Текст книги "Модистка королевы"

Автор книги: Катрин Гюннек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Я знала нескольких Марий-Антуанетт. Первая исчезла довольно быстро. Она словно растворилась в воздухе, маленькая охотница в малиновом костюме, уступив место высокой, изящной женщине, более элегантной, но и более капризной. Она в мгновение ока раздражалась и подолгу отмалчивалась. Ее лицо морщилось в отвратительную гримасу недовольства, и она забавно поджимала губы. В такие моменты она выглядела озлобленной и некрасивой.

Она умела вогнать вас в краску одним только взглядом, окатить вас презрением и поставить на место, не произнеся ни слова. Она была само презрение. Непредсказуемая и тревожная.

Мало-помалу время стирает или искажает наши воспоминания. Моя память хранит как самые важные моменты моей жизни, так и самые несущественные. Погружаясь в те годы, я вновь чувствую те запахи, вижу те цвета. Повсюду был голубой цвет, целый океан голубого! Голубой цвет шведских драгун, голубая прюнель[58]58
  Прюнель (фр. prunelle) – легкая и плотная шерстяная или шелковая ткань, идущая на изготовление верха обуви, на обивку мебели.


[Закрыть] королевы, голубой севрский фарфор Лувесьена… То была голубая пора моей жизни.

Глава 9

Я задремала в глубоком кресле, обитом серым шелком, напротив окна. Около шести часов Мари-Анж принесла мне горячего чая, моего любимого. Я никогда ни в чем не знала умеренности – даже в том, что касается чая.

Аделаида скоро придет. И мы, как в добрые старые времена, будем маленькими глотками пить обжигающий чай. Мы всего лишь две старые болтуньи. Я люблю Аделаиду и люблю, когда она приходит ко мне.

Аде… Наверное, никогда еще она не была мне так необходима. Бывают дни, когда все кажется постылым, наводит страшную скуку, голоса вокруг раздражают… А ее беседа умиротворяет. Утешает даже ее молчание.

Как-то раз она предложила мне поставить маленькую кровать по соседству с моей, чтобы быть рядом, не оставлять меня ночью одну. Она знает, что я почти не сплю, что призраки прошлого терзают меня. Я никогда не рассказывала ей об этом, но она это знает. Аде всегда все знает. Уже так много лет мы идем одной дорогой.

Когда, в самом начале моей популярности, я переустраивала «Великий Могол», то предложила ей место первой швеи. Но она отказалась, объяснив это отсутствием как большого желания, так и необходимой компетенции. Нужно уметь быть строгой к себе, а Аде не умела. Однако она могла мягко надавить, где нужно, и очаровывала даже самых несговорчивых клиентов. Думаю, она просто не поддавалась влиянию авторитетных особ ателье.

В самом начале моего сотрудничества с королевой в «Великом Моголе» уже работали тридцать сотрудниц. Все были весьма старательны и исполнительны, но многие соображали туго, это точно. Тем не менее мы всегда были завалены работой – королевскими заказами и заказами других клиентов.

При дворе стали шептаться, будто я уже не справляюсь с работой. Вздор! Но окружение королевы встревожилось. Ведь мода обновлялась с бешеной скоростью, желания королевы должны были исполняться незамедлительно, так что пришло время разделить мои обязанности с каким-нибудь великим парижским кутюрье. Эти дамы во главе с Кампан на дух меня не переносили и решили действовать.

Я знала, что конкуренты только того и ждут, чтобы я сделала первый неверный шаг. Их были десятки: Валентин и месье Сен-Фе с улицы Сен-Оноре, мадам Александра с улицы Моннэ, месье Лаббе с улицы Сен-Дениз, мадемуазель Фредан с улицы Феронери, мадам Квентин с улицы Клери, Ришар с улицы дю Бак, мадам Превото и ее «Три девственницы» на улице Неф-де-Пти-Шам… А еще Монтье, Даникан Филидор. Кампан и ее дрянная компания имели широчайший выбор, но самая большая опасность подстерегала меня на улице Сен-Никез. И они выбрали именно его и никого другого. Его, Болара! Жана-Жозефа Болара.

