Текст книги "Четыре Блондинки"

Автор книги: Кэндес Бушнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

V

Дорогой дневник!

Думаю, мне теперь получше.

Я встаю, одеваюсь и просматриваю газеты, оставленные Хьюбертом, бросаю взгляд на часы – девять утра – и вдруг понимаю, что могу кое-что сегодня сделать. Это настолько непривычное ощущение, что я даже прикидываю, не принять ли мне санакс, но впервые – Боже мой, за сколько лет? – осознаю, что мне не нужны антидепрессанты. Я лучше съезжу в город и – ха! – навещу в офисе своего муженька.

И самое-то ужасное, что чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаю себя: так и следует поступить. В конце концов, Хьюберт мой муж, а что может быть естественнее желания жены навестить мужа в обеденное время? Раз уж она думает, что он с кем-то крутит (а может, так и есть), и раз уж она догадывается, что у него есть другие планы на это время (уж это скорее всего), этот изящный ход поможет ей заставить его сделать выбор между ней и его прежними планами. И этот выбор поведает жене все, что она желала бы знать о своем муже:

а) если он предпочтет свое дело своей жене – значит, он дерьмо и не любит ее;

б) если он предпочтет свою жену своему делу, это не исключает вероятность того, что он таки дерьмо, но может, он любит ее.

Как бы то ни было, у меня предчувствие, что Хьюберт собирается сходить налево, а я непременно хочу поймать его на этом.

По каким-то причинам в тот момент, когда я постукиваю по столу секретарши изящной золотой зажигалкой, на мне темно-синяя шляпа и перчатки в темно-синюю и белую полоску. Мой лежащий в сумочке сотовый телефон кажется совершенно никчемной вещью рядом с двумя гигиеническими тампонами и надкусанным собакой печеньем.

– Х.Л., будьте добры, – говорю я секретарше, которая сначала никак не реагирует, а потом спрашивает равнодушно и устало:

– Как ему доложить о вас?

Я отвечаю:

– Я его жена.

Она осматривает меня с ног до головы и говорит:

– Минуточку.

Все, о чем я способна думать, это о том, что она почему-то не узнала меня. Меня душит ярость, и мне хочется убить ее, и я снова барабаню по столу зажигалкой.

Затем я напоминаю себе, что мне теперь лучше.

Она снимает трубку и спрашивает кого-то:

– X. у себя? – Ее, похоже, спрашивают о чем-то, потому что она отвечает: – Его жена здесь. – Секретарша кладет трубку и говорит: – К вам кто-нибудь выйдет.

– Что это значит – «кто-нибудь выйдет»? Где мой муж? Я пришла сюда не к кому-нибудь, я пришла к своему мужу.

– Его сейчас нет на месте.

– А кто-нибудь здесь вообще бывает на месте?

– Он знал, что вы должны приехать?

– Конечно, знал, – говорю я и чувствую, что все идет не так, как нужно.

– Сейчас он, вероятнее всего, в студии. Сегодня в шоу участвует Дайана Мун.

– Какое мне дело до Дайаны Мун?

Секретарша смотрит на меня так, будто я с луны свалилась. У нее накладные ногти, покрытые лаком красного, белого и синего цвета; кроме этих полосатых ногтей, в ней нет ничего примечательного.

– Многим… сейчас есть дело… до Дайаны Мун.

Я снимаю перчатки, тяну их поочередно за каждый палец.

– Это потому, что она… убила собственного мужа?

Секретарша нервно оглядывается.

– Он умер от передозировки. К тому же Дайана… она настоящая героиня. Отзывы о ней… просто великолепны.

Я нарочито громко зеваю:

– Ну и что же такого она совершила?

Спрашивая это, я блефую, и нетрудно доказать, что я и сама никогда ничего важного не совершила, а только вышла замуж за Хьюберта, одного из самых завидных женихов на свете.

Секретарша пристально смотрит на меня:

– Я попробую разыскать Хьюберта для вас.

В этот момент через бронированную серую дверь, ведущую в закрытый для посторонних глаз лабиринт студий, входит Констанция Деволл.

