Текст книги "Драматург"

Автор книги: Кен Бруен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Итак, мы с Маргарет начали «прочерчивать линию», как в стародавние времена. Мы отправились в кино, прогулялись вдоль залива и покормили лебедей.

Все, как положено в Голуэе.

Я не стал рассказывать ей про убийцу лебедей. Я однажды заметил его около церкви, он стоял, подпирая статую Пресвятой Богоматери. И я не шучу, он действительно к ней прислонился плечом к плечу, ноги расслаблены, как будто он ее лучший приятель. А ведь было время, когда из церкви выскочил бы священник, дал бы ему в ухо и закричал: «Ах ты, поганый щенок. Кто твой отец?»

Теперь такого не увидишь. Священники теперь так боятся пистолетов, что держатся тише воды и ниже травы. При всех этих скандалах церковь уже не может рассчитывать на уважение людей, им бы только не встретиться с толпами линчевателей.

Разумеется, Ронан помахал мне, и Маргарет спросила:

– Вы его знаете?

Как ответить? Я сказал:

– Мы встречались.

Она взглянула на блондина и заметила:

– Он прислонился к Богоматери.

– Вижу.

Парень немного подвинулся и обнял статую за талию. Маргарет разозлилась и сказала:

– Кто-то должен с ним поговорить.

Лозунг наших времен. По мере того, как росло число случаев нарушения общественного порядка, и с появлением массы хулиганов этот лозунг перестает привлекать внимание. Я ответил так же, как и многие другие:

– Не обращайте внимания.

И мы пошли дальше, внеся свою маленькую лепту в огромное море безответственности, которое разъедает саму ткань порядочности.

Маргарет было сорок пять лет, и она недолго была замужем за «холодным человеком». Ее собственные слова. После двух лет во льдах, она от него ушла.

– Значит, вы технически все еще замужем? – спросил я.

Она печально улыбнулась, и ее ответ передал всю сущность ирландской женщины.

– Если брак связан с любовью, то мы никогда и не были женаты.

И больше о замужестве не упоминала. Да и хотелось ли мне об этом знать? Я рассказал ей о своем неудачном браке с Кики, и выяснилось, что мне еще меньше есть что рассказывать, чем Маргарет. Поэтому мы оставили наши браки позади вместе с печалью. Я повел ее на пьесу Джона Б. Кина в зале городской мэрии, которая ей очень понравилась. Я же все время думал о Синге и о том, как мало я о нем знал. Я решил добраться до Чарли Бирна и исправить это положение.

Постель.

Мы ходили кругами вокруг этого вопроса, не зная, как к нему подступиться. Я несколько раз целовал Маргарет при расставании и чувствовал, что каждый раз она обнимает меня немного крепче. Я был у нее дома, в просторной квартире на верхнем этаже в Гринфилдз. Она даже однажды приготовила мне ужин – ирландское жаркое – и сказала:

– Я решила, что ты из тех мужчин, кто предпочитает мясо и картошку.

Я не стал возражать.

Единственное, чего мы избегали во время наших свиданий, были пабы, основа основ ухаживания по-ирландски. Я решил поговорить без обиняков и предложил:

– Мы можем зайти выпить. Я не буду мучиться.

Маргарет внимательно посмотрела на меня:

– Я не любительница выпить, иногда немного вина за едой, но алкоголь не является важной частью моей жизни.

Я так и не увидел, как она пьет этот редкий бокал вина, но не стал настаивать. Она спросила:

– Ты боишься физической близости?

Вот прямо так, в лоб. Я ответил:

– Нет, просто я слегка потрепан. Когда наберу скорость, собираюсь выступить.

Заработал грустную улыбку. Маргарет сказала:

– Давай же направим тебя по этой дороге выздоровления.

У нее была подруга, физиотерапевт, которая согласилась помочь мне. Я начал заниматься с ней. Тяжелое дело, врагу не пожелаешь, но скоро я смог обходиться без трости. Мое колено никогда уже не заживет на все сто процентов, но хромать я стал не так заметно. В тот день, когда я выбросил трость, я переспал с Маргарет. Это было в пятницу. Мы ходили ужинать, вернулись к ней, и я, как обещал, выступил. Не слишком удачно, очень уж быстро. Мы лежали в кровати, и я заметил:

– Я исправлюсь.

