Текст книги "Вестники весны. Мифы двенадцати миров."

Автор книги: Катя Аникина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Катя Аникина
Вестники весны. Мифы двенадцати миров.

Э-э-э-эй, конь, синий как ночь, синий в звездочках конь.

Э-э-э-эй, вот в его гриве закат заплутал среди звезд, да и пролился вверх.

Он увезет нас от обид в ту далекую страну,

где никто не скажет нам, кто и в чем был виноват, кто и в чем был виноват.

Марина Комаркевич.

Глава 1.

Олежа. Жива. Иорди́ческий остров. Пасечноя́рь.

Дверь распахнулась с таким грохотом, будто её выбили ногой. Сразу потянуло сквозняком, и Олежа наморщил нос.

– Дорогой брат, ради богини! Почему ты ещё здесь?! – с порога завопила княжна Яна.

– Прости, Олежа, я не хотел её пропускать, – чуть не плача взвыл Нико́ля, судя по звуку, ворвавшийся в комнату вслед за княжной.

Олежа повернулся на бок в сторону гостей, не собираясь вставать с подушек:

– Потому что ещё зима, Яна. Прикрой дверь, Николя, да не расстраивайся. Что уж с ней поделать?

– Княже, – простонал Николя, – а мне-то внутри остаться или снаружи?

Олежа неопределённо повёл плечом.

Сестра, звонко щёлкая каблуками по полу, мерила шагами комнату.

– Сколько ты ещё планируешь валяться? Весна уже родилась! Кюна издала указ начать медовую догля́дню седмицу назад. И что мы видим?

– Мы ничего не видим, – пробурчал Олежа.

– А почему ты до сих пор не прозрел? – снова возвысила голос Яна.

От криков княжны у Олежи зазвенело в ушах. Ему невыносимо хотелось прикрыть их, но из уважения к старшей сестре пришлось сдержаться.

– У тебя времени в обрез! – Яна шуршала пергаментом. – Ты это видел? Ах да! Ты же у нас слепой! Ну, так я тебе зачитаю!

Олежа подумал: «Не пора ли спрятаться под подушкой?» Сестра нападала на него так, будто он мог как-то повлиять на своё зрение.

– Пасека Хольгрида, Иволги, Темерника, Медовые Улаи, пасека Пафнурия, – тараторила Яна. – Потом у тебя что? Явиться в Беломе́дье, пока Эрула́йн не взойдёт в зенит. Как планируешь всё успеть?

– Ты что, не видишь, что я слепой?! Не могу я в доглядню пойти, – с толикой обиды прогудел Олежа, приподнимаясь на локтях.

– Да мне плевать на твою спячку! Собирай своих чудиков и отправляйся в дорогу!

– Но как я должен идти? С палочкой?

– Да хоть пластом в телеге, но выезжай, я тебя прошу, – тон княжны стих и сменился на умоляющий.

– Пока не вернётся зрение, я никуда отсюда не выйду. – Олежа снова уронил голову на перины.

От его движения пыль, прятавшаяся в подушках, взлетела, и князь, вдохнув её носом, громко чихнул. От этого звука Яна снова взбодрилась:

– Да почему? Почему ты не можешь ехать?!

– Где ты такое видела – доглядню с лежачим князем? Пасечники нас уважать перестанут. – Олежа зевнул.

– А-а-а! Да прекратишь ты когда-нибудь переживать, кто и что о тебе подумает?! – Яна со злостью отшвырнула листок пергамента.

Вопреки её вспышке, тот мягко заскользил по воздуху и опустился на пол.

– Поглоти тебя Бездна, Олежа! Мне плевать как, но ты выполнишь всё в срок! – рявкнула она и выбежала, напоследок, саданув дверью о косяк.

– Вот же кипучая женщина, – донёсся тихий голосок Николи.

Похоже, он спрятался куда-то в угол, подальше от бушующей княжны.

Олежа вздохнул. Вокруг всё ещё была пустота. Зима в этом году слишком затянулась, и князь, как никто другой, ощущал это на себе.