– Сесилия, – говорит она, протягивая руку, – я так рада видеть тебя снова! Жаль, ты выбрала не лучший день для того, чтобы сделать сюрприз. Мы сейчас работаем с Дайаной Мун, а она… что ж, она – Дайана Мун.

– А я принцесса Сесилия Келли Люксенштейнская, – говорю я, невольно желая пустить пыль в глаза, хотя я и знаю, что подобного рода сообщения побуждают людей поскорее связаться с репортерами из колонки сплетен, – и я хочу видеть мужа.

– Неужели это так срочно, принцесса Люксенштейнская? – В этот вопрос Констанция вкладывает максимальный сарказм, за который я непременно отплачу ей позже; может, постараюсь, чтобы ее уволили. Она – так я слышала – похожа на меня, только «моложе, милее, привлекательнее». Но в чем я уверена, так это в том, что она по уши влюблена в моего мужа (как все эти тупоголовые выпускницы Гарварда), пытается заманить его в постель с тех пор, как два года назад стала его линейным продюсером, и вполне искренне полагает, что Хьюберту было бы лучше с ней, чем со мной.

– А я имею право видеть своего мужа только в случае крайней необходимости? – спрашиваю я с не меньшим сарказмом.

– Все дело в том… вокруг полно охраны.

– Вероятно, для того, чтобы защитить Слейтера Лондона от Дайаны Мун?

Констанция и секретарша быстро переглядываются. Секретарша наклоняется и делает вид, что просматривает телефонограммы.

– Я могу оставить вас в Зеленой комнате, – наконец говорит Констанция, – но ничего не могу обещать.

Через несколько минут я сижу в артистическом фойе и преступно курю сигарету за сигаретой. Поглядываю на экран телевизора и вижу, как Дайана Мун, одетая в атласное вечернее платье (одна бретелька небрежно приспущена), наклоняется к Слейтеру Лондону и с полнейшей серьезностью говорит:

– Я никогда не оглядываюсь на прошлое. Мне повезло и, – тут она смотрит прямо в камеру, – я благодарю Господа нашего за каждый день. – Затем она с видом победительницы откидывается на спинку стула, кладет ногу на ногу, а руку перебрасывает через спинку – так, чтобы была видна ложбинка между ее грудями. Она хихикает.

Слейтер Лондон, наполовину англичанин, наполовину американец, некогда блистал в телепередачах для подростков, но его стремительная карьера оборвалась, когда он был уличен в пристрастии к ношению женской одежды; сейчас он наклоняется через стол и говорит:

– Дайана… вы стали фанаткой Христа?

Дайана Мун бледнеет; она явно не в силах взять себя в руки.

– Слейтер, а розовые панталоны с оборочками вам ни о чем не говорят?

Вопрос застает Слейтера врасплох, но он тщательно скрывает это, поглаживая свой светлый «ежик»:

– Это в них была Алиса в Стране чудес, когда провалилась в кроличью дырку?

– В дырку? – уточняет Дайана игриво. – Вам так нравится это слово?

Слейтер смотрит в камеру.

– Ну все, народ, пока. С нами была Дайана, скажем ей за это спасибо огромное и пожелаем удачи в ее новом фильме. – Затем он несколько секунд улыбается в камеру – до того как содрать с себя микрофон – и кричит: – Нам лучше вырезать последний кусок!

Звук слабеет, в студию входят техники и Хьюберт, которого обвивает руками Дайана, через плечо она смотрит на Слейтера; потом они все удаляются, экран гаснет.

Мне вдруг становится жаль своего мужа.

Да знает ли он, что его ИСПОЛЬЗУЮТ? Что такое на самом деле его работа? Приглашать гостей и следить за тем, чтобы Слейтер не загремел за совращение малолетних? Кто бы еще взялся за это?

Хьюберт. «Европейский кронпринц: воплощенное великолепие и просто славный малый!» – захлебывалась от восторга какая-то газета три года назад, когда Хьюберт впервые начал работать. В первый же день его сфотографировали в закусочной на углу – он покупал сандвич. И еще раз – когда он вышел с бумажным пакетом в руке: он помахал пакетом фотографам и улыбнулся. «Первый день учебы принца», – съехидничал автор заголовка на первой странице «Нью-Йорк пост» на следующий день, и тогда это вовсе не показалось мне странным.

