Текст книги "Азбука жизни "

Автор книги: Катя Метелица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Абракадабра

Одно из самых звучных слов. Слово, звучание которого идеально соответствует его значению. При игре в слова, когда тебе выпадает слово на «А», большое удовольствие произнести: абракадабра.

Из географических названий ему соответствуют:

Гвадалквивир и Брахмапутра, а из имен собственных – Навуходоносор.

Бомба

Раньше так дразнили толстушек.

Характеристики бомбы следующие: тяжелая, округло-пузатая и потенциально опасная, то есть обладающая большой внутренней энергетикой, отлично подходит к определенному типу женщин. Причем, заметим, это весьма привлекательный образ.

Завораживающее сочетание слов: ковровое бомбометание.

У бомбы обязан быть прочный металлический корпус, лучше с шипами.

Взрывные устройства в виде невнятной путаницы проводков в коробочке совершенно не впечатляют.

Бумеранг

Это то, что известно нам об Австралии: там бегают кенгуру и аборигены с бумерангами. Вся Австралия поэтому представляется в виде детского мультика. Кенгуру – прелестная живая игрушка, плюшевая мадонна мира животных. Что же касается бумеранга, который всегда возвращается к тому, кто его бросил, бумеранг можно считать воплощением плюшевой метафоры. Всем доступно и всегда под рукой.

Воздух

В связи с воздухом возникает философическая проблема зависимости.

Ни к чему нельзя привыкать, ни от чего нельзя зависеть, ни к чему нельзя привязываться. Ни к чему и ни к кому. Ни к существам, ни к веществам.

Это обсуждают все, все, все. Тема для дискуссии номер раз.

По итогам этих обсуждений, не только конопля, но и ЛСД выходят лучше чая и кофе. Потому что не вызывают привыкания. А чай и кофе – вызывают, так же как водка и героин. Кофейные зерна и обманчиво легкие чайные листочки – бух! – чугунными гирьками брякаются на старомодные аптекарские весы, где балансирует энергетика организма. Попробуйте лишите организм утренней чашки чая или кофе – он просто не сможет функционировать.

Поэтому те, кто поставил себе целью как можно полнее освободиться от всех зависимостей, приучают себя пить простую теплую воду, маленькими глотками. Кипяточек. Как в годы военного коммунизма баловались кипяточком.

Это наверняка полезно для организма как для физического тела. Физическое тело приспосабливается жить без стимуляторов – и ничего, живет. Хуже с психическим телом. Потому что вдруг понимаешь, что попал в еще худшую зависимость – от этого самого кипяточка. От воды. Как Саид в пустыне – страшно же. Просто-напросто страшно.

Самая страшная, непреодолимая зависимость – от воздуха.

Все лучшее в жизни связано с воздухом. Вернее так: наличие воздуха отличает очень хорошие вещи в ряду однородных вещей.

Сравните.

Горький как правда эспрессо – и нежнейший капучино, на две трети состоящий из пены, то есть из структурированного воздуха.

Скучные прямые юбки канцелярских служащих – и воздушные юбочки танцовщиц и просто прелестниц.

Жирное кипяченое молоко, мерзость и ужас нашего детства – и упоительный молочный коктейль, того же детства отрада. Хоть за десять копеек, хоть за пять долларов, воздух, воздух.

То же самое со сливками. Опять-таки: склизкий яичный белок – и он же, но взбитый для омлета или безе.

(Знакомый рассказал по телефону анекдот. "Мужик приходит в магазин.

– Девушка, скажите, что это у вас такое на полке – белое, воздушное, такое все неземное?..

– Это? Да это безе.

– А-а. Ну, дайте, пожалуйста, две бутылки водки".

Дал понять, что это о нем анекдот. В смысле, что он – безе. В общем, да. Все мы безе в каком-то смысле. И все мы любим выбрать две бутылки водки.

Ну да ладно.)

Что дальше?

Плотная текстура академических полотен – и полные воздуха картины импрессионистов.

Резиновые кишочки – и летающие шары.

Тощее солдатское одеяло – и пушистый плед.

Краткий доклад – и неспешное повествование.

Просто шоколад – и пористый шоколад. Допустим, пористый шоколад «Слава».

Теснота – и простор.

Суетня «командировочных» или, того пуще, туристов-экскурсантов – и великолепная, ничем не регламентированная праздность свободных путешественников.

