделано не меньше работы, а то и больше. По обе стороны узкого коридора виднелось несколько дверей, ведущих в кладовую, прачечную и, наконец, на улицу, на задний двор. Вдоль стены на цементном полу стояло несколько еще не разобранных ящиков, на которых красовались аккуратные надписи: "фарфор", "стекло", "керамика". Возле самой кухни высился внушительный шкаф из темного дерева; однако только две нижние полки были заняты посудой, невидимой за запертыми дверцами. Через широкий проем, ведущий в кухню, можно было различить потемневшие от времени рамы небольших полукруглых окошек под самым потолком. Скупой свет, проникающий в кухню, слабо освещал потолочные балки и две полки с утварью. Стены были выкрашены бежевой краской, а единственным украшением служил незамысловатый плинтус темно-коричневого цвета. Сразу по правую руку от двери зияла темная пасть очага, в котором тлели угли; в дальнем углу стояли несколько ведер и корзин, над очагом тускло сверкали разделочные ножи и половники всех размеров, а прямо возле двери притулились метлы и щетки. Газовый светильник, низко свешивающийся с потолка, отбрасывал широкий круг света на большой, дочиста выскобленный стол и две длинные скамьи, и озарял белый чепец худощавой горничной, склонившейся над столешницей.

   – Просто не знаю, как справлюсь с этой уймой работы! Половина ящиков еще не разобрана...

   – Привыкнешь, – хмыкнула Мэри.

   Эта статная женщина средних лет наблюдала, усевшись на скамейку и положив ноги на низкий табурет, как молодая горничная чистит семейное серебро. Мэри искренне считала, что для новой служанки не может быть ничего лучше хорошего наставления и, конечно же, приятная компания в лице старшей и куда более опытной коллеги. Конни же – новенькая и потому пока еще бесправная – по одному доставала столовые приборы, помещенные в широкий поддон с золой, и тщательно натирала их мягкой тряпочкой. Мэри придирчиво обследовала каждую начищенную ложку и вилку и, если они не казались ей достаточно блестящими и чистыми, передавала обратно. Будучи камеристкой хозяйки дома, она не считала, что ей стоит утруждать себя более сложной работой, и что она делает новенькой одолжение.

   – Считай, еще в хорошую семью попала! А то работала бы девочкой на побегушках у каких-нибудь бедных учителей. Вот это, доложу я тебе, та еще работенка.

   – Да знаю я, знаю! Здесь семья хорошая, богатая, сразу видно, – Конни поднесла один из ножей поближе к свету, и придирчиво повертела. – Одного серебра вон сколько, – она вздохнула и поправила выбившуюся из-под наколки прядь медно-рыжих волос, таких пышных и непослушных, что девушке стоило огромного труда каждое утро как следует приглаживать их. – А дом просто огромный, и сегодня мне пришлось потратить на уборку столовой на целых полчаса больше, чем я рассчитывала.

   – Где же ты раньше работала? – усмехнулась Мэри. – Здесь тебе не Букингемский дворец. До этого мы все в совсем небольшом доме жили, недалеко от Блумсбери, там хоть и комнат было всего шесть, зато какое все новое было, свежее, так и сверкало. Ты бы только видела кухню, наша Мод нарадоваться на нее не могла. Какая там была плита! Раза в два больше, чем здесь, да и шире; нелегко ей придется, если вдруг хозяева задумают званый обед устроить. Помню, кухня уж такая уютная и теплая была! А здесь не дом, а склеп какой-то. Его до нашего приезда местные из деревни мыли-мыли, а грязи меньше не стало. Вот чего им в Лондоне не жилось?

   Вопрос был задан в пустоту, потому что новенькая горничная едва ли знала на него ответ. Девушка повела плечиком.

   – Ну, на прежнем месте у меня хоть был и не такой большой дом, но и управлялась я там сама, в одиночку. А здесь и вправду грязи мыть – не перемыть! Сколько-то времени пройдет, пока мы сможем привести все в порядок и заживем по-человечески? Как подумаю про все эти ящики, – она махнула рукой в сторону двери, – так дрожь пробирает... Интересно, возьмут ли еще кого-нибудь нам на подмогу? – однако в ее голосе было не слишком много надежды.