Неожиданностью для меня это не стало. Я нутром чуяла приближающуюся опасность, только не знала, откуда она придет. Этот зверюга уже давно околачивался при дворе. Я мрачно наблюдала за ним. Он оказался талантливым и амбициозным.

Удастся ли ему уничтожить меня? Занять мое место рядом с Мадам? Неужели она уже устала от моих услуг? Оскорбленная до глубины души и смертельно огорченная, я приготовилась к худшему, и парочка грязных шлюх Версаля не преминула шепнуть мне последние новости.

Я только что провела целых два часа в нашей с королевой комнате, и ничто не предвещало грозы. Так ли уж она хочет заменить меня? Что я сделала, чтобы вызвать такое недовольство? Или, может быть, не сделала чего-то, что должна была сделать? Я отдавала этой женщине всю себя и все же боялась, что делаю недостаточно. Я любила так, как только можно любить… Еще немного – и я почувствовала бы, что меня предали. Вне сомнения, дружба питается подобного рода размолвками, такими обидами, но сердце мое бешено колотилось. А ведь нужно было обращаться любезно с этим Боларом!

Его популярность лишь немного уступала моей. Он прославился своими накидками, а его последний чепец «а-ля-мамочка» был просто фантастикой. Снабженный скрытым механизмом, он поднимался или опускался сколько душе угодно. Нужно было лишь нажать пальцем на кнопку. Женщины в нем души не чаяли. И вот этот дерзкий конкурент приехал в Версаль!

Я была вне себя от ярости, тем более, когда узнала, что появился он здесь не без помощи одной из моих покровительниц. Моя милая Ламбаль привела волка в мою овчарню. Наверняка она думала, что делает доброе дело и что работы хватит на нас двоих. Она никогда не умела предвидеть беду, никогда не осознавала последствий своих поступков. Но я-то все видела! Я знала, что Болар может уничтожить меня, именно это и было его целью, этим он хвастался в городе.

Признаюсь, сначала я была в бешенстве. Я сердилась на принцессу и отказалась впредь служить ей, в то время как Болар встретился с королевой и представил ее вниманию маленький шедевр: искусственную розу, выполненную в совершенстве, да еще и с запахом розы! Если нажать на крошечную кнопку, спрятанную в чаше, цветок распускался, и взору открывался миниатюрный портрет королевы.

Меня трясло. От волнения, от гнева. Еще от досады, к чему скрывать. Но мои страхи быстро рассеялись. Королева убедила меня в своей преданности и пожелала и впредь пользоваться моими услугами. Болар ушел с моего пути, а я и не стремилась его устранить. Зато пространство вокруг меня еще больше наполнилось змеиным шипением.

Вексэ, маленький господин, мстил за свой невысокий рост тем, что изливал на всех тонны желчи:

– Эта Бертен! Эта змея! Она строит из себя герцогиню, а сама – всего лишь простолюдинка!

Чутким ухом и острым языком обладала также и Оберкирх, которая иногда наведывалась в магазинчик Вексэ на улице Сен-Никез. Но королева продолжала хранить мне верность, и уважение ко мне удвоилось. Поклоны, ответные поклоны, поле зерновых вновь склонилось предо мной!

Леонар, самопровозглашенный «академик причесок и мод», немного переусердствовал в похвале, знаках почтения и любезностях. Но на самом деле он не считал Болара лучше меня.

Тогда все друг друга ненавидели. Особенно модистки и парикмахеры. К счастью, я бы даже сказала, благодаря чуду, я и Леонар нашли общий язык. Наверное еще и потому, что и он, и я придумывали безумные туалеты с использованием локонов, косичек, париков и газа.

Кроме конкурентов и тетушек Людовика XVI кто еще критиковал нас? Мадам Аделаида, самая паршивая из всех. Она клялась, что наша экстравагантность ей не по душе, что она никогда не последует примеру «маленькой королевы», покрытой кружевами и перьями.

– Украшать перьями можно разве что лошадь! – отрезала она.

Однако мадам де Беон, придворная дама, занимавшаяся ее гардеробом, делала покупки и заказы исключительно в «Великом Моголе», а что касается перьев, то они всегда украшали чепец старой девы!