– Я всего лишь хочу заниматься каким-нибудь обычным делом. Как простой человек, – так сказал Хьюберт. И я согласилась.

– Я всего лишь хочу, чтобы мы могли спокойно пройтись по улице и купить себе мороженое, – сказала я, зная, что НЕНАВИЖУ мороженое, потому что от него толстеют, и Хьюберт ответил, хотя и довольно мрачно:

– Я тоже, детка, я тоже.

Я поощряла его желание устроиться на работу. Шоу-бизнес. Насколько это трудно?

Прежде Хьюберт не раз предпринимал попытки заняться банковским делом, но все они странным образом оборачивались полным крахом. Он не умел обращаться с числами – так, он давал щедрые чаевые, потому что не мог высчитать 20 процентов. Я тогда не обращала на это внимания.

Но сейчас я понимаю: мой муж обаятелен, общителен, прекрасно воспитан. Но он еще и… туповат.

Они ИСПОЛЬЗУЮТ его и его связи.

Я в раздражении прикуриваю сигарету, а в это время дверь в артистическое фойе открывается (эта чертова Констанция вполне могла меня запереть) и входит Хьюберт вместе с Дайаной Мун, которая по какой-то непонятной причине бросается ко мне и обвивает мою шею руками, словно двухлетний ребенок, чуть не выбивая у меня сигарету.

– Я всегда хотела познакомиться с вами! – заливается она, затем отступает на шаг и говорит: – Вы действительно такая хорошенькая, как все о вас говорят. – Она берет мою руку и продолжает: – Я надеюсь, мы с вами по-настоящему подружимся.

Я бы хотела возненавидеть ее, но не могу, по крайней мере сейчас.

– Констанция сказала мне, что ты здесь, – неохотно говорит Хьюберт, – а Дайана захотела познакомиться с тобой.

– Я надеялась, мы сможем пообедать, – говорю я, размышляя, почудилось мне или в его упоминании о Дайане в самом деле прозвучали нотки враждебности.

– Давайте пообедаем все вместе. В одном из этих мест для «леди-которые-обедают», – предлагает Дайана. – Я себя сегодня чувствую настоящей леди.

– Не могу, – небрежно отвечает Хьюберт, – по средам у нас с Бобом всегда деловой обед.

– Да неужели? – удивляюсь я.

– Конечно, ты не могла об этом знать, – говорит Хьюберт, – вот если бы ты позвонила, перед тем как прийти…

– Да кто этот несчастный Боб? Плюнь на него, – вмешивается Дайана, – скажи ему, что ты обедаешь со мной. Не сомневаюсь, он поймет.

– Он-то поймет, но он глава телекомпании, – возражает Хьюберт.

– Но разве тебе не хочется пообедать со своей женой? – Дайана в неподдельном замешательстве. – Она такая хорошенькая.

– Мы так редко видим друг друга, – замечаю я совершенно бесстрастно, натягивая перчатки.

– А мы с Норманом все время проводили вместе, – говорит Дайана, – все время. Мы не могли насмотреться друг на друга. Это было… как наваждение. Мы целые дни проводили в постели. – Ее лицо искажает гримаса боли. – Мне не хватает его. Мне так не хватает его… Никому не понять этого. – И она начинает плакать.

Мы с Хьюбертом тревожно переглядываемся. Хьюберт не делает ничего. Я вежливо покашливаю в перчатку.

– Он был величайшей любовью моей жизни. Единственной моей любовью. Не думаю, что когда-нибудь я смогу встречаться с кем-то еще, – говорит она, хотя всем хорошо известно, что она не только уже встречается с кем-то еще (с главой киностудии), но, если верить журналу «Стар», живет с ним (или по крайней мере поселилась в его доме). Очевидно, слезы – только часть ее маленького представления, поскольку она вдруг снова хватает меня за руку и говорит: – Что ж, хоть вы пообедаете со мной. Я просто не в состоянии сейчас оставаться одна.