   – Да уж возьмут какую-нибудь деревенскую дурочку, только лучше бы и не брали. Ты же знаешь этих селян, от них никакого проку. Вот нанимали же вроде кого-то дом отчистить, и что? Все равно после них все перемывать да перечищать приходится.

   – На такой большой дом нас точно не хватит, но кто знает, озаботились ли этим хозяева? Думаешь, они вообще считаются с тем, сколько нам всего делать приходится? Работы тут раза в три больше, а руки все те же, – продолжила она и, придирчиво осмотрев длинную серебряную ложку с замысловатым вензелем, передала ее Конни: – Протри-ка еще раз, она совсем темная! Вот здесь, смотри!

   Та лишь молча покачала головой и с преувеличенным старанием еще раз обработала ложку.

   – Что правда, то правда, – вздохнула она после небольшой паузы. – А каковы камины? Сколько я перевела соды на тот огромный, в главной гостиной, и подумать страшно! Не знаю, как я справлюсь, особенно когда вспомню о той комнате в восточном крыле. Хорошо, что там пока никто жить не собирается, и топить не будут. А ведь не будь сейчас лето, каждый не по одному разу пришлось бы протопить.

   – Так хоть одна комната в восточном крыле закрыта, и слава богу – нам работы меньше. Пусть себе какую-нибудь Золушку найдут, чтобы камины топила, а у тебя и так дел полно! Тебя, небось, еще в горничные к юной мисс приставят: она, конечно, девушка тихая и некапризная, но хлопот потребует не меньше, чем ее мать.

   – Ну, уж с юной мисс я уж как-нибудь управлюсь. Я прежней хозяйке и причесываться помогала, хотя она и редко выходила. Пожилая вдова, – пояснила Конни и снова пожала плечами.

   – Наша мисс тоже редко выходит, да и мать ее все больше дома сидит: она после вторых родов совсем здоровьем ослабела. Говорят, потому сюда и переехали, вроде как тут воздух хороший. Вот уж не знаю, чем этот воздух лучше, я всю жизнь в городе прожила и никогда бы не уезжала! Чем им лондонский воздух не хорош?

   – И мне в Лондоне нравилось. Хоть я и все время за уборкой да стиркой проводила, но все же там можно было и в магазин выйти, и по улицам прогуляться. А уж если праздник какой, то сколько оживления и нарядных дам, карет! Глаза разбегались. А если еще полдня свободных выпадет, так можно было и на ярмарку пойти, и по бульвару погулять. А здесь что? Хоть даже когда-нибудь и дадут выходной, что с ним здесь делать? На кур да гусей любоваться? А мое зеленое платье так, поди, и истлеет, а я его ни разу и не надену.

   – Так в церковь-то, пожалуй, его и будешь надевать. Ишь, вертихвостка, выходной ей понадобился, еще и двух недель проработать не успела! – лицо камеристки порозовело. – Посмотри-ка, посмотри, тряпку бы лучше взяла почище и последила за своей работой. Одно и то же место трешь и трешь без толку, сейчас дырку протрешь.

   Опомнившись, Конни закусила губу и быстро положила вилку на чистое полотенце, разостланное специально для этой цели.

   Где-то неподалеку хлопнула дверь, и из коридора донеслись звуки шагов и недовольное бормотание.

   – Вот и Мод, – Мэри оживилась и сняла ноги с табуретки, будто разом забыв и о вилках, и о незадачливой новенькой горничной.

   На пороге появилась полная немолодая кухарка с мотком бечевки в руке. Отшвырнув его в угол, она в сердцах пнула совок для золы, чей краешек так некстати оказался на ее пути. Конни на несколько мгновений прервала свою деятельность и бросила вопросительный взгляд на Мэри, но та сделала вид, что не заметила этого. Горничной ничего не оставалось, как вернуться к серебру.

