Текст книги "Полуночные признания"

Автор книги: Кэндис Проктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 26

– Вы догадываетесь, почему я пришел? – спросил Зак, высоко подняв голову, чтобы разглядеть татуированное лицо человека в дверях.

– М-м-м… Но знаете ли это вы?

Зак, направляясь в болота, планировал расспросить Папу Джона про яды. Теперь же он неожиданно для себя произнес:

– Расскажите мне о Филиппе де Бове.

– Каждый человек имеет достоинства и недостатки, – ответил неф. – Что именно интересует вас?

– Филипп был способен на убийство?

Папа Джон спустился по ступенькам; хотя он и был уже стар, но еще сохранил грациозную и легкую походку крадущегося охотника.

– Почему вы спросили об этом? Потому что Филиппа влекла опасность? Или потому, что у него хранились сморщившиеся человеческие головы? Или потому, что он любил связывать своих возлюбленных шелковыми веревками? – Он остановился и, наклонив голову, посмотрел на Зака так пристально, что тот почувствовал беспокойство. – А вы знаете, что Филипп освободил негров на маленькой плантации, которую подарил ему отец, и, без сомнения, сделал бы то же самое в Бо-Ла, если бы дожил до времени, когда получил бы их в наследство? Что вы на это скажете?

– Война освободила всех рабов.

Папа Джон махнул в воздухе сухой рукой; этот жест напоминал пасс фокусника.

– Так все говорят. Но мира нет уже несколько лет, а женщина, которая стирает вашу рубашку, – еще рабыня, не так ли? Правда, теперь она принадлежит янки.

Сняв шляпу, Зак вытер пот со лба. Ему всегда было неприятно, что Батлер не только забирал в домах мебель или серебро, но и рабов. Однако Зак был его подчиненным и потому молчал.

– Мне известно, – произнес он, осторожно поправляя шляпу, – что де Бове был убит выстрелом в голову. Если бы он выжил, то стал бы умственно неполноценным.

Глаза Папы Джона ничего не выражали.

– Я слышал о людях, которые после подобного ранения становились способными убивать даже своих лучших друзей и любящих жен.

– Не подозревал, что у де Бове любящая жена, – сухо произнес Зак. Было похоже на то, что вряд ли он получит здесь интересующую его информацию.

– Скажите мне, майор, – сказал чернокожий, переходя на залитый солнцем участок поляны, где в беспорядке росли петрушка, рута, душица и блошница. – Вы нашли женщину, которая выдала его патрулю янки?

Зак стоял неподвижно у лестницы. На этот раз Папа Джон не пригласил его в дом, и Зак недоумевал по этому поводу.

– Вы знаете, что нет.

Наклонившись, старик начал собирать бледные зазубренные листья, распространяющие в воздухе острый, едкий запах.

– У вас словно завязаны глаза, – сказал он. – Это ваши предрассудки и комплексы.

– Что вы имеете в виду?

Медленно выпрямившись, Папа Джон посмотрел на Зака и рассмеялся.

– Думаю, вам следует догадаться самому.

Зак медленно вдохнул.

– Кто в этом городе может получить стрихнин из растений? Антуан Ла Туш? Чарлз Ярдли?

Держа в руках пригоршню растений, Папа Джон вернулся туда, где стоял Зак.

– Вижу, на этот раз вы не привели с собой вашего друга капитана Флетчера. Не хотите, чтобы он слышал, что я вам скажу?

Зак стойко выдержал его испытующий взгляд и чуть улыбнулся.

– Вы стараетесь сказать как можно меньше. – Он решил, что настало время повернуться и уйти, но передумал. – Знаете, – сказал он, – я слышал, многие считали Генри Сантера вашим другом. Однако вместо того, чтобы помочь найти виновных в его убийстве, вы действуете так, словно я вам враг.

Глаза старика стали суровыми и колючими.

– В этой войне чернокожие умирают, воюя в армиях противостоящих сторон. Почему вы считаете, что я поддерживаю вас? Только потому, что ваш президент говорит об их освобождении? А что потом станет с ними, с этими бывшими рабами, у которых нет работы и о которых никто не позаботится, когда они будут старыми и больными?

– Но, по крайней мере они обретут свободу.

