Текст книги "Солнце и тень"

Автор книги: Кеннет Келзер

Жанр:

Психология

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

«Сладкозвучный рог Женевьевы» как никогда ясно показал мне, что в моих попытках справиться с ошеломляющим потоком событий и эмоций, который так долго меня захлестывал, герой-воин был как раз той частью личности, которой мне не доставало. Я был слишком безропотен и слишком терпим. Благодаря этому прозрению герой-воин, мой метрдотель в белом, размахивающий огромным топором, стал частой темой моих медитаций и размышлений. Вскоре я стал предоставлять ему в своей внутренней жизни гораздо больше пространства и осознаваемого гостеприимства и почувствовал, что сам стал чаще проявлять «созидательную агрессию» в словах и поступках, когда видел, что это качество способно сотворить в мире что-то прекрасное. Этот сон вкупе с моими переживаниями показал, что осознаваемое воинское искусство, если использовать его своевременно и в целях самообороны, является подлинным благом, актом героизма.

В этом сновидении именно от героя-воина исходило самое главное для меня предложение. Укротив быков, он вручил мне осеченный рог, трофей своей славной победы, и предложил в него потрубить. Принять рог, как я сделал это во сне, значило принять перспективу следовать его курсом и все глубже внедрять его в свою осознаваемость и в поведение наяву. Именно здесь во сне содержалась важная игра слов. Мне было предложено «затрубить в свой рог», а это еще одна метафора для более активного приложения своих сил в жизни.

Сам рог во многих отношениях поразил меня как самый важный символ сновидения. Я говорю так главным образом потому, что во сне он является самым ярким символом преображения. В качестве такового он выступает положительным эквивалентом топора, который тоже представляет собой символ и инструмент преображения. Истинный герой-воин, обладающий целостностью и уравновешенностью, владеет обоими инструментами. Благодаря своему максимально уравновешенному участию в сюжете сна этот герой топором начал, а рогом завершил две отдельные стадии преображения. Оставаясь на голове быка-буяна, рог мог служить инструментом разрушения. В отсеченном же виде (после столкновения и контакта), попав в надлежащую ситуацию, он превратился в инструмент творчества, мира и красоты. В этом сновидении рог стал проводником самой трогательной, самой задушевной музыки, которую мне доводилось слышать во сне или наяву. Он стал инструментом, преобразившим и меня, сновидца, потому что играя на нем в этом эпизоде сна, я почувствовал себя другим человеком. Музыка, которая лилась из глубин моей души, стала для меня живым залогом перемены, потому что была так свежа и сладкозвучна, так ярка и глубока, так возвышенна и несравненна. Рог, музыка и сновидец слились в единое целое! Подобное переживание знакомо многим искусным музыкантам: они рассказывают, что играя на пределе своих возможностей, давая самые удачные концерты, нередко чувствуют, будто инструмент становится частью тела. Они составляют единое целое с инструментом и с изливающейся из него музыкой и чувствуют, как музыка, возникая из их сокровенных глубин, протекает через инструмент и изливается в мир. Такое переживание единства с рогом и с задушевной мелодией «Сладкой Женевьевы» позволило мне испытать глубокое чувство внутренней гармонии и красоты. Миг преображения может быть очень сладок, и во сне я наслаждался каждой нотой, каждой трелью и вибрато, которыми сопровождал свою игру. Во сне музыка и звук перенесли меня в иной мир. Я по-прежнему затрудняюсь передать этом мир словами или воспроизвести его звучание наяву. Тот миг сновидения, когда я с чувством глубочайшей завершенности закончил игру, был для меня очень важным и остается таковым по сей день. То, как люди слушали меня – восторженно, затаив дыхание, – говорило красноречивее всяких слов, а широкая, сияющая улыбка метрдотеля ничуть меня не удивила. Я нуждался в его одобрении и во сне открыл свою душу, чтобы целиком принять его в себя.