– Она права. Весна уже в мире Живы, а он… оно всё ещё спит. Почему, Николя? Может, ты мне скажешь?

Николя подсел на подушки.

– Я попробую, Олежа, поглядеть, в чём дело, но ничего не обещаю.

Он замычал что-то невразумительное, побулькал горлом и надолго замолчал.

Олежа не знал, оцепенел ли Николя, перешёл ли в мир грёз или просто сидит молча, задумавшись о своём, но не решался спросить. Ему не хотелось показывать, что он не разбирает происходящего перед самым носом.

Они сидели в тишине, и князь изо всех сил прислушивался к дыханию друга.

– Ничего не пойму, Олежа. Может, холодно ещё слишком? А ты не пробовал попросить Анну, чтобы она разбудила зрение? – наконец пробормотал Николя.

Олежа отвернулся в угол. Нащупал стенку и уткнулся в неё лбом. Князь уже не первый день обдумывал молитву богине. Но как просить её о таком, не представлял. Ведь Анна осуждала тот способ, которым Олежа получал своё зрение.

– Нельзя, – грустно сказал он. – Значит, ждём. Всю зиму прождали, ещё несколько дней осилим.

Николя отчего-то не уходил.

– Ты на Яну-то не обижайся, – попросил он. – Не понимает она, каково это… быть не таким как все.

– А ты у нас, будто понимаешь? – прогудел Олежа и сердито прибавил: – Нечего меня жалеть! Лучше бы я никогда не знал, каково это – видеть. Тогда и тосковать не о чем было б.

– Я-то, может, и понимаю кое-что, – чуть слышно вздохнул Николя.

Олежа услышал, как скрипнула входная дверь, и кто-то из холопов прошаркал по полу. В каминной печи затрещала разгоревшаяся береста, и по комнате потянулся лёгкий запах занявшихся дров.

– Пролежни ещё не появились, княже? – раздался ворчливый голос, и Олежа тут же признал дядьку Михайло.

– Дядь, ты, что не сказал ничего? Я и не узнал тебя.

– Проверял, вдруг ты видишь уже.

– Видел бы, встал.

– Да ты, поди, и не встанешь. Полгода провалялся. Хоть бы на двор вышел, кости размял да топорики покрутил! Подумаешь, что слепой, руки – чай не отпали?

– Не пойду я на двор. И не проси даже. Мало я, что ли, по жизни позорюсь?

Дядя Михайло зафыркал.

Олежа уткнулся в подушки. Ожидание становилось всё мучительнее. Друзья и родичи, подгонявшие князя, не помогали перенести немощь, а лишь напоминали князю, в какое беспомощное существо он превратился.

– Анна, дай мне терпения выдержать всё это! – как-то ночью взмолился Олежа.

Нельзя ему просить о пробуждении зрения, но хотя бы в такой малости, как терпение, вдруг богиня не откажет?

Ясные лучи просочились сквозь занавески. В них кружились расплывающиеся блики.

Только тот, кто знает, что значит терять зрение, может по-настоящему оценить чудеса световых переплетений. Олежа проснулся, словно в другом мире. Ещё слабое, затуманенное зимой и городским шумом, его волшебное зрение вернулось. Сам князь остался слеп, но начал различать свет всем телом и даже больше чем телом. Так, точно у него открылись тысячи невидимых глаз.

Забарабанили в дверь.

– Олежа! Сегодня! Я видел! В мире грёз!

Олежа с улыбкой открыл Николе дверь, взревел, схватив друга за шиворот, и затряс его в воздухе:

– Я знаю! Знаю! Хвала Анне! Собирай наших! Выезжаем в доглядню!

София. Жива. Иордический остров. Щит Мтори.

Грудь Софии сдавило, затем лёгкие резко наполнились воздухом. Девочка в замешательстве открыла глаза.

Ещё ночь. Тишина. Мир грёз выплюнул её из себя, будто по ошибке заглоченную муху.

Голова Софии болела, как будто невидимая швея перепутала её с игольницей и навтыкала в неё толстых швейных булавок.