– В самом деле? Я так не думаю. И чем больше будет продолжаться эта бойня, тем больше она принесет разрушений и жертв.

– Иногда следует идти на такие крайние меры, чтобы потом положение изменилось к лучшему.

Из открытой двери донесся какой-то слабый шум. Это был шепот или неловкое движение. Зак мог подумать, что это играет белый кот, но тот крался за ящерицей или каким-то-зверьком на краю поляны.

Папа Джон даже не оглянулся на эти подозрительные звуки.

– Скажите, майор, – произнес он, тяжело и с вызовом глядя на Зака, – как вы думаете, от чего разбогатели купцы-янки на Севере? Они торговали в Новой Англии, Африке и на Карибах сахаром, ромом и людьми. И еще несколько лет назад у них были рабы в Нью-Йорке и Коннектикуте. Вы думаете, если кое-кто здесь, в Луизиане, имеет рабов, а у ваших янки их нет, то вы лучше? Что на вашей стороне мораль? – Он наклонился так близко, что Зак мог хорошо разглядеть белки его глаз и каждую линию татуировки на его лице. – Это все предлог для того, чтобы вы могли объявить войну. И не думайте, что я перейду на вашу сторону.

– Я вас понял, – сказал Зак и повернулся. Подойдя к лошади, он взялся за поводья, но в этот момент старик его окликнул.

– Эй, майор!

Зак обернулся. Папа Джон снова стоял у открытой двери дома.

– Следите, чтобы на вас не напали, – произнес он. – Вы поняли?

– Почему вы меня предупреждаете? – спросил Зак, прищурив глаза.

Внезапно покрытое татуировкой лицо нефа расплылось в удивительно широкой улыбке.

– Друг Эммануэль – мой друг.

– Ты можешь сказать мне, что мы здесь делаем? – требовательно спросил Хэмиш. Он сделал поспешный шаг в сторону, чтобы не столкнуться с чернокожим мальчиком, играющим с другом в ракетки, но при этом Хэмиш чуть не ударился о шаткий деревянный лоток.

– Мы должны прозреть, – ответил Зак, медленно оглядывая разряженную в разноцветные яркие одежды публику, собравшуюся на Конго-сквер.

В этот полдень, как и каждое воскресенье, на окруженной высокими сикоморами пыльной площади, поросшей тощей травой, собирались городские рабы в своих лучших нарядах – потанцевать, поиграть и завязать любовные интрижки. Конечно, были и те, кто принадлежал к категории gens de coleur libres – «свободных цветных». Появлялись и белые, привлеченные музыкой, необычной едой и общей атмосферой веселья.

Хэмиш остановился и с изумлением уставился на деревянного петуха на столбе, яркий хвост которого трепал ветер. Затем повернулся к Заку:

– Я не понял твоих слов.

– Подумай вот о чем, – ответил Зак. – В городе живет около ста семидесяти тысяч человек. Из них примерно одиннадцать тысяч – свободные цветные и столько же – черные или цветные рабы.

– Да. – Хэмиш неопределенно махнул рукой в воздухе и спросил: – И что?

– Привратник на кладбище Святого Людовика сказал нам о двух чернокожих. Если бы мы их нашли, то могли бы спросить, видели ли они кого-нибудь. Нам говорили о том, что Филиппа выдала какая-то женщина с сильным французским акцентом, которая приехала в Байу-Креве. Я тогда спросил себя: кто она – его жена или любовница из аристократической семьи?

– Помнишь, я рассказывал тебе о солдате из Филадельфии, к которому обратилась эта особа? Парень явно не блистал умом, но даже он заметил бы, если бы она была чернокожей.

– Вот как? Он сказал, что на ней была вуаль, а на руках перчатки. Боже, в этом городе полно людей, в жилах которых течет негритянская кровь, но кожа не темнее, чем моя, а денег достаточно, чтобы позволить себе шелковые платья и модные экипажи. И большинство из них говорит по-французски.

С задумчивым видом Хэмиш дотронулся до усов.

