Текст книги "Первое дело Аполлинарии Авиловой"

Автор книги: Катерина Врублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава пятая
Духи и духи

Борно-тимоловое мыло провизора Г. Д. Бюргенса. Против излишней потливости и дезодорирующее. Благовонное туалетное мыло высшего достоинства. Продается везде! 1 кус. 50 коп. ¹/₂ кус 30 коп. В магазинах Высочайше утвержденного Товарищества высшей парфюмерии – духи ЛЕВКОЙ. Поставщик Высочайшего Двора А. Ралле и К^О. «Настоящая VIOLETTE de Parme. Пармская фиалка пользуется старинною репутацией, постоянно увеличивающеюся.»

* * *

Аполлинария Лазаревна Авилова, N-ск – графу Кобринскому, Санкт-Петербург.

Ваше сиятельство,

Обращаюсь к вам по просьбе Марии Игнатьевны Рамзиной, моей родственницы. Она передала ваше великодушное предложение издать записки моего покойного мужа Владимира Гавриловича Авилова о путешествиях.

Все бумаги его в полном порядке, пронумерованы в хронологической последовательности и готовы к изданию. Немедленно по получении официального письма Императорского географического общества вышлю все копии, имеющиеся в моем распоряжении. Я переписывала их собственноручно, так как многие записи подпорчены водой, а в некоторых местах выцвели чернила.

Примите уверения в глубочайшем уважении и совершеннейшем к Вам почтении.

Аполлинария Авилова, вдова коллежского асессора Владимира Григорьевича Авилова.

* * *

Штабс-капитан Николай Сомов – поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.

Прости, друг мой, совсем тебя забыл и не пишу уж который день! Служба отнимает все время, у Полины бывал крайне редко, можно сказать, что до вчерашнего дня не видел совсем, но сегодня с утра я всецело принадлежал ей.

Зайдя давеча к ней с визитом, сразу заметил ее озабоченность чем-то.

– Николай Львович, – обратилась она ко мне, – что вы делаете завтра утром?

– Как всегда, служба, – ответил я ей.

– Как жаль, – Полина выглядела разочарованной. – Мне необходимо ваше общество.

И она так посмотрела на меня, что я тотчас поспешил к гарнизонному начальству и выпросил отпуск назавтра. И вот с утра, весь в нетерпении, я был у дверей ее дома. Ведь я счастлив, когда Полина нуждается в моей помощи!

Моя радость немного поблекла, когда я понял, что несравненная мадам Авилова не собирается провести со мной весь день наедине. Рядом с ней, одетой на выход, стояла ее подопечная Анастасия.

Нет, я ничего не имею против, девушка мила, как нераспустившийся розан, но все мои мечты рухнули.

– Г-н Сомов, не согласитесь ли вы сопровождать нас на прогулке? – спросила меня Полина и улыбнулась.

Ее улыбка несколько ослабила мое разочарование. Мы пошли пешком. Погода стояла чудесная, морозная, после прошедшего ранним утром снежка воздух был свеж и прозрачен, а крыши домов сверкали белизной на солнце. Полина взяла меня под руку, и мне на плечо упали яркие снежинки с ее шляпы. Мы оживленно беседовали, только Настя шла рядом, угрюмая и сосредоточенная.

– Что с ней? – наклонился я к уху моей спутницы.

– Мы собираемся провести химический научный опыт, и Настенька внутренне к нему готовится.

Меня это известие несколько встревожило. Прошлый «химический опыт» с переодеванием и посещением борделя закончился приходом к Полине сыскного агента. И вот новая игра с огнем.

– Может быть, расскажете подробнее? – спросил я осторожно.

– О, ничего особенного! – рассмеялась она. – Мы просто ищем некий О-де-Колон в подарок. Будем выбирать запах. По научному.

– Хорошо, что сейчас не лето, – вдруг сказала молчавшая до этого Настя. – Летом запахов много. Трава пахнет, пыль, дождем прибитая, цветы…

– Конский навоз, – добавил я, совершенно не осознавая, что говорю.

– Фи, штабс-капитан! – Полина скорчила смешную гримаску, – вы не на конюшне! Мы же с девушкой разговариваем, институткой. У нас «синявки» от такого брутального оборота в обморок упали бы. А вы о прозе жизни вспомнили.