Переговоры или любой разговор с дальней и деловой целью – и беседа у камелька. Или просто обмен несколькими фразами, случайный, ни к чему не обязывающий, неповторимый… Какие-то из этих примеров покажутся претенциозными, какие-то – случайными, какие-то примитивными, но это совершенно не важно.

Легко вывести определение роскоши: роскошь – это то, что способно притягивать воздух и задерживать в себе воздух, пожалуй так. Элементы бесполезности, эфемерности. Все верно.

Сам по себе воздух бывает разным на вкус, и изощренные гурманы умеют им лакомиться.

Например, если в сауне дышать ртом – воздух сладкий и душистый, как ветерок со стороны пекарни.

Город-порт

Москва, как известно, порт пяти морей. Или даже семи. Разницы, увы, нет. Потому что горькая правда состоит в том, что моря в Москве нет вовсе.

Зимой об этом как-то не думаешь. Но летом – коротким, оглушительно жарким московским летом – эта недостаточность, обделенность великого города чувствуется необыкновенно остро.

Я не о купании говорю. Купаться-то и загорать в общем есть где: Серебряный бор, Коломенское, пляж в Строгино, Воронцовский парк, Царицыно, Останкино, Борисовские пруды… Можно еще долго перечислять. Кроме того, в каждом районе имеется водоем, известный только местным жителям, – обычно безымянный или именуемый аборигенами как-нибудь типа "пруд у прачечной". На три летних месяца эти лужи становятся настоящими центрами жизни. Здесь гуляют с колясочками, загорают на прихваченных из дома покрывалах, устраивают трогательные в своем убожестве пикники, сидят с удочками, купают собак, а некоторые и сами рискуют влезть в мутные глинистые воды, приговаривая, что микроб от грязи дохнет и зараза к заразе не пристает.

В моем детстве тоже был такой "пруд у прачечной". Мы предпочитали называть его озером. Улицы вокруг носили названия: Одесская, Перекопская, Керченская, Херсонская, Симферопольский проспект, Севастопольский бульвар, Крымский вал… Это волновало, потому что казались синонимами слова «Крым» и «юг», «юг» и «море», «лето» и «Крым», «лето» и «юг», «лето» и «море»… «Море» и «отдых», «море» и «праздник».

Душным коротким московским летом всем мучительно хочется праздника. Это настоятельное, упорное желание – как жажда. Жажда удовольствий, развлечений, приключений, всякого рода кайфа. Не случайно так называемая "индустрией развлечений" так бурно расцвела в этом городе. Но, увы, сама по себе Москва никак не праздник, который всегда с тобой, нет. Москва слишком – во всех отношениях – тяжелый город. Всякая пирушка здесь предполагает чуму. И будучи не силах утолить жажду праздника, Москва только раздражает желание, только разжигает этот зуд, эти танталовы муки.

Это особенно чувствуется на вечерней Тверской.

Вечерняя Тверская летом необыкновенно похожа на центральную улицу какого-нибудь курортного города, где люди по преимуществу заняты поиском удовольствий – одни – и торговлей удовольствиями – другие. Количество и качество ресторанов, казино, клубов и прочего не имеет большого значения. Главное – взгляды людей – ищущие, жадные, оценивающие. В них не праздное любопытство наблюдателя, в них – активный вопрос. "На что ты сгодишься? Что ты мне предложишь? Что мне с тебя взять?"

Все что-то жуют, пьют из бутылок и из банок, питаются из кульков и с бумажных тарелок. В толпе снуют пушеры; во дворах, освещенные фарами, выстроены на показ шеренги проституток. Девушки, которых сейчас так и хочется назвать портовыми, приезжают сюда на заработки из Краснодара, из Ставрополя. Они говорят нараспев, с фрикативным «г» – дополнительная черта «южности». Одеты во что-то офисно-провинциально-вечернее: душное, обтягивающее, черное, с высокими каблуками. Сутенеры, по контрасту, сплошь в шортах и в сандалиях на босу ногу, реже в спортивных костюмах. По-домашнему, по-дачному. По-курортному.

Вполне курортный вид и у тех, кто на Тверской "просто гуляет" (а не работает). Девушки через одну в ярких запахивающихся юбках – такие юбки предназначены для пляжа, но это никого не смущает. Спонтанная уличная мода – происхождением не с подиума, а с вещевого рынка в Стамбуле.

Рядом с макдональдсом за небольшую плату можно покататься на верблюде – совсем как в Анталии, на Кипре или в Тунисе.