У мадам Аделаиды все было слишком большим – руки, ноги, нос, злость. Лошадиная голова, язык, как у гадюки, – вот ее истинный портрет. Я уж не говорю об отсутствии зубов, которое, увы, не мешало ей злословить. «Украшения для лошади»… Но эти самые украшения выпрашивали у меня все подряд. Они пользовались спросом и за границей, и в Версале. Королева задавала тон, вся благородная знать следовала ее примеру. Я и мои девочки работали до полного изнеможения.

Говорили, будто королева не утруждает себя соблюдением этикета, подрывает королевский престиж. Но еще говорили, что Версаль никогда еще так не блистал.

Мы с Леонаром трудились, не жалея себя. Королева его тоже любила. Он был назначен праздничным парикмахером, а его брат отвечал за повседневные прически. Однако большая занятость не мешала моему Леонару почти каждый день проводить у королевы. Он понял самую суть придворной жизни: постоянно быть на виду и работать так, чтобы тебя заметили. Высокий, худой, с живым взглядом, он был красивым и очень веселым. Я ненавидела его капризы и его слишком деланные модели, но от всего сердца смеялась над его шутками.

– К черту отвратительные крючки и начесы! – утверждал он.

– Нет прическам, которые сползают с головы, перед тем как смяться окончательно!

В движениях его рук было что-то от Калиостро, магнетизм а-ля Месмер[59]59
  Месмер Франц Антон (1734–1815) – австрийский врач, создатель учения о животном магнетизме – месмеризма.


[Закрыть]! Он называл свои прически «небесный полет», «продолжение души».

Его тарабарщина вызывала улыбки на устах королевы и фрейлин, но Леонар был одаренным человеком, талантливым и опытным. Не зря он причесывал и пудрил всю Францию, ее самые красивые головки.

С помощью нас двоих воздух Парижа и новинки времени проникали в позолоченные кабинеты дворца, чтобы там рассеяться. Королева говорила, что мы были ее самыми любимыми сплетниками.

Иногда мы видели и короля.

Однажды утром я встретила его во время заседания, которое Леонар постарался вычеркнуть из своей памяти как можно скорее. Там было предложено отправить высокого и сильного малого во французскую гвардию, чтобы он вместо дамских шиньонов крепировал бы лучше шиньоны врага…

Я вижу Мадам, раздраженную, поднявшую глаза к небу. Она плотно сжала губы, ее лицо дышало злостью. Я угадала, какие мысли бродят в ее голове. Кроме охоты, битв и подбора старых замков – что еще он любит, этот король с грязными руками[60]60
  Руки Людовика XVI почернели от работы с железом.


[Закрыть]? Его пониманию доступны только самые простые радости; что знает он о всех тонкостях поведения в свете?

Наш неуклюжий король и правда не отличался умением преподнести себя. Добрый и очень начитанный, он был как неограненный алмаз, который Мадам приняла за булыжник. Румяный, близорукий, с крупными чертами лица, но высокий и сильный, он был красив простой красотой, и его внутренний мир не портил этого впечатления. Это был эрудит, знавший математику, географию, говоривший на нескольких языках, а королеве одна только мысль о книгах причиняла головную боль. В ее ушах звучали исключительно мелодии с балов, трели, импровизации. Отзвуки прекрасных сочинений Моцарта, Куперена и Глюка, ее любимого Глюка.

Король не имел музыкальной одаренности и блеска своего изящного дедушки. Он не был ни ослепительным, ни поверхностным, ни развратным, но образованным, глубоким и верным. В любовных делах он, увы, был неловок и неопытен. Я всегда задавалась вопросом: как такой человек мог быть потомком Людовиков XIV и XV? Я знаю, есть вещи, которые лучше не обсуждать, но если уж в самом Версале напевали:

 
…Каждый тихонько спрашивает себя,
Может ли король? Или не может?
Один говорит, что король не может воспрянуть,
Другой говорит, что он не может забраться,
Третий говорит, что король любит мужчин…
 

Будущее династии оказалось под угрозой. Королева знала из книг, что мужчины могут обнимать, целовать, ласкать. А ее муж, казалось, вовсе не имел такой склонности[61]61
  Как и его отец, король был крайне медлителен и застенчив, но при этом он был сильным и очень одаренным. «Наследница лишила своего супруга девственности, но далеко в этом деле не продвинулась». И, «поскольку правила того времени не предусматривали насильного навязывания сексуальных отношений», у них был долгий путь в семь лет, сопровождаемый мучениями обеих сторон и грубыми отказами Марии-Антуанетты, испытывающей отвращение к супружескому долгу и спавшей часто отдельно от супруга. Как и Луи, она крепко вошла в историю этого поражения. Источники: Симона Бертье. Непокоренная Мария-Антуанетта. 2002.