   Тем временем кухарка сняла с себя грязный передник, закрывавший ее фигуру спереди почти полностью, придирчиво осмотрела его и повесила на крючок. Затем взяла другой, чистый фартук и, несколько раз обвязав его тесемки вокруг пояса, завязала двойной узел. Покончив с этой процедурой, женщина, наконец, обратила внимание на обитательниц кухни.

   – Мод, собственной персоной! – ответила она. – И Мод, похоже, считают не кухаркой, а одновременно посудомойкой и девчонкой на побегушках. Скажите мне, пожалуйста, мисс Мэри Стоун, сколько времени, по-вашему, я должна потратить на приготовление обеда? – не дожидаясь ответа, она повернулась к женщинам спиной и принялась раздувать огонь в очаге, вороша угли.

   Камеристка лишь пожала плечами, зная, что такое обращение к ней свидетельствует о крайне дурном расположении духа кухарки, и предпочла промолчать.

   – Будь я в своей кухне в Лондоне – благослови ее господь! – я бы в два раза быстрей все сделала, а тут состариться успеешь, пока на этой плите хоть что-нибудь приготовится. Да и что это за плита? Одно название, а как посмотришь – стыд, да и только! – она загремела горшками. Мэри едва заметно покачала головой и, поджав губы, вернулась к обследованию ложек и вилок.

   – Суп – еще куда ни шло, но разве здесь приготовишь хороший, сочный кусок мяса? – продолжала бушевать кухарка. – Разве что всю ночь его над огнем переворачивать! Да и то сказать, как я с этим справлюсь без своего мясного крюка? Куда он подевался? Этот никуда не годится, вот-вот оторвется!

   – Ваш крюк вмести с остальными предметами для кухни только что привезли и разгрузили.

   Конни, Мэри и даже разгневанная Мод вздрогнули и обернулись. На пороге кухни стояла экономка, чей проницательный взгляд, без сомнения, уже окинул кухню и всех присутствующих, подметив все подробности. Миссис Уильямс обладала потрясающей способностью всегда оказываться в том месте дома, где она была больше всего нужна, причем делала это быстро и почти бесшумно. Эта не слишком высокая и даже худощавая, но внушающая безоговорочное уважение женщина могла одним своим появлением утихомирить даже самого скандального слугу. Что же говорить о кухарке и камеристке, с которыми она проработала бок о бок больше десятка лет, и видела их насквозь! О Конни и говорить нечего: она склонилась над столовыми приборами и принялась начищать их с таким усердием, какого сама в себе не подозревала.

   – Конни, – та вздрогнула и послушно подняла глаза. – Когда закончишь с серебром и разложишь его по местам, поднимись прибраться в столовой. До обеда тебе нужно будет еще помочь мисс Амелии переодеться – после того, как накроешь на стол. Вечером же ты будешь прислуживать за ужином. Мэри, я надеюсь, гардероб миссис Черрингтон уже полностью приведен в надлежащий вид? Мод, чуть позже ты мне понадобишься. – Та было открыла рот, но тут же с независимым видом сжала губы.

   – Если тебе еще нужна помощница, – тут кухарка неслышно охнула и всплеснула руками, кивая, – то будь готова сегодня принять новую девочку для работы на кухне. Покажешь ей все, и объяснишь, что ей придется делать. За работу!

   Эти деревенские девчонки и впрямь волновались: на их лицах застыло смешанное выражение благоговения, любопытства и волнения. Впрочем, румянец на их лицах был вызван не столько смущением, сколько результатом работы мыла и щетки. Матери изрядно потрудились, чтобы представить своих дочек в лучшем свете: не каждый день выпадает шанс получить работу в таком доме, да еще и при кухне. Женщины толпились поодаль, вполголоса переговариваясь и украдкой бросая взгляды на дом, а особенно на заднюю дверь. Именно сюда было велено явиться тем, кто желает получить работу. И хотя девочек было всего четыре, на заднем дворе собралась изрядная толпа: любопытство привело сюда едва ли не половину женского населения деревни.