На противоположном конце площади начали бить барабаны и тамбурины, заставив людей ритмично двигаться. Скоро должны были начаться танцы – странные, дикие вращения полуобнаженных, стройных, мускулистых черных тел. Те, кто не были нефами, образовали круг и стали хлопать; их плечи двигались в такт. Но и у белых, и у черных, и у цветных было по крайней мере одно общее: все они разговаривали по-французски. Белокожих янки в форме здесь терпели, поскольку их привела сюда необходимость, но было хорошо известно, что «американских негров», то есть жителей Севера, здесь ненавидят.

– Тебе стоит пристальнее приглядеться к людям, которые проживают в маленьких коттеджах для креолов, что стоят на краю Вьё-Карре или в предместьях города, таких, как Треме или Мариньи, – произнес Зак. Его голос был едва слышен на фоне странных звуков экзотического деревянного рога. – И ты увидишь, что у чернокожих женщин много детей со светлой кожей. Белые мужчины содержат цветных любовниц. Здесь это обычное явление.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Хэмиш. Его лицо по какой-то причине внезапно покраснело. – Что у де Бове была говорящая по-французски любовница, которую он прятал в каком-то коттедже в районе Треме, и однажды она на него очень разозлилась?

– Возможно.

– Тебе следовало спросить об этом у его жены. – В глазах ньюйоркца мелькнула злоба. – В постели женщины откровенней.

Зак с трудом сдержался. Но возразить Хэмишу было нечем.

– Она могла и не догадываться.

– Ха! – выдохнул Хэмиш. – Если бы ее муж содержал цветную на стороне, она бы знала. – Позади него темнокожая женщина с пледом из шотландки на плечах сидела за столиком у ржавой железной ограды и продавала пиво, доставая его из корзины с холодной водой. Хэмиш купил пару бутылок и прижал одну из них к лицу. – Но все же с какой целью мы пришли сюда? – спросил он, протягивая вторую бутылку Заку. – Мне кажется, нам лучше посетить балы в залах Нового Орлеана. Посмотреть, кто из смуглянок ищет нового покровителя.

На противоположной стороне площади, в переднем ряду радостной, качающейся в такт толпы, обернулась высокая, красивая, грациозная женщина с кожей цвета кофе с молоком. Это была Роуз.

– Вот, смотри, – произнес Зак, возвращая пиво ньюйоркцу.

– Эй! – выкрикнул Хэмиш, широко разводя руками. – Что ты делаешь?

Зак уже пробирался сквозь толпу.

– Возьми немного джамбалайи[9]9
  Рис с курицей, ветчиной или устрицами.


[Закрыть]! – крикнул он, обернувшись назад. – Я тебя найду.

Когда Зак добрался до противоположной стороны площади, Роуз уже исчезла.

Разочарованный и потный, Зак остановился в первом ряду приплясывающих и хлопающих в ладони людей и прислушался к ударам тамтамов. Этот ритм вибрировал внутри его, будил примитивные, первобытные чувства.

– Этот ненормальный, – произнес мелодичный голос какой-то женщины позади него, – надел тяжелую синюю форму в такую жару.

Зак резко обернулся и увидел Роуз, которая спокойно и равнодушно смотрела на него. На солнце температура была не меньше тридцати пяти градусов, и даже ветер от реки был горячим.

– Вы знали, что я искал вас? – догадался Зак.

– Конечно.

Зака озадачило, почему Роуз поначалу попыталась скрыться, но потом все же решила вернуться. Он бросил взгляд на качающихся в ритме людей. Некоторые были одеты бедно, в обычную простую одежду, словно пришли на рынок. Но были и красивые женщины – с темной или медной кожей, с изысканными фигурами и грацией пантеры, которую подчеркивал танец под барабаны.

– Как я понимаю, многие богатые белые люди имеют здесь цветных любовниц, – как бы между прочим произнес Зак.

Роуз пристально, испытующе посмотрела ему в лицо.

– Но Филипп де Бове не был одним из них, если вы хотите узнать именно это.

– Почему вы так думаете? Вряд ли он был верен своей жене.

– Посмотрите на того ребенка. – Роуз показала подбородком на маленькую девочку примерно шести лет, которая с удовольствием танцевала в первом ряду. Она выглядела хрупкой и утонченной, как фарфоровая статуэтка. – Что вы видите?

– Прелестную маленькую девочку.

