Текст книги "Никто не спит"

Автор книги: Катарина Киери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

24

Я захожу домой, закрываю за собой дверь и вдруг понимаю, что светленькая малявка сидит в подъезде и это как-то странно. Мы просто поздоровались, она посмотрела на меня своим обычным, затаенно-вопросительным взглядом. Вид у нее был не то чтобы грустный, но какой-то потерянный. К тому же я никогда раньше не видел, чтобы она там сидела. Месяц назад мне было бы все равно, я бы и думать о ней не стал. А теперь думаю. И снова открываю дверь:

– Что-то случилось?

Кажется, она так и сидела, глядя на дверь нашей квартиры.

– Ключ забыла, – отвечает она со вздохом. – А мамы дома нет.

Губы подрагивают, как будто она сдерживает растущий плач. Под носом след засохшей крови.

– А когда она вернется?

Малявка пожимает плечами.

– Не знаю, – отвечает она, чуть выпятив губы. – Может, через час.

– Хочешь к нам зайти? – спрашиваю я, глядя, как она покачивается и елозит на месте.

Малявка серьезно кивает, светлые пряди падают на лоб. Медленно встает:

– Можно в туалет сходить?

– Конечно.

Она чуть не подскакивает, вбегает в прихожую, сбрасывает ботинки и несется в туалет. У меня сжимается сердце: хорошо, что все это случилось не месяц назад, а сейчас. Видно, она долго терпела. Нелегко, наверное. Особенно если ты девчонка. Особенно если рядом только дома и дворы.

Я иду на кухню, открываю кран, гремлю посудой. Пусть не думает, что я подслушиваю. Хорошо бы все так поступали, когда бываешь в туалете в гостях. Хотя я почти не бываю в гостях.

Малявка выходит из туалета, вид у нее уже более спокойный, губы не дрожат, только взгляд немного растерянный. Смывая следы крови под носом, она чуть забрызгала куртку. Я не хочу, чтобы она стояла столбом, и оглядываюсь по сторонам, думая, чем бы ее занять. Форма с кексом, который вчера принесла Юлия, так и стоит на разделочном столе. Даже нож лежит там, где она его оставила.

– Хочешь кекса?

– Да… спасибо.

Малявка садится за обеденный стол. Она здесь – и это так естественно, так просто. Она не шумит и даже почти не двигается, она просто есть. Чувствуется в ней какая-то мудрость, что ли.

Я набираю воды, чтобы заварить себе чаю, и спрашиваю, чего хочет она.

– Молоко, если у вас есть.

Я отрезаю несколько кусков кекса ножом, который Юлия вчера достала, но так и не использовала. Потому что у меня внутри был камень, осколок гранита. Неприятное чувство напоминает о себе, встрепенувшись внутри.

– Я видела, как она шла к тебе с кексом.

– Что? – переспрашиваю я, хотя прекрасно все слышал.

– Я видела, как Юлия несла тебе кекс. Вчера.

Она смотрит мне в глаза, не отводя взгляда ни на мгновение, как и всегда. Самый четкий в мире человек. Она знает, что Юлию зовут Юлия.

Я накрываю на стол и сажусь. Светленькая малявка берет кусок кекса, с наслаждением жует и запивает молоком.

До чего же странные вещи происходят последнее время. Вчера дважды приходила Юлия, утром я шел в школу с Терес, на физкультуре забил гол, потом орал на Андреаса – исполнил «соло», как сказал Густав. А теперь за нашим столом сидит светленькая малявка. Я чувствую себя скорее зрителем, чем участником этих событий. Как будто смотрю кино или реалити-шоу о собственной жизни. Словно все это сон, в котором я вижу себя со стороны.

– Почему вы не съели кекс?

Наверное, я должен рассердиться. Странно, что этого не происходит. Наоборот, ее вопрос кажется мне совершенно нормальным. И то, что я собираюсь на него ответить, – тоже в порядке вещей.

– Потому что я недотепа, – говорю я, отпив чаю. – Поступил глупо.

Она жует кекс и чешет указательным пальцем под носом. Она не знает, что ее мама очень похожа на мою.

– Ты попросил прощения?

Нет, не попросил. Ни за вчерашнее поведение, ни за сломанный палец. Я не умею себя вести. И вовсе не горжусь этим, наоборот – мне стыдно. Я смотрю в чашку и мотаю головой.

– А попросишь?

Я делаю глубокий вдох, но не могу удержаться от смеха. Она отвечает удивленным взглядом.

– Просто… я не знаю…

Встаю, иду к раковине, наливаю холодной воды в чашку, делаю глоток и сажусь на место.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я.

– Восемь, – отвечает она, моргая.

– Просто я сижу здесь с восьмилетней девочкой… То есть ничего такого, конечно, ты не думай… просто…

Вот-вот снова глупость скажу. Не знаю, как выразиться, – да и что хочу сказать, тоже толком не знаю.

– Просто ты такая… крутая, что ли.

Какое-то безумие. Как будто человек, совершенно не способный выражать чувства, пытается признаться в любви. Может быть, так оно и есть. Я снова смеюсь – на этот раз над собой. Светленькая смотрит на меня совершенно пустым, равнодушным взглядом – и правильно делает. Она мне нравится: смелая, но в то же время сердце сжимается при взгляде на нее. Как будто на ее плечах груз, слишком большой для этого маленького тельца, этих тонких пальчиков, этих светлых прядок.

Мы сидим за кухонным столом, друг напротив друга, и думаем каждый о своем. О чем думает она, понять невозможно. Мне нравится так сидеть. Малявка берет еще кусок кекса, тщательно пережевывает. Я не собираюсь рассказывать ей, что ее мама похожа на мою. Я хочу спросить о другом:

– Почему ты сказала, что тебя зовут Эсмеральда?

Малявка краснеет и часто моргает, глядя в стол, потом откусывает маленький кусочек кекса, пережевывает, глотает. Она явно смутилась, а я ведь совсем не хотел ее смущать.

– Я так сказала, потому что…

Отхлебывает молока.

– Потому что…

Оглядывается по сторонам, как будто ответ на вопрос находится где-то здесь, на кухне.

– Просто потому что сказала, – подсказываю я голосом умного и понимающего папы. Или дедушки.

Светленькая внимательно смотрит на меня. Потом кивает.

– Да, – выдыхает она.

– Все иногда так делают, – говорю я. – Скажешь что-нибудь, а зачем сказал – и сам не знаешь.

Мне это по собственному опыту известно. А говорю я все тем же родительским голосом.

– Мама, наверное, уже пришла, – спохватывается светленькая малявка.

Как только она оказывается в прихожей, дверь открывается и входит отец. Он, наверное, уже привык сталкиваться на пороге с уходящими гостями. На этот раз я решаю представить соседку.

– Это Анна. Она живет в квартире напротив, – говорю я отцу и тут же добавляю, обращаясь к ней: – А это мой от… папа. Зовут его Эрик.

Они кивают друг другу. Отец с улыбкой протягивает руку. Светленькая быстро пожимает ее и тут же отпускает.

– Пока, Элиас, – говорит она уже на пороге. – Спасибо за угощение.

Как только дверь закрывается, воцаряется полная тишина. Мы с отцом стоим в прихожей и смотрим друг на друга.

– Да-а, – медленно произносит отец, прерывая молчание. – У тебя что ни день, то гости.

– Да уж, – отвечаю я.

25

– Ну так что? – спросила Анна. – Попросишь прощения у Юлии?

– Да, попрошу.

Вчера, угощая кексом Анну, которая сидела за нашим столом и чесала под носом тоненьким пальчиком, я решился. Пойду домой к Юлии сразу после школы и попрошу прощения – за сломанный мизинец, за глупые слова, за…

Я нашел ее имя и номер телефона на сайте клуба джиу-джитсу. Потом позвонил в справочную и узнал адрес по номеру телефона. Я вдохнул полной грудью, почувствовал, как легкие наполнились кислородом и силой.

Весь день шел дождь, вода струилась серым занавесом по стеклам. Но когда мы вышли из школы, дождь перестал. Тоббе смотрит в небо, я следую за его взглядом: тонкие полоски рваных облаков быстро бегут, растворяясь в синеве.

– Хочу в город поехать, – говорит Тоббе. – Похоже, можно на велике.

– Я тоже в город.

Мы обмениваемся взглядами, которые означают: тогда поедем вместе.

Велосипеды, конечно, мокрые, но у Тоббе есть тряпка. Вытерев седло своего велика, он бросает ее мне. Я тру тщательно, досуха: не очень-то хочется оказаться перед Юлией с мокрым пятном на заднице.

– А что там случилось с Андреасом? – спрашивает Тоббе, пока я вожусь с седлом. – Ну, вчера, на футбольном поле.

Как тут объяснишь? Сцена ревности? Слишком много воздуха в легких? Мыльная опера? Сон?

– Не знаю… – отвечаю я, бросая тряпку обратно Тоббе.

– Если не хочешь, не рассказывай…

– Да нет, – перебиваю я. – Просто сам толком не понял.

Мы трогаемся с места.

– Кажется, дело в Терес, – говорю я и жду удивленного взгляда. Но напрасно. – Наверное, Андреас взбесился, когда мы вместе вошли в класс. Да еще и опоздали оба.

Тоббе кивает.

Я умолкаю. Надо подумать об этом – я как-то не успел, голова была занята другими вещами.

– Не знаю… Может быть, Терес сказала ему, что мы с ней недавно сидели и говорили в библиотеке. Серьезно говорили, кстати.

На этот раз Тоббе смотрит на меня удивленно: то ли из-за моих слов, то ли потому, что мы вообще вот так разговорились.

– Точнее, говорила больше она, – добавляю я, глядя в небо. Странно, что эти рваные полоски облаков так быстро бегут, хотя здесь, внизу, почти безветренно. – Но говорила хорошо.

Тоббе замедляет шаг:

– Терес хорошо говорила?

По голосу слышно, что для него это полная фантастика.

– Ага.

Мы идем дальше. Мне хочется рассказывать, поэтому я и рассказываю:

– Она говорила о том уроке шведского, помнишь, у нас еще замена была? Учительница, которая все спрашивала про имена. И я не смог ничего ответить.

Тоббе задумчиво кивает. Он знает, что я имею в виду. И раз уж слова сказаны, пути назад нет.

– Значит, Терес может что-то дельное сказать…

Похоже, он примеривается к этой мысли, пытается к ней привыкнуть.

– А Андреас дико ревнивый…

Да, пожалуй, лучше и не скажешь.

– Что поделаешь, – отвечаю я.

– Да уж, – Тоббе качает головой.

– Это мне Терес показала, как надо орать, – усмехаюсь я.

– На Андреаса?

– Нет, на ветер.

Тоббе опускает ногу на педаль, чтобы оттолкнуться и поехать, но тут же останавливается:

– Чего?

– Попробуй сам, – снова усмехаюсь я. – Отлично действует.

Мы садимся на велики и едем рядом по велосипедной дорожке. Тоббе коротко смеется, как будто гавкает:

– Да вы просто чокнутые!

Я принимаю его слова как знак симпатии.

– А ты, кстати, что в городе будешь делать? – спрашивает Тоббе.

Нет, об этом я говорить не стану. Хватит на сегодня откровений. В другой раз.

– Кое-что, – с улыбкой отвечаю я.

– Кое-что… тогда понятно, – усмехается Тоббе.

– А ты зачем едешь?

– Кое за чем, – поддразнивает он.

Найти дом Юлии не так просто. Это угловое здание, расположенное на перекрестке двух улиц. Чтобы разобраться, где какой номер, мне приходится зайти в несколько подъездов и со двора, и с улицы.

Через дорогу есть небольшой парк: кажется, я там играл сто лет назад. Смутно припоминаю, как карабкался по старой круглой «паутинке» из железа – точно помню, что ладони потом пахли металлом. Я видел этот дом миллион раз, но ни разу не думал о том, что в нем тоже живут люди со своими повседневными хлопотами и заботами. На первом этаже есть пара магазинов и фотоателье, но я ни разу не поднял голову и не задумался о том, что происходит на остальных трех этажах.

Я поднимаюсь на третий этаж, сердце бьется как сумасшедшее – от ходьбы по лестницам и от чего-то еще. В доме есть старинный лифт с дверцами и решеткой, но ехать на нем неохота – не хочу слишком быстро оказаться у двери Юлии. Чтобы привыкнуть к этой мысли, поднимаюсь по лестнице. И все-таки до нужной квартиры я добираюсь быстро, слишком быстро.

Не представляю, какой у Юлии распорядок дня, и звонить, чтобы узнать, будет ли она дома именно в это время, я не стал. Боялся запутаться в объяснениях или струсить. Время у меня есть: если ее не окажется дома, могу прогуляться по городу и вернуться позже. И еще прогуляться, если понадобится. А потом еще и еще.

Дом старый, я раньше в таких не бывал. Тонкие деревянные двери с двумя створками, матовыми стеклами, через которые ничего не видно. Я и не думал, что у нас в городе еще есть такие дома и такие двери. Рядом со входом большая кнопка. Можно подумать, что выключатель, – но нет, когда я нажимаю, кнопка оказывается звонком. В квартире раздается резкий и громкий сигнал, звук проникает сквозь тонкие двери и отзывается эхом в подъезде. Наверное, его слышно даже в фотоателье и на улице.

Приближаются шаги, их слышно уже за несколько метров. В окошке движется какая-то тень. Дверь открывается, на пороге стоит Фредрик. По словам Анны, брат Юлии. Я поверил, а она ведь могла ошибиться. С чего это я вдруг слушаю девчонку, которая даже про имя свое наврала?

– Здор о во, – говорит Фредрик.

– Привет, – отвечаю я.

Слава богу, что мне хватило ума не повторять за ним. Если бы я тоже выдал «здорово», это прозвучало бы очень странно.

Да кто бы он ни был – ее парень, брат или телохранитель, – мне все равно. Была у меня тут недавно перепалка из-за девчонки, и ничего, справился. Правда, с Фредриком будет непросто – он все-таки занимается восточными единоборствами. Я пытаюсь вспомнить какой-нибудь защитный прием из тех, что мы пробовали на джиу-джитсу. Ничего не идет на ум. Но дело надо довести до конца, во что бы то ни стало.

– Юлия дома? – я стараюсь говорить по-взрослому. Почти получается.

– Нет, – отрезает он. Как-то упрямо, как будто показывая, что не намерен мне помогать. Он не очень-то умеет общаться с людьми. Эта мысль придает смелости, и я решаю ни за что не сдаваться.

– Ты не знаешь, когда она вернется?

– Скоро.

Так же коротко. И так же упрямо. Я вычеркиваю охранника из списка возможных ролей. Ведет себя непрофессионально.

– Как скоро? – не отступаю я. – Через час? Или через неделю?

Фредрик пожимает плечами.

– Не знаю. Может, через час…

Вычеркиваю и бойфренда. Будь он парнем Юлии и окажись у нее дома, то уж знал бы, когда она вернется.

– Ладно, понятно.

Не успеваю я договорить, как Фредрик захлопывает дверь прямо у меня перед носом, да так, что стекло звякает.

Спускаюсь по лестнице. В подъезде раздается эхо моих шагов. Я слышу, как внизу открывается и закрывается входная дверь, слышу, как рывком трогается с места лифт. На втором этаже он проезжает мимо меня. В маленьком зарешеченном окошке мелькает лицо Юлии. Она на меня не смотрит. Я поворачиваю назад, бегу вверх по лестнице, хочу догнать ее, прежде чем она войдет в квартиру, – неохота снова звонить и встречаться с Фредриком, едва распрощавшись.

Лифт едет медленно, я обгоняю его. Когда Юлия выходит на площадку, я уже поджидаю возле ее двери, переводя дух. Вижу, что гипса нет, только левая рука немного тоньше и бледнее правой. Сердце опять колотится, но исключительно из-за пробежки по лестнице.

– Привет, – выдыхаю я.

– Привет, – удивленно отвечает Юлия.

Я пытаюсь понять выражение ее лица. Что прячется за удивлением, за веснушками? Злость? Раздражение? Радость? Ничего. Полное равнодушие. Я уже не совсем уверен, что начатое надо довести до конца. Не знаю толком, что предпринять дальше.

– Ты сняла гипс, – говорю я.

Юлия поднимает левую руку, глядя на нее:

– Да. Точнее, мне его сняли в больнице. Я только что оттуда.

– Прости.

– Что?

Ненавижу себя. Ненавижу за то, что я такой недотепа, что я поспешил, что я в пятьсот раз хуже, чем Фредрик, умею общаться с людьми. Не так все должно было произойти.

– Прости, что сломал тебе палец.

Юлия усмехается, но в глазах у нее недоумение:

– Ладно… но ты ведь уже просил прощения.

Я решительно мотаю головой:

– Нет. Не просил.

Она опять усмехается, но как-то неуверенно:

– Разве?..

На первом этаже хлопает дверь. Кто-то вызывает лифт. Мы смотрим, как он едет вниз. У меня возникает чувство, что как только лифт опустится до первого этажа, мое время истечет.

– Я хотел попросить прощения. Потому что вовремя не попросил.

Юлия смотрит на меня – внимательно, изучающе, и лицо уже не такое равнодушное. Взгляд на мгновение становится очень искренним.

– Ты пришел, чтобы попросить прощения за палец?

– Да, и еще кое за что, – быстро добавляю я, пока время не вышло.

– За что же? – говорит Юлия, подчеркивая каждое слово. – Что…

Она умолкает. Лифт почти доехал до первого этажа, я подбираю слова – новые, менее неуклюжие. Но не нахожу. В голове становится пусто. Я открываю рот: может быть, тогда слова сами найдутся? Нет, их по-прежнему нет, а лифт остановился.

Юлия легонько водит носком ботинка по полу, вперед – назад, звук в пустом подъезде выходит гулкий. Она смотрит на свой ботинок, потом на меня:

– Может, войдем?

Я киваю. Мы оказываемся в большой прихожей, которую я мельком видел за спиной у Фредрика.

– Привет! – кричит Юлия.

– Привет, – доносится откуда-то голос Фредрика.

Юлия разувается и снимает куртку, я тоже. Голос приближается:

– Заходил тот парень, который живет в бабушкином доме, и я сказал, что…

Фредрик выходит в прихожую.

– …Ой.

Он смотрит на меня удивленно и немного смущенно. Делает что-то вроде взмаха рукой, похоже на танец.

– Ну да… – произносит он, еще раз взмахивает рукой и уходит.

«В бабушкином доме». Тогда сомнений нет: Фредрик – брат Юлии.

Она смотрит на меня, приподняв брови.

– Я заходил несколько минут назад, – поясняю я. – Когда спускался по лестнице, увидел, что ты поднимаешься на лифте.

Юлия сосредоточена, но лицо кажется таким нежным. Хочется протянуть руку и потрогать, провести пальцем по переносице, по веснушкам, по плавному изгибу бровей, а дальше палец пусть сам решает, куда двигаться.

– Пойдем ко мне, – говорит Юлия.

Обои в ее комнате темно-голубые – успокаивающего, умиротворяющего цвета: это первое, что я замечаю. У стены стоит большая кровать с высокими спинками. В другом конце комнаты – письменный стол. Большое окно выходит в парк. Форточка приоткрыта, в комнате еще чувствуется запах утреннего дождя.

– Присаживайся, – приглашает Юлия.

Единственное место, куда можно присесть, если не считать пола, – это кровать. Я сажусь на самый край, в изножье, и всем застывшим телом чувствую, что выгляжу как смущенный дурак впервые в гостях у дамы.

Юлия перекладывает какие-то книги и одежду, осторожно двигая левой рукой, а потом вдруг запрыгивает на кровать, в изголовье.

– Хочешь подушку?

Сначала я думаю, что она предлагает лечь на кровать. Но увидев, как Юлия садится, подложив подушку и облокотившись на спинку, повторяю за ней и усаживаюсь напротив.

Мы сидим в комнате Юлии, на ее кровати в окружении темно-голубых стен, повернувшись лицом друг к другу и вытянув ноги. И я уже не кажусь себе зрителем, я чувствую себя участником происходящего, это не похоже на кино, не похоже на сон. Все происходит здесь и сейчас, со мной. Мы смотрим друг на друга.

– Ты ведь еще что-то хотел сказать? – помолчав, спрашивает Юлия.

Да. И скажу я это как следует, правильно.

– Да, хотел. Хочу.

Я сижу лицом к окну, но парка мне не видно – мы слишком высоко: я вижу только верхушки деревьев и небо – голубое, ярко-голубое.

– Хочу попросить прощения за то, как вел себя на днях. Когда ты принесла кекс.

Слово «кекс» вдруг кажется ужасно смешным и каким-то безобидным: сразу представляешь себе старушек за кофейным столом. Я не могу сдержать улыбку, хотя Юлия смотрит на меня очень серьезно. Стараюсь сосредоточиться, чтобы продолжить.

– Глупость я тогда сказал.

Сглатываю ком.

– И глупо, что не попросил тебя остаться.

В этой темно-голубой комнате так тихо, и еще этот запах дождя. Как будто именно здесь все может начаться.

– Я не привык… не привык к гостям у нас дома.

Юлия медленно кивает. Чуть шевелит левой рукой, смотрит на свой мизинец – странное, наверное, ощущение, когда только что сняли гипс.

– Бабушка не просила меня отнести кекс. Я сама решила пойти к тебе. Сама так захотела.

Это серьезный и важный разговор. Может быть, даже самый серьезный разговор за всю мою шестнадцатилетнюю жизнь. Но это слово «кекс» – я просто не могу. Меня разбирает смех, я не могу сдержаться. Юлия изумленно смотрит на меня.

– Прости, – еле выговариваю я сквозь смех. – Просто… просто так смешно, что мы говорим про кекс, как будто… как старушки, которые сели пить кофе и поссорились…

Юлия улыбается.

– Ты только послушай: кекс. Кексик. Совсем как… пупсик.

Она смеется. Мы смеемся над кексиком. Это так здорово. Так здорово, что и для этого нашлось время и место. Мои ноги лежат совсем рядом с ногами Юлии, и мы еще какое-то время хихикаем, а потом смех понемногу утихает и мы возвращаемся к тому, о чем говорили, – к тому, что Юлия сказала перед тем, как я засмеялся. Что она сама захотела прийти ко мне.

– Мне вообще нелегко поверить, что кто-то решил прийти ко мне по своей воле. А уж если это ты, то совсем трудно.

На покрывале рельефные полоски. Я провожу пальцем по одной из них, как хотел бы провести по лицу Юлии.

– Но я правда сама захотела, – повторяет Юлия, глядя мне в глаза.

Меня бросает в жар, и щеки Юлии как будто горят. За окном, треща, пролетает сорока. Передает привет из внешнего мира.

– Дома все время только я и отец. День за днем. Только он и я.

Юлия открывает рот и вдыхает, чтобы что-то сказать, но передумывает. Долго смотрит в окно, потом снова на меня.

– Я думал, что Фредрик – твой парень.

– Что? Мой парень?!

Юлия заливисто смеется, слегка пиная мою ногу.

– Мой парень! Почему ты так подумал?

Я ерзаю и поправляю подушку под спиной.

– Да просто Буссе что-то такое сказал на тренировке. Я не так понял. А потом… увидел вас вместе, когда праздновали Вальборг, и еще… во дворе…

Юлия перестает смеяться и смотрит на меня, задумавшись.

– Конечно, если не знать… то можно подумать и такое.

– И поэтому я…

Дальше говорить трудно – как будто надо раздеться догола, открыть самое сокровенное, рискуя опозориться, выставить себя на посмешище. Но я хочу все сказать, прямо сейчас.

– Поэтому я так с тобой и разговаривал. Грубо. Потому что я думал, что Фредрик – твой парень, а значит… надо соблюдать дистанцию.

Все, сказал. Пусть теперь смеется.

Юлия не смеется. Она опускает ладонь на мою голень. Я рад, что не на ступню. Вдруг у меня носки потные.

– Ничего страшного, Элиас, – она немного гладит мою ногу, – но хорошо, что ты сказал.

И снова по телу растекается тепло. Облегчение, теплое облегчение. И мне нравится прикосновение ее руки. Я еще больше откидываюсь назад, на подушку в изножье кровати. За парком находится вокзал, я слышу скрип поезда, который трогается с места, но мне не хочется никуда ехать, хочется оставаться здесь.

Юлия задерживает дыхание, перестает гладить мою ногу.

– А твоя мама… что…

Я ждал этого вопроса, я знал, что он прозвучит. Вопрос совсем не странный, вполне понятный вопрос. Я всматриваюсь в темно-голубой цвет, стараясь запомнить его, сохранить внутри.

Мы встречаемся взглядами. У Юлии чуть озабоченный вид, она поднимает руку.

– Нет, не убирай, – прошу я.

Она осторожно кладет руку обратно. Я смотрю на верхушки деревьев, на ярко-голубое небо.

– Однажды она вышла из дома. И не вернулась.

Так оно и было. Так оно и есть.

Я жду, будто сейчас что-то случится. Жду, что отяжелею, окаменею, не смогу удержать голову, что шея хрустнет, голова откинется назад и повиснет. Что меня парализует, что дыхание остановится. Я жду, что вот-вот умру, и уже смирился с этой мыслью.

Но я не умираю.

И потолок не обваливается, и стекла не лопаются, на небе не возникает черный вихрь, буря не приближается, град не падает на землю, не прилетает тайфун.

Мы сидим в комнате Юлии. И стены такие же голубые и спокойные, как прежде.

Я смотрю в каре-зеленые глаза Юлии – или зелено-карие? – и в них так много жизни, хотя взгляд совершенно неподвижен и направлен прямо на меня. Жизнь взгляда, целая вселенная внутри зрачка, словно отделена от Юлии. Как будто там, внутри, сосредоточились жизни целых поколений, как будто в ее глазах кроется непостижимое знание, которым она делится, сама о том не зная.

– Однажды она вышла из дома. И не вернулась.

Так оно и было. Так оно и есть. Слова сказаны. Восемь слов. Восемь тяжелых слов. Я думал, что все мои силы уйдут на то, чтобы поймать их, озвучить, выпустить наружу. Но этого не случилось. Вышло удивительно легко: сказал – и все, ничего особенного.

И легкая рука Юлии на моей голени: я чувствую прикосновение, а она, кажется, даже не замечает, что ее пальцы тихонько гладят мою ногу, как крылья бабочки.

– Когда это случилось?

– В сентябре будет три года.

Я думаю: почему же я не кладу ладонь ей на ногу? И тут же кладу. Как же все это удивительно: я сижу на кровати дома у Юлии, мы трогаем друг друга, а я почти ничего о ней не знаю.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я и в ту же секунду чувствую, что вопрос жалкий, а ответ ничего не значит.

– Семнадцать. Учусь в гимназии [7]7
  В Швеции гимназическими называются три старших класса. На первый курс гимназии поступают, окончив девятый класс основной школы.


[Закрыть], первый курс, социальная программа.

Не сейчас, но когда-нибудь я расскажу ей о том, что в ее глазах сосредоточена жизнь многих поколений.

– А тебе сколько лет?

– Шестнадцать.

Можно ли сказать, что теперь мы больше знаем друг о друге? Сообщили друг другу возраст. Можно еще сравнить зубы. И группу крови назвать.

– А учишься где? – смеется Юлия. – Или это секретные сведения?

Я киваю, потом немного наклоняюсь к ней, оглядевшись по сторонам, прикладываю ладонь к губам и шепчу:

– В девятом классе.

Мне хочется спросить ее, когда мы встретимся снова. Вопрос звучит внутри, вертится на языке – и когда мы сидим на ее кровати, и когда мы встаем, и когда я подхожу к окну и смотрю на улицу, когда я оглядываюсь по сторонам, чтобы наверняка запомнить темно-голубой цвет стен, и когда надеваю куртку и обуваюсь. Я должен задать вопрос, пока не вышел из квартиры, иначе будет поздно. Но его так трудно выговорить.

Опуская ладонь на ручку двери, я считаю до трех: раз, два…

– Ты не передумал насчет джиу-джитсу? – спрашивает Юлия.

Я так сосредоточился на своем вопросе, что не сразу понимаю, о чем речь.

– В эти выходные, – добавляет она. – Занятие для новичков.

– Ты там будешь?

Она кивает.

Да, кажется, я передумал. Только что. Хочу на тренировку.

– Я буду помогать тренеру, хотя вот ее ближайшие недели надо беречь, – она поднимает левую руку.

– А меня вообще пустят? Вдруг я еще что-нибудь кому-нибудь сломаю.

– Да, сначала надо всех застраховать на крупные суммы, – смеется Юлия и кладет руку мне на плечо: – Не волнуйся, Элиас. Это не самая страшная травма.

Я быстро опускаю ладонь на ее руку.

– Да, я приду.

Она смотрит на мою руку. Потом на меня, улыбается:

– Тогда увидимся на тренировке.

Да, увидимся на тренировке.