   Наконец дверь распахнулась, и миссис Уильямс быстрым шагом пересекла двор. Деревенские притихли. Девочки выстроились в ряд, выпрямившись, сложив руки и скромно опустив глаза. Даже самые бойкие стушевались под суровым и оценивающим взглядом экономки. Она задала каждой из девушек несколько вопросов, в основном касательно их умения работать по дому. На это миссис Уильямс не понадобилось много времени: что возьмешь с деревенских девчонок, которые не видели ничего, кроме собственных более чем скромных жилищ, и не имели ни малейшего представления о порядках, заведенных в большом доме. Приходилось полагаться на собственный опыт, накопленный годами. Она обращала внимание и на то, как одеты девушки, на их чистоту и опрятность. Одна исподтишка слишком уж бросала на нее взгляды исподлобья, что пришлось миссис Уильямс не по нраву: сразу видно, что любопытная, да еще наверняка и острая на язык. Вторая попросту была чересчур маленькой и худенькой для домашнего труда, а у третьей к лифу платья был приколот крошечный букетик, и экономка поджала губы: не дело, чтобы какая-то посудомойка думала о внешности и кокетничала. Наконец, очередь дошла до последней, и здесь, к счастью, не нашлось, к чему придраться. Волосы девочки аккуратно покрывала косынка, платье выглядело просто, но аккуратно, а руки и ногти были чистыми. К тому же она выглядела достаточно сильной и крепкой для той работы, которая ей предстояла.

   Экономка вздохнула про себя, уже зная, каков будет ее выбор. Но все же необходимо задать несколько обязательных вопросов.

   – Как тебя зовут? – сухо спросила миссис Уильямс.

   – Джуди, – тихо ответила та.

   ***

   Амелия поставила неуверенную точку, оставив на бумаге легкий, почти бесцветный оттиск пера. Невысказанная мысль зависла между пером и бумагой, собралась на кончике и упала густой каплей на лист. Пятно жирным пауком поползло по старательным записям, выведенным почти детской рукой. Девушка с раздражением захлопнула тетрадь: сколько напрасных трудов! Мадемуазель Пати ругала ее за каждую помарку, за каждое зачеркнутое слово.

   "Ты расстраиваешь меня, Амели, – лицо мадемуазель сурово, губы плотно сжаты, и она тяжело вздыхает, – тебе придется переписать эту страницу, чтобы я не видела твоих ужасных клякс".

   И хотя гувернантка давно уже не стояла за ее спиной, девушка, в тайном страхе расстроить кого бы то ни было, обещала сама себе вести аккуратный, красивый дневник, ежедневно записывая туда все добрые дела и мысли за прошедший день. Ведь в советах молодым леди говорилось, что дневник помогает правильно распланировать свой день, не забыть важное и не тратить время на чепуху. Эта идея понравилась Амелии, и она купила толстую тетрадь с тюльпанами на обложке в канцелярском магазине в пассаже на Риджент-стрит перед самым отъездом. Теперь и магазин, и сама Риджент-стрит остались во многих милях от нее, а тетрадь казалась порченной и грязной. Не прошло и несколько дней, а она уже перепачкала страницы чернилами, и казалось, что и руки ее, и мысли могут замараться так же, как и бумага, что пальцы посинеют от чернил, а сам дневник превратится в неряшливый гроссбух ленивой хозяйки. Нет, выдрать, выдрать эти листы прочь! Выкинуть их и писать дальше, чтобы мысли и почерк были строгими и четкими, как и положено.

   В порыве усовершенствования Амелия вновь распахнула тетрадь, скривилась при виде расплывшейся кляксы и решительно вырвала несколько страниц, стараясь не глядеть на них. К сожалению, она прекрасно понимала, что у нее никогда не хватит терпения восстановить эти записи, и сегодняшний день бесследно исчезнет вместе с помятыми листами.