Роуз фыркнула:

– Это потому что вы с Севера. Здешние люди сразу смотрят не на синие глаза или белую кожу, а на то, как завиваются ее волосы, насколько полные у нее губы, какая у нее шея, походка. И после этого им не надо о ней ничего говорить – они знают, что она не настоящая белая.

– Но ее кожа белее, чем моя, – возразил Зак, понимая, что Роуз хочет сказать, но мысленно не соглашаясь с ней.

– Это так. У этой девочки было четыре деда и три из них белые, но один черный. И это самое главное. Даже если бы у нее была черной лишь прапрапрабабушка, это тоже играло бы роль. Этот ребенок может иметь светлые волосы, синие глаза и бледную кожу, но он все равно цветной.

Не зная, что за ней наблюдают, маленькая девочка закинула голову и, рассмеявшись, начала танцевать. Какой-то мужчина наклонился к ней, чтобы взять на руки. Это был белый в черных ботинках с уверенной осанкой богатого плантатора. Рядом с ним стояла хорошо сложенная женщина, но ее кожа и волосы были заметно темнее. В каком-то смысле их можно было назвать семьей – этого богатого белого с его цветной любовницей и светловолосым белокожим цветным ребенком. Но где-то, в городе или на плантации, этот человек имел еще одну белую семью.

– Вы знаете, что во всем этом самое плохое? – произнесла Роуз. – Эта девочка тоже думает, что она цветная. Когда она смотрит в зеркало и видит, что она белая, то понимает, что на самом деле это не так. То, что в ней течет кровь белых, для нее роли совершенно не играет.

Зак слушал все это молча.

– Мало кто из белых понимает то, о чем я говорю, – тихо добавила Роуз. Ее голос звучал теперь без прежней ожесточенности. – Но Филипп де Бове был не таким. Любой мужчина, который ищет утешения в обществе цветных женщин, рано или поздно будет иметь ребенка, такого, как эта девочка, которая не принадлежит ник тому, ник этому миру. Филипп не хотел такой судьбы для своего ребенка.

Зак тяжело вздохнул, и это удивило его самого.

– Была ли у Филиппа де Бове говорящая по-французски цветная женщина, которая желала его смерти?

Роуз зло рассмеялась.

– Может, обо мне думаете? Что это я отправилась в Байу-Креве и рассказала все патрулю янки? – Лицо Роуз стало мрачным, а глаза жесткими и ничего не выражающими. Наклонившись к Заку, она подняла амулет, что висел у нее на шее. – Если бы я начала убивать, то Филиппа в моем списке бы не было.

– А кто бы в нем значился? – спросил Зак.

Она рассмеялась – на этот раз искренне – и отвернулась.

– Может быть, вы.

Зак никак не мог найти Хэмиша.

Пришлось пробираться через толпу, мимо ларьков, в которых продавались кофе с цикорием, сладкие пирожные и булочки. На какое-то время он задержался, чтобы посмотреть, как мальчики играют с ракетками, затем прошелся мимо танцоров, но безуспешно. Возможно, что Хэмиш поймал карманного воришку или заметил какое-то правонарушение, мимо которого не смог пройти спокойно.

Внезапно маленький чернокожий паренек с курчавой головой и голой грудью, на которой просматривались тонкие ребра, с разбегу ударился в больную ногу Зака с такой силой, что тот скривился.

– Потише, парень, – произнес Зак, хватая негритенка за худенькое плечо. Он с трудом удержался на ногах, чтобы не упасть на столик, где продавали жареный арахис. – С тобой все в порядке?

Мальчик посмотрел на Зака живыми испуганными зелеными глазами, затем выхватил «кольт» из его кобуры и бросился бежать.

– Эй! – крикнул Зак, но подросток уже скрылся за углом лавочки. – Верни мне это!

Зак бросился следом, но паренек нырнул в толпу. Он был маленьким и тонким и потому легко скользил среди людей. Но у Зака было свое преимущество – его синяя форма и белая кожа. Все перед ним расступались.

Он пробежал за мальчиком всю площадь, а затем пыльную улицу. Негритенок бешено работал ногами, но было видно, что он задыхается. Зак заметил, что ему неохотно уступают дорогу. Симпатии этих людей были на стороне негритенка, и они делали все, чтобы он смог убежать.