Улицы, подобные вечерней Тверской, в курортных городах именуются эспланадами. Они ведут к сердцу курорта – к большому променаду на набережной, к морю… Тверская, как известно, ведет, к Кремлю. Но это – днем. Ночью же Кремль кажется призрачным, как огни больших кораблей. Он где-то далеко – там… А здесь – здесь, как и положено, идет гуляние. Эспланада – Тверская вливается в променад на Манежной площади, превращенной в крышу гигантского подземного пассажа. До двух часов ночи – душной летней ночи – толпы людей гуляют здесь, пьют пиво, жуют, обнимаются на скамейках, ищут прохлады у фонтанов и у речки Неглинки… Жалкая речка, служившая для стока нечистот, выведенная из-под земли, полуискусственная, обезображенная бронзовым бестиарием Церетели, – она, получается, и заменяет море в Москве. Которая, как известно, является портом пяти морей. Или, может быть, семи.

Горячая вода

Экзистенциальный смысл Великого Ежегодного Отключения Горячий Воды можно сформулировать великим армейским выражением: «Чтобы жизнь мёдом не казалась».

Это не происки жэка-шмэка, мэра-шмэра, нет. Отключение Горячей Воды – это проявление некой высшей силы, высшего разума, который просто предлагает столичным жителям маленькое традиционное испытание. Чтоб не коснели в неге и комфорте.

Тут каждый проявляет, на что он способен. Кто упорство – встает на час раньше и греет кастрюли; кто стоицизм – загодя, с февраля приучают себя к ледяному душу, а голову просто бреют наголо, чтоб не мыть, так проще…

Многие, во что бы то ни стало желая перебороть судьбу, заранее узнают сроки отключения и уезжают именно на это время в отпуск – хоть в деревню, где и вовсе колодец за два километра, но зато это не обидно!

Или вот: записываются в бассейны и спортивные клубы, где можно невзначай и помыться. Но только кто сказал, что и в клубах горячую воду не отключают? Астрономическая цена абонемента не влияет ни на что. Да и в парикмахерских салонах, столь изысканных, что избегают даже слова «парикмахерская» в своих названиях и томно именуются "эксклюзивными салонами красоты", где простая стрижка стоит от ста пятидесяти долларов, – и там норовят вымыть тебе голову, скудно поливая едва теплой влагой из утлого кувшинчика.

Но только народ не сдается. Отключение Горячей Воды является превосходным тестом на сообразительность.

В одном доме я видела гениальное изобретение: обыкновенный медный змеевик присоединяется к крану и кладется на зажженные конфорки. Вода, проходя по спирали, нагревается и в раковину льется уже теплой.

Еще вариант, несколько громоздкий, но по-своему красивый: одна энергичная девушка быстренько оформила себе статус невесты гражданина США и теперь регулярно посещает душевые при бассейне в американском посольстве.

У меня есть также знакомые, которые задешево снимают комнату в старой коммунальной квартире с газовой колонкой.

Бродит анекдот о персонаже, который от любовницы тайно бегает к жене – принять полноценную ванну.

На Тверском на скамейке два хмурых организма при мне обсуждали объявление: "Евросауна ВИП, привлекат. дев. для джент. Круглосуточ. 100проц. гарант. массаж расслаб. тайск. эротич. восстанав. Охрана. Незабыв. впеч.200 проц."

– А что, Витек, – не без волнения сказал один, – как думаешь, сауна у них действительно есть?!.

Из уст в уста переходит история о неких необычайно везучих пожилой матери и взрослой дочери, которые живут рядом, на одной улице, буквально окна в окна, но! По этой самой улице проходит трамвайная линия. Конечно, шуму-то ой-ой-ой, но! По этой самой линии идет граница двух административных округов, и горячую воду в них отключают не одновременно, а с разницей почти в две недели! И ощущение свежести, таким образом, не покидает счастливиц.

Многих вполне всерьез интересует вопрос, отключают ли летом горячую воду в президентской резиденции. Склоняются к тому, что нет. А вот у премьер-министра?..

Графомания

Эффектно было бы начать так: я связала свою жизнь с графоманом. Но это не так. Не совсем так.

Мы познакомились посредством факса. В течение недели я получила семь или восемь факсов с одинаковым текстом, таким – "Редактор «СОЛО» Михайлов Саша хочет, чтобы Катя Метелица пришла в ПЕН-Центр на презентацию нового, эротического номера его журнала".