Боясь пошевелиться, девочка лежала, уставившись в потолок фургона, и пыталась осознать события, увиденные в мире грёз. Красный и чёрный перемешивались перед внутренним взором. Воспоминания сна с трудом прорезались сквозь корку сознания.

Медленно пришло понимание: «Я увидела будущее. Увидела… предательство сестры. Ох! Чем бы это ни оказалось… нужно рассказать об этом божественным братьям!»

София, позабыв о головной боли, соскочила с подстилки, сдёрнула тряпицу с окна и уставилась на Эрулайн. Узкий месяц, казалось, заглядывал через глаза прямо в душу. В благоговении София рухнула на колени, сложила руки в знаке Эры и сбивчиво пересказала своему богу всё, что запомнила в мире грёз. После, кусая губы, застыла в ожидании его ответа.

Но Эра молчал.

«Может, он не слышит? Или спит? Спят ли боги ночью?» – Девочка смотрела на месяц так пристально, что позабыла моргать. Глаза заслезились.

– Пожалуйста, ответь! Скажи, что ты услышал! – взмолилась она.

Алекс. Святая Земля. Научная станция у постоянного просвета. Город 11.22.

– Что за бред, ма-ам? – я застонал от досады. – В смысле ты не поедешь? Только из-за тебя я тащусь на эту Святым Господом забытую Живу, и ты говоришь, что не полетишь?!

– Полечу, конечно. Ты меня не слушал? – с улыбкой сказала мама, однако взгляд её выдавал смущение. – Я всего лишь отправлюсь на грузовом дирижабле. Хочу проследить за транспортировкой.

Замигали красные огни предупреждения, и мимо нас, грохоча гусеничными лентами, проехал робот-погрузчик. Я, скривившись от шума, проводил его взглядом. Робот направился к грузовому дирижаблю, и присоединился к небольшой армии своих собратьев. Я перевёл взгляд на маму и справедливо возмутился:

– Там справятся и без тебя! Здесь толпа погрузчиков! Зачем оставаться?

– Моя лаборатория, как видишь, всё ещё не приехала. Если роботы повредят материал, новый мы будем ждать несколько месяцев. – Она мягко развернула меня за плечи по направлению к пассажирскому дирижаблю.

Сопротивляясь, я упёрся ногами в бетон, скользя под её напором:

– Тогда я останусь с тобой!

– Алекс, в чём дело? Почему сегодня ты решил вести себя как ребёнок? Давай-ка поговорим как взрослые?

Я засопел в негодовании, но всё же постарался успокоиться и сфокусировался на трещинах бетонного покрытия. Мне ужасно не хотелось оставаться одному в толпе незнакомцев. И упаси, Святой Господь, ещё кому-нибудь из попутчиков приспичит со мной заговорить. Но признаться в этой причуде мне стало как-то стыдно, поэтому я забормотал:

– Ты не понимаешь. Что-нибудь обязательно пойдёт не так! Что если просвет закроется, а вы не отправитесь?

– Всё будет хорошо, не переживай. – Мы уже подошли к трапу пассажирского дирижабля.

Я вцепился в перила, отказываясь подниматься.

По трапу как раз шла семейная пара с дочерью, и девчонка ехидно обернулась, явно вслушиваясь в нашу перепалку. В её улыбке я прочёл презрительное «Маменькин сынок», но мама, ничего не заметив, продолжала увещевания:

– Просвет не закроется ещё пару часов, мы все успеем сквозь него пролететь. Но если что, подождёшь меня на месте.

Эта идея – торчать одному в новом мире и ждать, когда откроется следующий просвет, – вместе с её снисходительным тоном стали последней искрой, подпалившей вяло тлеющий костерок моего терпения, и я вспыхнул:

– Просто признай – дурацкие колбочки тебе важнее меня! Мы летим на другую планету, а ты выбираешь стекляшки! – Я отбросил руки матери и, забравшись на три ступеньки по трапу, возмущённо уставился на неё сверху вниз.

– Конечно, нет! – Она обошла трап сбоку и осторожно, по-доброму заглянула в глаза. – Иди же, посадка заканчивается.