Заку никак не удавалось догнать воришку, но он не отставал. Пробежав за мальчиком по залитой солнцем улице целый квартал узких домиков, он повернул за угол в короткий проулок со складами и кирпичными постройками, который выходил к берегу. Увидев это, мальчик резко остановился и обернулся в поисках укрытия. Он согнулся от страха и усталости.

– Отдай мне револьвер, – произнес Зак, с трудом переводя дух; пот заливал ему глаза, – и я тебя отпущу.

Мальчик попятился, прижимая «кольт» к груди и глядя широко раскрытыми глазами.

– Я ничего тебе не сделаю, – произнес Зак. – Просто верни мне оружие.

Но мальчик смотрел не на Зака, а на кого-то позади него. Зак медленно обернулся. За его спиной стояло восемь или девять негров с каменными, непроницаемыми лицами. Зак вытащил из ножен саблю, хотя отлично понимал, что при таком численном превосходстве это бесполезно. Тем более что один из чернокожих хладнокровно поднимал ружье. Если бы у Зака был его «кольт», он бы легко сразил этого человека. Но тот, кто послал мальчика украсть пистолет и заманить его сюда, учел все.

Вернее – учла, поскольку за человеком, который целился в голову Зака, стояла дама в черных перчатках, сжимая в руке бутылку с имбирным пивом.

Глава 27

Бутылка не разбилась, когда Эммануэль де Бове обрушила ее на голову чернокожего. Но сила удара была достаточна, чтобы тот выронил ружье. Воспользовавшись замешательством, Зак рванулся вперед и услышал крик Эммануэль:

– Не убивай их всех!

Зак полоснул саблей стоящего рядом человека.

– А почему бы… – сжав зубы, он снова поднял оружие и прищурился, выбирая следующую жертву, – и нет? – Он ударил еще одного и повернулся к третьему. – Они пытались… – Его сабля лишь коснулась руки следующей жертвы. Остальные негры побежали, стуча подошвами по дороге и часто оглядываясь с испуганным выражением на лицах. Зак не стал их преследовать и опустил клинок, с которого капала кровь, в ножны. – Они пытались меня убить.

Он медленно повернулся, чтобы взглянуть на Эммануэль, которая все еще разглядывала лежащего на земле человека. Утренний бриз трепал черные ленты ее траурной шляпы.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил Зак. Его голос прозвучал резко и холодно.

Эммануэль подняла голову. Ее взгляд был столь спокойным, словно он задал вопрос о полете воздушного шара или цирковом представлении, которые часто можно было видеть на главной площади.

– Я увидела, как ты бежишь за маленьким мальчиком по улице, а потом заметила этих людей и подумала, что тебе потребуется помощь, – просто объяснила она.

Сильный порыв ветра поднял лежащие под дубом сухие листья и засохший мох и разметал их полдороге.

– Это Папа Джон сказал тебе, что кто-то хочет меня убить?

Эммануэль отрицательно покачала головой. Зак подошел к ней.

– Но ты была у него этим утром?

Опустив глаза, Эммануэль наклонилась, чтобы поднять стрелу дартса. Стараясь не задеть острие, она осторожно поднесла ее к носу и принюхалась.

– Можешь не говорить, – произнес Зак. – Стрела отравлена, не так ли? – Протянув руку, он дотронулся до ее щеки и заставил повернуть голову. – Ты спасла мне жизнь, – сказал он. Его голос звучал мягче, поскольку возбуждение от пережитого уже прошло. – Не знаю, как мне тебя и благодарить.

Ее губы задрожали, а затем растянулись в улыбке, которая покорила бы его, если бы он уже не был очарован этой женщиной.

– Думаю, за это ты должен купить мне еще бутылку имбирного пива.

Но Заку прежде всего надо было что-то делать с мертвыми телами, вокруг которых уже начала собираться толпа. К счастью, прибежал Хэмиш. Его лицо было красным, словно его вот-вот хватит удар; он тяжело дышал и обливался потом.

– Прошу всех проходить мимо! – он командным голосом нью-йоркского полицейского и начал работать руками с такой энергией, словно имел дело со стадом баранов. – Назад, назад, назад! – Его злой подозрительный взгляд остановился на Эммануэль: – Лучше бы и вы ушли, мэм.