Концовка «Сладкозвучного рога Женевьевы» произвела на меня впечатление некоторого спада. Во сне, передав рог своему другу Арни, я слушал как он играет свой вариант «Сладкой Женевьевы», далеко не столь яркий и трогательный, как мой. Наяву Арни – мой очень добрый друг, я знаком с ним больше тридцати лет. Музыкально он гораздо одареннее меня, и его таланты в этой области настолько превосходят мои, что я никогда не даже не сравнивал себя с ним. Однако во сне моя музыка звучала намного трогательнее и вдохновеннее, чем его! Причем я принял этот поворот совершенно спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Между нами не было ни соперничества, ни зависти. Продолжая размышлять, я понял, что этот спад, эта последняя точка, имела некое отношение ко всему пережитому мной преображению.

Я убежден, что концовка этого сна научила меня чему-то новому, имеющему отношение к истинному мигу преображения. Теперь я уверен: в такие моменты истины красота духа настолько переполняет человека изнутри, что разум воспринимает все внешнее в приглушенном виде. В этом состоянии обыденная болтовня эго в уме прекращается. В такой момент мы не соперничаем с другими, не сравниваем себя с другими, не ищем удовлетворения или реализации где-то вовне. Мы не стремимся ради такого удовлетворения или реализации что-то изменить или усовершенствовать. В миг преображения ум полностью осознает ТО, ЧТО ЕСТЬ и ТО, ЧТО ЕСТЬ СЕЙЧАС, и находит всю полноту радости и законченное совершенство именно в этом миге, в этой ситуации, в этом времени и месте.

Он целиком настроен на настоящее и умиротворен его несравненной красотой. В такие минуты нас переполняет благоговение, мы целиком погружены в покой ТОГО, КАК ВСЕ УСТРОЕНО.

Вот такие откровения пришли ко мне в результате наплыва внутренних ощущений, накопившихся в конце «Сладкозвучного рога Женевьевы». Пробудившись от этого сна, я почувствовал, как все его энергии стали перетекать в мой бодрствующий ум, и это было прекрасное ощущение. Я сразу понял, что голос бессознательного заговорил со мной снова, и открылся настежь, чтобы принять его дары.

* * *

Мой эксперимент с осознаваемым сновидением мог бы длиться вечно, книга же ограничена пространством и временем, и в какой-то миг автор вынужден привести свое повествование к завершению. Я уверен, что бы ни случилось, моя открытость сновидениям останется со мной на всю жизнь и мои сны будут и впредь играть в моей жизни важную роль. Проникновение в состояние осознаваемых снов стало особым измерением и уровнем в исследовании сновидений, которое составляло главную часть моей жизни на протяжении двадцати лет. Теперь, после пяти лет регулярной осознаваемости, я полностью уверен, что и остаток моей жизни осознаваемые сновидения будут посещать меня и оставаться моими спутниками.

Я помню и успехи, и неудачи, и подъемы и спады энергии, и пустые и урожайные периоды, которые можно четко проследить в моем эксперименте. Я достаточно часто наблюдал приход и уход этих циклов в себе самом, чтобы понять, что и они – необходимая часть того, как все устроено. Теперь я понимаю их существование и полностью их принимаю. Теперь я могу относиться с ним с более глубоким душевным спокойствием, которого мне так не хватало на ранних стадиях эксперимента. Я не вполне понимаю, почему эти циклы устроены именно так, впрочем, по правде говоря, мне и не нужно этого понимать. Мне нужно только понимать, что они так устроены и жить в гармонии с их движением.