Маргарет прильнула ко мне:

– Уж пожалуйста.

В новостях говорили только о войне в Ираке, и люди теперь были в курсе резолюций ООН. Ганс Бликс стал таким же популярным, как Боно. Фонд, организованный часовым в пабе «У Нестора» по поводу даты начала войны Бушем, развалился. Я спросил его:

– Что же случилось со всеми собранными деньгами?

Он уткнулся в свое пиво и отрезал:

– Все пари отменены.

Коротко и ясно. Напишите это на надгробии, получится забавно. Насчет возврата денег никто и не заикался.

Моя дружба с Джеффом начала потихоньку налаживаться, и я снова стал ходить в пивную. Снова сидел на жестком стуле за столиком, который служил моим офисом. Я слышал, что приятеля Джеффа, Пэта, того, которого кастрировали, перевели в Дублин долечиваться. Иногда его судьба бросала тень на наши отношения, но мы никогда не обсуждали ее напрямую.

Я удивился, когда Кэти попросила меня посидеть с их дочкой, Сереной Мей. Я спросил:

– Понянчить ее?

– Вот именно.

– Господи, Кэти, я не знаю.

Кэти немного поправилась, и ей это шло. Она взяла на себя роль матери и домохозяйки с восторгом. Она уже совсем не напоминала обдолбанного панка, которого я когда-то знал. Исчезли почти все следы ее лондонского акцента. Я об этом сожалел. Теперь она говорила как актриса, которая хотела сойти за ирландку. По большей части ей это удавалось.

В те дни и вечера, когда я присматривал за девочкой, я ощущал покой. Малышка не умела ходить, но прекрасно передвигалась на четвереньках. Она вроде бы меня узнавала и сидела тихо, как во время молитвы, когда я ей читал. В основном кучу детских стихов. Я читал ей и по-ирландски, и если Кэти возвращалась рано, она говорила:

– Продолжай. Мне нравится слушать этот язык

Как правило, это был M'Asal Beag Dubb. «Маленький черный ослик» Пэдрега О'Конора. Я не стал говорить Кэти, что в данном случае пьяница читал произведение пьяницы. Она сказала:

– Я слышала, ты с кем-то встречаешься.

Пусть Голуэй и город, но все же это маленький город. Я пробормотал:

– Да вроде того…

Кэти засмеялась:

– Когда ты нас с ней познакомишь?

– Скоро, очень скоро.

Приближалось событие, накапливавшее свою черную разрушительную энергию, чтобы разорвать мою жизнь в клочки, из которых уже ничего не удастся сложить. Кэти сказала:

– Ты хорошо справляешься.

И, как последний дурак, я согласился:

– Лучше, чем я когда-либо мог надеяться.

Не то чтобы это имело значение,

но я пытался придумать способ

отплатить тебе за твою доброту,

и эта расплата всегда сводилась

к истине, что лучше всего тебе

было бы от меня избавиться.

Будь счастлива и скажи моим

сыновьям, что я был пьяницей,

мечтателем, слабаком

и сумасшедшим, все что угодно,

только не говори, что я их не любил.

Фредерик Эксли.

«Записки фаната»

Пришло и миновало Рождество, а я все еще оставался трезвым. С Нового года я отказался от сигарет. Дважды в неделю я навещал мать и клялся, что заберу ее из приюта.

Но не выполнял обещания.

В своих мечтах она уже переместилась в другое место, туда, где она снова была маленькой девочкой, и я понятия не имел, о чем она говорила. Мои отношения с матроной продолжали быть холодными и воинственными. Расследование смерти девушек-студенток окончательно остановилось. Я позвонил Стюарту, сказал, что я ничего не добился. Он попросил:

– Продолжайте искать.

И повесил трубку.

Чеки продолжали прибывать, я продолжал их обналичивать. Ронан Уолл звонил мне все реже и реже, потеряв интерес к игре. Мы с Маргарет все еще держались «своей линии», и жизнь моя шла нормально. Колено зажило, но легкая хромота осталась навсегда.

Я зашел к Чарли Бирну, чтобы поискать книги о Синге, наткнулся на Винни, спросил его, не может ли он помочь. Винни ужасно не любил терпеть поражение, но вынужден был признать, что Синг вне его компетенции. Однако он добавил:

– Здесь есть человек, который тебе нужен.