– Конечно, капитан, – спокойно согласилась она. – Хотя я думаю, что вам нужно что-нибудь выпить и несколько минут отдохнуть. Человеку вашей комплекции опасно бегать на такой жаре.

Она отвернулась, не обращая внимания на капитана, который от удивления разинул рот и не знал, что ответить. Зак взял ее за руку и остановил.

– Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?

Подняв глаза, Эммануэль улыбнулась. Зак подумал, что совсем недавно он был наедине с этой женщиной и пылал от страсти. Он прижимал ее к себе, теряя голову от желания, дикого наслаждения и чувства единой плоти. И, несмотря на это, она осталась для него загадкой. В ней по-прежнему было что-то скрытое от него, что-то, к чему она его не подпускала.

– Да, – просто произнесла она.

– Я хотел бы вечером заглянуть к тебе домой. Посмотреть, как дела, – тихо произнес он и услышал, как Хэмиш фыркнул.

Вероятно, Эммануэль хотела ему возразить. Но вместо этого она с силой вдохнула, что выдало ее волнение.

– Хорошо, – согласилась она.

Только значительно позже, когда место кровавой схватки около Конго-сквер очистили от трупов и организовали поиск убежавших от Зака людей, Хэмиш смог, наконец, сесть и перекусить. Но теперь это было не имбирное пиво, а целая пинта эля в прибрежной таверне, где продавались вареные крабы, раки и мелкие креветки, которые подавали на больших круглых эмалированных блюдах.

– Должно быть, ты близок к тому, чтобы вычислить убийцу, – произнес Хэмиш, опытными движениями расправляясь с крабом, – если взялись уже за тебя.

Зак держал в руках холодную, запотевшую кружку, его пальцы нервно скользили вверх и вниз.

– Мы ищем человека, который умеет стрелять из арбалета и хорошо знаком с ядами, но единственный мужчина, который подходит под это описание, мертв, – рассуждал он.

– Или это женщина, – заметил Хэмиш.

– О Боже! – Зак поставил на стол кружку. – Если бы она хотела меня убить, то могла это сделать, когда я спал.

– Да. – Хэмиш протянул ему рака. – Но тогда ей пришлось бы куда-то девать твое большое тело, а это не так легко. Одна чернокожая и маленький мальчик – не помощники в таком деле.

Зак посмотрел сквозь мутное окно таверны на реку. Солнце светило все еще ярко, но уже приобрело золотистый оттенок, который говорил о наступлении вечера.

– Хотелось бы найти того пацана, который украл мой «кольт».

– По всей видимости, много он нам не скажет, – предположил Хэмиш, засовывая мясо краба в рот.

– Да. Но я боюсь, что он станет следующей жертвой.

Хэмиш протянул руку еще за одним крабом.

– Из-за этого парня чуть не убили тебя. Что ты переживаешь за него?

Зак мысленно представил испуганные зеленые глаза и худую, тяжело дышащую грудь. Отставив стул, он выпрямился.

– Меня это беспокоит.

– Святое чувство. – Хэмиш застыл, глядя на краба в руке. – А я бы не стал подставлять другую щеку.

Зак залпом осушил свою кружку.

– Но я не буду больше испытывать судьбу, капитан, – сказал он, уходя.

Эммануэль сидела в кресле в передней галерее своего дома. Держа на коленях открытую книгу, она рукой обмахивала себя веером. Сегодня она была в доме одна, поскольку в воскресные дни у Роуз были выходные, а Доминик снова отправился к бабушке и дедушке на Эспланад-авеню. Эммануэль хотела подышать свежим воздухом, но книга была скучной, и она больше интересовалась тем, что происходит на улице. Зак говорил, что придет. Она ждала его – и боялась.

Она вспомнила то, что прошлой ночью он говорил ей о своих чувствах. Очень многие мужчины легкомысленно относятся к этим словам. Они действительно увлекаются женщинами, но не обладают постоянством и глубиной. Их чувства незатейливы. Это любовь к шелковистым волосам, раскинувшимся по обнаженным плечам, к мягкой податливости женской плоти под ищущими мужскими руками. Такие мужчины не лгут, когда говорят красивые слова, а скорее преувеличивают или, наоборот, все упрощают, сводя свою страсть к мимолетному и быстро проходящему увлечению. И после горячих объятий и удовлетворения плотских желаний остаются лишь разочарование и боль.