На презентации, помнится, были: поэтесса-скульптор Лиза Лавинская в школьной форме с фартуком и галстуком, кожаном поясе девственности и в боксерских перчатках; поэт Бонифаций без левого уса, но зато с правым – и с сохраненной левой половиной бороды; писатель-порнограф Зуфар Гареев с ангельскими белокурыми кудрями и кроткой беременной женой; таинственный абхазский тяжелоатлет по имени, отчего-то, Пуся… Круг авторов журнала.

Михайлов Саша, как я поняла, отвечал в микрофон на вопрос об эстетическом кредо.

– Ну, – сказал он, – как видите, внешне «Соло» напоминает инструкцию для пылесоса. Это и можно считать выражением нашего эстетического кредо…

Сам Михайлов Саша внешне не был похож ни на инструкцию, ни на пылесос, ни – определенно – на представителя великой и могучей русской литературы. Скорее на футболиста. Вот на кого – на мальчика с романтическим прозвищем Шуруп, которого я любила в пионерском лагере… В общем, не успела я оглянуться, как, вся в радужной фате, уже стояла с редактором журнала «СОЛО» в Мещанском (это название) загсе перед отчаянно краснеющей девушкой-регистраторшей.

Жизнь моя изменилась. Изменилась счастливо и в то же время причудливо. Раньше, например, в почтовом ящике у меня водились только листовки с предложениями сдать квартиру под офис, съездить на отдых в Португалию, похудеть нетрадиционным путем и прочая такая же дрянь. Теперь что ни день там появляются разнообразные конверты с рукописями. Рукописи приходят также в виде бандеролей и заказных писем, которые почтальоны приносят в восемь утра.

Я не замечаю, чтобы Михайлов Саша как-то стимулировал всю эту активность. Его журнал выходит более чем скромным тиражом. Объявлений он никаких не дает. Общение с авторами сводит к минимуму. Ну откуда узнала его адрес Галина Владимировна Шутько, 48 лет, из города Мирный республики Саха, никогда нигде не печатавшаяся?

– Смотри, Сорокин только симулирует такой стиль, а у нее все подлинно. Это будет рубрика «Заповедник», открытие 21-го номера. Нежнейшие какие рассказы. "Анна шла по степи… Он ложил на нее свою тяжелую ногу…" Это настоящая народная литература.

"Настоящая народная литература" это, как я поняла, у него высшая похвала, которой мало кто удостоился – Михайлов Саша плакал над рассказами Галины Владимировны Шутько, 48, из города Мирного, буквально плакал, хоть типографская корректорша и заменила бриллиантовое слово «ложил» на невыразительное «положил».

Чаще всего его редакторское одобрение выражается так: "Ну, это настоящий монстр". Это, как я догадалась, и есть искомое эстетическое кредо редактора «СОЛО» – публиковать монстров. Тех, кого нормальные журналы не опубликуют никогда в жизни.

В «СОЛО» есть своя внутренняя классификация монстров. Это отражается в рубрикации, которая построена по принципу нарастания монструозности: «Дебюты» – «Монологи» – «Заповедник» – и, наконец, рубрика "Клуб им. полковника Васина", в которую попадают те, кого можно считать литературными супермонстрами. Самого полковника, автора трепетной фронтовой поэмы «Соня» я знаю лишь по легендам, но зато при мне появился Иван С., и я даже видела его вживе.

Собственно, он был и есть женщина, Иван С., – стареющая модель, репатриантка из Америки. Она настояла на псевдониме и вымышленной биографии ("Иван С. Живет в Москве. Окончил десять классов и курсы. Работает бульдозеристом."), поскольку ее рассказ "Катюсик и урод" ("СОЛО" № 20) носил вполне порнографический характер. Иван С. украсила наш и без того нескучный семейный обиход несравненной фразой: "Проворные пальцы идиота в считанные доли секунд достигли вожделенной цели…" Подумать только, в считанные доли секунд!

Еще мне запомнился Лев Дождев, автор огневой поэмы "Замурованный в Бетоне" – про каменный уголь. Его, действительно, тяжело забыть. Окрыленный успехом, автор поэмы (написанной маяковской лесенкой, и чуть ли не каждое слово с большой буквы) любил порадовать нас телефонным звонком. Голос вполне каменноугольный, интонации командно-составные, тоже, поди, полковник. "Александр Александрович. Я тут веночек написал. Понимаете – веночек сонетов. Так я что думаю – вещь-то стоящая. Вы уж выдвиньте меня на премию. Букеровскую. Она не за стихи? Жаль. Тогда Пушкинскую. На Нобелевскую нет, это опасно. Как бы не убили".