Как психотерапевт я в своей работе часто наблюдаю, что если целиком посвятить себя жизни в настоящем и осознаваемо переживать свое ощущение настоящего, все наши насущные вопросы «почему» в конце концов обретают ответ. Ведь мы так часто задаем вопрос «почему» преждевременно, так часто спрашиваем «почему» в разгар сильного переживания, и этот вопрос, которым мы стремимся удовлетворить свое интеллектуальное любопытство по поводу переживания, замедляет поток чувств. А ведь порой лучше отложить вопрос «почему» до поры до времени – пусть он хранится в уме до завершения эмоциональной работы. «Раньше или позже, – говорю я себе и своим пациентам, – разум нагонит эмоции». Просто разум не может двигаться так же быстро, как эмоции, особенно, когда они захлестывают нас бурным потоком. Позднее четкое, рациональное осмысление эксперимента часто доходит до сознания. Позднее важные вопросы «почему» находят ответ, а неважные отпадают сами собой. Многочисленные циклы сновидения и разные уровни понимания, рациональный и нерациональный, – все это части моего эксперимента с осознаваемыми сновидениями, и теперь я подхожу к ним с более глубоким ощущением отстраненности и смирения.

Смирение – вот тот принцип, который мне оказалось труднее всего постичь и осуществить на практике, – это относится и к эксперименту, и к жизни в целом. С самого детства обладая большой целеустремленностью, я усвоил множество главных и второстепенных, вспомогательных систем убеждений, которые делают акцент на этику упорного труда и личных усилий и всемерно поощряют их. На этом этапе моего эксперимента смирение эго и постоянная практика такого смирения больше чем когда либо кажется мне абсолютно необходимым состоянием ума для развития осознаваемого сновидения, которое стимулирует подлинный духовный рост.

В своих группах осознаваемого сновидения я часто подчеркиваю, что состояние осознаваемого сна легко доступно для тех, кто одновременно желает и позволяет себе обрести осознаваемость. Желать и позволять – это два весьма различных состояния ума, пара противоположностей, которые в сочетании образуют единое целое. В традиционном Юнговском понимании желание – это «мужское» качество ума, а позволение – «женское». Желая чего бы то ни было, мы мобилизуем свое намерение, сосредотачиваемся на предмете желания как на цели и воображаем, что желание уже осуществилось. В этом процесс мы используем мужские качества ума (ян)[37]37
В соответствии с китайской философией, все во вселенной состоит из смеси инь и ян, женского принципа и мужского. Однако китайцы применяли эти понятия не только к душе и человеческим взаимоотношениям, а ко всем элементам материального и природного мира, распространяя их на весь космос.

[Закрыть]. На этом этапе я на собственном опыте убедился: чтобы вызвать осознаваемые сновидения, недостаточно мобилизовать энергию ян. Мы не можем просто сделать, чтобы это случилось – мы должны еще и позволить, чтобы это случилось. Такое отношение позволения и есть женское (или инь) состояние сознания, при котором человек уделяет сознательное внимание таким качествам, как принятие, терпение, уязвимость, восприимчивость и пассивность (в хорошем смысле). Эти качества создают в уме матрицу, плодородную почву, на которой может прорасти и развиться желание культивировать осознаваемые сновидения. В моей собственной ситуации в ходе эксперимента мне приходилось сознательно развивать в себе эти женские качества. По мере все более глубокого погружения в бессознательный ум и состояние осознаваемости, мне часто приходилось напоминать себе о том, что необходимо «довериться процессу», «позволить», чтобы осознаваемые сновидения пришли, стать восприимчивым ко всем внутренним циклам и ритмам.

Кроме уравновешивания инь и ян, очевидно, есть еще одно важное качество, управляющее сознательным вызыванием осознаваемого сна. Я охарактеризовал бы его как глубокое ощущение внутренней готовности. Не знаю, должен ли каждый отдельный искатель сознательно ощущать в себе такую внутреннюю готовность. Тем не менее, я пришел к убеждению, что она оказывает решающее влияние на исход каждого конкретного эксперимента. В моем случае такое чувство готовности было вполне осознаваемым и сильным. За несколько недель до начала эксперимента я стал ощущать в себе какие-то легкие, тихие толчки, нечто вроде внутреннего голоса, говорившего мне: «Пора! Пора! Пора начинать!» Такая готовность, по-видимому, присутствует и у тех учеников, которые в конце концов достигают состояния осознаваемого сна, учатся продлевать и поддерживать осознаваемые сновидения и получать многочисленные дары и радости, которые они нам предлагают. Как же у каждого отдельного искателя создается это чувство готовности, сознательной или бессознательной? Пока не знаю. Могу только предположить, что оно тоже – некий дар, поступающий из источника, нам неподвластного и недоступного рациональному пониманию.