Я даже покраснел, что со мной давно не случалось! Хотел что—либо ввернуть, да ничего на ум не пришло, лишь подкрутил ус и хмыкнул.

Тем временем мы вышли на главную улицу N-ска, Торговую. Скажу тебе, Алеша, что губернский город, хоть и не первого класса, как Киев или Одесса, в которой мы с тобой квартировали, но тоже очень приятный и просвещенный. Мы шли мимо лавок с вывесками. На одной из них, с надписью «Зубные средства от благочинных монахов Крестовоздвиженского монастыря – пасты, эликсиры, порошки и ополаскиватели. Основан в 1808 году» был изображен толстый монашек с улыбкой от уха до уха – вылитый Санчо Панса. Мы уже прошли пассаж со шляпной и перчаточной витринами и площадь, в центре которой разбит фонтан, не действующий по причине зимнего времени, и завернули за угол. Перед нами показалась роскошная вывеска, украшенная золотом и вензелями: «N-ское отделение магазина Высочайше утвержденного Товарищества высшей парфюмерии. Братья Нелидовы».

– Сюда, – зачарованно глядя на вывеску, сказала Настя. – Аня Нелидова у нас учится. В первом отделении, для знатных. От нее всегда сильно духами пахнет, хотя она говорит, что ничего на себя не брызгает, просто к отцу в магазин заходит. А я здесь еще никогда не была.

– Вот сейчас и побываешь, – весело сказала Полина и первая поднялась по ступенькам.

С бодрящего морозного воздуха мы вошли в магазин, наполненный удушающими запахами всяких кремов, духов и притираний. Тысячи разных флаконов и банок с французскими надписями теснились на полках. Мои дамы чувствовали себя здесь, словно рыбы в воде. Моего терпения хватило на несколько минут. Извинившись, я вышел подышать и закурить. Когда папироса была уже докурена, я вновь вошел в магазин и увидел такую картину: перед Анастасией на прилавке стояла чуть ли не сотня флакончиков, она подносила к носу одну душистую полоску бумаги за другой и каждый раз отрицательно качала головой. Полина брала другую полоску, а продавцы все подносили и подносили новые флаконы.

– Николай Львович! – воскликнула она, оборачиваясь. – Куда вы исчезли? Подойдите сюда, помогите нам. Мы никак не можем придти к решению, что выбрать.

– А что именно вам надо? – спросил я, с опаской глядя на заваленный парфюмерией столик.

– Нужен мужской О-де-Колон. Такой… – Полина неопределенно повертела в воздухе пальцами, а потом показала на Настю. – Она тебе скажет.

– Может быть, вам подойдут духи «Левкой»? – предложил продавец услужливо изгибаясь. – Или VIOLETTE de Parme. Пармская фиалка – многие берут и очень довольны.

– Мы же ищем мужской запах! Причем тут пармская фиалка?

Временами Полина бывает очень резка. Я взял из рук продавца флакон и понюхал:

– Прелестный запах, – сказал я, хотя уже одурел от духоты. – Думаю, вам он очень подошел бы.

Это была моя маленькая месть Полине за скуку, перенесенную мною в парфюмерии.

Полина недовольно взглянула на меня:

– Николай Львович, вам бы все шутить… – и, обращаясь к Насте, спросила: – Может быть, это был запах лимона, или табака, или хвои? Вспомни, пожалуйста.

Но Настенька коснулась рукой до лба и проговорила:

– Полина, мне дурно, давай выйдем на воздух.

Мы распрощались и вышли из лавки. На свежем морозном воздухе девушка пришла в себя и порозовела. Она смотрела по сторонам и улыбалась. Полина же была невесела.

– Что случилось, дорогая? – спросил я ее.

– Ничего, просто все напрасно, – печально ответила она. – А я так надеялась, что Настя узнает запах.

И Полина рассказала мне леденящую историю о том, как убийца зажимал рот Насте и его ладони пахли каким-то странным запахом. Не то парфюмерия, не то мыло какое—то, но странный запах для мужчины. Вот они и решили перенюхать всю лавку, но не нашли ничего похожего.

Опять моя милая авантюристка лезет не в свое дело! Ну, чего ей стоило рассказать Кроликову об этом запахе? Может быть, в полиции есть химическая лаборатория для опытов. А Полина поступает, словно неразумный школяр!