Хьюберт оживляется:

– Почему бы вам не пойти к Киприани? Компания, разумеется, оплатит чек, – обещает он и добавляет: – Сесилия, только не забудь принести счет, ладно?

Я с ужасом взираю на него, не веря, что он навязывает мне эту женщину и обращается со мной словно… со СЛУЖАЩЕЙ – ей-богу.

– Я велю Констанции все организовать, – говорит он. В этот самый момент в комнату входит Констанция и – сразу видно – тут же просекает ситуацию.

– Я позвоню Джузеппе, – говорит она, кивая Хьюберту, – и скажу, чтобы там тебя ждали. Тогда не придется ждать тебе.

– Мне никогда не приходится ждать. Все равно где, – бросаю я Констанции, не допуская даже мысли о возможном неподчинении. Я смотрю на Хьюберта, ища подтверждения или хотя бы какой-то поддержки, но все, на что он оказывается способен, это неловко улыбнуться. – Ну, тогда пока, – холодно говорю я.

– Мы с тобой позже увидимся. Дома, – отвечает он так, словно я действую ему на нервы.

– Так я позвоню. – Констанция смотрит на Хьюберта, но не трогается с места. – Слейтер сегодня вел себя как клоун, правда? – продолжает она, будто в комнате, кроме них с Хьюбертом, никого нет. – Это все из-за чертовки Моник. Вот что выходит, когда назначаешь свидания ребенку. А теперь и нам головная боль. – И тут она трогает руку Хьюберта. Не просто руку, а бицепс.

Я была права. Они любовники.

– Кто эта проклятущая сучка? – вопрошает Дайана, забираясь в лимузин. – Господи Иисусе, на вашем месте я бы ее прикончила. Слушайте, милочка, правило номер один: никогда не позволяйте никакой сучке обедать со своим мужчиной. Сто процентов, что эта сучка охотится за ним. Если бы я сказала вам, скольких женщин мне пришлось поколотить, чтобы – буквально – отбить у них охоту заполучить моего Нормана в любовники, вы бы мне не поверили.

Я хочу ответить, что поверила бы, потому что склоки в гостиной Дайаны Мун стали легендой, но из-за страха, вежливости или только что пережитого унижения я не в силах ничего сказать, поэтому просто киваю и прикуриваю сигарету, которую Дайана тут же вырывает у меня из рук и жадно курит, корча гримаски.

– Одной такой девке я почти отрезала сиську, представляете?

– Вообще-то нет, – говорю я и беру другую сигарету, сообразив, что даже ей не удастся курить две сигареты одновременно.

– Это правда, – говорит она. – Сучка хотела возбудить уголовное дело, но у нас с Норманом всегда были самые влиятельные адвокаты, каких только можно иметь, работая в шоу-бизнесе.

Дайана сидит, откинувшись на серое кожаное сиденье. Я смотрю на нее, не в силах успокоиться. Ее лицо – красивое и уродливое одновременно. Уродливо оно от природы, а красивым сделали его искусные пластические хирурги.

– Да, – продолжает она, – все любили Нормана. Я имею в виду – каждый. Впервые я увидела его на съемочной площадке – это было в пустыне – и сразу поняла, что передо мной Христос. Все это понимали. – Она повернулась ко мне и взяла меня за руку. – Вот почему сейчас я так люблю Христа, Сесилия. Я люблю Христа, потому что я видела его. Здесь, на земле. Он был здесь недолго, только для того, чтобы снять три фильма, доход от которых перевалил за сто миллионов долларов. Но он тронул сердце каждого, и когда это произошло, он понял, что пора вернуться на небеса. И он вернулся.

– Но… разве Христос не считал самоубийство грехом? – спрашиваю я, гадая, долго ли еще смогу это выдержать, и обедают ли Хьюберт и Констанция вместе, и существует ли тайное любовное гнездышко, куда они ходят обедать и где Хьюберт говорит примерно так: «Я люблю тебя, но моя жена совсем свихнулась».

Дайана заглядывает мне в глаза:

– Он не совершал самоубийства, Сесилия. Смерть Нормана, как вы, возможно, подозревали, это тайна, покрытая мраком. Никто не знает точно, как он умер. Неизвестно даже время его смерти.