[Закрыть].

У нее не было прекрасного принца, зато она обладала самыми обворожительными туалетами, которые к тому же постоянно обновлялись. Она посвящала все свое время заботам о нарядах, тонула в их роскоши, но лишь оттого, что на сердце у нее была печаль, а тело одиноко. Она погружалась во всевозможные удовольствия, какие только мог предложить ей Версаль. Ведь всем нам даны глаза, чтобы отвлекаться на яркое и блестящее и не видеть главного. Наряды и развлечения уводили ее от тяжелых мыслей, от мучений и слез. Прошло много времени, прежде чем я все поняла. Я чувствовала только, что мы становимся все больше похожи. У нас обеих любовные дела оставляли желать лучшего, а шкафы ломились под тяжестью туалетов.

В моменты грусти она окружала себя непробиваемой тишиной, ее взгляд устремлялся в пустоту, губы плотно сжимались. Наша с ней комната была до такой степени наполнена печалью, что печаль казалась осязаемой. Когда я видела ее такой, мое сердце разрывалось на части. Мне так хотелось вернуть ей легкость, радость. Не солгав, могу сказать, что я и мои вычурные туалеты часто поднимали ей настроение.

Но она была не той женщиной, которая подолгу будет пребывать в подавленном настроении. Да и как ей могло это удасться, когда я старалась изо всех сил, придумывая самые очаровательные причуды: оперную шляпу огненного цвета, чепец в египетском стиле, шляпу, как у колдуньи, искательницы привидений – все это самых безумных цветов: «вздох Венеры», «райская птичка», «роза-кармелитка», «смертный грех», «минутное колебание», «явное желание», «поцелуй-меня-моя-крошка», «легкий шоколад»…

Как же мне дорого то время…

Кто не был знаком со старым режимом, никогда его и не узнает. Тот мир, сегодня уже потерянный, являл собой радость бытия, которая слегка омрачалась властвовавшим безрассудством. Оно царило повсюду – в наших жизнях, в наших головах, на наших чепцах, повсюду.

Тридцать шесть дюймов, я не преувеличиваю, – такова была высота головных уборов. Надо было видеть все эти перья, газ и парики! Волосы забирали так высоко, что лицо оказывалось почти в центре фигуры!

Какое это было представление в салонах, на улицах… Женщины едва могли разместиться в каретах, их прически и головные уборы поднимались над экипажами, высовывались из окон; некоторым поэтому полюбилась поза на коленях – так было удобнее всего. Это означало путешествовать с пользой и экономить время, если, конечно, не забыть молитвенник! Все дышало излишеством, но и изяществом, утонченностью. Ничто не представляло такой важности, как мимолетность. Жизнь была легка и элегантна. Люди скучные жаловались на легкомысленность эпохи. Но разве легкомыслие не существует для того, чтобы разгонять печаль и скуку? Я, например, всегда преданно ему служила.

А на смену пуфу пришли плюмажи. На шляпах воздвигались горы, прерии, серебристые ручьи, леса, английские сады и перья, много перьев. Огромные плюмажи нужно было ежедневно обновлять, добавлять цветы, хохолки, ленты, украшения. Королева носила головной убор самый высокий за последние месяцы. Ее туалеты стали предметом нескончаемой критики, но мы ее не слушали, и, честно говоря, нам не было до нее дела.

Думаю, именно с этого момента они стали называть ее «австриячка».