Вот так, слегка препираясь, мы вошли в городской сад, где, несмотря на крещенский мороз, было довольно многолюдно. Вертелась расписная карусель, торговцы держали в замерзших руках петушков на палочках, а неподалеку раскинулся цирк-шапито.

При входе в цирк зазывала кричал зычным голосом:

– Заходите, не жалейте, грусть-тоску свою развейте! Здесь слоны и попугаи, кони ржут, собаки лают! Фокусники, акробаты – все тут бравые ребята! Есть борцы и силачи, клоуны и трубачи! За билет лишь заплатите и быстрее в цирк входите! Начинаем представленье – публике на удивленье!

Такие складные стишки, Алеша, что я их сходу запомнил.

Настя потянула Полину за рукав:

– Полиночка, я очень хочу в цирк, давай пойдем!

– Прекрасная мысль! – поддержал я ее и отправился за билетами.

Купив самые дорогие, я протиснулся сквозь толпу и провел моих спутниц на места во втором ряду около прохода.

Мы наслаждались представлением. Выступали дрессированные собачки, приведшие Настю в полный восторг. Полина смеялась над проделками клоуна, гуляющего по проволоке, а я залюбовался каучуковой женщиной. Вот бы с такой… Хотя нет, это я заговариваюсь.

Пока я предавался мечтам, Полина, явно чувствуя неладное, повернулась ко мне.

– Посмотрите туда, – она показала на выход с арены.

– Где?

– Вот там, в проходе, узнаете?

Я посмотрел туда, куда мне показывала моя спутница, но ничего толком не увидел.

– Ее надо найти! Идемте! – Полина поднялась с места.

– Барышня, сядьте! – зашипела на нее сзади возмущенная старушка. – Мне ничего не видно!

На арене тем временем каучуковую акробатку сменил фокусник в тюрбане, с огромными усами, торчащими вверх, как две пики, и с бородкой клинышком. Он махнул рукой, на сцену вынесли какие-то длинные ящики с отверстиями, и в тот момент, когда Полина выпрямилась во весь свой немаленький рост, он, неожиданно улыбнулся, раскланялся публике и подошел к нам.

– Прошу вас, мадам, – сказал он и протянул ей руку. А потом, обратившись к залу, громко сказал: – Я счастлив, что прелестная госпожа согласилась участвовать в таком опасном и увлекательном фокусе. Но уверяю вас – ни один волос не упадет с вашей головы. Передайте мне шляпку, пожалуйста.

Полина вышла на арену, а мы с Настей затаили дыхание. Я все еще сомневался в разумности этого шага, но Полина, повинуясь циркачу, уже укладывалась в узкий длинный ящик, из которого нам была видна лишь ее голова в шляпке и ступни в изящных сапожках.

Двое служителей вынесли на арену длинную пилу и встали около фокусника. Тревожно забили барабаны, и этот мерзкий шут стал перепиливать пополам улыбающуюся Полину. Я похолодел. Настенька вцепилась в меня и не сводила с арены взгляда. А этот наглый фигляр, разрезав пополам мою любимую женщину, вставил в прорези дощечки и раздвинул ящик. Ноги и голова Полины оказались на разных сторонах арены. А она продолжала улыбаться.

Но этим дело не закончилось. Те же служители выкатили на арену два высоких черных ящика, похожие на узкие шкафы. В каждый служитель внес по половинке Полины (как это ужасно об этом писать), запер дверцы и передал ключ фокуснику. Снова заиграла музыка, чертов Мефистофель хлопнул в ладоши, его помощники отперли дверцы шкафов, и на сцену выпорхнула девушка в шляпке Полины. Второй шкаф зиял пустотой.

Этого я не смог выдержать! Я выскочил на сцену, схватил мерзавца так, что на нем треснула его распроклятая мантия, и зарычал:

– Куда ты дел ее, аферист?! Немедленно верни мне Полину!

Публика хохотала, уверенная, что все именно так и было задумано. Фокусник испуганно озирался, пытаясь при этом еще и раскланиваться. На арену выбежали клоун и два крепких служителя. Клоун стал кувыркаться и пускать слезы фонтанчиками, а служители подхватили меня под локотки и препроводили с арены. Уже за кулисами я дал себе волю, орал и топал ногами так, что разве только львы не сбежались.