Кому-то из моих читателей может показаться странным, что в этой книге я говорю о мистицизме как о чем-то общедоступном. Возможно, многие не верят, что «мистические переживания» или «пиковые переживания» случаются у значительного количества обыкновенных людей. Много раз, в качестве преподавателя или руководителя семинара, я опрашивал своих учеников, прося из поднять руки в ответ на такие вопросы: «У кого из вас бывали видения?» «Кто из вас испытал чрезвычайное блаженство или космический экстаз без применения изменяющих сознание препаратов?» И, как правило, в каждой группе около шестидесяти процентов учеников в ответ на эти вопросы поднимало руки, отвечая «да». Тогда я задавал следующий вопрос: «Кто из вас рассказывал о своих переживаниях, делился ими с кем-нибудь?» Здесь обычно поднимало руки около десяти процентов присутствующих. И, наконец, я спрашивал: «Кто из вас никогда и ни с кем не говорил о своих переживаниях?» На этот вопрос утвердительно отвечало от сорока до пятидесяти процентов учеников.

Меня часто поражала та естественная скрытность, которую многие явно ощущают, разговаривая о своих религиозных или мистических переживаниях. Эти переживания составляют самую сокровенную, чувствительную и тонкую область их жизни и, по правде сказать, я думаю, что мы поступаем разумно, так тщательно ее оберегая. Тем не менее, возможно и даже вероятно, что почувствовав достаточную поддержку, уважение и доверие окружающих, люди будут с большей охотой говорить на эти самые сокровенные темы. Со смирением оглашая эти дотоле глубоко личные сведения, мы вступаем на новую стадию смирения эго. Я уверен, что сегодня многие в душе жаждут такого общения или, может быть, объединения. И мое самое искреннее желание – чтобы моя книга способствовала созданию в современной жизни такой социальной и духовной ситуации, когда все больше людей ищет и находит подобную возможность объединения. Как прекрасно сказал Т. С. Элиот, «Человечество придет к объединению, так или иначе».

Мое глубокое намерение – продолжить эксперимент с осознаваемым сновидением. С большой неохотой из-за ограниченности пространства и времени я вынужден привести эту часть своего повествования к концу. Даже теперь я гадаю, что бы я сказал, доведись мне переписывать свою книгу через десять или двенадцать лет, какие бы новые открытия сделал я за это время – открытия, которые стали бы продолжением этого труда.

Исследуя и оценивая многое из усвоенного в ходе эксперимента, я мысленно возвращаюсь к самому его началу и к более глубоким размышлениям об «истоках», с которых мой эксперимент стартовал. Недавно я увидел еще один осознаваемый сон, который заставил меня снова сосредоточиться на этих вопросах. Тема и главные образы этого сновидения наполняют меня глубоким чувством покоя каждый раз, когда я размышляю о них.

ДЕТСКИЕ РУЧОНКИ: НАЗАД К ИСТОКАМ

25 апреля 1984 года

Какое-то время нахожусь во сне, после чего вижу свою правую руку. Наклонившись к самой ладони, разглядываю ее очень пристально и тщательно. Думаю, что если вижу во сне руку, этот сон может стать осознаваемым. Теперь вижу обе ладони и повторяю вслух несколько раз: «Я вижу во сне свои руки. Я знаю, что сплю». Отчетливо ощущаю в себе знакомое движение энергии, и по мере вхождения в осознаваемый сон, мое сознание качественно меняется. Голова кажется очень легкой и ясной.