Упрекам не было конца. Мода на плюмажи, дойдя до Вены, стала раздражать мать Императрицы, которая видела в ней лишь губительное бесстыдство. Наш король придерживался того же мнения, но высказывал его крайне мягко. Мадам, должно быть, тратила на туалеты бешеные деньги. Меньше, чем ей приписывали, но все же очень много. Фиалковая эссенция, гребешки, украшения, ленты и платья стоили так же дорого, как и модные прически. Я уж не говорю о расходах на игры. Шептались, будто король пасует перед Мадам. Я думаю, он подавлял свой гнев, но уверена, что он умел противиться ей, даже если и создавалась иллюзия обратного.

Кроме того, как может мужчина командовать женщиной, которая знает о его слабости?..

Следующей зимой перья вышли из моды.

Двери королевских покоев были открыты для меня в любое время. С королевой мы делали и переделывали туалеты. Ее указания были четкими, а идей у нее всегда было несметное количество. Она обладала чувством цвета и материала. Она могла бы быть одной из нас, одной из «общества мастеров и модисток, торговцев пухом, флористов города Парижа и его предместий». Мои резервы истощились, нам нужен был настоящий обмен. Я тоскую по тому времени.

Льстецы утверждали, что у моды две королевы. Первая находится в Версале, а вторая – на улице Сен-Оноре. Поскольку та эпоха не скупилась на прозвища, то скоро меня прозвали Мадам министр!

Божественная, несравненная, неповторимая, королева, да еще и министр – как тут не растаять от избытка комплиментов? Признаюсь, голова у меня немного пошла кругом.

Даже если они прозвали меня «министром», для того чтобы задеть, позлить меня, то я уже привыкла глотать обиду.

На самом деле эта проблема с министром началась с «Великого Могола». Была история с одной или двумя клиентками, недовольными затянувшимся сроком выполнения заказа. Я отвечала свысока, напоминала о своих встречах с королевой, повторяя на каждом шагу: «Я только что работала с Ее Величеством!» Я говорила одно и то же: «королева и я решили…», «мы остановились на том, что…», «во время моего последнего совещания с Ее Величеством…» Я могла говорить только о встречах с королевой. В конце концов, что уж скрывать, я сделалась важной персоной. Аде, которая постоянно наблюдала за мной, сказала, что я изменилась, но я ничего не слышала. Я была сама надменность. На самом деле я не изменилась. Сегодня я это очень хорошо понимаю.

В городе Оберкирх продолжала утверждать, что пора взять меня на короткий поводок, что я что-то стала слишком заносчивой. Баронесса была в чем-то права, но только именно мои слова звучали во всех салонах, именно я распоряжалась модой и именно я получила новое прозвище. Вот правда – то, что я стала министром!

Этот эпитет, похожий на злую шутку, не смущал меня. Намереваясь досадить мне, они одарили меня льстивым титулом, и я сказала себе, что мой квартал определенно страдает от избытка министров в юбках. Мадам Жоффрин, у которой был салон на моей улице, не называлась ли и она раньше министром с легкой руки парижских гадюк? Министр общества! Старый министр. Но кто из нас может похвастать ангельской добротой? Как этот ангел, который вращался в высших сферах вместе с художниками, философами, коронованными особами. Ее видели в Петербурге, при польском дворе, при австрийском дворе… но не при дворе Людовика XIV и Людовика XV. Ее было хорошо назвать министром, ведь она была всего лишь мещанкой и не имела такого доступа ко двору. Меня же, без преувеличений, принимали при дворе очень часто…

Королеву позабавил мой новый титул.

– Ну да! Мадемуазель Бертен – мой министр моды! – воскликнула она, смеясь над несносными гадюками. Смеяться в ответ на насмешки – ничего другого не оставалось. И я следовала советам мадемуазель Арну и была счастлива. «Министр» после «королевы» – какая честь, какая коронация! Самое забавное то, что моя номинация повлекла за собой другие, не менее пикантные, – настоящие министры тоже не были забыты! Их укоряли в недостаточной последовательности идей. Непостоянные, они меняли свои мнения как рубашки. С того момента и до времени, когда их стали бы называть «модистками», было рукой подать. Версаль уже кишмя кишел «модистками»…

Ну и пусть себе хихикают. В глазах королевы я все равно была важнее самого настоящего министра. Мое портфолио было самым ее любимым, и долгими утрами мы корпели над нашими «материалами». Ей все больше и больше нравились легкие ткани и неясные цвета, переливающиеся оттенки. Эти ткани дышали, шевелились, они были живыми. Я тоже испытывала к ним слабость. Они были такими красивыми! Торговцы каждый день подавали нам новые идеи, особенно богаты идеями были лионцы.

Я вижу, как Мадам в нетерпении топает ножкой, пока торговец не спеша раскладывает перед ней свой товар.

Нам приходилось принимать поставщиков. Я вижу, как она стоит, склонившись над голубой и фиолетовой тафтой. Разглядывая новую материю, она больше полагалась на глаза, чем на пальцы. Сначала она слегка касалась ее, только потом брала в руки, как будто, чтобы оценить ее прочность после того, как уже почувствовала ее мягкость. Наконец, она выбирала ткань фиолетового или черного цвета.

Ее улыбку тех минут я отношу и на свой счет. Ее «улыбку ткани». Она, едва касаясь, нежно поглаживала ткань, ласкала ее, и ее лицо светилось счастьем. Я никогда не видела ее такой удовлетворенной. Разве что позже, с детьми.

Наши встречи были как будто узкими полосками счастья, как путешествие в далекую страну. Это было украденное время, убежище, шар, зависший по другую сторону головокружительного Версаля.

Я ведь была прежним «министром моды»! Сладкая лесть и избыток чести. Избыток оскорблений тоже. Утверждали, будто я стою больше, чем секретарь государства, что из всех спекулянток женскими нарядами я самая прожорливая.

Королева была доброй феей в моей судьбе, это правда, и из всех ее поставщиков я имела слабость верить, что меня слушали и любили больше других, но я никогда не расточала королевскую казну, как говорили злые языки. У меня даже было чувство, что я осеребрила мою страну и озолотила герб ее моды…

Думаю, с этого момента мое имя по-настоящему зазвучало за границей. Европа открыла для себя «знаменитую фирму» благодаря моим Пандорам[62]62
  Пандоры: роль посланниц моды принадлежала куклам (восковым, деревянным или фарфоровым) – маленькой и большой Пандорам. Первая была размером с детскую игрушку, а вторая – почти в рост человека. Были организованы для них настоящие турне – Венеция, Лондон, Болонь, Вена… Игрушки исчезли с появлением журналов мод – более экономичных, более мобильных.


[Закрыть]. Путешествуя по горам и долам, мои куклы, разодетые в последние новинки, каждый месяц завоевывали для меня клиентов из далеких стран. Они были драгоценными посланницами, но самой лучшей посланницей, конечно, оставалась королева. Живая модель, носящая великолепные туалеты и привлекавшая в «Великий Могол» обильную клиентуру. Вскоре на модных гравюрах, которых становилось все больше, стали различать ее силуэт и ее лицо.

– А вот кукла Бертен! – сквозь зубы говорили конкуренты.

Она достигла своего расцвета, была очаровательна, не будучи по-настоящему красивой. Пленяли прежде всего ее живость, ее удивленный взгляд. Она была наделена шармом, который трудно передать на холсте. Многие пробовали, но безуспешно.

Все эти портреты вовсе на нее не похожи.

Чем больше льстивый художник стремится приукрасить портрет, тем более лживой становится его кисть. На портретах кисти мадам Лебрен и даже мадам Валайе у королевы чересчур слащавый вид. Королева была красива живой, подвижной красотой, которую художникам никак не удавалось передать. Как изобразить изящество жестов, искрящийся, живой взгляд?.. Красота – это, возможно, также и манера двигаться, щурить глаза, улыбаться. Это и тембр голоса, и аромат кожи; все эти незаметные, но волнующие детали не поддаются кисти.

На самом деле восхищались даже не столько лицом королевы, сколько ее фигурой, облаченной в наряды от… Бертен!

Она так похорошела со времени нашей первой встречи! Она была пленительна и обворожительна… если бы только это могло прибавить ей счастья в любви!..

Не знаю, как мадам Антуанетта, а я беспрестанно пребывала в смутном ожидании чего-то или кого-то. Я была молода, красива, счастлива в дружбе и удачлива в делах, была близка к сильным мира сего и к королеве, и я ждала.