– Вообще-то, – говорю я, – современная медицина…

– О нет, – возражает Дайана, – современная медицина совсем не такая продвинутая, как принято думать. Есть явления, постичь которые не в силах даже врачи.

«Да уж, – думаю я, – и одно из таких явлений – ты».

– Например, то, что его тело не могли найти четыре дня.

– И, – спрашиваю я, тщетно пытаясь успокоиться, – некоторые части этого тела исчезли? Были съедены дикими зверями?

Дайана смотрит в окно.

– Все так думают, – говорит она наконец, – но правда в том… что части тела… Их могли забрать своего рода последователи.

О Боже.

– Я почти уверена, что у моего мужа есть любовница, – говорю я.

– И эти последователи, они на самом деле…

– Это Констанция. Та сучка.

– …они как ангелы, что-то вроде. Они были посланы, чтобы оберегать его, но…

– И я действительно не знаю, что мне делать, – говорю я.

– …дело в том, что несколько людей, именно несколько, думают, что эти последователи кто-то вроде…

– Наверное, мне придется подумать о разводе.

– …инопланетян, – говорит Дайана.

Я смотрю на нее.

Она наклоняется ко мне:

– Вы ведь верите, что Норман был Христос, правда, Сесилия? Пожалуйста, скажите «да», пожалуйста. Я очень хочу, чтобы мы с вами стали лучшими подругами. Мне так нужна хорошая подруга в этом городе, понимаете?

К счастью, в этот момент лимузин останавливается перед рестораном.

После большей, чем обычно, суматохи нас приглашают за столик в передней части ресторана, у окна. Вокруг нас слышен шепот:

– Та принцесса… Сесилия… а кто эта женщина?… Ах, Дайана Мун… Норман Чайлдс… Дайана Мун и… Люксенштейны… Принц Хьюберт Люксенштейнский… умер, вы же знаете…

Я уверена, что статья о нашем с Дайаной совместном обеде завтра непременно появится на шестой странице «Пост». Когда же я поднимаю голову и вижу через пять столиков от нас Д.У., который пристально смотрит на меня, чтобы перехватить мой взгляд и подойти, уверенность моя крепнет. Он сидит с Джульеттой Морганц, «малюткой из Вермонта», которая в конце лета выходит замуж за Ришара Элли. Его семейству принадлежит гигантская косметическая компания; бракосочетание состоится в поместье Элли, в Хэмптоне, штат Виргиния.

Подходит официант, и Дайана едва не набрасывается на него с кулаками, пока тот пытается положить ей на колени салфетку, но приближение Д.У. разряжает обстановку. Он наклоняется и говорит, что называется, медоточиво:

– Дорогая моя, какое наслаждение видеть тебя. Не могу вообразить ничего более приятного. Для меня это праздник.

– Дайана Мун. Д.У.

Дайана подставляет щеку для поцелуя, и Д.У. исполнительно чмокает ее.

– Да, – говорит она, – а что значат инициалы?

– Дуайт Уэйнос, – отвечаю я.

– Я был первым начальником Сесилии, – говорит Д.У., – много лет назад. С тех пор мы с Сесилией здорово подружились.

Я молча смотрю на него.

– Полагаю, вас есть с чем поздравить, – говорит он Дайане.

– Есть, – отвечает Дайана с полнейшим безразличием.

– С заключением контракта с косметической компанией «Элли».

– Можете себе это представить? – спрашивает Дайана. – Я продаю голубые тени.

– Семья Элли – мои большущие друзья. Вообще-то сейчас я обедаю с невестой Ришара Элли, Джульеттой Морганц.

– Да? – говорит Дайана, прищурившись. – Вы имеете в виду ту темноволосую малютку?

Джульетта нетерпеливо машет рукой.

– Думаю, я пойду к ним на свадьбу, – заявляет Дайана.

– Она тоже мой большой, большой друг, – сообщает Д.У.

– Похоже, все в этом городе – ваши большие, большие друзья. Может, мне стоит познакомиться с вами поближе? – спрашивает Дайана.