Я повернулся и увидел солидного мужчину, стоящего у полки с литературной критикой. Винни сказал:

– Мой старый профессор английского и печатаемый автор. – Он быстро добавил: – Не то чтобы он был стар, просто колледж, это ведь так давно было. Он эксперт по Сингу.

Человек вежливо улыбнулся. Вид у него был ученый. Последовал неловкий момент, когда незнакомых людей представляют друг другу, а им нечего сказать. Я пробормотал:

– Я бы хотел найти что-нибудь по Сингу.

Профессор терпеливо улыбнулся, продемонстрировав этой улыбкой, что мы оба знаем, кто из нас идиот. Он сказал:

– Прочтите его отчет о пребывании на острове Эрен.

Я сказал, что обязательно прочту, и еще через одну неловкую минуту откланялся и ушел.

Винни выдал мне следующие книги:

«Как понять Синга. Статьи летней школы Синга, 1991 – 2000», под редакцией Николаса Грина;

«Эренский читатель», под редакцией Брендана и Ruairi O hEithir;

«Эренские причитания» Эндрю Макнейлли;

«Рассказы о паломничестве на Эрен» Тима Робинсона.

Когда он упаковывал мне книги, я сказал:

– Потребуется время, чтобы со всем этим разобраться.

– Но ты узнаешь человека.

– Уверен?

– На все сто.

По прошествии нескольких дней, когда я вошел в гостиницу, миссис Бейли сказала:

– Мистер Тейлор, вам письмо.

Несмотря на мои мольбы, она решительно отказывалась называть меня Джеком. Я взял письмо. Простой белый конверт. Сверху напечатано:

Джек Тейлор

Гостиница «Бейли»

Голуэй

Я сунул письмо в карман и поднялся в свою комнату. К моей двери был прислонен венок. Да, именно такой, какие кладут на крышку гроба. Я взял венок, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Господи, как же мне нужна была сигарета. Опустил руку в карман, чтобы достать пачку, и вспомнил: никаких сигарет. Открыл дверь, вошел, потерянно постоял с минуту, затем подошел к окну, поднял стекло и выбросил венок во двор. Мозг пытался найти объяснение. Розыгрыш? Ошибка? Но легче не становилось. Я сел на постель, тоскуя по тем дням, когда я мог протянуть руку, взять бутылку «Джеймсона» и выпить прямо из горлышка.

Вынимая письмо из кармана, я заметил, как дрожит рука. Разорвал конверт и вытащил карточку с приглашением на мессу. На одной стороне – пурпурные сердца, на другой надпись:

Состоится месса за упокой души Джека Тейлора.

И далее:

С глубокими соболезнованиями,

Дж. М. Синг.

Дыхание перехватило, я даже подумал, что сейчас меня стошнит. Но отпустило, и я присмотрелся к конверту. Письмо было отправлено из Голуэя накануне вечером. Венок он принес сам, но гостиница круглосуточно – проходной двор.

Я снял трубку и позвонил Ридж, рассказал ей все. Она помолчала, переваривая информацию, потом заметила:

– Кто-то с вами играет.

– Bay, надо же, а я сам и не догадался. Хорошо, что сообразил позвонить вам.

– Не смейте разговаривать со мной таким тоном, Джек Тейлор.

Я отступил и попытался исправиться:

– Ну, по крайней мере, вы теперь не станете спорить, что он где-то бродит, что это не дикое совпадение.

Ридж вздохнула:

– Ну и что? Это по сути ничего не меняет. Я хочу сказать – что вы можете сделать?

– Сделать? – переспросил я. – Я могу поберечь свою гребаную спину.

И положил трубку.

Дорожка кокаина, блок сигарет, бутылка «Джеймсона», девятнадцать пинт «Гиннеса» – все это мелькало и плясало перед моими глазами. Я спустился вниз и спросил миссис Бейли, не замечала ли она кого-нибудь странного, проходящего через холл. Она недоверчиво взглянула на меня:

– Странного? Издеваетесь? Да вся страна странная. Утром заходил молодой парнишка, искал работу, так у него в бровях, языке и один Господь ведает, где еще, булавки.

Мне хотелось сбежать, отключиться от всего. Пошел в видеопрокат и набрал много всего. Парень спросил:

– Наверстываете?

– Как будто это возможно.