Лучше бы закричала. От её тихого голоса я почувствовал себя и вправду скандалящим ребёнком и отвёл взгляд.

– Но, я бы мог… – начал я.

– Никого, кроме меня, на грузовой не пустят. Там нет безопасного места, – перебила она.

По трапу взбежал опаздывающий господин и толкнул меня, заставив прижаться к перилам.

– Иди. Не маленький уже, думаю, справишься с перелётом без меня? – мама тут же протянула руки через перила и сжала мои ладони.

Я закатил глаза в сторону серых туч, понимая, что всё-таки придётся лететь одному. Мама тут же почувствовала моё смирение.

– Люблю тебя больше всех на свете.

С этими словами она выпустила меня и я, не удостаивая её ответом, поплёлся вверх по лестнице.

Вслед мне донеслось:

– Увидимся через несколько часов!

Перед самым входом я остановился, в последний раз обернулся на мир, который предстояло покинуть. Мама уже скрылась из виду – наверное, убежала к своей лаборатории. Святая Земля дремала в предрассветных сумерках.

Монументальные здания тёмно-серыми силуэтами возвышались на горизонте. Уже очерченные багровыми лучами рассвета, они, словно клыки древнего существа, врезались в небо. Всё как-то мерзко и тоскливо.

Но как глупо! Не навсегда же прощаемся. Я одёрнул себя и шагнул в салон.

Занял место между двумя пассажирами, пристегнулся. Кресло оказалось далеко от иллюминатора. Да какая разница, ещё успею насмотреться.

Рядом сидела фифуля с бледным, отливающим серостью лицом и барабанила длиннющими тетрарадонитовыми ногтями по подлокотнику.

– Почему ты не сдал её в багажное отделение? – кривя губы, спросила фифуля и указала на чехол с укулеле в моих руках.

Я не собирался отвечать на глупые вопросы всяких проходимцев, поэтому решил осмотреть салон. Внутри ничего интересного. Серо, душно.

Я ненавидел оставаться один среди незнакомых людей. Так особенно остро чувствовалось одиночество. Чтобы не мучиться, отдал мысленный приказ амультаре: включить музыку погромче и отвернулся от фифули.

Лысый мужик с противной волосатой родинкой на носу.

«Замечательно».

Пришлось смотреть в потолок.

Музыка не успокоила и не отвлекла. Мысли активнее закружились вокруг навалившихся проблем. Месяц назад случился полный крах всего: на целых два года маму переводили в ботаническую лабораторию на Живу. В Наукоград – «величественный оазис знаний», как они его называли. Впрочем, в его «величественности» я сильно сомневался.

Сбылась мамина мечта, а мне пришлось оставить всю привычную жизнь за бортом дирижабля.

Мама клялась, что мне понравится в Наукограде – супер технологичном месте, куда слетаются лучшие умы сверхновых людей. Где детям предоставляется прекрасное образование, жизнь в новейшем городе, идеальная экология и бла-бла-бла…

Я же ко всем этим бо́танским прелестям относился скептически. Если командировка затянется на пять лет, десять или навсегда? Что дальше? Поселиться на чужой планете? Учиться на биолога? Ковыряться в земле, как мама, и восхищаться каждым найденным корешком?

Казалось, дирижабль не отошёл от станции, поэтому я немало удивился, услышав обращение бортового компьютера:

– Внимание пассажирам! Дирижабль S-67 набрал достаточную высоту и готов к переходу в просвет. Просьба оставаться на своих местах.

Я резко вдохнул и вжался в спинку кресла, ожидая удара, толчка или чего угодно при переходе через просвет. Фифуля вцепилась в подлокотник так, что даже, втянула тетра-ногти в подушечки пальцев. Ничего не происходило. Я тщетно вглядывался в иллюминатор, но оставалось неясно, далеко ли до просвета.

– Внимание пассажирам! Дирижабль S-67 благополучно преодолел просвет. Мы находимся в небесном пространстве планеты Живы и пролетаем над горным хребтом Щит Мтори, расположенным на Иордическом острове. Приблизительное время пути до Наукограда – пять часов тридцать минут.