   Это был всего лишь один из длинной череды дней, составлявших ее жизнь, и вместе с тем он совершенно не походил на прочие. Странное чувство, посетившее Амелию сразу во время переезда, не угасло в рутине, а, наоборот, разгоралось внутри нее с новой силой. Что это было: предчувствие? Сомнение?.. Но откуда ему взяться, если все идет так, как и должно быть! Разве не об этом мечтала Амелия всю свою жизнь, сидя у окна лондонского дома, и глядя на пыльную мостовую перед ним? Она просыпалась рано утром от шума разносчиков газет и молока: город оживал на рассвете, и в тот же миг исчезал сон девушки. Она ворочалась на мягкой перине, пытаясь отвлечься от этого уличного гама и вернуться в сладкий мир снов, но реальность всякий раз грубо вторгалась в ее жизнь вместе с громкоголосыми продавцами и извозчиками. В семь утра приходил зеленщик, чуть позже проезжал переполненный омнибус, и когда Дженни приходила будить ее к завтраку, Амелия не спала уже целую вечность и чувствовала себя совершенно разбитой.

   Как только она узнала о переезде, душа ее возликовала. Теперь она будет жить в огромном доме, где можно бесконечно бродить в лабиринте коридоров, а под окнами раскинется чудесный розовый сад, где она будет каждый день срезать по одному цветочку для своей комнаты. И единственным звуком, способным потревожить ее сон, будет песня жаворонка по утрам или мерный стук дождевых капель по карнизу.

   ***

   – Папочка, я так мечтаю об огромном саде прямо у дома, чтобы, просыпаясь, отворять окно его свежести и благоуханию! – призналась она как-то перед самым отъездом, когда лондонский дом был уже практически полностью упакован в чемоданы и коробки, и от него остались только голые стены да самая старая мебель.

   Мистер Черрингтон бросил на нее быстрый взгляд и удивленно повел бровью:

   – Какая ерунда, Амелия! Ты же знаешь, что слишком сильные запахи вызывают мигрени у твоей матери.

   По правде говоря, мигрени у миссис Черрингтон вызывало абсолютно все, и оттого было решено перебраться на юго-восток от Лондона в надежде, что мягкий климат и кентский морской воздух пойдут ей на пользу.

   И хотя Амелия понимала, что слишком много роз не принесут матушке ничего, кроме раздражения и головных болей, она все же надеялась, что однажды под ее окнами вырастут райские цветы, которые она видела только на картинках.

   Сейчас же – девушка отодвинула тюлевую занавеску, мягкой сероватой дымкой отделявшую ее от улицы – площадку перед домом уже расчистили, разровняли и засадили травой, и теперь в хорошую погоду здесь можно будет ставить шезлонги и даже устраивать пикники на природе. Скоро к ним придет садовник, который предложит планировку сада, и, быть может, в нем будут фигурные кустарники или даже маленький лабиринт. Эта мысль заставила девушку улыбнуться и забыть о той странной тревоге и неизведанной тоске, которая поселилась в ее сердце с первого же дня, с первой же минуты, едва только она переступила порог этого дома, и которую она старательно скрывала от себя самой.

   ***

   Ровно неделю назад они всей семьей впервые переступили порог нового дома. Еще на подъезде Амелия нетерпеливо выглядывала из оконца кареты в детском желании как можно быстрее увидеть новый дом. Ее оставили равнодушными и судостроительные верфи Чатема, которые виднелись на горизонте, и шпили Рочестерского собора, и бескрайние хмельные поля Кента, но едва экипаж стал приближаться к новому дому, ее сердце забилось, словно от быстрого бега. Она предугадала его, когда пейзаж еще даже не думал сменяться, и они ехали по проселочной дороге мимо приземистых деревенских домов и палисадников. Узнала по тому, что изменился перестук колес кареты, что иначе стали падать тени от редких деревьев, что по-новому зазвучало пение птиц, но громче всего был ее внутренний голос, который нашептывал ей: "Здесь, здесь! Здесь ты будешь жить! Здесь твоя жизнь изменится", – нашептывал так громко, что заглушал любые внешние звуки.