– Это, – отвечает Д.У., – стало бы наслаждением для меня.

– Боже милосердный! – восклицает Дайана, когда Д.У. отходит от нашего столика. – Этот парень выглядит так, словно его подобрали на пляже в Палм-Бич.

И я смеюсь, хотя Палм-Бич напоминает мне о тех двух неделях, которые мы с Хьюбертом провели вместе после нашей помолвки. За это время я поняла, что у нас с ним были разные представления о будущей совместной жизни. Я мечтала о дорожных сумках от Лоис Вуттон, всегда прекрасно уложенных волосах, джипах в Африке, о брюках для верховой езды цвета хаки, о белых колоннах и синем Карибском море, об опаленных солнцем полях Тосканы, о костюмированных балах в Париже, об изумрудах, президенте и собственном реактивном самолете, о первоклассных отелях, огромных кроватях с белоснежными простынями и пуховыми подушками, о роскошном открытом авто, о том, чтобы муж постоянно целовал меня и в своих чемоданах я находила бы записки со словами «Я люблю тебя», и чтобы волосы наши развевал ветер. А вот что я получила вместо всего этого: «захватывающую» поездку по Америке. Она началась в Палм-Бич, где «великолепные молодожены» остановились в доме мистера и миссис Мастерс. Брайан Мастерс (дядя Хьюберта), тучный старик с родинками по всей голове, рядом с которым я все время оказывалась за столом, в первый же вечер наклонился ко мне и прошептал: «С этой семьей все было в порядке, пока Уэсли не поехал в Голливуд и не сколотил свое чертово состояние», – в то время как чернокожий лакей в белых перчатках разносил отбивные из молодого барашка. Жена Брайана, Люсинда, которая говорила с легким английским акцентом, но сама была, как я полагаю, из Миннесоты, казалась на редкость бесстрастной, и я поняла почему после одной особенно неудачной игры смешанными парами, когда я обругала Хьюберта и бросила теннисную ракетку.

– Пойдем со мной, Сесилия, – сказала она спокойно, со странной полуулыбкой, и я пошла за ней, все еще буйствуя, через весь дом, в ее ванную комнату, где она закрыла дверь и указала мне на стульчак, обитый желтым шелком. – Это единственное, чем может быть жена любого из Мастерсов.

– Но Хьюберт…

– Его мать была из Мастерсов. Он такой же, – прошептала она, а я вдруг со страхом заметила, что она очень красива и моложе, много моложе (может, всего около сорока), чем она показалась мне сначала в обрамлении этого роскошного дома с обходительными лакеями.

И я подумала: что же будет со мной?

– Куколки, – сказала Люсинда, открывая аптечку, в которой было такое множество пузырьков с лекарствами, что мог бы позавидовать любой фармацевт. Она достала коричневую склянку и протянула мне. – Попробуйте. Они совершенно безвредны, просто конфетки. Подсластите себе жизнь.

– Мне не нужны таблетки, – сказала я, что не совсем соответствовало действительности, ведь уже тогда я подсела на кокаин и у меня в сумочке лежал пузырек, о котором никто не знал и не должен был знать. И я добавила: – С моим браком все будет в порядке. Все будет замечательно.

– Ох, Сесилия, неужели вы не понимаете? Этого никогда не будет.

Но я воздерживалась от таблеток до конца нашего путешествия, когда мы поехали на эту так называемую рыбалку в Монтане. Я была вся грязная, и волосы у меня растрепались, и спала я в какой-то хибаре, под грубым армейским одеялом, и вставала в пять утра, и нигде не было приличного места, чтобы облегчиться, не говоря уже о душе, и нам с Хьюбертом нечего было сказать друг другу. Вот тогда я и открыла пузырек с таблетками и вытряхнула одну на ладонь. Она была маленькая, белая, овальная. Я проглотила ее, потом еще одну.

Мне сразу же стало лучше. И мне еще долго было хорошо, даже когда мы проехали двадцать миль под дождем до третьесортного бара, который Хьюберт нашел в дорожном справочнике. Он танцевал с официанткой с жирными волосами и обвислой грудью (ей было всего двадцать пять), а я прикончила полдюжины «Маргарит». Но даже тогда меня переполняло нерушимое благодушие.