Но иногда – и Эммануэль знала это – мужчины и женщины и в самом деле верили в любовь, в то, что это волшебство, радость и сладостное удовольствие будут длиться вечно.

Когда-то Эммануэль тоже любила сильно и страстно, это чувство захватывало ее целиком, определяло течение жизни и наполняло светом. Но это время прошло. А вместе с любовью умерла и вера в нее. И если даже самая пылкая страсть не может длиться долго, то, видимо, это всего лишь иллюзия, за которой следует разочарование, всего лишь заблуждение, вызванное тем, что человек стремится облагородить свою первобытную похоть.

Раздумывая над этим, Эммануэль энергично обмахивалась веером, совсем забыв о своей книге. Жаркий воздух был неподвижным, тяжелым и гнетущим, несмотря на то, что солнце уже садилось, погружая улицу в тень. Нет сомнения, подумала Эммануэль, Зак вынужден был задержаться на Конго-сквер. Она с беспокойством посмотрела на часы, прикрепленные к корсажу, и снова захотела увидеть его, услышать его мягкий голос, ощутить близость его тела.

Было что-то странное и даже унизительное в том, что, даже не веря в любовь, считая это чувство иллюзией, временным помешательством, чем-то вроде умственного заболевания, человек, тем не менее, может страдать и ощущать себя несчастным.

Он пришел с наступлением сумерек, когда Эммануэль зажигала свечи в передней гостиной. Воздух наполнился сладковатым запахом цветущего жасмина, который приносил вечерний ветерок из дворов и садов старого города. К этому времени Эммануэль, обдумав все, решила, что кто-то пытался убить Зака снова. Эта мысль пугала ее, воображение рисовало ужасающие картины.

Услышав звонок колокольчика, Эммануэль постаралась взять себя в руки и сойти по лестнице спокойно. Ей пришлось с силой сжимать полированные деревянные перила, чтобы побороть в себе желание и не побежать по ступенькам вниз. Она сказала себе, что не надо придавать особое значение этому визиту просто хочет поблагодарить ее за участие в его спасении. Она медленно сняла засов, хотя ее руки дрожали от спешки и волнения.

Зак стоял на ступеньках. Свет газовых фонарей на набережной хорошо освещал его лицо, но глаза оставались в тени.

– С вами ничего не произошло? – вырвалось у Эммануэль.

– А ты думала, что должно? – Он снял с головы шляпу и лукаво улыбнулся: – Ты же не бегаешь за мной с бутылкой имбирного пива?

Эммануэль быстро обняла его рукой за шею и прижалась головой к широкой груди, успев заметить удивление у него на лице. Он обнял ее сильными теплыми руками.

– Не говори мне, что ты за меня не волновалась, – произнес он. Она чувствовала щекой его теплое дыхание, когда он потерся о ее волосы. – Мужская гордость очень уязвима, а моя особенно.

Эммануэль мягко рассмеялась, но потом быстро стала серьезной.

– От жизни до смерти всего лишь один миг.

Зак взглянул ей в лицо темными глазами, в которых сквозили желание и страсть.

– Значит, я вам не безразличен, мадам де Бове?

Она ответила тем, что поднялась на носки и поцеловала его. Его губы тут же ответили ей поцелуями. Зак провел руками по ее спине и с силой привлек к себе. Эммануэль буквально утонула в поцелуе, забыв обо всем вокруг. Лишь краем сознания она уловила, что за ее спиной захлопнулась дверь, когда Зак толкнул ее сапогом, и что он вздрогнул, когда она, повиснув на нем, заставила его опереться на больную ногу.

– Я думал, ты не захочешь этого снова, – произнес он, мягко дыша ей в ухо. Ущипнув Эммануэль за подбородок, он осыпал ее шею поцелуями. Его дыхание стало быстрее и тяжелее, а руки принялись расстегивать пуговицы ее траурного платья.

– Я лгала, – прошептала Эммануэль.

Не отрываясь друг от друга, они начали подниматься к коридору, но на полпути Эммануэль остановилась, обняла его за голову и поцеловала.