Думаю, он боялся ограбления, с Нобелевской-то премией в кармане. В общем, правильно.

Еще у нас в доме жила рукопись «Банан», о которой стоит упомянуть отдельно.

Человек, который ее написал, приходится Михайлову Саше другом детства, и Банан – его детское и пожизненное прозвище. Будучи по натуре человеком необычайно деятельным и предприимчивым, Банан стал одним из первых в СССР переводчиков видеофильмов. "Последнее танго в Париже" – это Банан. И "Дневник баскетболиста" – это Банан: в высшей степени адекватный перевод речи уличных нью-йоркских подростков – и романтические стихи Джима Кэри про белый жетон луны. Такое сочетание очень для него характерно.

Банан пишет лирические стихи в духе "Клуба им. полковника Васина" – совершенно, то есть, дикие стихи. Чудовищно искренние и оттого прекрасные. А его проза не уступает стихам по искренности и убойной энергетике. Это, собственно, не проза – а история его жизни, точнее куча разных безумных историй, с ним приключавшихся.

О себе он пишет в третьем лице, называя себя Мишей, что и является его настоящим именем, как у Лимонова – Эдичка. Но только Лимонов, прочитав эту книгу, умрет от зависти. Потому что Лимонов – писатель, со всей присущей этому клану пыльной книжной грустью, ремесленнической старательностью и жаждой славы. А Миша Банан – настоящий живой персонаж, который взялся за перо главным образом оттого, что на него от неумеренного потребления алкоголя стали накатывать маниакальные состояния, сопряженные с бессонницей и непреодолимой потребностью в самовыражении.

Добрая половина этой книги написана в Кащенко, в платном отделении для утонченных организмов. Это, собственно, дневник Миши Банана, который он настукивал на лэптопе день за днем, час за часом, начиная с пяти утра, когда ему свойственно просыпаться ("Миша проснулся в пять утра от чудовищной эрекции", – обычный зачин).

Как слушал крик ворон; пил кофе; как думал о Боге, об устройстве мироздания и своем в нем месте, и о том, можно ли любить женщину и дочь ее – тоже любить. И любовницу дочери – тоже. И о ревности к другим ее любовницам. И о прелюбодеянии…

Как пил таблетки, и лежал под капельницей, и как галлюцинировал; как беседовал в курилке с другими больными, ненавязчиво уча их жизни, потому что Мише дана мудрость; как тут же написал стихи и занес их в лэптоп; как вышел прогуляться в Нескучном саду и по дороге прихватил там пару хороших кирпичей для дачного хозяйства; как из реанимации к нему в палату перевели молодого человека мужественной и таинственной профессии, слезавшего с герыча, и как они решили вместе ехать прямо из больницы в Таиланд.

Потом дневник продолжается в уже в этом самом Таиланде. Час за часом, со всеми трогательными подробностями. Как пошли, допустим, есть лобстеров, как тщательно выбирали место с тем расчетом, чтобы объевшись, удобно было закинуть ноги на ограду и любоваться морским закатом, как лобстеров, наконец, принесли, перепутав заказ, но все же весьма приемлемых, и закат наступил, и был похож на усталого огненного дракона, а тут как раз подоспел и рис с креветками, хоть это было уже и лишнее, и они выпили по паре таблеток тизерцина, и колеса застучали по шпалам, и тут же некоторые соображения о Боге, о мироздании и Мишином в нем месте, о тайском национальном характере и досадной для Миши неспособности тайцев к европейским языкам, о массаже и массажном бизнесе, о белых слонах, о местных проститутках, о неизбывной любви, – и все это в одном абзаце и – по-настоящему, без дураков, прекрасно как литература.

Я люблю читать. У меня есть непреодолимая потребность в чтении, как у Банана – в письме. Его рукопись во всех ее вариантах – правленом, неправленом – я уже почти что выучила наизусть, потому что в ее, рукописи, присутствии совершенно невозможно читать что-либо другое. Она как живое существо, требующее к себе постоянного внимания, живущее своей активной жизнью.

Михайлов Саша говорит, что я с непривычки просто заболела Бананом. Его тревожит, что Банана в нашей жизни стало так много. Он все надеялся, что я избавлюсь от наваждения, как только рукопись под названием «Банан» будет напечатана.

– Что ты все о Банане и о Банане. Смотри, сколько их у меня еще, – говорит он и показывает на штабеля разноцветных папок с рукописями.

Я вздрагиваю.