Хьюберт был убежден, что принял верное решение, попросив меня выйти за него замуж.

А разве не для этого все и делается?

– Белую или желтую? – спрашивает Дайана.

Я очнулась:

– Что?

И мы хохочем, потому что обе уже навеселе.

– Санакс, таблетки, – поясняет она.

– Голубую, – говорю я, – желтые – для «голубых».

– Я и не знала, что бывают голубые, – говорит она, закрывает лицо руками и смеется. – Эй, знаешь, я ведь ела собачий корм. И Нормана заставляла есть собачий корм. Если подумать, я много чего заставляла его делать.

– Только не плачь снова, – прошу я.

– О Боже милосердный, Норман, Норман, – причитает она, – ну почему ты должен был уйти, умереть, оставив мне сто двадцать три миллиона долларов?

– Действительно, почему? – спрашиваю я.

Нам нужно в туалет, мы карабкаемся по лестнице, и, конечно, Джульетта – «малютка из Вермонта» – тащится за нами. Бросив взгляд в зеркало, Дайана кидается обратно, крича:

– Мне нужно накраситься!

И тут в дверь проникает Джульетта. Она шепчет: «Привет», и никто не успевает и глазом моргнуть, как Дайана хватает сумочку Джульетты (от Прады) и переворачивает вверх дном. Оттуда сыплется куча косметики фирмы «Мок», «маленький» «Тампакс», щетка с уймой застрявших волос и презерватив.

– Джульетта, – говорю я, – ты совсем не пользуешься косметикой «Элли».

– А я пользуюсь, – заявляет Дайана, небрежно размазывая на губах помаду, – и посмотри-ка на меня – я превратилась из закоренелой наркоманки в знатную даму. И знаешь что? Ты тоже сможешь.

– Сесилия, – смиренно спрашивает Джульетта, – вы ведь придете на мою свадьбу?

– Я бы не хотела это пропустить, – говорю я, – хотя мы едва знакомы.

– Но разве не это самое замечательное в Нью-Йорке? Это не имеет значения, – лопочет Джульетта, – я хочу сказать, все…

– Я собираюсь покорить этот город. Точно так, как покорила Лос-Анджелес, – говорит Дайана.

– Вы ведь тоже придете? – обращается Джульетта к Дайане.

– Спроси у моего агента, – отвечает та.

– У меня тоже есть агент, – хвастается Джульетта, – Д.У.

– Так пусть твой агент позвонит моему агенту. Они и разрулят ситуацию.

С этими словами мы покидаем туалет и Джульетту, вытирающую салфеткой помаду с мобильника.

* * *

Телефон звонит, когда я прохожу через дверь верхнего этажа, и я абсолютно уверена, что это Дайана.

– Привет, мой сладкий, – говорит она, – так я обычно называла Нормана – «мой сладкий».

– А, привет, – отвечаю я, – привет, Норман.

– Тебе одиноко, Сесилия? Я спрашиваю, потому что мне – да. Мне очень одиноко.

– Наверное, да, мне одиноко, – признаюсь я.

– Но мы больше не будем одиноки. Мы будем лучшими подругами.

– Это точно, – говорю я. Действие шампанского понемногу проходит.

– Эй, а ты не хочешь прошвырнуться? Может, сходим завтра по магазинам? У меня все еще есть лимузин и водитель. О черт, у меня всегда будет лимузин и водитель. Я иногда забываю, понимаешь?

У моего мужа есть любовница. Это Констанция.

– Эй, Дайана, – говорю я, глядя через окно на автобус со Среднего Запада, который доставил на Принс-стрит гогочущих туристов, – это правда, что говорят? То, что ты убила своего мужа?

Пауза, потом Дайана издает короткий смешок:

– Ну, пусть уж это останется моей тайной. Если я этого не делала, то должна была сделать, ведь правда?

– Правда?

– Ну… я знаю, как это можно сделать. Если тебе это нужно. И пойми кое-что: это намного дешевле, чем развод. – Она смеется и вешает трубку.