Вот что я посмотрел за несколько следующих дней:

«Бессонница»

«В когтях дьявола»

«Лантана»

«Донни Дарко»

«Три цвета: Синий»

несколько серий «Симпсонов».

Может быть, я слишком налег на «Симпсонов», но я прерывался на пиццу из «Домино», которую мне доставляли на регулярной основе. Наконец мозг мой получил достаточный заряд, чтобы начать функционировать. Позвонив Маргарет, я пригласил ее прогуляться по набережной. Конец февраля, с моря дует свирепый ветер, разумеется, холодно, но бодрит. Проголодавшись, мы пошли в «Галлеон», где Маргарет заказала цыпленка по-мэрилендски и «кучу чипсов» и спросила меня:

– Джек?

Я изучал меню и сказал:

– Только не пиццу.

– Я думала, ты любишь пиццу.

– Разлюбил.

Я заказал стейк и печеный картофель. Лицо Маргарет раскраснелось от ветра, глаза у нее были живые и довольные. Я заметил:

– Ты выглядишь так, будто только что услышала хорошие новости.

Она широко улыбнулась:

– Так оно и было. Я не хотела говорить тебе, пока не придет подтверждение, но у меня есть место для твоей мамы в «Кастлегате».

– «Кастлегат»?

– Это прекрасное заведение, у них огромная очередь. Там самое лучшее обслуживание. У них фантастическая репутация.

Я не знал, что ответить. Маргарет нахмурилась:

– Я что-то сделала не так? Слишком поспешила? Просто я знала, как ты беспокоишься.

Я взял ее руку:

– Я в восторге. Я чувствовал себя таким виноватым, так стыдился того, что бросил мать в той ночлежке. Спасибо от всей души.

Она просияла:

– Можно перевести твою маму немедленно.

– Я все сделаю завтра.

Когда мы вернулись домой, я любил Маргарет как будто в последний раз. Она сказала:

– Было замечательно.

Может быть, это перебор, но на самом деле стало значительно лучше. Маргарет нужно было рано вставать на работу, так что я выскользнул из постели еще до часу ночи. Она уже спала. Я коснулся ее лица кончиками пальцев, провел указательным пальцем по подбородку. Даже во сне в ней ощущалась сила.

Когда я вышел на улицу, мимо проехало такси, но я слишком хорошо себя чувствовал и решил пройтись. Меня переполняло ощущение благополучия, и я хотел им насладиться. Подходя к Ньюкасл, я краем глаза заметил припаркованный там черный фургон. Когда я поравнялся с машиной, дверь открылась, и, прежде чем я успел что-то разглядеть, я получил удар по голове.

Темнота.

Когда я пришел в себя, первым ощущением была сильная боль за глазами. Я сидел на жестком стуле, но не был привязан. Я находился в каком-то подвале, сидел в торце длинного деревянного стола. За мной стояли двое мужчин в черных капюшонах. Я посмотрел перед собой и увидел человека, сидящего за другим концом стола. За ним тоже стояли двое в капюшонах, как будто мы играли в шахматы для бедных. Вокруг стола выстроились люди в капюшонах с отверстиями для глаз, носа и рта. Одеты все были в темные повседневные одежды, но военного кроя.

Сидящий мужчина был грузным, я видел толстые запястья, пальцы как сосиски. Он свободно сложил руки, держался расслабленно. Сказал:

– А, Джек, позволь мне извиниться за способ твоей транспортировки. Удар по голове был нанесен профессионально. Немного поболит, но ничего серьезного.

Я обрел голос и проговорил:

– Рад слышать, твою мать.

Он улыбнулся, показав желтые зубы курильщика сквозь прорезь. За двумя стоящими мужчинами я заметил два металлических шеста, скрещенные на манер эмблемы. Толстяк проследил за моим взглядом и сообщил:

– Пики.

Я снова воззрился на него и спросил:

– Кто вы такие, военизированная организация?

Он засмеялся, повернулся, точно желая поделиться шуткой с друзьями, и сказал:

– Нет, но мы ведем войну.

Я вспомнил друга Джеффа, Пэта, которого подозревали в нападении на школьницу. Его арестовали, выпустили, а затем он был жестоко изуродован. Я догадался:

– Пикинеры… Господи, да вы та банда, которая едва не прикончила Пэта Янга.

Он кивнул, как будто кланяясь после удачного выступления, и это меня взбесило. Я закричал:

– Гребаные линчеватели.

