Текст книги "Экстренная связь с машинистом"

Автор книги: Катерина Файн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Ч е х о в. Нет, к сожалению. Она не сохранилась.

Л ю л е ч к и н. И как же она называлась?

Ч е х о в. Сейчас не помню... Кажется, что-то историческое.

Л ю л е ч к и н. Историческое – это хорошо... Это замечательно... Ну, а ваше диалоготворчество имеет какое-нибудь название?

Ч е х о в. Конечно. «Четная сторона Луны».

Л ю л е ч к и н (о своем). Прекрасно, прекрасно…

Появляется Лариса в том же костюме. В руках две пары лыж – новые и старые.

Л а р и с а (показывает на старые лыжи, как бы извиняясь). Вот, не взяли… Говорят, такие старые уже не принимают.

Л ю л е ч к и н (нехотя подымаясь со своего «трона»). Дорогой Платон Алексеевич! Позвольте представить: Лариса Петровна, моя супруга, актриса нашего театра. Лауреат премий «Золотой софит», «Золотая маска», «Золотая сказка», ну, и ряда других. (к Ларисе). Ларочка, а это – Платон Чехов, молодой драматург.

Л а р и с а. Очень рада. Вы знаете, муж много рассказывал о вас...

Ч е х о в. Правда?

Л ю л е ч к и н. Лариса Петровна, верно, что-то путает. Я рассуждал о драматургах вообще.

Л а р и с а. Возможно. В последнее время я вынуждена учить много текста, могу что-то перепутать... Знаете, когда на тебя сваливается такой объем информации, перестаешь понимать, где ты, где роль, и вообще, на каком свете живешь. Все переплетается, перемешивается, как фрукты в миксере.

Ч е х о в. Почему фрукты?

Л ю л е ч к и н. Моя жена – фанатка фруктовых салатов.

Л а р и с а. Это правда. Вы любите фрукты?

Ч е х о в. Наверное. Я не задумывался.

Л а р и с а. Напрасно. Надо любить растительную пищу. Овощи, фрукты. Любые. Главное – не есть мяса.

Л ю л е ч к и н. Лариса Петровна – вегетарианка со стажем. Много лет назад она вступила в общество «Гринпис», с тех пор не ест мясо животных.

Ч е х о в. А сладкое?

Л а р и с а. Сладкое – можно. Даже нужно.

Л ю л е ч к и н. В разумных количествах. От сладкого полнеют.

Л а р и с а. От сладкого добреют! Правда, не все.

Л ю л е ч к и н. Вот что, друзья мои! Вы тут пообщайтесь, а я прогуляюсь перед сном.

Ч е х о в. Но, Лев Борисович, мы ведь еще не начали! Моя пьеса!

Л ю л е ч к и н (собирает бумаги). А зачем я? Вот, Лариса Петровна, у нее отменный вкус, уверяю вас. Почитайте ей вашу пьесу. И если Ларочке понравится, я с удовольствием присоединюсь. Кстати, там есть для нее роль?

Ч е х о в. По-моему, да...

Л ю л е ч к и н. Вот видите! Я скоро. (уходит).

Л а р и с а (после долгой паузы). Тайа! Тайа!

Входит Тайа.

Л а р и с а. Дорогая, принеси мне чай!

Т а й а. Зеленый?

Л а р и с а. Да. Некрепкий.

Т а й а. Хорошо. (уходит).

Л а р и с а. Не обижайтесь, пожалуйста. Муж не читает новых пьес. Это делаю я. Можно сказать, я его личный секретарь по творческим вопросам. Так что вы написали?

Ч е х о в. Не знаю... Теперь не знаю.

Л а р и с а. Как это, теперь?

Ч е х о в. Теперь все изменилось...

Л а р и с а. Вы не доверяете мне? Боитесь моей рецензии?

Ч е х о в. Не то, чтобы не доверяю... Мне очень неловко, Лариса Петровна, вам говорить...

Л а р и с а. Почему?

Ч е х о в. Вы человек тонкий, это видно.

Л а р и с а. Господи, да что за проблема! Ведь я не ребенок. Я прочла сотни пьес, сыграла тысячу ролей, о чем речь?!

Ч е х о в. Вы меня не поймете.

Л а р и с а. С ума вы сошли! Ну, как не пойму? Она что, эта пьеса, на санскрите, что ли?

Ч е х о в. Почти. Она написана на языке любви.

Л а р и с а. Ну, и прекрасно! Читайте!

Входит Тайа.

Т а й а (ставит поднос, наливает чай). Ваш чай.

Л а р и с а. Спасибо!

Тайа уходит.

Ч е х о в. Какая она странная, ваша служанка.

Л а р и с а. Обыкновенная. У нее только имя странное – Тайа.

Ч е х о в. Тая?

Л а р и с а. Нет, Та-йа. Ну, вот, смотрите: (выкладывает имя из печенья). т, а, й, а. Видите?

Ч е х о в. Подумать только! Никогда не слышал.

Л а р и с а. Я тоже... Ну, так что?

Ч е х о в. Что? Ах, да. Прямо, как на экзамене. Давайте, я лучше своими словами.

Л а р и с а. Ну, разумеется, своими.

Ч е х о в. Лариса Петровна, я не буду читать пьесу, я хочу сделать вам признание.

Л а р и с а. Какое признание?

Ч е х о в (берет чашку, она падает, разбивается). Ой, как же это я... (принимается собирать осколки).

Л а р и с а. Да Бог с ней, оставьте!

Ч е х о в. Я очень волнуюсь, вы должны правильно понять...

Л а р и с а. Вы меня совсем с толку сбили.

Ч е х о в. Да я и сам уже запутался. А тут еще чашка...

Л а р и с а. Ну, ничего, ничего... Не страшно. Если бы она была меховой...

Ч е х о в. Вы знаете про меховую чашку?

Л а р и с а (смеется). Да! А так же про блюдце и ложку, как не странно.

Ч е х о в. Мерит Оппенгейм. 1936 год. Я думал, это невозможно: встретить родственную душу...

Л а р и с а (слегка смутившись). Ну, хорошо. Давайте сначала.

Ч е х о в. Давайте.

Л а р и с а. Зачем вы пришли?

Ч е х о в. Я пришел, чтобы показать мою пьесу Льву Борисовичу.

Л а р и с а. Так...

Ч е х о в. А Лев Борисович... ушел.

Л а р и с а. Ну...

Ч е х о в. Лариса Петровна, я больше не могу. Вы... в общем, я вас люблю. (надевает мотоциклетный шлем, замирает).

Л а р и с а (после паузы, подходит, стучит по шлему). Эй, где же вы, Алексей...

Ч е х о в. Платон. Меня зовут Платон.

Л а р и с а. Простите, но это... в том смысле, что вам нравится моя игра, мое искусство, то есть, как я это делаю...

Ч е х о в (снимает шлем). Как вы это делаете?

Л а р и с а. Ну, конечно!

Ч е х о в. Я не видел.

Л а р и с а. Вы не были на моих спектаклях?

Ч е х о в. То есть, нет, я был. Давно. Господи, Лариса Петровна, ну, какое это имеет значение? Я вас люблю, понимаете? Вас, а не вашу Раневскую, Офелию, Катерину...

Л а р и с а. Я, признаться, удивлена. Что же вы хотите?

Ч е х о в. Вас!

Л а р и с а. В каком смысле?

Ч е х о в. В прямом, в переносном, в любом! Вы мне нравитесь, и я хочу жениться!

Л а р и с а. Вы бредите! Я замужем, у меня семья – муж, взрослая дочь, это невозможно! Постойте, а может, вы женитесь на Василисе? Она очень хорошая.

Ч е х о в. Лариса Петровна, вы что? Я видел вашу дочь семь минут.

Л а р и с а. А это не страшно, мы все уладим.

Ч е х о в. Боже мой, Лариса, да мне не нужна ваша дочь, я вас люблю!

Л а р и с а. Но... но... я... мне сорок лет!

Ч е х о в. Ну и что?

Л а р и с а. Я играю в театре!

Ч е х о в. На здоровье!

Л а р и с а. Но что я скажу мужу?

Ч е х о в. Ничего.

Л а р и с а. То есть, как?

Ч е х о в. Ну, так. Уйдем и все.

Л а р и с а. Но я вас не знаю. Кто вы?

Ч е х о в. Я драматург. Известный драматург. Мои пьесы идут, в основном, за границей.

Л а р и с а. А живете вы...

Ч е х о в. Везде! Штаты, Япония, Вена, Париж, Сингапур – всюду жизнь!

Л а р и с а. Вы романтик...

Ч е х о в. А вы?

Л а р и с а. И я... Но иногда мне кажется, что все уже было, и ничего не изменишь...

Ч е х о в. Глупости! Все только начинается. Взгляните на мир, он огромный!

Л а р и с а. Не такой уж огромный. Я видела мир. Видела людей: плохих, хороших, разных... Простите... Как называется ваша пьеса?

Ч е х о в. «Четная сторона Луны».

Л а р и с а. Интересно... Сколько времени вы потратили на нее?

Ч е х о в. Всю жизнь.

Л а р и с а. Вы считаете ее удачной?

Ч е х о в. Безусловно.

Л а р и с а. Наверное, вы долго выписывали характеры?

Ч е х о в. Однажды драматурга Александра Володина спросили тоже самое: «Какие характеры?! – возмутился он. – Я не пишу характеры. Я пишу про себя, и про ту бабу, которую люблю в данный момент!». Я понимаю, Лариса Петровна, вам страшно что-то менять, но, поверьте, многое может измениться в лучшую сторону.

Л а р и с а. Что вы предлагаете?

Ч е х о в. Бежать!

Л а р и с а. Бежать? Куда?

Ч е х о в. За границу.

Л а р и с а. Но мне и здесь хорошо!

Ч е х о в. Здесь? Да здесь вас никто не знает, и не узнает! Несмотря на все ваши «маски», «софиты» и прочее. Смешно! Ну, вот скажите: у вас часто берут автограф?

Л а р и с а. Нет, нечасто...

Ч е х о в. А цветы после спектакля дарят?

Л а р и с а. Иногда... На премьере.

Ч е х о в. Вот видите, иногда! У вас дар, огромный дар, а вы так вероломно хотите им распорядиться. Вы – талант, вы можете в кино сниматься – у Кустурицы, у Вуди Аллена, я не знаю, у Занусси, у кого хотите! Вместо этого вы сидите здесь, в этом жалком театре, играете замшелый репертуар классиков, и считаете себя счастливой! Лариса, милая, проснитесь, вам сорок лет!

Л а р и с а. Пожалуй... Но что же делать?

Ч е х о в (вынимая из-за пазухи пьесу, протягивает Ларисе). Доверьтесь мне. Эта пьеса нас прославит, можете не сомневаться. Вы сыграете ее на подмостках вашего театра, а потом ее будут ставить по всему свету. И однажды, когда вы проснетесь богатой и знаменитой в парижской своей квартире...

Л а р и с а. То что?

Ч е х о в (с неподдельной грустью). Вы забудете меня, как забывает зритель фамилии неглавных персонажей – художников, гримеров, осветителей... Вы прочтете меня, как программку, и бросите по дороге в буфет... Увы, дорогая, вы станете мне недоступны, как четная сторона Луны. Вне зоны сети, и вне зоны сетей... А я по-прежнему, как последний дурак, буду толпиться у ваших дверей.

Л а р и с а. Ну, зачем вы так!

Ч е х о в. Вы очень изменитесь, Лариса. А я – нет. Я останусь прежним. «...ничто уже меня не успокоит./Ничто в огромном мире этом грешном/любимых грустных глаз твоих не стоит». Вы больше не пустите несчастного поэта на территорию ваших снов. Вы ведь знаете, что такое территория снов?

Л а р и с а. Я догадываюсь. Я должна...

Ч е х о в (целует ей руку). Во что бы то ни стало прочесть. Сегодня же. И рассказать мужу.

Л а р и с а (в некоторой растерянности). Но ведь я сама вас просила...

Ч е х о в. Не вы, а я! Не прошу – умоляю...

Лариса берет пьесу, начинает читать. Чехов медленно исчезает в кулисах. Затемнение. Раздается рев мотоцикла. Может быть, звучит припев песни Андрея Макаревича «Поворот». Свет зажигается, и мы видим Ларису и Люлечкина. Люлечкин возвышается на своем режиссерском «троне».

Л ю л е ч к и н (листая книгу). Ну, и как тебе наш новый гений?

Л а р и с а. Симпатичный.

Л ю л е ч к и н. По-моему, он слишком самонадеян. Ввалился в дом, наследил, разбил чашку...

Л а р и с а. Мне кажется, в его возрасте это простительно.

Л ю л е ч к и н. Простительно что?

Л а р и с а. Все. И чашка, и самонадеянность...

Л ю л е ч к и н. Ты полагаешь?

Л а р и с а. Конечно!

Л ю л е ч к и н. Ну, не знаю... Я в свои тридцать...

Л а р и с а (перебивая). Ты, в свои тридцать, руководил самодеятельностью в клубе завода Турбинных лопаток.

Л ю л е ч к и н. Ну, хорошо, хорошо. Не будем спорить. Я твоему вкусу всегда доверял... Как там пьеса называется?

Л а р и с а. «Четная сторона Луны».

Л ю л е ч к и н. Что-то знакомое... Сторона Луны... Не помню. Гляну в словаре... После. Так что, понравилось тебе? Только давай честно.

Л а р и с а (замявшись). В общем, да... Кажется, неплохо... Ярко, броско, актуально. Незатянуто. Диалоги интересные. Оригинальный конфликт. Тема опять же, модная – про лесбиянок.

Л ю л е ч к и н. Про лесбиянок? В нашем театре?

Л а р и с а. А что?

Л ю л е ч к и н. Но я никогда не ставил про лесбиянок!

Л а р и с а. Тем лучше. Поставишь. Ты ведь хотел что-нибудь эдакое?

Л ю л е ч к и н. Ничего себе!

Л а р и с а. А что ты так переполошился? Можно подумать, тема сексуальных меньшинств – нечто запретное в нашем доме.

Л ю л е ч к и н. А причем здесь дом?! Речь идет о постановке в театре, а не о наших семейных отношениях!

Л а р и с а. Да какая разница! Дом, театр, театр, дом – по сути, это одно и то же.

Л ю л е ч к и н. Ну ты даешь!

Л а р и с а. Господи, Лева, я тебя не узнаю! Ты ли это?!

Л ю л е ч к и н. Я, кто ж еще! Дай сюда (берет у Ларисы рукопись, открывает). Что, только два действующих лица, два персонажа?

Л а р и с а. А что, много?

Л ю л е ч к и н. Две женщины?

Л а р и с а. Ну, разумеется, две.

Л ю л е ч к и н. Это какая-то авантюра, я вот чувствую! Ну, и когда он позвонит, этот Чехов?

Л а р и с а. Он зайдет. Завтра утром...

Л ю л е ч к и н. Зайдет? Вот так, просто? Нет, это что-то запредельное!

Л а р и с а. Лева, успокойся, пожалуйста. Если тебе настолько противно его видеть, я сама могу принять.

Л ю л е ч к и н. Нет уж, милая моя! Я сам, лично! И попроси Тайю, чтобы чай подавала в пластмассовых чашках.

Л а р и с а. Хорошо. (уходит).

Люлечкин один. Нехотя листает пьесу, стараясь удобнее расположиться на своем «троне». Затем подымается и тоже уходит. Рукопись остается на стуле. Затемнение, музыка. Свет зажигается, на сцене Тайа. На ней легкий утренний пеньюар, в руках пьеса.

Т а й а (читает вслух, примеривая роль). Я вбежала в спальню и попыталась укрыться в темном углу. Казалось, годы разлуки смогут притупить чувства и обуздать страсти, всякий раз оживавшие при виде ее... Она тихо открыла дверь и, мягко ступая, подошла ко мне: «Ты можешь убежать от меня. А вот от себя...» Ее рука медленно приблизилась к моей груди, дыхание сбилось, выдав сокровенные желания, переполнявшие душу. Еще мгновение, и мы оказались в постели...

Входит Василиса. Она тоже в утреннем платье.

В а с и л и с а. Доброе утро!

Т а й а. Доброе утро!

В а с и л и с а. Чем занимаешься?

Т а й а. Да вот, пьесу листаю. Лев Борисович оставил...

В а с и л и с а (подходит, берет рукопись). Интересно?

Т а й а. Пока не поняла.

В а с и л и с а. Говорят, настоящее произведение искусства видно по первым строчкам. (пауза). Слушай, давно хочу спросить: а почему у тебя имя такое странное: Тайа? Это что – сокращенное от Таисии?

Т а й а (смеется). Да, нет. Это папочка мой древним востоком увлекался. В детстве. Тайа – жена Аменхотепа III. Фараона. А еще у Волошина стих такой был, про царевну Таиах.

В а с и л и с а. Да, папа у тебя большой оригинал. Ну, а ласково как он тебя называл?

Т а й а (улыбаясь). Таичка, Тайчонок...

В а с и л и с а. Красиво… А меня Вася.

Т а й а. Так ведь он не родной, отец твой.

В а с и л и с а. А родной, думаешь, изобрел бы нечто гениальное?

Т а й а. Ну, я не знаю. Можно звать Лиса, можно Васса.

В а с и л и с а. Васса Железнова. Привет от Максима Горького.

Т а й а. Да не расстраивайся ты! Это не самое страшное. Между прочим, одну из красивейших женщин Петербурга звали Паллада Олимпиевна. И была она, не больше не меньше – любовницей барона Врангеля… Ой, а что это за духи у тебя? «Hugo boss woman»?

В а с и л и с а. Наверное. Мама подарила. Я в них не разбираюсь.

Т а й а (подсаживаясь ближе). А мои духи тебе нравится?

В а с и л и с а. Очень. Ты вообще мне нравишься. Ты умная. Расскажи еще про Палладу. Кто она?

Т а й а (задумчиво). Ну, она была поэтессой, хозяйкой литературного салона. Дружила с Ахматовой, Глебовой-Судейкиной. Танцевала. Обожала выходить замуж, носила браслеты на лодыжках, ярко одевалась. Теперь этим никого не удивишь, но в начале века сие означало эпатаж.

В а с и л и с а. Богема!

Т а й а. Милое хулиганство.

В а с и л и с а. Только и всего?

Т а й а. Ходят слухи, она была лесби.

В а с и л и с а. Да ладно!

Т а й а (подсаживаясь еще ближе, трогает волосы Василисы). А знаешь ли ты, дорогая моя Васса, что Анна Андреевна в молодости жила с Глебовой-Судейкиной?

В а с и л и с а. Что-то слышала, но смутно верится...

Т а й а. Именно так! Можешь не сомневаться. (берет пьесу). Ну, что? Почитаем по ролям?

В а с и л и с а. Почитаем...

Девушки ложатся, открывают пьесу, листают, смеются. В этот момент входит Чехов.

Ч е х о в. Ой, простите. Доброе утро! Мне назначено на час. Лариса Петровна...

В а с и л и с а. А, господин Чехов, милости просим! А мы с Тайей как раз изучаем ваше произведение.

Т а й а. У нас читка, вы не против?

Входит Лариса. На ней красное вечернее платье, серьги, браслеты, колье и т.п. Девушки встают, поправляют одежду.

Л а р и с а. Вообще-то, уже час. (обращаясь к Василисе). У тебя хор в половине второго. Ты не опоздаешь?

В а с и л и с а. Я поеду на машине.

Л а р и с а. Ну, если у тебя есть лишние деньги... Тайа, принеси чай. Мне как всегда, а Платон Алексеевич...

Ч е х о в. Мне кофе, если можно.

Т а й а. Конечно. (уходит).

В а с и л и с а (подходит к матери, вручает рукопись). Возвращаю!

Л а р и с а. Боже мой, а чем ты так недовольна?

В а с и л и с а. Я, мамочка, всем довольна.

Л а р и с а. Ну, как знаешь. Не хочешь говорить – твое дело. После обсудим. А теперь сделай милость, оставь нас.

В а с и л и с а. Пожалуйста! (уходит).

Л а р и с а (дождавшись ухода Василисы). Я прочла вашу пьесу. Мне нравится в целом. Теперь дело за моим... дело за Львом Борисовичем.

Ч е х о в (бросается к Ларисе, встает на колени). Лариса, я без ума! Какая пьеса! Я не могу ни о чем думать. Вы! Только вы! Манящая, дурманящая, ослепительная женщина!

Л а р и с а (пытается отстранить Чехова). Да вы что!

Ч е х о в. Ты, ты, ты, говорите мне ты! Я тоже хочу говорить ты!

Л а р и с а. Платон Алексеевич, я не давала вам никакого повода...

Ч е х о в. Мне не нужен повод, я люблю тебя!

Л а р и с а (тая в объятьях Чехова). Господи, Господи, ну, зачем ты здесь?! Зачем ты пришел в мой дом? Я привыкла так жить, я всегда жила так!

Ч е х о в. Но ведь это не жизнь, Лариса! Ты мучаешься, ты молода, красива, подумай!

Л а р и с а. Да, да! Я думала и мне страшно! В одну секунду все рухнет, весь налаженный быт, понимаешь?! Боже мой, да что ты можешь понять – маленький счастливый безумец! (напрягаясь). Лев! Он идет. Завтра, умоляю, завтра приходи!

Входит Люлечкин. На нем элегантный костюм и галстук.

Ч е х о в. Доброе утро, Лев Борисович!

Л ю л е ч к и н. Утро? Я бы не сказал... Вот что, молодой человек! Я ознакомился с вашим творением...

Входит Тайа. На ней еще более откровенный наряд, чем в первый раз.

Т а й а. Чай, Лариса Петровна. Кофе для гостя. (к Люлечкину). Вам что-нибудь нужно?

Л ю л е ч к и н. Пожалуй, нет. Ступай!

Т а й а. Лев Борисович, там квитанция... счет по оплате...

Л ю л е ч к и н (залезает в карман, выдает деньги). Хватит?

Т а й а. Вполне! (исчезает).

Л ю л е ч к и н. Так вот... (садится на свой «трон»). Я прочел пьесу и, в принципе, она мне нравится. В том смысле, что это, как бы поточнее выразиться – хороший зачин, понимаете? Хороший материал. Там есть интересные моменты, актуальность опять же, но... она сыровата, не хватает мастерства. Мастерства ведения сюжета. Недостаточно раскрыты характеры, конфликт не вполне прорисован, мало событий. Помните триаду Гегеля – начало борьбы, ход борьбы, результат борьбы? Вот если бы вам удалось все это соединить, у вас получилась бы замечательная вещь, понимаете?

Ч е х о в. Понимаю.

Л ю л е ч к и н. Да вы не расстраивайтесь, Платон Алексеевич! Ведь это первая ваша пьеса. Ничего страшного. Дело, как говорится, поправимое...

Ч е х о в. Что вы имеете в виду?

Л ю л е ч к и н (обмахиваясь рукописью). Ну, как что? Надо работать: убирать, добавлять, переделывать.

Ч е х о в. А это поможет?

Л ю л е ч к и н. Ну, разумеется! Мой юный друг! Я помогу вам, если вы не против, конечно.

Ч е х о в. Я не против.

Л ю л е ч к и н. Вот и славно! А когда мы перепишем пьесу, сделаем ее безукоризненной, я – с вашего разрешения, – поставлю туда свою фамилию. Буду, так сказать, вашим соавтором.

Ч е х о в. Да? А что это значит?

Л ю л е ч к и н. Ничего! Просто на афише будут стоять две фамилии: моя и ваша.

Ч е х о в. Только и всего?

Л ю л е ч к и н. Только и всего! (отхлебывает кофе из чеховской чашки).

Ч е х о в. Ну, тогда я согласен!

Л ю л е ч к и н (обнимает Чехова, они прогуливаются). Понимаете, это хороший промоушен! Ведь вас никто не знает, несмотря на то, что вы тезка классика. А так, рядом с моей фамилией, ваша будет выглядеть весьма эффектно.

Ч е х о в. Хорошо, Лев Борисович. Я абсолютно вам доверяю. Ваш опыт, ваш авторитет для меня имеет огромное значение... И когда же мы приступим к нашим исправлениям?

Л ю л е ч к и н. Да хоть сейчас! Ларочка, оставь нас! Да, и скажи Тайе, чтобы на ужин подала ребрышки. (видя ее неодобрение). Ну, прости. Я все еще плотояден.

Лариса уходит.

Л ю л е ч к и н. А знаете, какое самое неудачное блюдо из ребрышек?

Ч е х о в. Нет.

Л ю л е ч к и н. Женщина. (меняя тон). Ну-с, дорогой Платон Алексеевич... (пауза). Позвольте, я буду называть вас по имени? Или, быть может, уменьшительно?

Ч е х о в. Это немного странно, Лев Борисович... Так меня называла мама в детстве...

Л ю л е ч к и н (говорит очень медленно). Тем лучше. Вы быстрее ко мне привыкните... К моей руке, к моему ритму, слову... Мы ведь с вами теперь одно целое, одна боль, одна соль... Не так ли?

Ч е х о в. Пожалуй...

Л ю л е ч к и н (присаживаясь ближе, открывает первую страницу пьесы). Давайте начнем... (щелкает пальцами). Реплика!

Ч е х о в (читает, удивляясь собственным словам). Здесь неуютно... Многое изменилось. Холодно, мрачно. Дом, словно раздетый...

Л ю л е ч к и н (входя в образ). Это оттого, что тебя нет... Хочешь, я принесу дрова, и мы затопим камин? (пауза). Ты еще видишь меня во сне?

Ч е х о в (в некотором замешательстве). Иногда... Но так, смутно...

Л ю л е ч к и н. Ты снилась мне сегодня ночью. И совсем не смутно. Я бы даже сказала – с такими впечатляющими подробностями...

Ч е х о в. Вполне может быть... Наверное, в предвкушении встречи. Иногда во сне люди видят то, о чем накануне много размышляли.

Л ю л е ч к и н. Или то, чего они так страстно желали... Знаешь, я все еще храню твои любовные письма и стихи ко мне... Ты писала их детским почерком, выводя каждую букву, помнишь?

Ч е х о в. Спасибо. Ты очень добра. Как живешь?

Л ю л е ч к и н. Хорошо. Я живу с мыслью о том, что все произошедшие, на самом деле, было вовсе не со мной. И даже не здесь... Это было в иных мирах, на другой планете. Может, на Луне. Да, на Луне, на четной ее стороне... Помнишь, тогда, мы сидели на берегу, наблюдая лунную дорожку, и я говорила тебе, что буду ждать. Что бы не случилось, ты всегда можешь прийти ко мне. Через много лет, даже, если все изменится, и в твоих снах появятся другие люди. Ты не верила мне, ты смеялась. Теперь ты здесь, и я по-прежнему люблю тебя. Ничего не бойся. Я хочу помолчать, а потом обнять тебя и поцеловать твои руки...

Звучит песня «Мишель». Люлечкин и Чехов танцуют под музыку, исчезая в кулисах. Затемнение.

Второе действие

Все тот же дом Люлечкина, ничего не изменилось. Звучит музыка. Появляется Лариса. Ходит, нервно курит, смотрит на часы. Через минуту вбегает Чехов. На нем костюм, галстук-бабочка. Останавливается рядом с Ларисой. Далее следуют пять-шесть «точек» с периодическим затемнением на секунду. Например: поцелуй – затемнение; Лариса на коленях у Чехова – затемнение; Чехов снимает с нее платье – затемнение; они лежат, обнявшись – затемнение и т.д. Все эти позы должны быть яркими, быстрыми и четкими, чтобы у зрителя создавалось ощущение фотоснимка.

После очередного затемнения Лариса и Чехов исчезают, на сцене появляется Василиса. Одета скромно и просто, может быть, как в первом действии. Она поет сольфеджио под магнитофон, время от времени перематывая пленку назад. Раздается звонок мобильного телефона. Василиса читает sms. Появляется Чехов, курит сигару.

Ч е х о в. Здравствуйте, Василиса Львовна! Все поете?

В а с и л и с а. А! Алексей...

Ч е х о в. Платон. Платон Алексеевич, с вашего разрешения! (чуть кланясь).

В а с и л и с а. Да, да! Проходите. Вы, наверное, к маме?

Ч е х о в (загадочно). К маме, или к папе... А может – к вам...

В а с и л и с а. Ко мне? Но, вроде, от меня ничего не зависит.

Ч е х о в. Что вы имеете в виду?

В а с и л и с а. Ну, как же? Ваша пьеса, ваша карьера... Ведь вы, Платон Алексеевич, не зря родителей моих обхаживаете?

Ч е х о в. Я, Василиса Львовна, сюда, к вам, по делу хожу.

В а с и л и с а (иронично). Что вы говорите?

Ч е х о в. А вы, дорогая, напрасно смеетесь. Мы с вашим папенькой над пьесой работаем.

В а с и л и с а. А с маменькой?

Ч е х о в. И с маменькой тоже. Она главную роль играет.

В а с и л и с а. А что, там появилась главная роль?

Ч е х о в. Она и не пропадала.

В а с и л и с а. Странно. Я ведь тоже пьесу читала. Мне казалось, роли равноценны.

Ч е х о в (усаживаясь в кресло). Ну, когда это было! С тех пор многое изменилось...

В а с и л и с а. Да, многое! (включает магнитофон, поет, как бы не видя собеседника).

Ч е х о в. А, что, Лариса Петровна, дома?

В а с и л и с а (выключает магнитофон). Нет. Ее нет.

Ч е х о в. Где же она?

В а с и л и с а. На киностудии, вероятно. У нее кастинг.

Ч е х о в. Вот как?

В а с и л и с а. А что такое?

Ч е х о в. Ничего. Просто она мне ничего не говорила.

В а с и л и с а. А с какой стати она должна говорить?

Ч е х о в. Ни с какой. Мы дружим. Я, во всяком случае... И вообще: что удивительного в том, что я интересуюсь?

В а с и л и с а. Ну, конечно, ничего! Что вы так нервничаете?

Ч е х о в. Да я абсолютно спокоен! Тем более, что наверняка еще ничего неизвестно.

В а с и л и с а (загадочно). Как знать, как знать...

Ч е х о в. Что вы имеете в виду?

В а с и л и с а. Да, так... (напевает по-французски). Michelle, ma belle/Sont les mots qui vont tres bien ensemble,/Tres bien ensemble... Ее утвердили на роль.

Ч е х о в. На роль?! Ларису?

В а с и л и с а. Да, Ларису. Ларису Петровну.

Ч е х о в. И когда же будут съемки?

В а с и л и с а. Через месяц. Это важно?

Ч е х о в. Конечно, важно! Если она улетит куда-нибудь в Новосибирск, она не сможет репетировать мою пьесу!

В а с и л и с а. Не волнуйтесь. В Новосибирск она не полетит. Съемки пройдут в Париже. Компания «Юнифранс»...

Ч е х о в (перебивая). С ума сойти! И когда это выяснилось?

В а с и л и с а. Однако, сударь, вы любопытны! Ровно за пять минут до вашего появления.

Ч е х о в. Не может быть! Вы разыгрываете меня!

В а с и л и с а. Ну, это как хотите. (включает магнитофон).

Ч е х о в (жестко). Ваша маменька, конечно, хороша, но, увы – старовата. Еще лет пять, а потом... (в этот момент появляется Лариса. Она останавливается в кулисах незамеченная). Западная киноиндустрия – это железная леди, фабрика по производству кукол Барби. Вы же не думаете, что все эти девочки – сплошь гениальны, но их делают звездами. А потом выбрасывают за ненадобностью. Из Барби делают барбекю! Грустно и не смешно. Ларисы Петровны никому не нужны, понимаете? Барбекю – это последняя стадия. В сорок с лишним карьеру на западе не делают!

В а с и л и с а (выключая магнитофон). Вон оно, что! А когда вы Ларисе Петровне про талант впаривали, якобы никем не замеченный, вы это знали?!

Ч е х о в. Разумеется!

В а с и л и с а. И вы сейчас так спокойно об этом говорите?!

Ч е х о в. А что вы хотите?

В а с и л и с а. Я? Да, в общем-то, ничего! Думаю, мама захочет некоторых объяснений.

Ч е х о в. А вот маме объяснения совершенно ни к чему.

В а с и л и с а. Вы что, по-прежнему собираетесь ее расхваливать?

Ч е х о в. Конечно! Пока не выйдет спектакль, где она играет главную роль. Человеку всегда приятно, когда его хвалят.

В а с и л и с а. Но вы же ее не любите!

Ч е х о в. А разве, я говорил, что люблю?

В а с и л и с а. Думаю, да. Но теперь это не важно. Вы использовали ее! В таком случае, чем вы лучше западных киномонстров?

Ч е х о в. Я – лучше. Можете не сомневаться! Вы, кстати, тоже ничего. Особенно, в гневе! (пытается ее приобнять).

В а с и л и с а. Да вы что? (вырывается). Маньяк!

Ч е х о в. Ах, да! Совсем забыл! Вы у нас феминистка, девушек предпочитаете. Утром Тайа оденет, вечером – разденет... Нет, я, конечно, не против! У богатых свои причуды.

В а с и л и с а. А вы изменились! Из маленького скромного мальчика превратились в большого мерзавца.

Ч е х о в. Ну, Василиса Львовна, вы тоже в процессе перемен, не так ли? Вчера вместо грелки служанку в постель уложили... Вам бы замуж, а не фигней страдать.

В а с и л и с а. Я вас ненавижу! (резко уходит).

Ч е х о в. Ой, ой, ой! Дура!

Какое-то время Чехов ходит по сцене один, включает и выключает магнитофон. Потом исчезает. Магнитофон остается включенным. Лариса, до сего момента стоящая в кулисах, медленно сползает на пол. Входит Люлечкин.

Л ю л е ч к и н (выключает магнитофон, садится в кресло, замечает Ларису). Ну, звезда моя, как настроение?

Л а р и с а. Паршивое... Настроение – дрянь.

Л ю л е ч к и н (мягко). А что случилось?

Л а р и с а (поднимаясь). Упала.

Л ю л е ч к и н (подходит, помогает ей встать). Что, прямо сейчас?

Л а р и с а. Давно.

Л ю л е ч к и н. Ты имеешь ввиду лыжи?

Л а р и с а. Какие лыжи?

Л ю л е ч к и н. Ну, эти твои, новые, пластиковые. На которых ты с горы ехала.

Л а р и с а. Причем здесь лыжи, Лева? Не о том речь.

Л ю л е ч к и н. А о чем?

Л а р и с а. Я упала вообще! Повалилась, грохнулась, понимаешь? С этой самой чертовой четной стороны Луны!

Л ю л е ч к и н. Извини. Не понимаю.

Л а р и с а. Это формула.

Л ю л е ч к и н. Какая формула?

Л а р и с а. Обычная. Житейская. Ускорения свободного падения. Я падала быстро, стремительно, летела с ускорением, думала – свободна. Упала плашмя. Теперь вот валяюсь в пыли. Но, самое страшное я поняла позже: надо мной – точно такие же, как я. И подо мной – такие же...

Л ю л е ч к и н. Да, я тебя понимаю, падать всегда больно... (пауза). Я знал падения, каких никто не знал./Рассеянный вокруг в обычном свете дня,/мой бес из темноты незримо возникал/и рядом был, почти в двух дюймах от меня...

Л а р и с а (продолжает читать). Его речей пропитывала сладость,/нельзя было играть навязанную роль./Он говорил: мой друг, в обмен за вашу радость/я отниму у вас сомнения и боль...

Л ю л е ч к и н. Сделай милость, пойди, приляг.

Л а р и с а. Да, я уйду... Хотела тебе сказать... Я не буду играть в пьесе Чехова.

Л ю л е ч к и н. То есть, как не будешь?

Л а р и с а. Так.

Л ю л е ч к и н. Ты шутишь?

Л а р и с а. Ни в коем случае. Я говорю абсолютно серьезно.

Л ю л е ч к и н. Ничего не понимаю. Ты ведь сама хотела!

Л а р и с а. Перехотела.

Л ю л е ч к и н. Ну, знаешь, дома твои причуды я готов терпеть, но что касается работы – уволь! У меня таких капризных – сорок штук в театре!

Л а р и с а. Как хочешь.

Л ю л е ч к и н. Что значит «как хочешь»?! Это что, демарш?

Л а р и с а. Я не знаю, каким словом это называется, просто изменились обстоятельства.

Л ю л е ч к и н. Черт знает что! Какие обстоятельства?

Л а р и с а. Моей жизни.

Л ю л е ч к и н. Твоей жизни? А про мою жизнь ты подумала?

Л а р и с а. Я только и делаю, что думаю.

Л ю л е ч к и н. Бред какой-то! Для тебя же стараюсь! Лучшие роли, гастроли, премии – все тебе! Ни одна актриса в театре не имеет столько, сколько имеешь ты! Я истратил на тебя целое состояние, не говоря уж про все остальное!

Л а р и с а. А все остальное – это что, позволь узнать?

Л ю л е ч к и н. Все остальное – это мой талант и мое время!

Л а р и с а. Понимаю... И все-таки у меня еще одна просьба. Пожелание.

Л ю л е ч к и н. Что – еще?!

Л а р и с а. Да. Тебе очень важна эта пьеса?

Л ю л е ч к и н. В каком смысле?

Л а р и с а. Ну... тебе очень нужно ее поставить?