Конечно, ты можешь сказать, что это недостойно офицера, но когда у тебя на глазах сначала режут на кусочки любимую женщину, а потом прячут ее в шкафу, где она и исчезает, поневоле начнешь буянить!

Меня наперебой уговаривали:

– Господин офицер, успокойтесь, мы найдем вашу даму. Мы сами в недоумении, куда она могла подеваться из запертого ящика! Но мы ее найдем и вернем вам в целости и сохранности!

– В целости? – закричал я. – Я же своими глазами видел, как вы ее перерезали пополам!

– Это был фокус, иллюзия, обман зрения, – пролепетал испуганный фокусник.

– У всего зала обман?

Еще бы минута и бедняге не поздоровилось бы. Но тут я услышал откуда-то сверху знакомый голос:

– Ah, Nicolas, je vous admire, ma parole d'honneur.[10]10
  Ах, Николай, я, право, вам удивляюсь (франц.).


[Закрыть] С чего ты так разбушевался? Оставь артиста в покое – он ни в чем не виноват.

– Полина! – ахнул я. – С вами все в порядке?

Если не считать немного растрепанных волос и помятой юбки, моя спутница была цела и невредима. Ее лицо горело праведным гневом, и всем своим видом она напоминала Орлеанскую девственницу, гордо идущую навстречу своим врагам.

– Где вы были? – обеспокоился я.

– Не сейчас, Николай Львович, пойдемте…

И, не взирая на расспросы цирковых, она потащила меня к выходу, где нас ждала встревоженная Настя со шляпой Полины в руках.

– Едемте домой, штабс-капитан. Поймайте извозчика.

Мы сели в сани, я укрыл дам медвежьей полостью, и извозчик щелкнул кнутом:

– Эх, залетные!

Полина отказывалась говорить при Насте, а потом услала меня, наказав придти к ним завтра пополудни.

Так что прощай, Алеша, остальное допишу в следующем письме.

Твой Николай.

* * *

Граф Кобринский, Санкт-Петербург – госпоже Авиловой, N-ск.

Сударыня, спешу уведомить Вас в том, что бумаги Вашего покойного мужа получены. Секретарь географического общества, г-н Милютин, сличил их с реестром, хранящимуся в архиве общества, и сообщил, что в Ваших бумагах отсутствует личный дневник путешествий В.Г.Авилова.

Прошу Вас незамедлительно переслать сей дневник, дабы включить содержание оного в книгу, издаваемую Императорским географическим обществом. В противном случае отчет о путешествиях члена общества окажется неполон и издание сей книги состояться не сможет.

Остаюсь,

Действительный член Императорского географического общества, граф В. Г. Кобринский.

* * *

Аполлинария Авилова, N-ск – Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.

Дорогая Юленька!

Пишу тебе после одного смешного происшествия, которое приключилось со мной. Из-за своего любопытства и неспособности усидеть на одном месте я постоянно попадаю во всяческие забавные ситуации. Вот и нынче оказалась распиленной пополам огромной пилой.

Не пугайся! Сейчас я все расскажу тебе.

Николай пригласил нас с Настей в цирк. Мы вошли, сели на очень хорошие места справа от арены во втором ряду и наслаждались представлением. Глядя в лорнет на выступление дрессированных собачек, я вдруг заметила знакомое лицо, мелькнувшее из-за кулис. Присмотревшись, я узнала Любу, девушку из заведения Ксении Блох, исчезнувшую после убийства мадам. Она подхватывала на руки убегающих собачек и выносила их с арены.

С той минуты я перестала смотреть на циркачей и думала, как мне зайти за кулисы и переговорить с Любой.

Когда она появилась еще раз, я встала с места и махнула ей рукой, но тут ко мне подскочил артист, сменивший собачек, и вывел меня на арену.

Тут же сообразив, что могу прямо с арены попасть за кулисы, я согласилась на его просьбу лечь в узкий ящик и вытащить руки сквозь боковые отверстия в стенках.

Как я жестоко ошиблась! Думала, что хлопот на минуту, а оказалось… Впрочем, обо всем по порядку.

Сначала он стал пилить меня пополам. Впрочем, мне совершенно не было больно, я ничего не чувствовала, и вскоре ящик запихнули в другой, побольше, фокусник лишь шепнул мне, чтобы я не двигалась, и я оказалась в кромешной темноте.

Мне только не хватало быть его добровольной помощницей! Я не для того согласилась выйти на арену, чтобы участвовать в его фокусах. У меня были свои планы.

Кое-как выбравшись из узкого ящика, я нащупала в днище кольцо для люка и, потянув за него, открыла крышку, под которой оказалась винтовая лестница, ведущая вниз.

Спустившись по лестнице, я оказалась за кулисами, именно там, где и хотела быть. Навстречу мне попались две артистки в облегающих трико.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась я к ним, – где находится уборная дрессировщицы собачек?

– Сразу за конюшней, – показала одна из них.

Немного поплутав, я вышла, наконец, на заливистый собачий лай. Женский голос приговаривал:

– Бедные вы мои, голодные. Не ели с утра. Вы хорошо поработали, и я вас покормлю. Порежу вам вкусной печенки. Я знаю, вы любите печенку. И Моська любит, и Жулька, и даже пудель Арамис не откажется от куриных потрошков.

– Люба, – окликнула я ее. – Хорошо, что я тебя нашла.

– Кто вы? – она глядела на меня со страхом. Даже ее собачки присмирели и только угрожающе рычали, беспокоясь за свою трапезу. Но тут она присмотрелась и ахнула, прижав руки к груди. – Зачем вы здесь? Уходите! Уходите немедленно! Я никого не убивала!

– Успокойся, Люба, я пришла не за этим. Ты напрасно скрываешься. Раз ты невиновна, то тебе лучше всего пойти в полицию и все рассказать. Я понимаю, что это не мое дело, но я желаю тебе добра.

Она немного пришла в себя: заученными движениями раздавала корм, отшвыривала в сторону наиболее ретивых собачек и старалась делать вид, что все ей глубоко безразлично. Давалось ей это с трудом: руки тряслись, собаки, чувствуя ее нервическое состояние, недовольно лаяли.

– Спрашивайте, что вам надо, и уходите, – хмуро сказала она, не глядя на меня, – а то хозяйка сейчас придет. Не поздоровится мне, если вас увидит. Тут же меня взашей выгонит. И так кормлюсь здесь божьей милостью вместе с собаками. Каждый раз, как вас вижу, все расспрашиваете меня. А потом у меня беды приключаются.

– Я тебе денег дам, только ответь. Скажи мне, Люба, тот мужчина, что к тебе приходил, может, он пахнул как—то иначе, чем остальные? Туалетной водой или О-де-Колоном каким-либо? Не вспомнишь?

Она задумалась.

– Как же я смогу вам ответить? Он как приходил, везде свои курительные палочки зажигал. По всей комнате. Дух от них такой тяжелый шел, что я наутро с больной головой просыпалась и окно настежь распахивала. Он говорил, что не может без палочек ничего. Как будто мне от него подвиги нужны были! Заплатил и довольно. Нет, не могу сказать.

– А что за палочки?

– Да их в персидской лавке по копейке штука продают. Я специально однажды зашла и спросила. На Моховой перс сидит, кофием торгует. Вот у него в лавке тоже так пахнет.

Поняв, что более мне от нее ничего не добиться, я вручила Любе ассигнацию и вышла за дверь. И совершенно правильно поступила, так как до меня донесся разъяренный голос моего штабс-капитана, грозящего разнести весь цирк в щепки, если ему не вернут его Полину. Мне не хотелось показывать, откуда я вышла, поэтому я вбежала по лесенке на небольшую площадку, а оттуда спустилась спокойным шагом, чем привела Николая в изумление.

Не давая ему опомниться, я подхватила его под руку и, извиняясь перед артистами, вывела его из цирка, где перед входом стояла и ждала нас перепуганная Настя с моей шляпой в руках.

Вот так мы погуляли, Юленька.

На этом заканчиваю, жду от тебя письма. Не забывай меня.

Твоя Полина.

* * *

Анастасия Губина, N-ск – Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.

Дорогой мой брат!

Спешу обрадовать тебя: у меня все в порядке. Учусь хорошо, и воспоминания о страшном происшествии постепенно тускнеют. Пансионерки перестали донимать меня расспросами, и даже классная дама Марабу смягчилась и уже не так язвит, когда делает мне замечания. Я понимаю, она не виновата, у нее такая служба.

Воскресный день был прекрасным. Мы с Полиной и ее штабс-капитаном Сомовым (я писала тебе о нем) вышли на прогулку. Сначала были в парфюмерной лавке, где я до дурноты надышалась разными запахами. Полина купила душистое тимьяновое мыло и салфетки для лица, а мне маленький флакончик розовой воды.

А потом мы пошли в цирк. Штабс-капитан такой пуся! Он купил билеты. Нет, не буду его так называть, ты в прошлом письме запретил мне это делать, извини, вырвалось. Но вычеркивать не буду, так как помарки портят письмо, а переписывать мне лень.

Больше всех мне понравился фокусник. Настоящий волшебник, в золотой парче и с пронзительным взглядом. Я вся заледенела, когда он на меня посмотрел. А Полина такая храбрая! Пошла и легла под пилу, когда фокусник ее позвал. Я бы там умерла со страха, прямо в ящике!

Потом в цирке случился переполох. Из ящика вышла совсем другая мадемуазель, но в полининой шляпке. А из другого ящика никто не вышел, ни Полина, ни половинка от нее. Господи, да что я такое пишу?! Опять вымарывать придется.

Когда г-н штабс-капитан увидел, что Полины нет, он так разволновался, что велел ждать у входа в цирк, а сам бросился за кулисы. Сначала я хотела пойти с ним, но потом передумала и решила повиноваться. Вышла из цирка и стала ожидать. Вдруг ко мне подскочила циркачка в накинутой на трико шубке и сунула мне в руки шляпку Полины. Я обмерла – от моей любимой наставницы осталась одна шляпка. В диком волнении я прохаживалась перед входом в шапито, и вдруг какой-то господин устрашающей наружности посмотрел на меня пронзительным взглядом из-под мохнатых бровей. Его губы были вывернуты, словно у негра, а поломанный нос торчал в сторону. Урод приподнял шляпу, здороваясь со мной, и произнес:

– М-ль Губина? Воспитанница Лазаря Петровича? Очень, очень приятно. В цирке были? – Он потянулся ко мне, чтобы поцеловать ручку, но я отшатнулась.

Сзади раздался знакомый басовитый голос:

– М-ль Губина, что вы тут делаете одна?

Обернувшись, я увидела толстого Урсуса – нашего учителя латыни и Ивана Карловича, ботаника. Страшный человек, увидев приближающихся учителей, мгновенно исчез. Лев Евгеньевич, то есть Урсус, держал в толстых пальцах сигару и, чуть ли не тыкая ею в меня, продолжал возмущаться:

– Девица! Институтка! Одна на улице! В увеселительном саду! – он говорил и задыхался от негодования. Иван Карлович пытался его остановить, но не тут-то было.

Спасти меня могло только испытанное средство. Я присела глубоко в реверансе и произнесла:

– Pudet haec opprobria nobis, – что означало «мне стыдно, что эти попреки мне услыхать довелось» и, посмотрев ему в глаза, добавила. – Я не одна, Лев Евгеньевич, сейчас подойдет дочь моего опекуна – вот шляпа г-жи Авиловой, и мы отправимся домой.

– Что, Лев Евгеньевич, – засмеялся Иван Карлович, – не вышло у тебя пожурить девушку? Как она тебе ответила? Pudet haec… Каково?

Урсус помотал головой, словно лев гривой.

– Malo cum Platone errare, quam cum aliis recte sentire! – подняв палец назидательно ответил он. – А чтобы ты, Иван, понял мои слова, переведу: «Лучше ошибаться с Платоном, чем судить правильно с другими». Вот как!

Желая польстить ему, я спросила:

– А сколько вы языков знаете, Лев Евгеньевич? Мы в классе спорили, кто говорит – четыре, а кто и все семь.

– Восемь, милая барышня, восемь. Не говорю о французском, немецком и итальянском, которые должен знать каждый образованный человек, помимо латыни и древнегреческого изучал древнееврейский и санскрит. Прелюбопытнейшие языки! У истоков стоящие…

– А что такое санскрит? – спросила я.

– Язык древних индийцев. В предгорьях гималайских на нем говорят, – и, тут же переменив тему, добавил, – А вы, барышня, поосторожнее… Разный сброд здесь ходит.

Урсус, попыхивая сигарой, двинулся дальше. Иван Карлович посмотрел на меня пристально, дотронулся до края шляпы и пошел следом за ним. Все-таки неплохой человек наш Урсус. А умный какой, столько языков знает! Не зря мой опекун приглашает его к нам играть в шахматы. С кем-нибудь Лазарь Петрович не играл бы. Может, мне перестать обожать Ивана Карловича и начать называть «пусей» Льва Евгеньевича? Ой, опять написала! Да что это со мной?

Мне навстречу быстрым шагом шли Полина и штабс-капитан.

– Настя, ты, наверное, совсем замерзла? – спросила меня Полина. – Пойдем скорее, Николай Львович возьмет извозчика. – И, обращаясь к г-ну Сомову, продолжила свой разговор с ним: – Помнишь сбежавшую Любу? Она сейчас в цирке, я говорила с ней.

Мы обогнали учителей, сели на извозчика и через пятнадцать минут были уже дома. Вот так я погуляла.

Заканчиваю писать, Иванушка, пора за экзерсисы.

Отвечай мне.

Твоя сестра Настя.

* * *

Мария Игнатьевна Рамзина – графу Кобринскому, Петербург.

Обращаюсь к тебе, граф, в полной растерянности!

Намедни была у меня Полина. Навестила старую.

Стала я ее расспрашивать: как живет да что с книгой? Как дело продвигается? А она мне:

– Никак не движется. Не будут книгу в свет выпускать. Говорят, что неполные бумаги.

Я удивилась:

– Как так неполные? Потерялись что ли?

Полина объяснила: без личного дневника Авилова ты не хочешь книжку печатать. А она его не дает. Стала я ее увещевать, мол, там у вас в Петербурге не дураки сидят. Понимают люди, что можно печатать, а что и скрыть надобно. Выпишут из дневника нужную им географию, а ее в покое оставят.

Но она ни в какую! Говорит, что в дневнике его личные письма к ней. И то, что он описывает – не для чужого глаза. И еще: муж ее покойный приказал ей этот дневник беречь, так как в нем вся его любовь к ней записана.

Вот я и думаю: зачем эти записки вашему географическому обществу? Пусть их!

Полина мне не чужая, и я очень хочу помочь ей. Прошу тебя, граф, не отбирай у нее этот дневник, издай книжку как есть. Видел бы ты, как она мучается, даже любопытно мне стало, какая такая любовь скрыта в этих страницах. Да и не мудрено, покойник-то на тридцать лет старше нашей Полинушки.

Но она-то как любит, даже удивительно! И то, что про нее злые языки болтают, да завистницы со сплетницами, враки все! Я ведь вижу. Вот и обращаюсь к тебе с просьбой. И не Полина попросила меня словечко за нее замолвить, а я сама прошу: сделай так, чтобы книга вышла, иначе впустую пропадут деяния и плоды трудов Владимира Гавриловича. А он достойным человеком был, не чета нынешним!

На этом заканчиваю. Как запечатаю, Прошка отнесет на почту, и сразу к тебе пошлют. Ты уж ответь мне, не забудь.

Остаюсь вечной твоей должницей,

М. И. Рамзина

* * *

Лазарь Петрович Рамзин – Илье Семеновичу Окулову, Санкт-Петербург.

Здравствуй, Илья!

Прости, что, как обычно, обращаюсь к тебе только по надобности, но дело не терпит отлагательства. Ты в своих «Петербургских ведомостях» наслышан обо всем и обо всех. Прошу тебя, не в службу, а в дружбу, расскажи мне о графе Викентии Григорьевиче Кобринском. Меня интересуют последние годы, и особенно, был ли он связан с попечителем нашего N-ского института, Григорием Сергеевичем Ефимановым?

И еще одна просьба: планирует ли Императорское географическое общество выпустить в свет книгу географа и путешественника, а также моего покойного друга, Владимира Гавриловича Авилова?

Напиши мне, не откладывая, это очень важно.

Буду тебе весьма благодарен.

Твой всегда,

Лазарь Рамзин.