И получил удар по голове. Толстяк сказал:

– Никаких ругательств, Джек. Если мы собираемся остановить ширящееся гниение, мы сами должны соблюдать стандарты во всех областях жизни.

Я потер голову:

– А стандарты устанавливаете вы, так?

Снова запятнанная никотином улыбка, затем мужчина встал, подошел к металлическим шестам и заявил:

– Остерегайся хорошей пики. В 1798 году во время восстания ими проще было пользоваться, чем мушкетом или штыком.

В голосе зазвучали гордость и восхищение. Он продолжил:

– Восставшие в основном пользовались пиками. Они особенно эффективны в ближнем бою, когда борьба идет один на один. Изначально пики были длиной шесть дюймов и заострены на конце. Рукоятка была тогда длиной примерно шесть футов, но мы позволили себе некоторые отклонения.

Я коротко рассмеялся и сказал:

– Вы не только это себе напозволяли.

В глазах толстяка вспыхнул гнев, из чего я понял, что ему не понравилось, что я его перебил. Он был из тех, кто привык, чтобы все слушали, когда он их поучает. Он кашлянул, и я расслышал свист в его груди. Он, несомненно, был заядлым курильщиком, а может, таковым и остался.

ПОРОЧНЫЙ КРУГ

 
Любил он выпить,
И это еще слабо сказано,
Потому что, по сути,
В этом была вся его жизнь.
 

Герард Ханберри.

Из поэмы «Трудные ночи»

Толстяк подошел к стене, взял одну из пик в руки, мягко провел пальцами по наконечнику и сказал:

– Позднее к острию пики стали добавлять крюки. Кроме всего прочего, их можно было использовать, чтобы перерезать поводья и сбрасывать всадников наземь.

Он продолжал воспевать смертоносную красоту оружия и его свирепую простоту. Я слышал, как парни за моей спиной переминаются с ноги на ногу. Они все это уже слышали. Я взглянул на их ботинки, поднял голову и сказал:

– Эти парни – полицейские.

Предводитель Пикинеров поднял пику над головой и крикнул:

– Мы все новые полицейские.

Он вонзил пику в центр деревянного стола, причем острие вошло в дерево примерно на три дюйма. Рукоятка дрожала – таким сильным был удар. Да, на меня это подействовало, я даже подскочил. Почувствовал, как меня охватывает ярость, и спросил:

– Этим вы уродовали того бедолагу? Сколько человек его держали?

Толстяк снова улыбнулся:

– Мы следили за тобой, Джек. В нашем городке ты тоже боролся со злом, которое остается безнаказанным. И ты был полицейским. Присоединяйся к нам.

Я потерял дар речи, хотелось рассмеяться, но потом сказал:

– Пошел ты куда подальше.

Он слегка покачал головой – нет, не от злости, скорее, от разочарования – и кивнул своим людям. Те схватили меня за руки, связали их за спиной, натянули мне на голову чехол без всяких прорезей для глаз или рта. Я спросил:

– Вы хотите то же сделать со мной?

Он подошел, положил руку мне на плечо. И я услышал:

– Джек, ты присоединишься к нам. Наши сегодняшние действия продемонстрируют нашу веру в тебя. У меня ощущение, что ты пренебрегал уроками истории, поэтому изложу коротко. Восстание началось, когда ненавистные иомены сожгли церковь в Булеиоге. Святой отец Мерфи, который ранее советовал своим прихожанам сдать оружие, теперь призывал лучше умереть на поле битвы, чем позволить устроить резню. Когда восставшие заняли Винигар Хилл, поднялась вся страна. Самым эффективным оружием восставших были пики. Толпу уэксфордских Пикинеров могла разогнать только тяжелая артиллерия.

Потом меня подняли на ноги, провели по лестнице и вывели на улицу. Я несколько раз споткнулся. Если тебя лишают возможности видеть, ты становишься на редкость уязвимым. Открылась дверь фургона, и один из полицейских сказал:

– Осторожнее, Джек

Голос дружелюбный, с усмешкой. Через десять минут мы остановились, мне развязали руки, дверь раскрылась, и меня вытолкнули из машины. Обретя равновесие, я сорвал чехол как раз в тот момент, когда фургон скрылся за поворотом. Я находился недалеко от гостиницы, и на улице, кроме одного студента, никого не было. Он выглядел таким же потерянным, каким я себя чувствовал, на джинсах – следы блевотины. Он изрек

– Ничего себе городишко, а?

И направился в сторону Эйр-сквер.

Я вернулся в гостиницу, поднялся в свою комнату, не встретив никого по пути, и рухнул на кровать. Голова болела, но я не думал, что это что-то серьезное. Теперь я мог сказать Джеффу, что я знаю, о чем он говорил. И кому еще? Ридж? Она скажет, что тут ничего нельзя доказать. Или мне пойти в полицию, к старшему инспектору?

Мы с Кленси были друзьями, в молодости вместе ходили на задания. Моя карьера закончилась, он же добрался до самого верха. В последующие годы наши пути пересекались, и мы были если не врагами, то, по крайней мере, противниками. Кленси относился ко мне с презрением. Когда бы я ни обращался к нему за помощью, он смеялся мне в лицо. Я лег спать, так ничего и не решив. Я зря суетился – старший инспектор сам заинтересовался мною.

Когда меня разбудили, я крепко спал. Пробормотал:

– Какого черта?

Надо мной возвышались два полицейских. Я даже сначала решил, что это снова Пикинеры. Один сказал:

– Одевайся, Тейлор.

Я пытался стряхнуть сон, и второй полицейский показал на подушку со следами крови:

– Лучше возьми это с собой.

В комнате был полный хаос. Они уже обыскали ее. Натягивая на себя одежду, я спросил:

– Не скажите ли мне, что, черт возьми, происходит.

Еще со старых времен я сохранил браунинг, пистолет был спрятан под половицей. Слава богу, обыск был недостаточно тщательным.

Иначе…

По крайней мере, я больше не баловался кокаином и не хранил дома запас дури. В комнате даже не было бутылки виски. Первый полицейский не ответил на мой вопрос, а когда я оделся, рявкнул:

– Пошли.

Второй спросил его:

– Наручники надевать?

Оба взглянули на меня. Когда мы проходили мимо конторки, я покачал головой, и миссис Бейли воздержалась от комментариев. У входа ждала полицейская машина и собралась небольшая толпа. Кто-то крикнул:

– Это бен Ладен?

Они посадили меня на заднее сиденье, и мы поехали. Полицейские мрачно молчали. Из своего собственного опыта службы в полиции я знал, что молчание – предвестник больших неприятностей. В противном случае полицейские бы болтали, если не очень свободно, то, по крайней мере, тихо. Они же молчали, будто боялись скомпрометировать висящее надо мной обвинение. Меня проводили в комнату для допросов и оставили одного. Я поинтересовался:

– Чаю нельзя?

Никакого чая.

Двадцать минут тянулись и тянулись, и наконец дверь открылась, и вошел Кленси при всех регалиях. Должность старшего инспектора все еще подпитывала его эго. Глаза мутные, кожа на лице в пятнах. Некогда мощное тело стало дряблым. Он сказал:

– Тейлор.

Тон мрачный. Я спросил:

– Что происходит?

Кленси посмотрел на меня:

– Тима Коффи убили.

– Что?

Муж Энн Хендерсон, которому я обязан своей хромотой.

Кленси спросил:

– Где ты был прошлой ночью?

Я почувствовал прилив облегчения и ответил:

– Я был кое с кем.

Он поднял брови и потребовал:

– Имя и время.

Кленси достал толстый черный блокнот. Я хорошо помнил такие блокноты. Всегда лучше все записать, особенно время, даты, месторасположение. Если придется отвечать в суде, такой блокнот может оказаться единственным средством вашей защиты при тяжелом перекрестном допросе. Кленси записал, что я сказал, и ушел. Прошло два часа, и я знал, что проверка не должна занять так много времени. Они хотели, чтобы я созрел. Когда старший инспектор вернулся, вид у него был недовольный. Он сказал:

– Все сходится.

– Правильно. Я могу идти?

Кленси подвинул стул, повернул его и уселся на него по-ковбойски, положив руки на спинку для опоры: эдакая поза мачо.

Он сказал:

– Ты мог кого-нибудь нанять.

– Ты сам в это не веришь. И разумеется, не можешь это доказать. Иначе я бы уже сидел в камере и этого разговора бы не было.

Кленси потер щеку рукой, и я спросил:

– Как его убили?