Руки постепенно уменьшаются в размере, пока не начинают напоминать мне руки Эрика, когда ему было года четыре. Они очень милые – пухлые, в ямочках – совсем как у младенца. Очень ясно понимаю, что в осознаваемых сновидениях должно быть что-то очень простое, элементарное, чему мне необходимо научиться заново. Мне нужно вернуться к самому началу, чтобы снова все это освоить. Просыпаясь, ощущая множество смешанных чувств и недоумевая, в чем же заключается этот простой урок.

Снова и снова прокручивая в уме все эти темы и мысли, я с изумлением осознал, что когда я начал экспериментировать с осознаваемым сновидением, моему сыну Эрику было четыре года. Возвращаясь в мыслях к тому периоду жизни, я заново пережил все свои волнения, связанные с началом эксперимента. В этом сне мои руки стали походить на детские ручонки. И эти ручонки почему-то отправляли меня назад – к началу, к истокам. Несколько дней после этого сна я не переставал спрашивать себя: «Что за элементарный урок об осознаваемых сновидениях хочет мне напомнить этот сон?» И, наконец, ответ пришел: Пора снова исследовать мои первоначальные, главные побуждения. Тогда я спросил себя: «Каково было главное побуждение, заставившее меня взяться за этот проект? Каким оно было в октябре 1984 года? Каково оно сейчас? Изменилось ли оно за это время? Не увели ли его в сторону и не извратили ли заботы о собственном „я“?»

Помню, в книге Скотта Спэрроу, основанной на лекциях Эдгара Кэйса, я прочитал, что главной движущей силой в исследовании осознаваемых сновидений должен быть некий духовный идеал [34, сс. 54-57]. По мнению Кэйса, такой духовный идеал лучше всего может символизировать одно-единственное слово, и это слово можно использовать как мантру – средство, помогающее удерживать внимание на избранном идеале. Идеалом, который первоначально выбрал я, было слово «любовь». Всегда ли именно любовь побуждала меня к эксперименту? Я вынужден был признать, что ответом здесь будет «нет». Тогда я совершил акт любви к себе: решив не ожидать от себя совершенства или абсолютной последовательности, я простил себя за то, что, возможно, отклонился от идеала, и вознамерился очистить свое первоначальное побуждение, действуя мягко и нежно, раз уж я понял, что сделать это необходимо.

Размышляя о своих «детских ручонках» дальше, я понял, что по-прежнему остаюсь новичком на пути осознаваемого сновидения. В этой области искренний, вдумчивый искатель всегда должен считать себя начинающим, всегда должен «умом новичка» взирать на это измерение жизни, столь загадочное и богатое неисчислимыми возможностями. Еще я вспомнил, что умышленное использование осознаваемых сновидений для развития личности зародилось много веков назад, в духовной и религиозной среде, а именно в тибетском буддизме, где школа медитации, культивировавшая осознанность во сне, получила название «йога сновидений» [12, сс. 215-222]. Эта йога, или путь к единению с божественным началом, – лишь один из множества методов, которые осваивают опытные практики буддийской медитации в процесс развития внутренней жизни. Как широко продемонстрировали труды Патриции Гарфилд, Скотта Спэрроу, Стивена Лабержа и мой собственный эксперимент, это учение, берущее начало в одной из великих религиозных традиций мира, вполне может найти приложение в других религиозных традициях и культурах. Сейчас, когда мы начинаем изучать и исследовать состояние осознаваемого сна в рамках нашей культуры, самое главное – это помнить о его происхождении и изначальной духовной и религиозной природе. Здесь, на Западе, по мере того как все большее количество психологов-профессионалов и экспериментаторов, вооружившись сложным лабораторным оборудованием и научными методиками, будут изучать осознаваемые сновидения, такая память будет иметь все более важное значение. Если осознаваемое сновидение станет чем-то излишне светским, его духовное измерение может быть предано забвению. Оно может слишком легко увянуть и погибнуть, как прекрасный цветок, если рассматривать его под лучами слишком сильной лампы. В среде, которая бедна духовностью, осознаваемое сновидение может превратиться в очередной «объект» научного интереса, иссушенный знойным пустынным воздухом современного рационализма и «научности»[38]38
Очень важно видеть разницу между подлинной наукой и «научностью». Истинные служители науки, такие, например, как Альберт Эйнштейн, Альберт Швейцер и Луи Пастер, чувствовали глубокое уважение к высшим тайнам вселенной, благоговение к жизни и личную связь с духовностью в той или иной ее форме. Они, прежде всего, остро осознавали ограниченность научного подхода и не претендовали на возможность все объяснить или понять, используя ограниченные категории разума логики или науки.

[Закрыть]. Я убежден, что в наше время совершенно необходимо – особенно профессионалам, исследующих эту едва начавшую развиваться область – понимать такую опасность и остерегаться ее. Иначе эта область человеческого поиска и интереса очень быстро может стать добычей дипломированных «специалистов», претендующих на глубокие познания в сфере осознаваемых сновидений, но, как это ни печально, очень мало в ней разбирающихся.

Для меня вернуться к истокам означало вспомнить те душевные качества, которые могут руководить приходом к осознаваемому сновидению, используя лишь самые чистые побуждения. Это такие побуждения, как смирение эго и любовь к своему внутреннему «я». Детские ручонки из сна ясно напомнили мне такое ребячливое состояние ума и его качества: простоту, непосредственность и открытость, которые питают жизнь Духа. «Если не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царство Небесное»[39]39
Евангелие от Матфея 18:3.

[Закрыть]. Состояние осознаваемого сновидения – это поистине царство души. Теперь, говоря о «состоянии» сознания и «состоянии» ума, мы заменяем старинное слово «царство» на более современное для нас слово – «состояние». Но внутренняя реальность, которую передают оба эти слова, остается той же, ей не ведомы пределы времени, истории и культуры. Как «Царство Божие внутри вас»[40]40
Евангелие от Луки 17:21.

[Закрыть] так и царство-состояние осознаваемого сна таится в каждом человеке, ожидая чтобы его пробудили и включили в круг осознанности.

Лучше всего об этом говорили поэты-мистики, каждый по-своему. Из века в век они повествовали об этих сокровенных истинах с потрясающей силой и ясностью. Уильям Блейк писал: «Будь врата восприятия чисты, людям открылась бы бесконечность» [5, с. 258]. Сейчас мы обнаруживаем в состоянии осознаваемого сновидения очень конкретный способ, позволяющий стоять у врат восприятия и дивиться ясности, на которую мы воистину способны. Ощутив восхитительную красоту этого «царства сознания», это измененное состояние, многие из нас могут помедлить и поразмыслить, прежде чем отворить врата восприятия и войти в них. За ними нас ожидает совершенно иной мир.

«Детские ручонки» – это образ, который замыкает полный цикл моего странствия и эксперимента, приведя их туда, где в этом повествовании, наверное, можно было бы поставить точку. Эти «детские ручонки» стали для меня строгим и в то же время добрым учителем, напоминающим об изначальной чистоте побуждений, с которых началось мое путешествие. И теперь эти нежные ручонки часто взывают ко мне: «Вернись к истокам, Кен! Вспомни о ребенке, что живет в тебе. Заново очисти свои побуждения и в пути не забывай очищать их снова и снова. Смирись и продолжай смиряться. Ребенок, что живет в твоей душе, будет вести тебя вперед. Божественный Свет – это дар волхвов; божественное дитя приносит этот Свет в мир; божественное дитя приносит полнейшую радость. Оно приносит покой, который превосходит наше понимание, приносит любовь, исцеляющую любую боль. Помни дитя, Кен! Помни Свет!»

Пройдя полный круг, я пришел к конкретному итогу, к образу, который вернул меня обратно к началу эксперимента. Я заново увидел это начало и полюбил его еще раз, со всей свежестью новизны. Останавливаясь на этом месте, будто на краю оазиса, я вспоминаю слова Т. С. Элиота: