Текст книги "Первое дело Аполлинарии Авиловой"

Автор книги: Катерина Врублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Вот так, несолоно хлебавши, я возвратился к Полине.

Они с отцом обедали. Настя была в своей комнате, а Полина по обыкновению спорила с Лазарем Петровичем. Увидев меня, она обрадовалась и усадила за стол. Приятно, Алеша, что такая женщина вспыхивает при твоем появлении.

На обед подавали гуся. Управившись с солидным боком, положенным Полиной мне на тарелку, я рассказал о своей конфузии.

Лазарь Петрович проявил живейший интерес к моему рассказу. Переспросил адрес, потребовал описание белокурой красавицы и вдруг заявил, что сможет нам помочь.

– Как-то мне пришлось давать совет одному моему клиенту, – начал рассказывать господин Рамзин. – Я не буду упоминать его имя, скажу лишь, что человек он не из последних в нашем городе и весьма состоятельный.

Отец Полины отпил вина и продолжил:

– Его главной страстью были женщины. Если одни проигрывают состояния, другие топят свой разум в вине, то мой знакомый не пропускал ни одной юбки. Характер Дон-Жуана, наклонности Казановы, а темперамент – языческого фавна. Кстати, на фавна он походил весьма: маленький, с козлиной бородкой, но женщины просто сходили с ума от него. И самое интересное, что порядочные дамы его ничуть не привлекали. Он находил удовольствие, общаясь с самыми падшими из них.

– С какими только особями тебе приходится общаться, папа! – вздохнула Полина.

– Это даже интересно! – оживился Рамзин. – Придет к тебе эдакий тип, а я думаю: «И где ты, голубчик, раньше-то был? Посоветовался бы заранее, и дров не наломал, и денег меньше бы потратил». Эх… Мы, адвокаты, как золотари работаем: никто нас видеть не хочет, вспоминать о нас и не думают, а в дерьмо вляпаются, прости, Полюшка, тут же адресок заветный достают, давай, милейший, разгребай!..

Лазарь Петрович достал вересковую трубку, набил ее и с наслаждением закурил. Несколько минут мы сидели молча. Я поглядывал на Полину, она на меня, пока, наконец, ее отец не отложил трубку в сторону:

– Мой клиент встретил даму, которая поразила его воображение. Ею и оказалась Ксения Блох, которую вы разыскиваете, штабс-капитан. На него как затмение нашло – всю жизнь скакал по девкам, а тут зацепило его. Замуж ее стал звать, а она ему в лицо рассмеялась, мол, за нищего не пойду, пусть деньги немалые принесет. У нее тогда в покровителях генерал ходил. Клиент мой потратил на нее оставшиеся от продажи имения средства, а она деньги взяла, но замуж не пошла, сказала, что ей и за генеральской спиной неплохо.

– Как это, папа, – удивилась Полина, – у генерала была на содержании, а амуры с твоим подзащитным крутила?

– А почему бы и нет? – возразил ей Лазарь Петрович. – Генерал – человек степенный, женатый, у нее появлялся не каждый день. Так что мадемуазель Блох была предоставлена самой себе на многие часы. Отчего же не поразвлечься?

– И что потом было? – спросил я.

– Подзащитный мой, поняв, что хитрая бестия его обокрала, лишила родового имения, взял пистолет и отправился к мадемуазель Блох. Выстрелил в упор, ранил ее в лицо. Она упала, обливаясь кровью, а тот, испугавшись деяний рук своих, бросил пистолет и убежал. Разум оставил его.

– Папа, почему я ничего не слышала об этой драме? – спросила удивленная Полина.

– Деточка моя, вы с Авиловым были в Петербурге – до вас здешние слухи и не доходили.

– А где сейчас Ксения Блох? Она выжила после этого ужасного нападения? Папа, не томи, расскажи все до конца.

Лицо Рамзина помрачнело, он испытующе взглянул на Полину.

– Ты уверена, что хочешь это знать, дорогая? – спросил он.

– Разумеется, иначе бы не спрашивала.

– Ну, хорошо, – вздохнул Рамзин. – Мне многих сил и трудов стоило добиться от суда более мягкого приговора. Моему подзащитному заменили каторгу поселением, чему он был весьма рад. Генерал от Ксении отказался, дабы не опорочить репутацию. А она выжила. Только лицо ее пересекает от левого уха до губы грубый шрам. Красота ее исчезла без следа. Пышная фигура стала тучной. Но деньги свои, накопленные, пока она жила у генерала на содержании, она, с немецкой скрупулезностью, сохранила и приумножила. И теперь она владелица…

– Публичного дома на Вешенке! – воскликнул я, хлопнув себя по лбу ладонью. – Мадам со шрамом! Ее же имени никто не знает, все называют только Мадам.

Выкрикнув это предположение, я осекся. Лазарь Петрович смотрел на меня, пряча в усах усмешку, а во взгляде Полины можно было легко прочитать удивление, смешанное с толикой сарказма.

Боже, какой я идиот, Алеша! Так нелепо подставиться! Чего доброго, Полина меня заподозрит в том, что я охотно посещаю злачные притоны. А я и был там всего раза два… Или три.

Вот такие дела, Алеша.

Пойду вымаливать прощение. Не понравилась мне ее улыбка.

Прощай. Напишу позже.

Николай.

* * *

Аполлинария Авилова, N-ск – Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.

Юленька, спасибо тебе за твое письмо. Ты мне очень помогла, даже не представляешь как!

Спешу поделиться с тобой событиями, происшедшими накануне. Столько всего произошло, что я боюсь потерять путеводную нить.

Итак, мы нашли Ксению Блох! И в этом нам помог мой отец. Оказывается, он защищал одного несчастного, которого она обобрала, а он не выдержал и выстрелил в нее. Вследствие этого суд приговорил его к семи годам поселения, а Ксения осталась обезображенной на всю жизнь – со шрамом через все лицо. Счастье, что не был задет глаз.

Ты меня спрашивала об Анне Егоровой, нашей соученице. Она, бедняжка, до сих пор в следственной тюрьме. Отец, по моей просьбе, взялся защищать ее, но пока у него нет каких-либо успехов. Не отпускают ее, ведь такой вельможа убит. Она замкнулась, на встречах с отцом утверждает только одно: убила Ефиманова, так как давно этого жаждала. Ударила его камнем из минералогической коллекции. Следователь Кроликов дал приказ своим агентам обыскать институтский двор, куда, по ее словам, Егорова выбросила камень. Ничего не нашли. Отец настаивает на освобождении подзащитной под залог, который мы сами же и внесем – откуда у нее деньги?

Только поимка настоящего убийцы может спасти невинную пепиньерку. Но как это сделать? И я придумала план.

Юля, помнишь, еще с института я собирала коллекцию париков? Начало ей положила наша горничная Вера. Она попала к нам после того, как закончила карьеру инженю. Весь ее багаж составлял два баула с театральным реквизитом и пуделиха Дженни. Отец не побоялся взять в дом женщину, которая всю жизнь разъезжала по городам и весям, выступая на сценах провинциальных театриков.

Сложением Вера напоминает кузнечика, поэтому до самого конца артистической карьеры играла Гаврошей и мальчиков-с-пальчик. Никогда ей не доставались первые роли, она не блистала красотой, и говорит тоненьким голосом.

Помню как она, укладывая меня спать, присаживалась рядышком и рассказывала о своих странствиях. Вскочив, начинала изображать шестерых жен Генриха восьмого, Счастливцева или цыганку Азу. Я слушала ее, затаив дыхание, и мечтала поступить на сцену. Но Вера меня отговаривала:

– Что вы, барышня! – испуганно говорила она мне. – Мыслимое ли дело, институтке на сцене паясничать? Это мы, простые люди, себе такое пустое дело позволить можем, а вам ни-ни.

Но когда на институтском вечере мы играли пьесу «Барышня-крестьянка», Вера меня так загримировала под Берестова, что даже фон Лутц снизошла до скупой похвалы.

В доме Вере отведена комната и небольшая кладовка, где хранятся ее парики, натянутые на болванки. Наша горничная очень любит в редкие свободные минутки причесать, вымыть эти накладные волосы, а уж историю каждого парика я знаю наизусть.

Мой муж, увидев верино собрание, подарил ей несколько париков, потом я привезла из Санкт-Петербурга понравившиеся мне экземпляры, и теперь наша горничная – счастливая обладательница трех дюжин накладных волос, усов, бород и прочей декорации. Она говорит, что эти предметы напоминают ей театральную молодость.

Помня, как Вера меня причесала, а главное, научила держаться, как мужчина, я обратилась к ней с просьбой снова загримировать меня под «Берестова», благо костюм с того театрального вечера остался, а я нисколько не раздалась в бедрах.

Ты меня спросишь, Юленька, зачем мне все это надо? Дело в том, что я хочу навестить Ксению Блох. А живет она в доме, куда порядочным женщинам вход запрещен. Осталось уговорить Николая, и он будет меня сопровождать в публичный дом, где начальствует Мадам со шрамом – наша знакомая, мадемуазель Блох.

Нужно найти убийцу Ефиманова и тем самым спасти невинную Егорову и Настеньку, за душевное здоровье которой я все более и более опасаюсь. А Ксения – ниточка, ведущая к развязке.

Остаюсь твоя взбалмошная подруга Полина.

Глава четвертая
Остерегайтесь подделок!

ТРЕБУЙТЕ ВЕЗДЕ!

Карманные часы из американского настоящего нового золота, крытые, мужские, с тремя крышками, анкерные, механизм высшего сорта (удостоен медали на женевской выставке 1899 года). Часы трудно отличаемые, даже специалистами, от настоящих, дорого стоящих золотых.

Цена 12 руб. и 15 руб.

Такие же дамские 13 рублей. Во избежание подделок на часах требовать пломбу «Женева», утвержденную Департаментом Торгов и Мануфактуры за № 19857.

За пересылку не платят.

При заказе на 2 шт. уступается 50 коп., на 3 шт. – 1 руб.

Часы отпускаются тщательно выверенные и обтянутые и снабжаются ручательством за прочность металла и верность хода на шесть лет. По желанию заказчика с его монограммой на верхней крышке.

К часам прилагается изящная цепочка с брелоком, тоже американского нового золота. Многие фирмы предлагают золоченые часы вместо часов из нового золота, поэтому обращаем внимание гг. покупателей, что наши часы, в отличие от золоченых, имеют две марки на внутренней стороне крышки: «Женева» и «donble or».

Имеются также золоченые часы мужские крытые в 8 руб. и 9 руб.

Наши часы в 8 руб. и 9 руб. продаются магазинами в 10 руб. и 12 руб.

Адрес: Ю. Губер. Одесса, Почтовая № 2, склад женевских часов.

Множество благодарных писем и отзывов.

Остерегайтесь подделок!

* * *

Штабс-капитан Николай Сомов – поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.

Алексей, друг мой!

Ты представить себе не можешь, что предложила мне Полина. И я, влюбленный идиот, согласился!

Когда закончился обед, во время которого я сидел, как на иголках из-за своей обмолвки, Полина поманила меня к себе и предложила:

– Г-н Сомов, не хотите ли вы посмотреть мою коллекцию.

Обрадовавшись, я вскочил со стула, и тот со страшным грохотом опрокинулся позади меня. Лазарь Петрович даже не оторвался от «Губернских ведомостей», за которые он принялся по окончании десерта, а Полина усмехнулась, но ничего не сказала.

На втором этаже дома Рамзиных я еще не бывал ни разу. Я шел, понимая, что мне оказана великая честь, и вскоре очутился в небольшой комнатушке, вроде чулана.

В полумраке я сначала не понял, что передо мной, и вздрогнул: комната выглядела, как святилище безумного индейца. Везде были скальпы. Болванки, числом около сорока, с напяленными на них париками, производили впечатление отрубленных голов.

– Что скажете? – улыбнулась Полина.

– Интересно, откуда у вас столько? – спросил я, разглядывая головы из папье-маше.

– Эту коллекцию начала Вера, наша горничная, бывшая инженю провинциальных театров. А я продолжила. Вот этот парик, – она взяла в руки две толстые косы, – из пьесы Островского «Снегурочка». Между прочим, настоящие косы, у одной крестьянки купленные.

– А это что? – я ткнул пальцем в нечто блестящее, круглой формы.

– Это бычий пузырь, – засмеялась Полина. – Если нужно лысину изобразить, бычий пузырь самый лучший материал. Только его все время распятым держать надо и маслом смазывать, иначе рассохнется.

Полина села и внимательно посмотрела на меня.

– Николай Львович, я хочу попросить вас об одной услуге.

– С радостью, – воскликнул я, счастливый, что она на меня не сердится.

– Вы не могли бы быть моим провожатым… – она сделала паузу, – в публичный дом мадам со шрамом.

Алеша, я оцепенел от изумления. Чтобы дама, вдова, бывшая институтка, могла предложить такое! Уму непостижимо! Стоя истуканом, я даже не пытался возразить. А Полина продолжала:

– Дело в том, что я пойду туда не в своем облике, а переоденусь мужчиной. Да-да, и не спорьте, я не впервые это делаю. То есть не публичные дома посещаю, а переодеваюсь в мужской костюм. Все началось с того, что я играла мужчину в спектакле «Барышня-крестьянка» по Пушкину. Однажды, переодевшись, вышла на улицу. И никто, представляете, Николай Львович, никто не усомнился. На меня просто не обращали внимания. Как это прекрасно! На тебя не оборачиваются, не провожают взглядом. Не нужно брать с собой горничную или компаньонку, чтобы соблюсти приличия. Даже корсет не нужен – мужская одежда такая удобная.

Ее глаза сверкали, щеки раскраснелись, она была прекрасна, хотя и говорила невероятные вещи. Я не знал, как возразить этой новоявленной Жорж Занд.

– Аполлинария Лазаревна, дорогая, – наконец, решился я, – вы себе не представляете, какие грязные люди могут там оказаться. Вам совершенно не подобает с ними общаться. Они приходят туда лишь за одним…

Тут я запнулся, так как не в силах был объяснить порядочной даме, зачем туда приходят мужчины.

– Ах, оставьте, штабс-капитан, – она устало махнула рукой. – Вы обращаетесь со мной, словно я несмышленая институтка. Мне двадцать четыре года, и я вдова. О том, что публичные дома посещают не для распевания псалмов, я знаю…

Она замолчала.

– Вы хотя бы можете объяснить, зачем вам это надо? – осторожно спросил я.

– Надо, Николай Львович, очень нужно. Я чувствую – там разгадка. Если я не помогу своим близким, Егорова не выйдет из тюрьмы, Настенька будет опозорена, а убийца – гулять на свободе. Хотя покойный был премерзким человечишкой, но заповедь «Не убий!» еще никто не отменял.

– Но для этого есть сыскная полиция!

– Что полиция?! – возмутилась она. – Сколько времени уже прошло, а полиция только и смогла, что посадить безвинную девушку, страдавшую от притязаний покойного! Вот что, штабс-капитан, если вы мне не поможете, я все равно пойду. Без вас!

Разве я мог допустить такое? Отпустить ее одну и подвергнуть опасности ее жизнь! И я принял решение. Все равно мне ее не отговорить, лучше буду ее охранять. Так спокойнее.

– Успокойтесь, дорогая Аполлинария Лазаревна, не надо так расстраиваться. Лучше расскажите мне, как вы это себе представляете?

Полина прижала ладони к щекам, успокаивая кровь, и начала говорить:

– В конце концов, никто нас не заставляет идти в кабинеты. Мы можем посидеть, заказать вина, поговорить с… – тут она запнулась. – Побеседовать с девицами, оценить обстановку. Приглядеться к посетителям, послушать, о чем они говорят, может, найдем какую-нибудь зацепку. А если удастся и с хозяйкой побеседовать, то на многое прольется свет.

Когда я увидел Полину в образе молодого человека, то не смог сдержать возгласа удивления. Передо мной стоял юноша лет девятнадцати, тонкий, с небольшими усиками и смущенной улыбкой.

– Добрый вечер, господин штабс-капитан! – сказал он мне ломким голосом. – Вы обещали свести меня в одно интересное местечко. Что ж, я готов.

– Не может быть! – изумился я. – Глазам своим не верю! Настоящий франт из вас получился.

Она подошла к креслу, опустилась в него, приняв совершенно расслабленную позу.

– Меня зовут Евгением, – глядя мне в глаза, произнесла Полина. – Мы с вами недавно познакомились. В N-ске проездом из Санкт-Петербурга, по поводу наследства любимой тетушки. Не забудьте. Нет мадам Авиловой, иначе навлечете на нас обоих большие неприятности. Ну что, пошли?

Мы вышли из дома Рамзиных, я подозвал извозчика, и вскоре ванька домчал «гуляющих господ» до заведения мадемуазель Блох. Мы остановились возле дубовой двери с начищенной медной табличкой и колокольчиком. Я нетерпеливо позвонил, дверь открылась и мы с Полиной, нет, с Евгением, очутились в «богопротивном вертепе».

Швейцар с седыми бакенбардами, принимая у нас верхние вещи, наклонился к моему уху и прошептал:

– Не желают ли господа альбомов во французском жанре? Намедни новые получили, прямо из Парижа.

От альбомов мы твердо отказались и прошли за тяжелую бархатную портьеру, загораживающую вход в залу.

– О! Штабс-капитан, душка! Давненько вы нас не радовали своими визитами, – воскликнула одна из девиц, Клотильда, пышная брюнетка, к которой я не раз хаживал. Я уж было смутился, что подумает Полина, но она украдкой ободряюще пожала мне ладонь, и я воспрянул духом.

– А кого это ты к нам привет, какой красивенький. И молоденький! – к нам подскочила юркая рыжая Лизка-оторва, маленького роста, которую обожали звать в нумера «папеньки» почтенного возраста. Лизка изображала капризную девочку, клиенты шлепали ее по попке, перегнув через колено. Лизка отчаянно визжала и просила прощенья, а потом получала в подарок конфеты и богатые чаевые. Конфет она не ела, а меняла в буфете на водку. – Иди ко мне, сладкий мой, а то у меня эти старые хрычи вот уже где сидят!

Мой «Евгений» мягко оторвал от себя ее руки и потрепал по щеке:

– В другой раз, моя милая.

Но она не отставала:

– Тогда закажи мне шампанского!

Мне пришлось вмешаться:

– Лизка, зачем тебе эта кислятина? Ты же не пьешь шампанского! Давай я тебе водки куплю. А к молодому человеку не приставай, дай осмотреться. Не видишь, он тут впервые.

– Не надо ей водки, – раздался низкий звучный голос. – Напьется, буянить начнет.

В зале появилась мадам. Ее пышные телеса были укутаны в креп-жоржет цвета маренго, а страшный шрам на лице скрывала густая вуаль. Она прошла к небольшому диванчику, села, и тут же горничная в белой наколке поставила перед нею столик с разнообразной выпечкой.

Мы оба обернулись к ней и щелкнули каблуками.

– Вот, привел вам своего молодого приятеля, Евгения. Прошу любить и жаловать, – представил я Полину.

– И полюбим, и жаловаться не на что будет, – ответила она, приторно улыбаясь. – Сейчас с девушками познакомлю. Здесь не все, Любочка и Кончита сейчас спустятся. У них гости.

Она махнула рукой, и сидящие на диванах и пуфах ее подопечные оторвались от своих гостей и подарили нам ослепительные улыбки.

«Евгений» отошел от Мадам и оперся на крышку кабинетного рояля.

– Может, сыграете нам что-нибудь? – спросила худенькая блондинка с боа из перьев на шее.

– А что бы ты хотела?

Блондинка задумчиво посмотрела на потолок и прошептала:

– Что—нибудь романтичное.

Мой спутник открыл крышку, пробежался по клавишам и запел низким волнующим голосом:

 
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
 

 
Были когда-то и вы рысаками,
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых!
 

Полина пела о такой же дамочке из веселого дома, как и сидящие вкруг рояля девицы. Те слушали очень внимательно. А когда она дошла до слов «Старость, как ночь, вам и ей угрожает…» тут слушательницы отчаянно захлюпали носами, а Лизка—оторва зарыдала в голос, кляня судьбу

Песня смолкла.

– Браво! – донеслись возгласы. – Молодец! А можешь, еще?

Моего «Евгения» обступили, похлопывали по спине, и тут по внутренней лестнице спустились две девушки. Я не поверил своим глазам – одна была в форме институтки, в пелеринке и шляпке, из-под которой выбивались непокорные светлые локоны. Вторая – жгучая брюнетка в узком платье с низким декольте, выглядела как обычная кокотка. Брюнетка смотрела на нас пронзительными карими глазами.

– А вот и девочки! – фальшиво воскликнула мадам. – Подойдите сюда, познакомьтесь. Ах, как жаль, что вы не слышали прекрасный романс, который исполнил нам молодой человек. Я в восторге, полном восторге!

Произнося это, мадам вперила взгляд в Любочку, и та ответила ей еле заметным кивком. От «Евгения» не ускользнуло это движение, и он, беря быка за рога, быстро произнес:

– Можно пригласить вас, Люба?

Она посмотрела на него, чуть склонив головку, и, подойдя, взяла его под руку. Я заволновался.

– Евгений…

– Николай, не волнуйся. Это не тот случай, чтобы сопротивляться.

– Конечно, – хохотнула брюнетка, – оставь его. Пойдем лучше со мной. Я за стеночкой. И мне будет хорошо, и тебе спокойнее.

И она потащила меня за собой.

На этом, Алеша, я заканчиваю свое послание, так как о том, что последовало вслед за этим, писать не пристало, да и нет в этом занятии ничего нового.

Всех тебе благ, милый.

Николай.

* * *

Аполлинария Авилова, N-ск – Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.

Уговорила я все же Николая на эту авантюру! Переоделась в мужской костюм, парик с короткими волосами, приклеила усики и вышла к изумленному штабс-капитану эдаким кавалером. Видела бы ты выражение его лица! Я с трудом удержалась от смеха.

Николай быстро пришел в себя, мы вышли на улицу, и первый же извозчик, которого удалось поймать, отвез нас к заведению.

Мы вошли в слабоосвещенную большую комнату. Посредине стоял кабинетный рояль, на стенах развешены фривольные гравюры Патена «Кавалер ловит блоху у дамы», «Сорванный поцелуй» и другие, которых я просто не разглядела.

Больше всего меня поразили запахи. Пахло пачулями, старой обивкой и пороком. Да-да, не удивляйся, у порока есть свой запах, как есть он у нищеты, старости и смерти. И женщины, сидевшие на честерфильдовских диванах, выглядели уставшими в резком свете ламп. Они были сильно накрашены, одеты в платья, подчеркивающие изгибы тела, и манили мужчин ненатуральной чувственностью.

Одна из них, по имени Люба, в институтской форме с пелеринкой, тут же привлекла мое внимание. Я подумала: уж не посещал ли ее Ефиманов? Почему она одета именно так? Вероятнее всего, это приказ хозяйки, на себе испытавшей, как притягательны невинные существа для сластолюбивых старцев.

Николай очень волновался за меня. Это было так трогательно наблюдать, как он пытался перетянуть внимание на свою персону. А когда я подошла к роялю и запела романс Апухтина, он озирался по сторонам, всматриваясь в лица. Разумеется, это была дерзкая выходка, но надо было каким-то образом почувствовать себя свободнее.

А дальше следовало заняться тем, зачем приходят в публичный дом. Не представляя себе, как буду выходить из этой двусмысленной ситуации, я подошла к «институтке», перекинулась с ней парой слов и, уже собираясь подняться к ней в комнату, была остановлена Николаем. Это просто смешно! Он так и не понял, что я занимаюсь делом, а не играю в бирюльки. Его со смехом отвлекла на себя полуобнаженная брюнетка, мой штабс-капитан как зачарованный поплелся за ней, и смятенные чувства полностью отражались на его честном лице.

Комната Любы (так звали девушку, к которой я пошла) полностью отвечала моим ожиданиям. В центре большая двуспальная кровать, застланная плюшевым покрывалом, на стенах – скрещенные веера и лубок «Целующиеся голубки». В углу ширма, за ней – рукомойник с тазом.

– Ах, милый, – манерно протянула Любочка, – ты не хочешь заплатить барышне за усердие?

– Я заплачу, – сказала я, – а если ты проявишь не только усердие, но и благоразумие, получишь вдвое против условленного.

На лице Любочки отразилось непонимание. Мне показалось, что никто в этой комнате не призывал ее к благоразумию. Скорее наоборот – требовали от нее африканской страсти. Но спустя мгновение она спохватилась и, подойдя ко мне, обвила мою шею руками:

– Ах да, я же совсем забыла, ты же мальчик, девственник! Как интересно! – она прыснула. – У меня еще не было девственников. Они ищут тех, кто поопытнее, как наши Кончита с Хуанитой. Не бойся, Любочка не сделает тебе больно – вот увидишь, тебе понравится. Хорошо, мой славненький?

И она принялась расстегивать пуговицы на моем жилете.

Мягко отведя ее руки, я подвела ее к кровати и усадила, ведь в ее комнатушке больше негде было сидеть.

– Послушай, Люба, – сказала я как можно строже. – Мне нужно с тобой серьезно поговорить.

– Поговорить? – она в изумлении посмотрела на меня. – Как поговорить? Ты разве за этим пришел?

– Скажем так, и за этим тоже.

– Может быть, ты боишься? Не бойся, это с каждым в первый раз такое приключается, – вдруг некая мысль пришла ей в голову, и она испуганно вскочила с кровати. – А может, я тебе не нравлюсь? Конечно, я не такая полная, как Кончита и Эсмеральда, у них все при всем. Но знай, я многое умею. Разочарованным не останешься!

– Тьфу ты! – в сердцах рявкнула я. – Как же ты, однако, глупа! Не можешь выслушать, о чем я тебе толкую! Пойми, я задам тебе несколько вопросов. Ответишь на них честно, получишь еще столько же. Будешь врать – повернусь и уйду, да еще мадам нажалуюсь, что ты неумеха! И она тебя проучит!

Конечно, последние мои слова выглядели настоящим шантажом, но у меня просто не было никакой возможности добиться от нее чего—нибудь путного.

– Ладно, – хмуро сказала она, – спрашивайте, господин хороший. Только времени у вас немного. Через четверть часа горничная в дверь стучать будет, намекать: или освобождай, или плати еще. А как тогда с моими деньгами будет?

– Не волнуйся, получишь все сполна. В убытке не окажешься. Скажи лучше, откуда у тебя это платье?

– Посетитель принес.

– Какой посетитель?

– Он часто захаживает. Странный такой. Приходит совсем поздно вечером, в залу не заходит, его горничная сразу ко мне в комнату проводит. Он лампу не разрешает зажигать. И знаешь, что интересно? Я ему даже рада бываю.

– Это почему же?

– Потому, что когда бы он ни пришел, после него я засыпаю и просыпаюсь только утром. Никто меня больше не трогает – он за ночь платит. А утром его никогда не бывает.

«Интересно, а мог ли это быть Ефиманов?» – подумала я.

– Как он выглядел, Люба?

– Среднего роста, худой, а руки большие, – она задумалась. – Не богат, скорее бедствует – белье у него несвежее.

– Лет около пятидесяти? – я спросила наугад, так как на Ефиманова этот тип совсем не был похож. Не будет статский советник даже из-за сокрытия собственной личности носить несвежее исподнее. Не к лицу ему такое.

– Нет, вроде, помоложе будет. Около сорока.

– Лыс?

– Не сказала бы. Проплешина имеется, но это если только на ощупь. А волосы не то седые, не то пегие – в темноте не разобрать. Выпить любит. Всегда в номер с бутылкой вина приходит, хоть посетителям и не полагается с собой носить – в буфете покупать надо. От этого заведению польза, да и нам барыши. И знаешь еще чего? Я от него всегда с больной головой просыпалась. Вроде и мужик невидный, а без сил от него каждый раз валилась. К чему бы это?

Но я не оставляла надежды узнать о попечителе больше.

– Люба, приходил ли сюда, не к тебе, к какой—нибудь другой девушке, Григорий Сергеевич Ефиманов – старый, маленького роста, со шрамом на левом виске. Он был попечителем института.

– Этот, которого убили? Знаю я его. Ко мне не приходил. Он к мадам иногда приходил.

В дверь постучались, и тоненький голос горничной спросил:

– Любушка, ты там еще не закончила с молодым кавалером?

Разозлившись, что нам мешают, я громко крикнула:

– Не мешайте, в накладе не останетесь!

– Ну, хорошо, хорошо, – раздался голос за дверью. – Я ведь просто так, мадам узнать велели.

Дробные шаги постепенно стихли вдали, а я вытащила еще одну купюру и протянула ее Любе.

– Держи, – сказала я, – а то я тебя совсем утомил. Вроде как тот, о котором ты говорила.

Она проворно спрятала деньги в чулок и потянулась.

– А теперь не хочешь поваляться, миленький? – спросила она. – А то все спрашиваешь, да спрашиваешь. Ты, наверное, студент, они все такие любопытные. Хотя нет, не студент, потому что деньги у тебя есть. Да и не в мундир одет. Кто ты?

– Так, человек один, – ответила я. – А хочешь, Любаша, я тебе часы подарю? Красивые часы, луковичкой, на золотой цепочке.

– Давай! – загорелась она. – Мне часы нужны. Буду по ним кавалеров принимать, и время отсчитывать. Как засидятся – в шею. Очень полезная вещь.

Люба потянулась было за часами, но я остановила ее.

– Посиди вот так, посмотри какие они красивые, спокойно посиди, не отводи взгляд. Ты чувствуешь, как веки твои тяжелеют, руки теплеют, становятся горячими и ватными, и ты вся расслабленная, не можешь двинуть даже мизинцем.

Я качала часами на цепочке перед глазами моей визави, а она все глубже и глубже погружалась в гипнотическое состояние.

– Люба, ты слышишь меня?

– Да, – ответила она безжизненным голосом.

– Что делал с тобой человек с пегими волосами?

– Он поил меня сладким вином, а потом мне становилось горячо и весело. Я не замечала, что он сутул и некрасив – он был для меня самым лучшим на свете.

– Что было дальше?

– Он зажигал пахучие палочки, становился на колени напротив меня и молился на странном языке.

– Ты можешь вспомнить что—нибудь из того, что он говорил?

– Крусификсус мортуус эт сепультус десендит ад инферос тертия дье рессурексит эмортуис, – это была явная латынь, исковерканная необразованным произношением.

– Он не называл своего имени?

– Нет, не называл. Когда он заканчивал молиться, то ложился со мной в постель, долго не давал мне спать, и лишь под утро я засыпала.

– Все хорошо, а сейчас, Люба, на счет «три» ты проснешься, и ничего не будешь помнить из нашего разговора. Раз, два…

Я не успела сказать «три», дверь с треском распахнулась, в комнату влетела мадам со шрамом:

– Наконец-то я вспомнила твое лицо! Мерзавка! Институтка! – она схватила меня за волосы, и мужской парик остался в ее руках. – Тимофей! Хватай ее! У меня честное заведение, и я не позволю…

– Три! – закричала я. – Люба, проснись!

С этими словами девушка встрепенулась и начала протирать глаза.

– Что? Где? Ой, мадам, а мы тут с Евгением…

– Дура! – заорала на нее мадам Блох. – Не можешь отличить кто перед тобой? Ты разве в штаны ей не лазила? Она же женщина! Проверять нас пришла! Что ты ей наговорила?

В это время швейцар Тимофей крепко держал меня за запястья, а я вырывалась из последних сил.

Неожиданно в комнате появился Николай. Тимофей получил умывальным тазом по затылку. Штабс-капитан схватил меня за руку, и мы побежали сломя голову вниз по ступенькам, сшибая по пути слуг и зевак.

Вот такая история, дорогая Юля. Пишу тебе по свежим следам, так как нервы на пределе, и, если бы не Николай, мне бы не поздоровилось.

Пойду зализывать раны и раздумывать, что же означали слова, произнесенные человеком с пегими волосами.

Всего тебе самого наилучшего.

Твоя рисковая подруга Полина.

* * *

Штабс-капитан Николай Сомов – поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.

Алеша, здравствуй, дружище!

Получил твое письмо, и нахожусь в полном недоумении. Ты упрекаешь меня в нерешительности и советуешь, как ты пишешь, «взять мадам Авилову в оборот, дабы неповадно ей было вертеть таким молодцом, как я». Да знаешь ли ты, что я безмерно счастлив, что она обратила на меня свое внимание! Я просто диву даюсь, за что мне такое счастье! Женщина богатая, свободная, образована отлично, почему бы ей и не найти себе пару по сердцу? Прожила она с мужем в любви и достатке и непроизвольно сравнивает претендентов на руку с покойным супругом. Вот я и держусь подле нее, чтобы всегда быть рядом, невзирая на тяготы службы.