Пять часов до Наукограда – это значит, что просвет открылся близко к месту назначения.

Пассажиры таращились в иллюминаторы, но я по-прежнему не видел ничего, кроме неба, которое у нас на Святой Земле такое же серое. Потеряв к нему всякий интерес, я расслабился и сполз по креслу, устраиваясь поудобнее. Подумал, не запихать ли укулеле под сидение, но остановился.

– Хе-ей… щстт… – зашептали голоса в голове.

– О не-е-т! – проворчал я, сжимая чехол в руках.

Только этого не хватало! Я бросил взгляд на соседей. Во встроенном в руку кармане у меня лежали таблетки, но не хотелось доставать их при всех и привлекать лишнее внимание пассажиров.

– Ккк… ааллщщ… – крыльями бабочки шелестело эхо.

Поднялась головокружительная тошнота. Сердце сбилось с ритма и беспорядочно застучало где-то в горле так, что я начал задыхаться.

Бортовой компьютер снова что-то объявил, но мне было не до него.

Онемевшими пальцами я нащупал застёжку ремня безопасности. Он не поддавался. Тетракостюм сам собой расслабился на шее. На руках засветились красные линии, соединяющие костюм с нервной системой.

– Оставайтесь на месте, у вас понижается давление. Начинаю вводить успокоительное, – перед глазами всплыло предупреждение центральной амультары.

– Уууди… айср, – в голове щёлкало и трещало на разные голоса.

Не осознавая, что делаю, я закинул на плечо гитарку, отстегнул, наконец, ремень и соскочил с кресла в проход.

– Айсс… илле…

Как душно! Подальше от всех, надо забиться в угол и хотя бы вздохнуть.

Я принялся щипать себя за щёки и шею.

– И-и-и-и-и-у-у-у, – взревели сирены. – И-и-у-у-у.

Это где? На борту?

– Дррр… гги-и… брр, – звуки в голове и снаружи слились.

Свет замигал.

– И-и-у-у-у. И-и-у-у-у.

Пол накренился влево, и я рухнул, цепляясь за кресла. Крики. Сирена. Включились аварийные огни. Треск. Я попытался найти опору. Вспышка света взрезала пассажирское помещение. Прищурившись, я поднял глаза. Со страшным гулом ветра потолок прорвали гигантские чешуйчатые кольца и сжали дирижабль. Я покатился за сидения вслед за проваливающимся полом. Ударился о стену, и моё сознание рухнуло в чёрную бездну.

***

Очнулся. Никак не мог понять, где я и зачем. В глазах плавал туман, смазывающий очертания окружающего мира. Закрыл их и начал анализировать своё состояние, отправив запрос центральной амультаре. Но она молчала. Укулеле всё ещё была у меня в руках. Судорожно ощупал чехол – цела… Фуф. Хвала Святому Господу. Без неё я вовсе помру от скуки.

Воздух морозными цветами распускался в лёгких и колол своими шипами. Я открыл глаза. Тетракостюм отключился. Поверхность вокруг сияла нестерпимым светом. Что это за дрянь? Покрасневшими пальцами ощупал заледеневшую корку, на которой лежал. Она противно царапала кожу. Рядом валялось пустое пассажирское кресло. Я приподнялся и выглянул из-за него. Обломки дирижабля дохлыми воронами разбросаны на белой земле.

Змея длиной с многоэтажный дом ползала среди останков корабля и, казалось, отгрызала головы пассажирам, подающим признаки жизни. Не поверив увиденному, я заморгал, настраивая фокусировку. Не помогло. Похоже, связь с центральной амультарой повредилась. Не получалось увеличить изображение. Я треснул себя по виску. Свет в глазах мигнул. Ладно, Бездна с ней, со змеёй, лучше не привлекать внимания.

Снова лёг за кресло и замер, слившись со льдом. Краем глаза обозрел окрестности. Меня отбросило от основной части дирижабля, и змея, так и не заметив ещё одного пассажира, свернула тело пружиной и прыгнула в небо. Я тупо проводил её взглядом.

Долго лежал, опираясь на кресло. Пальцы не шевелились, руки превратились в замороженные и бесполезные клешни. Мысли ворочались, как сонные макаронины, я медленно осознавал своё положение.

Где же грузовой дирижабль? Где мама? Они так и не вылетели? Я не выдержал, выскочил из укрытия и закрутил головой. Просвет в небе либо закрылся, либо оказался вне поля зрения. Не было и останков грузового дирижабля. Впрочем, он мог лежать поверженный в соседней горной чаше. Я понадеялся, что он не успел вылететь, и на Святой Земле получили предупреждение от нашего борт компьютера, когда включилась аварийка.

Но если они знают о крушении пассажирского дирижабля, то где же спасательная группа? Почему всё ещё не послали её? Почему не расстреляли бесовскую змею? Могло быть такое, что борт компьютер не отправил сигнал бедствия? Если да, то… нужно его найти…

Мысли скакали стремительными вспышками, и моё заторможенное сознание не успевало за ними.

Сколько времени прошло? Если просвет закрылся, всё бесполезно.

Левая нога предательски подогнулась.

– Поглоти тебя Бездна! – То ли вывих, то ли обморожение.

Но боли я не чувствовал. Плевать. Забросил чехол с укулеле за спину и похромал в сторону поверженного дирижабля.

Рукава тетракостюма успели промокнуть и оледенеть. Вскоре они натёрли кожу, и та потеряла чувствительность.

Фокус зрения продолжал барахлить то ли от холода, то ли от удара. Я не мог приблизить изображение и рассмотреть корабль, чтобы найти бортовой компьютер. Пришлось подойти ближе. Первое тело, которое я заметил, оказалось раздавлено обломками.

– Эй, кто-нибудь, – я попробовал закричать, но горло сжали холодные пальцы ветра.

В ответ – белая тишина. Красные всполохи на снегу. Чёрные железные останки.

Не хотелось смотреть на изувеченные тела, но они, как мёртвые голуби на дороге, всё равно притягивали взгляд. Вот знакомая рука фифули с когтями. Чудом не лежу рядом с ней.

Ни одно найденное мной тело не светилось огоньком амультары. Их кровь не двигалась. Значит, все погибли.

Я так и не обнаружил бортовой компьютер, зато включился мой костюм, и от груди тут же разлилось приятное тепло.

Никогда не видел, чтобы снег оставался лежать на земле, но всё же догадался, что белая оледеневшая прослойка под ногами – это именно он. На моей родине намного теплее, и снег всегда таял, едва коснувшись поверхности.

Я ходил кругами, пытаясь понять, как быть дальше. Солнце скрылось за горными склонами.

– Мам, ну и что теперь делать? – пробормотал я.

– Можно сдохнуть тут со всеми, – ответил сам себе.

Я так устал, что эта мысль показалась достаточно привлекательной.

Но мама… Если она не вылетела и знает, что наш дирижабль потерпел крушение, то, наверное, думает, что я погиб. Мне стало жаль её даже больше, чем себя, и, присев на корточки, я сжался, схватившись за голову.

Лицо заросло ледяной коркой из соплей и досадливых слёз. Ресницы слиплись, но я не мог их расклеить, поскольку пальцы мои так и не растаяли.

Ночь мазутной лужей разлилась над горами, однако снег, отражавший свет месяца, не позволил тьме поглотить мир. Край Бездны показался в небе зеленоватым мерцанием. Здесь – в мире Живы, космическую Бездну было так же хорошо видно, как и на моей родной планете. Я даже обрадовался ей, как чему-то родному.

«Активировать ночное зрение», – отдал я мысленный приказ.

В глазах мигнуло, но ничего не изменилось.

Я продолжал ходить вокруг мёртвой долины, боясь замёрзнуть без движения. Костюм работал, но даже у него не хватало мощности справиться с морозом снаружи.

Очередная шутка судьбы: выжить при крушении и сдохнуть от холода. Как глупо!