– Каким-то длинным металлическим шестом, проломили череп. Насколько я знаю, у вас с ним была… перебранка.

Кленси произнес это слово с большой осторожностью, почти деликатно. Настоящее полицейское слово, передает серьезность и некоторый масштаб события. Не для ежедневного пользования. Из тех слов, которые бережешь, лелеешь и произносишь в подходящий момент. Я повторил:

– Перебранка! Надо будет взглянуть, что это значит.

Я так и сделал, только позже. Словарь толковал значение как «бурный спор». Я откинулся на спинку стула и сказал:

– Он избил меня до полусмерти, да, да, клюшкой, но ведь ты это уже знаешь. Твои люди занимались расследованием, и знаете что, старший инспектор? Ничего из этого не вышло, ни черта.

Кленси улыбнулся, и я заметил на его зубах коронки. Безусловно, это пойдет ему на пользу при появлении перед прессой. Он представлял себе, как возвышался надо мной Тим Коффи. Я спросил:

– Ты в самом деле хочешь найти того, кто убил Коффи?

Улыбка осталась на месте, вот только яркости поубавилось. Он изрек

– Вот за это ты мне нравишься, Джеки.

Я некоторое время пристально смотрел на Кленси, удивляясь, как это вышло, что мы такое долгое время были друзьями, и как далеки мы теперь от этого. Я сказал:

– Пикинеры.

Он громко расхохотался, грубым таким смехом, в котором проявилось все его паскудство, и проговорил:

– Пикинеры – это надо же. Они часть того, что молодежь называет «сельской легендой».

Но поза его изменилась, исчезла нарочитая беспечность, теперь он насторожился. Я сказал:

– Сельская легенда в полицейских ботинках.

Кленси вскочил со стула и рявкнул:

– Убирайся.

Я встал, и на мгновение показалось, что мы пожмем друг другу руки. Он распахнул дверь, и я вышел. Я стоял на ступеньках при входе в участок, и редкое в наших краях солнце светило мне в лицо. Слева ко мне приблизилась женщина. Энн Хендерсен. Прежде чем я успел вымолвить хоть слово, она плюнула мне в лицо, повернулась и ушла.

Я сидел в пабе «У Нестора» перед чашкой холодного кофе. Я рассказал Джеффу все, что со мной за это время случилось, и он ни разу не перебил меня. Он полировал стаканы, склонив голову набок. Стекло сверкало. Время от времени я касался того места на левой щеке, куда попал плевок.

Джефф отставил стакан и сказал:

– Мы их достанем.

– Мы с тобой?

Он оглянулся. Часовой сидел, глядя в свою кружку. Джефф спросил:

– Ты кого-нибудь еще видел?

– Нет.

Было уже темно, когда я вернулся в гостиницу. Миссис Бейли спросила:

– У вас все в порядке?

– Да.

– Ну и славно.

Я поднялся в свой номер и умылся холодной водой. Не помогло. Плевок все еще жег кожу. Джефф пообещал узнать, как зовут лидера Пикинеров. Я поинтересовался:

– Каким образом?

Он пожал плечами:

– Трудно не значит невозможно.

Горьким пьяницам не требуется

говорить или затевать скандалы.

Существует взаимное согласие:

просто сидеть и наблюдать,

как все замедляется, по мере того

как вы отключаетесь, – и никто

не может ничего к этому добавить,

никаких комментариев и сносок.

Чад Тейлор.

«Перед грозой»

На следующее утро я чувствовал себя «опустошенным от всего», как кто-то сказал.

Кроме воспоминаний о тебе.

Я достал книги Синга с полки, взял блокнот и ручку и попытался описать его на бумаге.

Он родился в Дублине в 1871 году. Отец, стряпчий, умер, когда Синг был еще совсем маленьким. Он учился в колледже Святой Троицы, потом отправился в Париж. На него колоссальное влияние оказала встреча с У. Б. Йейтсом. Йейтс посоветовал ему посетить Эренские острова, изучить, как живут и работают ирландские крестьяне. В период с 1889 по 1902 год Синг ездил туда регулярно. В результате он написал в 1907 году книгу очерков «Эренские острова», где поведал о своем там пребывании. Затем он начал писать пьесы, первой была «В сумраке долины», вышедшая в 1903 году.

«Скачущие к морю» – 1904 год.

«Источник святых» – 1905 год.

Затем, разумеется, знаменитые бунты в аббатстве, когда появился «Удалой молодец, гордость Запада». После этой пьесы он прославился.

Синг стал директором аббатства и в 1909 году издал «Стихи и переводы». В 1897 году он заболел болезнью Ходжкина. Начал писать «Дейдре – дочь печалей», но так и не закончил.

Своим реализмом и смелым и бескомпромиссным изображением отдельных персонажей он нажил себе множество врагов. Вы можете сказать об ирландцах все что угодно, только не говорите этого прямо.

Я просмотрел свои записки, пытаясь понять, что убийца нашел в Синге такого, чтобы оставлять его книгу в качестве своей подписи. Я не мог разобраться. Мне понравилось, что сказал о Синге Йейтс:

Он был так ненавидим потому, что дал своей стране то, в чем она нуждалось, – безжалостное сердце.

Это определение – безжалостное сердце – задело глубокие струны в моей душе. Я знал это всю свою беспокойную жизнь.

Я откинулся на спинку стула и попытался представить, что связывает Синга и Драматурга. Мне уже начало что-то приходить в голову, когда зазвонил телефон.

Черт.

Я снял трубку и произнес:

– Да?

– Мистер Тейлор?

– Да.

– Это матрона приюта «Святая Джуд».

– А, да, я собирался вам звонить. Я намереваюсь сегодня перевезти свою мать.

Услышал какие-то голоса, невнятный ответ матроны, потом разобрал:

– Сегодня?

– Да, я думаю, «скорая помощь» заберет ее.

Женщина тяжело дышала. Спросила:

– Как вы смогли так быстро узнать?

Теперь пришла очередь мне помолчать. После паузы я спросил:

– Что узнать?

– Что ваша мать умерла двадцать минут назад.

Я выронил трубку.

Я не понимаю, что так связывает похороны и дождь. Во всяком случае, ирландские похороны. Мы привыкли к дождю. Живем в Западной Ирландии, дождь – часть нашей жизни. Но во время похорон, буквально каждый раз, он поливает так, будто имеет против тебя что-то личное.

Моя мать не стала исключением.

Дождь не переставал ни на секунду, лил и лил, как последний подонок. Собралось много народу, в основном прихожане той церкви, которую посещала мать. У могилы ее старый покровитель и мой вечный враг святой отец Малачи бубнил что-то насчет праха к праху. Я взглянул на лица присутствующих. Все они были соответствующе печальны. Я был самым близким родственником, но окружающие умудрялись меня игнорировать. Если смерть и несет примирение, они об этом не ведали. Наконец святой отец Малачи закруглился и побрызгал на гроб святой водой. Взглянул на меня с ненавистью. Я подошел, чтобы взять горсть земли, но он покачал головой. Я подумал: «А пошел ты» – и бросил землю на крышку гроба. Могильщики начали опускать гроб и жестом пригласили меня поучаствовать. Мать совсем ничего не весила, совсем.

Выполнив свою обязанность, я отступил, и Маргарет взяла меня за руку. Малачи заметил и нахмурился. Я крепко сжал ее пальцы. Стоящая напротив Ридж перекрестилась и ушла.

Я откашлялся и сказал:

– Гм, благодарю вас за то, что пришли. Я заказал… ну, там напитки, закуски, чтобы… Я вас всех приглашаю в бар «Голливуд»… спасибо.

Чувствовал себя последним кретином.

Они не пришли.

Только Маргарет, Ридж, стол с бутербродами, канистры чая, кофе и пять официантов. Наконец обеспокоенный менеджер бара спросил:

– Вы еще ждете… гостей?

Я покачал головой.

Маргарет взяла бутерброд. Высота горы еды после этого не изменилась вовсе. Она попыталась откусить и спросила:

– Твой друг, тот, у кого бар?…

– Джефф и его жена Кэти.

Маргарет нервничала, жалела, что спросила, и я помог ей:

– Они не пришли.

Я никак ей это не объяснил, потому что и сам не понимал. Ридж со стаканом апельсинового сока в руке выглядела почти хорошенькой. Темный костюм с модной юбкой, белая блузка с намеком на вырез. Вблизи было заметно, что покрой убогий. Что поделаешь, Ридж всегда покупала дешевые вещи. Я заметил: