Текст книги "Соло На Два Голоса (СИ)"

Автор книги: Катерина Шпиллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

И что самое интересное... не интересное – главное. Мои замыкания... нет, не прекратились. Но изменились. Можно сказать – качественно, можно выразиться – духовно, но, главное, констатирую: они стали мне приятны, я их жду, теперь это долгожданные встречи, а не просто тыканье меня носом в какое-то событие, значившее что-то архиважное, либо должное мне что-то объяснить, что я, дура немолодая, так до сих пор и не смогла понять без тыканья носом, как тычут кошку в нахулиганенное.

Вспоминаю нагрянувшие ещё перед отъездом из Москвы замыкания. В основном мне "показывали" (кто? кто?!) не самые радужные эпизоды-картинки. Точнее даже так: в тот момент, я, которая из прошлого, могла их оценивать иначе или никак не оценивать – ну, минута и минута, такая же, как все до неё и после. А теперь, из далёкого будущего, очевидно, что то был либо момент некого перелома в жизни (как история знакомства с мужем в спортзале института), либо типичная повторяющаяся раз за разом ситуация, напрасно мною в своё время игнорируемая и вообще неверно оцениваемая всю предыдущую жизнь. А эти эпизоды, оказывается, вовсе не были рядовыми.

К примеру, тогда, в кухне, когда я зависла над вскипающим молоком. Когда малютка Сашка мне, молодой дуре-матери, говорила в спину что-то важное. А я не слышала, не слушала, раздражалась и не видела её тогдашнюю мордашку – такую выразительную и необыкновенную. Сколько раз за её младенчество было подобных моментов? Да миллион же, наверное. И все их я упустила, проворонила, прошляпила, погружённая в дурацкие мелочи – подогревание молока, вытирание пыли, собирание игрушек и прочее, настолько же "эпохальное и неповторимое", дурья моя башка. А ведь то были настоящие моменты счастья и полноты жизни, которые можно и нужно переживать каждой своей нервной клеточкой, замечая все пустяки и нюансы, запоминая каждую деталь, наслаждаясь каждой лишней секундочкой, подаренной мирозданием не просто для ощущения радости, а для удивительно приятного погружения в понимание, для чего мы живём, для чего появились на свет в этих телах, с этими органами чувств, с умением видеть, слышать, осязать.

А вот именно для того, чтобы испытать кайф от подобных мгновений! Когда прижимаешь к себе родное тельце ребёнка и кожей ощущаешь это божественное прикосновение, когда твои ноздри щекочет молочный аромат его волос! Задержись, зацепись, залипни в эту минуту, пусть весь мир подождёт, выключи свою дурацкую плиту с молоком! Пять минут, ну, какие-то пять минут, тебе уже про это полвека поют из телевизора!

В эти минутки ты сыграешь с ребёнком в игру "нам друг от друга кайф чудесный!". Лишний (не лишний!) раз потрётесь носиками, пободаетесь в "баран-баран-бушки", и ты насладишься дочкиным мультяшным хохотом, в котором будет столько счастья, сколько ты и не думала ей подарить, и не надеялась, потому что – кто ты такая, бог, что ли? А вот бог! Могла быть богом. Могла творить огромное количество счастья. И, глядишь, не пришлось бы через четверть века упадать в какие-то замыкания, чтобы дошло, чтобы понять, какой же дурой была, сколько вариантов и моделей счастья прокатилось мимо тебя, слепоглухонемой правильной мамы, озабоченной молоком и пелёнками. Правильные мамы – они всегда озабоченные, у них складочка между бровей оформляется практически в рубец уже к тридцатнику. Вечные решательницы ну просто невозможных проблем.

Потом начинается вселенский вой: как же так, почему всё так быстро прошло и ушло, как мгновенно вырастают дети, как я скучаю по своей маленькой ляльке, где бы сделать хороший, большой, качественный укол ботокса в межбровье? Бездарно всё это. Никто нам не виноват. Жизнь могла быть чудесной, если бы не сами себе дуры.

Вот, что мне удалось понять благодаря московским замыканиям. И это было не самое радостное открытие в жизни, вот уж воистину! Осознать, что ты сама-сама неправильным распределением своих душевных сил сделала жизнь такой, какая она и получилась в итоге с соответствующим послевкусием – штука невесёлая. Мне есть, что предъявить миру и людям вокруг себя, начиная с матери, но есть то, что уже лично моё, мои косяки. Моя глупость. Моё личное неумение понять, что главное, а что абсолютная ерунда.

Впрочем, навеки, навсегда причина всех моих неправильных шагов и действий в одном, в самом главном: я не умею любить. Как выяснилось. Мне не дано? Или оно, умение, в какой-то момент сломалось? Как это всё по сей день сложно, непонятно, необъяснимо! Ведь вот кажется мне, что Сашку свою я обожаю. Но с некоторых пор тоже очень придирчиво анализирую и ревизую чувство к дочери. Вдруг есть что-то не то, не оно? И надо ли в этом, в принципе, разбираться? Так ведь, наверное, надо, коли всё складывается нелепо и странно, а если быть точной, то вообще не складывается. Если человек за сорок абсолютно одинок, никому не нужен – это трагедия. Наверное. Но если при этом и ему особенно не нужен никто, то уже вроде и не трагедия, правда? Но что-то грустно и неправильно. Так быть не должно, как мне кажется. Есть в этом ущербность и, скорее всего, именно моя. Вряд ли можно кардинальным образом изменить себя в моём возрасте, да и желания такого не возникает, но вот разобраться хочется. "Орешек знанья твёрд, но всё же мы не привыкли отступать..." Помните? Вот и я хочу всё знать, вернее – понять.

Однажды где-то прочитала: умирать надо вовремя, ни в коем случае не задерживаясь ни на минутку, чтобы не испортить о себе впечатления – хорошего, разумеется, и если оно было, разумеется. Вот папа не задержался. Совсем уж не задержался! И я его вспоминаю, как того единственного человека, которого любила без вопросов и безусловно. Но мне же было восемь... Я не успела тогда ещё научиться любить сознательно, без детской инстинктивной привязанности, любить именно такого папу, именно этого, а никакого другого! Ничего я не успела. И, может, папа просто не успел меня разочаровать?

Сашка обещала приехать ко мне в Израиль погостить как только, так сразу. Я её не тороплю, не дёргаю, ибо перелёт из Чикаго в мою Нетанию всё же стоит не два с половиной фантика. Не будем форсировать, мы всё равно можем хоть каждый день болтать по скайпу и с ней, и с Ларкой, которая также обещалась быть. Возможно, следующей весной, когда ей удастся выгрызть себе отпуск, что не такая уж простая задача. Но, положа руку на сердце, признаюсь: общения с дорогими людьми мне вполне хватает с помощью Интернета. Оно же видео, оно же аудио.

Вот, например, как же великолепно мы с Лариской отметили её недавний день рождения! У нас получилась нано-электронная-сверхтехническая феерия, посиделки будущего. Заранее обо всём договорились, приготовили салаты по одинаковым рецептам, купили одно и то же к чаю для светского обсуждения качества десерта (приобрести в Израиле что-то из ассортимента московских магазинов не представляет особого труда). Запаслись хорошим вином и ровно в семь вечера сели перед своими мониторами.

Мы трепались, как подорванные, в точности так же, как в прошлом. Хвастались новыми шмотками. Слушали нашу любимую музыку, чокались через экран, травили анекдоты и ржали совершенно неприлично громким хохотом. Интересно, что подумали мои милые соседи? Наверное, что ко мне пришла очень любимая, но весьма шумная и любящая зажечь подружка. И она таки пришла!

Я лишь не могла её обнять и уткнуться ей в плечо, почувствовав родной, любимый запах... А в остальном всё было почти, вот совсем почти по-прежнему.

С Сашенькой, конечно, выходит иначе: у неё нет времени зависать со мной часами, мы примерно по четверти часа болтаем, но успеваем друг другу рассказать всё самое важное. Ну, каждая из нас, наверное, думает, что другая верит в это самое "всё самое важное". Сашуля про меня многого не знает. Уверена, что я про неё тоже. Зато я лучше всех на свете знаю её глаза, тон и мимику, поэтому могу утверждать: с моим малышом всё в порядке. Она спокойна, довольна жизнью и у неё нет на меня вагона времени, что справедливо. Если ещё учитывать разницу часовых поясов... Во время наших скайп-сеансов я замечаю взгляды, украдкой ею брошенные на наручные часики. А часы-то недешевые, "Rado" и, как я потом уточнила по каталогам, последней модели. То есть, у детей всё хорошо, а что мне ещё нужно? Обнять. Прижать к себе. Провести ладонью по волосам. Да, это всё важно и прекрасно, но можно и обойтись. В конце концов, если плата за расставания и расстояния всего лишь такая – прикосновения и объятия – то мы самые счастливые люди в мире.

– Анька! Что задумалась, почему опять куда-то отплываешь в сторону, а? – Ларка звонко стучит бокальчиком в экран, я вздрагиваю.

– Я тута, тута! – машу рукой подруге. – Про Сашку подумала, как хорошо, что у неё всё... хорошо! И насколько мне самой от этого знания легче живётся, какая же она у меня умница, что сняла с моей больной башки тревогу и психопатство за неё, за её жизнь.

– Да-а-а, – задумчиво протянула Лариса. – Дети у нас с тобой – просто подарки под ёлочку на Рождество. И за какие заслуги нам это? Не дети, а радость же!

– Тебе – не знаю, за какие. У тебя что мама, что сын, – засмеялась я. – В этом смысле ты всю жизнь в подарках. А вот мне... Может, компенсация за всё прошлое непотребство, а? Как мыслишь?

– Ох, Ань, – Лара вздохнула, вытянула руку и положила ладонь на экран. – Знаю, что тебе лихо пришлось, но ты ж, сукина дочка, мне и половины не рассказывала ничего про свои траблы! Ты тоже сучка! – Лариска привычно обиженно надулась, стоило разговору коснуться этой темы.

Половины? Наивная подруженька. Ты и четверти не знаешь. И десятой части. Разве ты знала про Сержа? Мой язык никогда не смог бы сложиться в то положение, при котором из меня смогли бы вылезти слова о нём, фразы, предложения. Я подавилась бы тем языком насмерть, ибо он, завязавшись в смертельный узел, просто перекрыл бы кислород мне в глотке. А что ты знала про моего папу? Это ещё одна тайна сердца моего, куда хода никому нет.

Даже Илюше хода не было, хотя этого мужчину я подпустила к себе ближе всех. Вот про Илюшу ты знаешь многое, так как всё случилось почти что на твоих глазах. По крайней мере, я тебе тогда здорово открылась – как никогда прежде.

Илюша. Прекрасный мужчина, единственный за мою жизнь давший мне понимание, ощущение того, что я – женщина и во всех смыслах. Женщина, которая может быть и желанна, и интересна как личность. И которая очень даже способна закрутить сумасшедший роман, как в кино, во французском кино, в драматическом французском кино.

"Жё суи мала-а-аде-е-е"!" – голосом Лары Фабиан распевала моя душа, когда я спешила по московскому дождичку к Илье на свидание, ощущая себя тонкой, хрупкой, но в то же время сильной и такой цельной, ну просто парижанкой – на тонких каблучках, в изящном плащике, туго перехваченном на талии кожаным пояском.

Мы ходили в кино и в рестораны. В кино (до и после) я убалтывала возлюбленного своими знаниями отечественного кинематографа. Илюша слушал меня с огромным интересом, о многом расспрашивал. Мы обсуждали фильмы, режиссёров, артистов. Сравнивали несравнимое, вспоминали, казалось, навеки забытое, обсуждали крохотные эпизоды разных кинолент, которые, оказывается, помнили и считали, что они незаслуженно обойдены вниманием публики. Нам было так интересно друг с другом!

А в ресторанах он рассказывал мне про архитектуру и живопись, прикладные искусства и отличие ар-деко от ар-нуво, а барокко от ампира. Когда мы бывали рядом, мир становился неисчерпаемым и состоящим из сплошных любопытных загадок, милых мелочей и пустяковых радостей, и всё это в плюс к дикой страсти, что буквально сжирала нас живьём, стоило нам лишь приблизиться друг к другу на расстояние пяти метров. Впрочем, зачем я бесстыдно лгу? Разве не стонала я от желания поскорее прижаться к его сильному телу даже тогда, когда он вовсе не был в поле моего зрения, когда был далеко? Ого-го как стонала...

И здесь вступает главная мелодия в исполнении первой скрипки, важнейшая тема нестройного оркестра моей жизни. Тема восхищения. Я безумно восхищалась Илюшей. Любовалась, боготворила, обожала.

Он красив. Умён. Образован. Силён.

Он всего в этой жизни добился сам. Он деловой и очень умный, а также умелый в делах и прекрасный стратег. У него связи и знакомства, а потому он уверен в себе и своих возможностях. Он смотрит на мир победителем. Он держит руль жизни в своих красивых руках, какие бывают то ли у художника, то ли у скульптора, то ли у хирурга исключительно крепко. Разве можно им не восхищаться?

Он влюбился в меня – сильно, по уши. Это было заметно. Я догадывалась, что могу им управлять по своему разумению, что он постоянно следит за моим взглядом, за моими реакциями, торопясь угадать и сделать правильно, чтобы мне понравилось. Наверное, это и есть настоящая власть женщины над мужчиной, да? Не знаю точно, ведь никогда прежде такого со мной не происходило. Но я не пользовалась этой властью, не кидала платок в сторону, чтобы он бросился его поднимать, не "ломала каблук", чтобы он вынужден был нести меня на руках. Может, зря? Может, не напрасно в былые времена женщины устраивали своим кавалерам подобные проверки, чтобы точнее узнать про них... что? Что они таким образом узнавали? Готовность потенциального спутника жизни быть внимательным и заботливым? Решимость его не гнушаться нагнуться и нести тяжесть?

В любом случае, то был не мой путь, я ж не могу до такого "опуститься". Вот, возможно, именно по этой причине что-то и не заметила с самого начала, нечто важное для меня. Может быть, моё восхищение начало бы снижать градус чуть пораньше, может, и не дошло бы до слишком крепкой связи – соответственно, с гораздо более трудным разрывом?

– Он у тебя просто прекрасен! – заявила Ларка после того, как я их познакомила. – Прекрасен до идеала, до блеска, до безупречности.

– Что-то я слышу в этих словах... не то, – испуганно заметила я. И расстроилась: что-то не так, Лариска слишком умна.

– Не знаю, Анютка... – тихонько продолжила Лариска. – Ты слишком хороша внутри, а он – снаружи.

– То есть? Он красив, я – нет, зато у меня душа хороша? – удивилась я подобному повороту.

– Ой, нет, я глупость ляпнула! – огорчилась подруга. – Совсем не в этом смысле. У него вся его хорошесть, даже прекрасность – внешняя. Нутра не видать! И я не знаю, что может проявиться в этом человеке из потаённого, из того, чего мы ни фига не видим, буквально ослепнув от блеска, Ань. Мы ж ослепли от него, согласись! Прости, но ты, по-моему, тоже не видишь... Но со стороны он – идеал и мечта. А ты, Анечка моя... Ты ж вся на ладони – хороший человек – и всё тут. Честный, верный, настоящий. Без двойного дна. С тобой спокойно сразу и навсегда. Удобно. Нам всем с тобой – и таким, как он, и как я, и как все – очень удобно!

Я удивилась тогда безмерно: вот прям такой хороший человек – это я? Я – тот, кто не знает, что такое любовь? Я – с детства помнящая о том, что моё появление на свет – ошибка и неловкость для всего мироздания? Что-то загнула подруга. Она просто меня любит и беспокоится за мою судьбу. Видит, мужик экстра-класса по всем параметрам, и испугалась за свою никакущую, но любимую подружку. Примерно так я и расценила Ларкины тогдашние слова.

Не обиделась нисколько. Настолько сильным было моё убеждение в том, что всякий, кто меня терпит, а внезапно ещё и любит, уже совершает некий беспримерный гражданский подвиг и проявляет удивительное благородство чувств, что на брошенные иной раз замечания о моей ничтожности я уже и не реагировала. Как та уродливая, старая и много раз битая собака, которую приютили добрые люди, дали кров еду и мягкую подстилку, а она покорно думала про себя: ничего, что они видят проплешины на моей некрасивой шерсти, не страшно, что у меня такая уродливая морда... они меня любят, они – прекрасные боги! Они меня и такую будут терпеть и кормить. Мне дико, страшно, исключительно повезло!

ЛИЧНО Я...

Одиночество – страшное? Страшное? Помилуйте! Оно прекрасное. Страшно, когда кто-то в него вторгается, шурша где-то там по квартире, издавая разнообразные человеческие звуки, пользуясь водой и плитой, включая телевизор... А ты вся в напряге: сейчас в комнату всунется голова и скажет: «Выходи чайку попить и хватит уже, ну!» Она, голова, хочет предложить компанию и веселье. Она хочет разрушить одиночество. И всё бы ничего, может, оно было бы не так уж и страшно, но незадача в том, что голова желает разрушить одиночество на своих, а не на моих условиях.

Голова мне предлагает такой ассортимент: яркий свет, красная помада, друзья в ресторане и послушать музыку. И я ненавижу эту голову, я хочу её откусить, отрубить, залить кислотой...

Люди не умеют проникать в чужое одиночество так, чтобы это было не разрушительно или даже приятно. Так умеют делать кошки. Пожалуй, только они и умеют. А люди – они всегда индийские слоны в крохотной посудной лавке. Но, поскольку каждый человек уверен, что "уж он-то знает, как лучше", дрессировке это всё решительно не поддаётся. Только гнать. Только грубо.

Хоть бы раз кто-нибудь попробовал по-кошачьи ввинтиться ко мне в моё одиночество, без шума и прожекторов. Тихонько, без резких движений, присел бы рядом в моей тишине, взял за руку, не раздражаясь на декорации МОЕГО мира (тихо, холодно, вечный полумрак), может, что и получилось бы. Но даже якобы любящие люди способны действовать, повинуясь лишь собственному представлению о том, что такое хорошо. Иначе они не могут – природа есть природа, а природа человека именно такова.

Высочайшая степень эмпатии и умения деликатнейшим образом, без единого резкого звука и лишнего дуновения воздуха, проникнуть в мир того, кто в принципе не рад видеть пришельцев, даже родных и любимых, кто добровольно и решительно променял яркий и многомерный мир на маленькую и тёмную келью, в которой только и способен выжить; так вот такая степень высоты понимания – дар единиц! Единиц на всей планете. Каков шанс, что такое встретится именно вам, именно мне? Правильно – нулевой. Вот и не встретилось.

Однажды подумалось так: все в мире люди для меня не посторонние, а потусторонние. Во всех смыслах. Они по ту сторону понимания того, что нужно мне, чего я хочу и как мне надо жить.

Странные мысли приходят порой в голову, когда пилишь ногти, лёжа в пенной ванне. В ушах МР-3, разумеется, с любимой музыкой – из самых обожаемых киношек. «Однажды в Америке», «Крёстный отец», «Амели», «История любви», «Пассажир под дождём», «Мужчина и женщина», «Профессионал», «Трюкач»... Мне уже остановиться в перечислении? А то ведь оно может занять очень, очень много пикселей на экране, а если представить себе бумажный вариант... ну, страницы три, не меньше, вот ей-ей.

И вот под любимейшую музыку бесконечно одолевают странные, как говорили классики – несвоевременные мысли. Впрочем, может, всё и логично, если как следует вдуматься.

Мне сейчас хорошо, тепло, приятно – и физически, и эстетически. Практически нирвана. Впереди – горячее какао с бубликом, просмотр фильма, возможно, снова работа в охотку... ну, и где-то в перспективе сладкий сон. То есть – рай, как он есть!

Но поскольку ум у меня извращённый и подлый, он тут же, чтобы не расслабляться от тепла и музыки, подсовывает мысли о смерти. В этот раз в таком виде: кому умирать обиднее (если вдруг находится время для осознавания собственного умирания – ну, долгая болезнь, постепенная потеря крови, замерзание в воде у почившего "Титаника"...) – тому, кто жил плохо, постоянно страдал и боролся за жизнь, или тому, кто как сырок в масле? А вот не надо отвечать сразу, тут нужно думать, потому что самый очевидно просящийся ответ может оказаться абсолютно неверным.

Итак, человек жил кое-как. Наверное, часто думал, что неплохо бы и сдохнуть, чем так жить. Может, даже попытки делал. И вот оно пришло – избавление. Он умирает. Казалось бы, радоваться же надо, да? Но вдруг он станет рассуждать следующим образом: я уж столько мучился, столько терпел, почему бы ещё не пожить-то? Да и не хочу я именно сейчас, я притерпелся, вроде, к тому, что есть, можно и продолжить! И вообще: а вдруг завтра всё переменится, а? А вдруг как раз теперь приходит моё время, а я, как дурак, сдохну.

Почему бы нет, правда же?

Или вот умирает товарищ, который сразу с рождения не выпускал золотой ложки изо рта, у которого всегда было и есть всё: богатство, любящая семья, обожаемая работа, друзья, успех, любовь к жизни, весь мир у ног... А оно вдруг пришло – время умирать. Ну, охота ему из этого рая при жизни, между прочим, в неизвестно куда? Или неужели он может подумать "ну, и хватит, надоело уже так хорошо жить, устал прям, отлично, что подыхаю!" Такое можно вообразить? Кстати, вообще любопытный вопрос: от очень счастливой, насыщенной, прекрасной жизни люди устают?

Старики часто признаются, что устали уже, довольно, слишком всё утомительно... А для тех, у кого счастье сплошняком и не кончается – им тоже утомительно? Утомительно радоваться жизни? Утомительно быть любимым среди любимой родни? Утомительно по щелчку иметь любую развлекуху? Кто-то в это верит?

Я не знаю. Пока что вопрос открытый. А вот искать на него ответ на практике, на опыте не хотелось бы. По той простой причине, что не хочу получить процесс умирания. Желаю получить просто смерть. Раз уж она всё равно должна быть, так пусть хотя бы будет мгновенной или более-менее быстрой. Да-да, а раны пожелаю небольшой! Я самая умная, оригинальная, единственная такая и многого хочу. Уж, как получится, милочка! В этом заведении заказы принимают всегда и от всех, но выполняют крайне редко, крайне.

На фиг какао с бубликом. Не хочу. Хочу снова писать. Толком не вытершись, влезла в махровый халат и бросилась в свою келью. Она же спальня, она же кабинет...

КАК СВЯЗАТЬСЯ С МОИСЕЕМ

Про Илюшу подумалось так: он, разумеется, видит всё моё убожество, но... вот так случилось – влюбился. Может, в чём-то этот потрясающий мужчина извращенец. Ну, должен же у него быть хотя бы один недостаток?

Я не проверяла свою власть над ним, не играла с возлюбленным ни в какие игры, не бегала в салочки под названием "поймай меня, если сможешь". Не "стервилась", как мне советовали некоторые знакомые дамы, не устраивала "сексуальных постов" для него, "чтоб знал". А ведь не напрасно все эти игры были придуманы за долгие века многими поколениями женщин! Но я, во-первых, не умела, во-вторых, не хотела. Отдалась чувствам и следовала их указам, что было и приятно, и весело. Мне казалось, нет, это точно – Илюша был от всего происходящего между нами в приятном шоке, он часто говорил, что со мной удивительно, исключительно легко и радостно. Возможно, он имел нехилый опыт игр, да? И они ему порядком надоели? А тут такая, как выразилась Лара, "удобная" я?

Подумалось: может, не должно быть "исключительно легко"? Может, должны быть хоть какие-то трудности и преодолеваемые сложности, чтобы партнёр (в данном случае – я) не превратился со временем в некий памперс для удобства, в перину для комфорта, в вентилятор для свежести, управляемый всего одной кнопочкой, а то и пультиком?

Тем временем, моё восхищение Илюшей росло: он был таким мужчинистым, так ловко разруливал свои рабочие проблемы, так легко и непринуждённо звонил сильным мира сего (я их не знала, но он мне объяснял, насколько это важные люди и как они помогают ему порой решать всякие проблемы, впрочем, как и он им).

Мы уже жили вместе как муж и жена, а моё восхищение никак не унималось. Впрочем, это всё ещё было самое начало нашего романа – буквально первые полгода. Но начало любви – это всегда столь насыщенное время, длящееся почти так же, как длится оно у детей. Сравните месяц жизни ребёнка и пожилого человека: целая эра – и будто один обычный день, правда? Вот в начале любви, как мне кажется, все люди немножко превращаются в детей по восприятию времени.

Иногда на меня накатывала тревога: так не может быть, ты не могла ухватить супермена, это не твоё! Или он не супермен. Помню, когда впервые именно эта мысль вдруг заскочила в башку, я дико испугалась. Вот почему я испугалась? Ну, хорошо, не супермен, но я же его люблю! Что-то тут было не так.

А потом вдруг всё покатилось куда-то вниз, в пропасть, в преисподнюю, в никуда – и очень быстро, удивительно стремительно. Первый звоночек прогрохотал колоколом именно тогда, когда я начала болеть. Нет, не болеть. Когда у меня случились первые замыкания. Когда разом навалились проблемы с родителями и первым мужем. Оказывается, моя проблема была нерешаемой и, видимо, не шибко интересной для Илюши. У него не было никаких выходов на врачей или хотя бы на кого-то из тех, кто мог помочь в этом случае. Лариска предложила свои услуги, но мне, естественно, хотелось получить их прежде всего от Илюши. Да я и обидеть его боялась тем, что буду искать помощи на стороне! Наивная...

– Где я тебе возьму мозгоправов? – возмущался любимый и смотрел на меня с плохо скрываемым раздражением. – С чего ты взяла, что я, как фокусник, могу вытащить из кармана всё, что тебе вдруг понадобится?

Мне хотелось заметить, что взяла я это с его же слов. С его же многомесячного эпоса про то, что у него к его сорока пяти всё в жизни схвачено и предусмотрено, что ни одна беда не застанет его – нас! – врасплох. Что он всю жизнь работал над тем, чтобы быть независимым от разного рода неожиданностей, что взрослый человек, а тем более мужчина, просто обязан к определённому возрасту уметь не только обеспечить себя и своих близких, но и подстелить им мягкие соломки в совершенно разных местах – так, на всякий случай. "В конце концов, любой вопрос решается с помощью денег, – говорил он. – А где не с помощью денег, то там с помощью больших денег. Надо просто знать, где, куда и как тыкаться. Иначе для чего мужик работает 20 часов в сутки и без выходных? Ради морального удовлетворения, что ли?"

Я слушала его и замирала от ощущения защищённости и расслабленности, от прибытия, наконец, в родную гавань, где всё для меня, где мне всегда помогут в случае чего, где я могу быть спокойной, улыбаться и смотреть на всё вокруг, как на родное, а не как на скрытую угрозу или неприятность.

И ведь Илюша не лукавил, он был искренен и на самом деле думал именно то, что говорил. Другое дело, что он немножко приукрасил реальность, перепутал придуманное и намечтанное с уже свершившимся и осязаемо существующим. Намечтанного было намного больше, чем существующего, и оно было куда круче реальности. И вот перепутал! Или поторопился.

А потом случились пустяки. Вот с любой нормальной точки зрения – пустяки. Но только не в том моём тогдашнем состоянии. Илюша не мог справиться с ситуацией в банке. Пустяковой, в сущности, ситуацией, ничего страшного, всего лишь нервно и противно. Несколько дней телефонных баталий, переписка через Сеть, сопровождаемая раздражённым матерком... Не разруливалось оно, ну никак! Тут важно понять: никакой серьёзной опасности ситуация не представляла, создавала лишь неудобства и задержки. Всё из-за того, что там, в банке, оказались некие хреновые профессионалы, что-то налажавшие, напутавшие. Илюшу это довольно долго справедливо бесило и взбесило уже до такого состояния, что ему захотелось крови. Он орал в трубку, требуя наказания для виноватых. Его, видимо, аккуратно послали...

Но ведь кто-то же должен быть виноват в том, что у самого крутого мужчины что-то не получилось, правда? Не может же быть виноват недосягаемый со своей охраной и своими "крышами" банк? Разве может быть виновата дурацкая система всяких параллельных платёжек и перпендикулярных согласований? Не может ведь быть повинна Интернет-компания, по вине которой произошёл разрыв связи на целых двадцать минут?

Тогда кто? Правильно. Та, которая оказалась рядом, и неловко, не в ту минуту задала какой-то, естественно, идиотский вопрос. Отвлекла. Сбила волну. Или ещё хуже: влезла с сочувствием "Как-то неправильно у вас это устроено, не продумано до конца, наверное, лучше было бы..." Вот куда лезет, курица, что она вообще понимает в наших важных мужских делах? А-а-а, ведь у неё ещё проблемы какие-то психические, ходит, как привидение, по квартире, лоб трёт, бледно-синяя и с закушенной губой! А чего страдать-то? Мужчине бы её неприятности, да! Её дурацкие, из пальца высосанные неприятности!

Ходит, шуршит, вздыхает. И без того тошно! А тут – блямс! Вопрос! "Милый, ты не в курсе, аптека до которого часа работает?" Вот, вот так всегда, вот из-за таких дур, из-за этого "ми-и-илый!" работа и летит к чертям собачьим! Это она со своей бледной физиономией, с тараканами, выскочившими из её мозга...

Словом, досталось мне тогда, а потом стало доставаться регулярно. Потому что выяснилось, что я – самый удобный и безотказный громоотвод. Средство для того, чтобы у любимого не сильно голова болела, когда он, мужчина, не может справиться с ситуацией. А он не может не справиться с ситуацией, потому что этого не может быть никогда. Должна быть серьёзнейшая причина, типа землетрясения, цунами, атомной войны или зомби-апокалипсиса. И всем этим сразу и одновременно стала я.

Примерно через год нашей совместной жизни это случилось. И закрепилось.

Мои попытки превратиться в точку, в нечто незаметное и безголосое, успеха не имели. Если я тихонько в своей комнате пересиживала случавшиеся нелады Илюши с партнёрами, банками, поставщиками или таможней, то оказывалась виноватой в том, что что-то "не напомнила", потому что "хорошо устроилась – тебе не до чего нет дела". Если я робко пыталась напомнить о некоем звонке, который нужно сделать, на меня обрушивалось "я сам всё знаю, а ты как всегда не вовремя! Вот, сбила!"

Думаете, он перестал меня любить? Не знаю. Близость со мной ему была нужна по-прежнему, в хорошие минуты он был таким же, как раньше. А я ведь не знаю, какая она – настоящая любовь! Вот такая? Может, людям просто не надо начинать жить вместе, в одном доме, в одной квартире, даже самой большой, хорошей и красивой, чтобы ничего не было между ними, кроме досуга и свободного времени? Тогда зачем же я вдребезги раскокала прежнюю свою семью, ведь можно было продолжать жить на два сердца, на две души, никому не делая ни больно, ни плохо?

Но я так не умею. Лгать? У меня от лжи болит сердце. Всегда, если вдруг нечаянно солгу, так туда, прямо в сердце, будто ножик втыкали. Промолчать, перемолчать, не сказать правду – могу. Солгать – больно.

Жизнь с Илюшей очень изменилась. Для меня. А он, похоже, и не заметил ничего. Я же стала иначе на него смотреть, приглядываться, что ли. И поняла одну важную штуку.