Куда мне идти? Рано или поздно спасатели начнут искать выживших. Нужно продержаться до их появления. Думаю, осталось недолго, ведь на Живу открываются и другие просветы, наверняка, они уже пролетели сквозь них.

Пошёл снег. Вокруг была такая тишина, что я слышал, как снежные хлопья ломали свои кости о кристаллы земли.

Потеплело. Или это моя температура сравнялась с окружающей средой? Перед глазами всё кружилось.

Я шёл.

Снег тоже.

Мир вращался.

Месяц и Бездна больше не освещали дорогу. Ветер налетал порывами. Энергии для поддержания температуры во всём теле не хватало, и я пытался отогреть руки, засунув их в воротник костюма. Появился новый страх: а что если от обморожения пальцы никогда больше не разогнутся? Или замёрзнут и разобьются, как сосульки? Тогда я больше никогда не смогу играть на укулеле.

Давно не натыкался на части разбитого дирижабля, видимо, свернул куда-то в темноте.

Самая долгая ночь в моей жизни. Самая пустая. Если и можно было придумать что-то хуже, чем остаться в одиночестве среди незнакомцев, то это остаться в полном одиночестве на чужой планете.

Я представлял, что это сон. Что скоро всё кончится, и завтра я проснусь дома в своей кровати.

Почему это происходит именно со мной?

– Мммтт… лкссс… йт, – раздалось в голове.

Я быстро проглотил таблетку и запил её талым снегом.

Не помогло.

– Щщсс… дух…исстра… аауу.

Я шёл. Иногда проваливался в снег едва ли не по колено.

– Ууу… ааа… рт, – эхо голосов сливалось в один поток где-то в туннеле моего разума.

Они толкались между собой и бубнили. Это мешало думать. Как бесит!

Я долго скакал на одной ноге и бил себя по уху, пытаясь вытрясти голоса.

Заткнулись.

Ненадолго.

Я начал ругаться и кричать на них.

Молчание.

– Аууух… ааал… тссс.

Заметил странную фигуру. За пеленой пурги ко мне кто-то приближался. Он был тяжёлым и проваливался в сугробы.

– Эй, кто здесь? – окликнул я.

Снег сдавливал звуки. Идущий рядом не отвечал.

Из мрака уже проглядывал сутулый скрюченный силуэт.

– Эй, подождите!

Существо повернуло ко мне лицо. Во рту пересохло, я попытался сглотнуть, но слюна кактусом застряла в горле. Самая уродливая во всех одиннадцати мирах старуха, обмотанная рваными тряпками, словно растрёпанная ворона, вынырнула из пурги. Она тяжело переставляла красными птичьими ногами, а руках-крыльях сжимала младенца.

Снежная стена расступилась, и они оказались так близко, что я услышал детский крик. Взгляд старухи ударом топора разрубил мою заледеневшую душу. Старуха отвернулась и двинулась прочь.

Наверное, это сама богиня смерти, а я всё же умер вместе со всеми, и моё тело лежит там, со свернутой шеей, под креслами, а здесь только неприкаянный дух. Тогда… это многое объясняет.

– Эххх… лтии, – в несвязной бессмыслице шлёпали невидимые губы.

Безумный сон – напомнил себе я. Бабка стремительно удалялась. Я испугался, что снова останусь один, и поспешил за ней.

Стрёкот голосов не прекращался, они как с ума посходили.

Из-за них упустил старуху.

Шёл по следам, но снег мельтешил перед глазами, и вскоре я прекратил различать что-либо перед собой.

Внезапно дунул ледяной ветер, и тучи оборвали снегопад. Мир замер.

Всё стихло. И голоса тоже.

Я спал на ходу.

Бесконечная ночь. Уже несколько минут или часов по моим следам кралось странное существо. Оно, пластичное, как тень от воды, изгибалось и прыгало вокруг. Что это? То ли собака с крыльями, то ли шестиногая белка. Я делал вид, что его не существует. Если это очередная подачка болезненного сознания, то не стоило на ней зацикливаться.

Это сработало. Существо исчезло.

А я снова остался почти один:

– Ррруут… хайлл… тть.