И он взял ее прямо здесь, на витой лестнице. Она опиралась спиной на побеленную стену, платье было поднято к талии, а из горла вырывалось жаркое и тяжелое дыхание. На сей раз он уже не говорил ей о своей любви, но, когда страсть улеглась и дыхание успокоилось, Эммануэль вдруг поняла, как сильно она жаждет услышать эти слова, даже если и не верит им.

Чуть теплая, с легким запахом лаванды и роз, вода нежно ласкала ее тело – как и смуглые сильные мужские руки, медленно двигающиеся по ее обнаженной груди. Эммануэль наполовину сидела, наполовину лежала между его протянутых ног, так что ей приходилось изгибать шею, чтобы он мог целовать ее в губы.

Они устроились в большой медной ванне в комнате «гарсоньер» на втором этаже. Ванна была достаточно большой, чтобы в ней могли уместиться двое, хотя Эммануэль никогда и ни с кем ее не делила. Здесь стоял столик с бутылкой вина и двумя бокалами. Одинокая мерцающая свеча рисовала на стене небольшой золотистый круг.

– Эммануэль, – произнес Зак.

Эммануэль развернулась и оказалась на нем. Она провела рукой по его плечу и шее. Было восхитительно чувствовать под ладонью его сильные мышцы, теплую шелковую кожу и его твердую плоть у ее живота. Этот человек был красив и смугл, но слишком юн, чтобы питать надежду на длительные отношения с ним.

– Как ты думаешь, сколько мне лет? – внезапно спросила она, положив на его грудь ладонь и опуская на нее голову.

Зак взял бокал и, медленно отпив вино, пристально вгляделся в ее лицо.

– Это имеет значение?

– Мне тридцать лет. А тебе? Двадцать шесть? Двадцать семь?

На его лице не было ни удивления, ни разочарования: он слегка улыбнулся.

– В ноябре прошлого года мне исполнилось двадцать пять.

У нее словно оборвалось сердце, но она нашла в себе силы рассмеяться и, проведя пальцем по его тугой мышце, произнести:

– Увы, ты еще ребенок.

Он перехватил ее руку и привлек к себе с такой силой, что она почти упала на него.

– Да, я такой, – произнес он с лукавым выражением глаз. Его тихий голос был хрипловатым и чувственным. Зак приблизил голову к ее лицу. – Настоящий сорванец. – Она подумала, что он сейчас ее поцелует, однако Зак продолжал пристально смотреть ей в лицо. Не отрывая глаз, он снова сделал глоток вина.

Эммануэль выгнула спину, пытаясь отодвинуться, и тоже потянулась за бокалом. Но ее рука так сильно дрожала, что темно-красная жидкость чуть не выплеснулась через край. Эммануэль выпила вино быстро и большими глотками. Оно успокаивающе согрело, и ее слова прозвучали почти спокойно:

– Ты кого-нибудь раньше любил?

Глаза Зака потемнели, стали холодными, злыми и почти угрожающими.

– Нет. Хотя однажды был близок к этому.

Эммануэль замерла.

– И что произошло?

– Она умерла.

– Как?

– Ее убили.

Эммануэль поставила бокал на столик. Зак задумчиво устремил взор на стоящую рядом с ними свечу; было видно, что воспоминания причиняют ему большую боль.

– Это было в том форту, о котором ты мне говорил? – негромко спросила Эммануэль. – В форту Маккена?

Он кивнул, затем обнял ее и прижал к себе. Эммануэль положила голову на его мокрое плечо, чувствуя сильное и тяжелое биение сердца.

– Ее отец был начальником форта. Он хотел, чтобы она вернулась к матери на Восток, нашла там какого-нибудь респектабельного человека и вышла за него замуж. Но у Рэчел были другие планы.

– Она любила тебя, – поняла Эммануэль. Она вдруг почувствовала дикую ревность и тут же устыдилась.

– И именно из-за этого умерла. – Зак говорил на удивление ровно. Поставив бокал с вином, он погладил ее по влажным волосам, но его взгляд был направлен куда-то в пустоту. – Те люди, которых убил лейтенант, – они все были мне близки или, по крайней мере, что-то для меня значили. Молодой капрал из нашего подразделения… пожилая мексиканка, которая стирала мое белье… маленькая девочка, которую я учил играть в шахматы. – Он помолчал. – Последней была Рэчел.