Текст книги "Никто не спит"

Автор книги: Катарина Киери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Нет, пение Юсси – это отдельный язык. Не знаю, сколько раз я слышала эту арию, и всегда меня словно буря уносит.

Сигне берет в руки коробку от диска и вглядывается в музыкальный центр. Я понимаю, что она пытается вычислить, как вынимают диск. Но мне не хочется, чтобы его вынимали. Я сглатываю, кровь пульсирует в венах, делаю вдох.

– Можно еще раз послушать?

Голос мой звучит жалко: я как маленький ребенок, который просит, чтобы ему еще раз прочли сказку на ночь. Сигне смотрит на меня не то вопросительно, не то утвердительно, потом кивает:

– Конечно, можно. Обязательно послушаем еще раз.

Я не понимаю. Сам не понимаю, почему попросил.

На самом деле я не уверен, что хочу, что я в состоянии слушать эту музыку еще раз. И хочется, и колется. Как грустная сказка на ночь, которую тянет слушать снова и снова.

Я абсолютно уверен: Сигне понимает, что со мной происходит, что со мной сделала эта музыка. Может быть, потому я и решился ее попросить.

На этот раз я готов, я знаю, что меня ждет. И все же сила восходящей мелодии застает меня врасплох, она всеохватна, непостижимо логична. Когда мелодия рвется вверх, я точно знаю, куда она направляется, и все-таки, как только она достигает своей высоты, мне становится больно. Как да – нет – да – нет – да – нет. Нет, нет, нет. Да, да, да. Что-то давит в груди, распирает, вот-вот взорвется множеством осколков.

Я думаю: только оперный певец может достичь такой силы.

Я думаю: никогда не забуду эту минуту, это восхождение.

В глазах снова щиплет. Ну и пусть.

– Именно так, – говорит Сигне, нарушая недолгое молчание. – Словно буря уносит.

Я смотрю на нее, она – на меня. Она вся светится. Это от солнца: Сигне сидит напротив окна, седые волосы сияют в солнечных лучах. Через четыре секунды она встает и идет к стеллажу, уже не похожая на святую.

Сигне открывает проигрыватель и достает диск. Вынув из коробки другой, она вставляет его, закрывает крышку и торжествующе смотрит на меня.

– Ловко у меня выходит, правда?

Я смеюсь. Она мне нравится.

– Еще одну выдержишь?

Вообще-то нет. Вообще-то мне, наверное, пора идти.

– Посмотрим.

– Тут уже не извержение вулкана, – говорит Сигне. – Но красиво. И к тому же талантливый текст, на шведском. Можешь прочесть, вот здесь.

Она дает мне книжечку с текстами, садится на диван и вытягивает руку, держа пульт, как оружие.

– «Звуки», одиннадцатый номер. Держись крепче, летим на крыльях музыки!

Я сижу на диване, обитом светло-зеленым плюшем, и чувствую себя как черная блестящая дорога после дождя: я тяжелый, немного усталый, но спокойный и умиротворенный.

Нет, это точно не извержение вулкана. Здесь больше сдержанной силы. В конце певец долго тянет высокую ноту, совсем тихо. Не понимаю, как ему удается. Сигне права: красиво – по крайней мере местами. Я несколько раз перечитываю короткий текст, но ничего не понимаю.

– Можно мне ручку и бумагу? – спрашиваю я, как только стихает музыка.

– Конечно, – Сигне встает с кресла. – Но потом уходи. Пожилым людям надо силы беречь.

Как будто это я, а не она попросила помочь подключить проигрыватель. Как будто не я, а она чуть не грохнулась в обморок.

На лестничной площадке я встречаю светленькую малявку, которая снова несется вверх по лестнице. Она резко тормозит и, распахнув глаза, в ужасе смотрит, как я закрываю за собой дверь.

– Ты был… у нее?

– Да, такие вот дела.

Поднимаясь по лестнице, я слышу ее шаги за спиной. Она ничего не говорит, но молчание явно скрывает напряженную работу мысли.

На пороге я оборачиваюсь. Она стоит подбоченясь и смотрит на меня. В ее взгляде так много вопросов, так много мыслей. Сколько ей лет? Семь? Десять? Сто? Что она вообще за птица?

– Зачем ты сказала мне, что она умирает?

Ответ следует молниеносно, как будто давно вертелся на языке, как будто малявка только и ждала команды, чтобы выпустить его наружу.

– Она сама так сказала. «Куда б ни шла, я встречу смерть» [3]3
  «Куда б ни шел, я встречу смерть» – строчка из псалма, сочиненного в XVIII веке.


[Закрыть]– вот как она сказала.

Нехорошо смеяться, но я просто не удержался. Она мгновенно реагирует – в глазах вспыхивает сердитый вопрос:

– Что тут смешного?

И правда, почему я смеюсь?

– Извини. Просто так говорят.

– Что значит «просто так говорят»?

– Ну, это типа поговорки.

Она задумывается. Отводит взгляд. Смотрит на пол лестничной площадки, потом через балконную дверь на улицу, потом снова на меня.

– Значит, она не умрет?

Малявка ждет моего ответа с таким безграничным доверием, что меня посещает какое-то новое чувство: я будто вырастаю в своих глазах, я кое-что значу для нее и для самого себя. До сих пор я чувствовал себя рядом с ней маленьким и ничтожным. А сейчас, в это самое мгновение, все иначе. То, что я все время попадаю в странные ситуации и веду удивительные разговоры с соседями, уже не пугает меня. То, что Анна-растрепыш так доверяет мне, не кажется странным. Я могу ей ответить. И этот ответ имеет значение, для нее он важен.

– Не думаю. Конечно, все мы рано или поздно умрем. Но то, что Сигне тебе сказала, – просто расхожее выражение.

– Ее зовут Сигне?

– Да, ее зовут Сигне.

Она шевелит губами, будто пробуя имя на вкус.

– Красивое имя.

Да, красивое. Оно светится, как пушистые белые волосы в лучах солнца.

Письмо № 121

 
Мысль, что скитается в ночном мраке,
Ищет приюта у вас, звуки.
Сердце, что стонет от тяжких забот,
Стремится к вам,
Звуки,
К вам.
 

Эрик Густав Гейер

Э.

14

Я не сразу понимаю, что звонок в дверь – это не сон. Смотрю на часы – начало одиннадцатого. Обычно в это время я еще не сплю, но сегодня глаза стали слипаться уже в девять, когда я сидел перед телевизором. Слышу, как отец идет открывать, обменивается с кем-то парой слов, закрывает входную дверь и осторожно стучится ко мне.

– Да…

Отец осторожно заглядывает в мою комнату:

– Ты еще не спишь?

– Нет… а что?

– Я что-то не понимаю…

Он входит с полиэтиленовым пакетом в руках, заглядывая в него на ходу. Я включаю лампу над кроватью.

– Она ничего толком не объяснила…

Отец с озадаченным видом достает из пакета свой новый джемпер.

– Кажется, это соседка снизу. Она сказала, что ты забыл это у нее.

Он переводит взгляд с меня на джемпер, как будто видит его впервые.

– И еще диски для тебя. И привет. Она что-то написала. Попросила передать привет и записку.

Отец протягивает пакет. Я достаю три диска Юсси Бьорлинга. К одному приклеена бумажка: «Элиас, сдай диски в библиотеку не позже пятницы. Сигне». Я прыскаю от смеха и качаю головой. Да уж, она не из тех, кто церемонится.

Отец вопросительно смотрит на меня:

– Ты ее знаешь?

Странное дело. Есть люди, с которыми я уже девять лет учусь в одном классе, но толком не знаком. И есть старушка Сигне, живущая по соседству, которую я видел один раз в жизни, и то не больше часа. Но могу сказать, что да, ее я знаю.

– Ну, не то чтоб знаю… Заходил к ней сегодня.

– Понятно…

Отцу очень любопытно, но он не подает виду, я знаю. Мы с ним не привыкли беседовать по вечерам, рассказывая, как прошел день, что мы делали, с кем встречались. Не то чтобы я собирался скрыть от него встречу с Сигне – просто не было случая о ней рассказать.

– Твой джемпер упал к ней на балкон, когда я снимал джинсы с сушилки. Я спустился за ним. Посидел у нее немного. Она попросила подключить новенький музыкальный центр.

Достаточно. Мелодию, летящую ввысь, и теснящее грудь чувство оставлю при себе.

– Как… мило. Познакомился с соседкой…

При слове «соседка» мы мельком встречаемся взглядами, явно думая об одном: те самые волосы, лоб, нос. Опасно не это воспоминание, а то, что случилось потом: тоннель, скала, тошнота – нет, только не это, только не сейчас. Отец, покашливая, топчется на месте, потом садится на край кровати, кладет джемпер на колени и пытается что-то с него стряхнуть – может быть, только что произнесенное слово, повисшее молчание. Кашляет еще раз.

– А что это за диски?

Я показываю:

– Юсси Бьорлинг.

Отец удивленно усмехается:

– Юсси Бьорлинг, оперный певец?

– Да.

Отец разинул рот и сам того не замечает.

– Ей нравится Юсси Бьорлинг. Она взяла эти диски в библиотеке, а я должен сдать.

Отец медленно кивает:

– Как ее зовут?

– Сигне.

Отец молча глядит на джемпер.

– Ты завтра в школу идешь?

– Да.

– Нормально себя чувствуешь?

– Да.

Он оглядывает мою комнату. Я высматриваю знакомое пятно на стене и впиваюсь в него взглядом.

– Вижу, ты достал саксофон.

В голосе звучит надежда, которую он изо всех сил пытается скрыть.

– Угу.

Мне больше нечего сказать. Сам не знаю, зачем достал саксофон из кладовки и почему не отнес обратно.

Отец встает с кровати, неуверенно теребя в руках джемпер. Потом делает пару шагов к двери и останавливается. Поворачивается ко мне, явно собираясь что-то сказать. Перекатывает слова на языке, делает глубокий вдох:

– Сегодня, когда меня не было дома…

Внутри все замирает. Каменеет. Я не хочу слушать дальше, ничего не желаю знать.

– Я был у…

– Спать хочу, – перебиваю я, не глядя на отца. Решительно кладу пакет и диски на стол, гашу свет, ложусь в постель и закрываю глаза, отвернувшись к стене.

Отец смущенно молчит. Я прекрасно знаю это выражение лица, когда его обрывают на полуслове. Прекрасно знаю, что он чувствует себя дураком. Но ничего не могу с этим поделать.

– Ну, спокойной ночи тогда, – обреченно произносит отец, немного помолчав.

15

В нашей двери есть глазок, «рыбий глаз», искажающий перспективу: если посмотреть через такой глазок прямо на человека, то увидишь огромный нос.

Глядя на мир в глазок, чувствуешь себя трусливым и подозрительным. Это унылое занятие для тревожных людей, которые боятся всего на свете. Такие замкнутые, пугливые типы наблюдают за жизнью соседей из-за двери своей квартиры, да еще составляют график их передвижений, чтобы, не дай бог, не столкнуться ни с кем на лестничной площадке.

Этим я сейчас и занимаюсь: жду, когда мама Анны-растрепыша скроется из виду. Жду, когда внизу хлопнет дверь подъезда.

Я не боюсь. Просто не хочу встречаться с ней, раз есть возможность этого избежать. Спасибо «рыбьему глазу».

16

Солнце припекает, в классе пыльно и жарко, дышать нечем. Шведский сегодня ведет другая учительница. Она проверяет присутствующих, называя имя за именем. Дожидается ответа, кивает и медленно повторяет имя. С каждым кивком очки соскальзывают с переносицы, она поправляет их указательным пальцем и читает дальше.

У меня болит голова, и эти кивки раздражают. Как и Терес с Андреасом, которые сидят передо мной и все время лапают друг друга.

– Элиас Страндшё.

– Я.

Как только я открываю рот и произношу слово, головная боль усиливается. Учительница кивает, очки соскальзывают.

– Элиас, – медленно произносит она, внимательно глядя на меня и поправляя очки. – Моего деда звали Элиас. Красивое имя. Довольно необычное.

– Хватит! – пищит Терес, уворачиваясь от Андреаса и радостно хихикая.

Был бы у меня пульт управления, я бы убавил громкость и писка этого, и хихиканья. Еще бы мне темную комнату и кровать.

– А я что? Я ничего, – Андреас изображает оскорбленную невинность, продолжая тыкать Терес пальцем.

Я бросаю взгляд на сидящего рядом Тоббе. Он многозначительно качает головой, возмущенно вздыхая.

На перекличку уходит почти пол-урока. Я-то не против: чем короче урок, тем лучше. Головная боль все сильнее, солнце все жарче. Вот бы кому-нибудь в голову пришла гениальная идея открыть окно.

– Интересная вещь – имена, – говорит учительница, обводя взглядом класс. – К сожалению, у нас в Швеции люди почти не запоминают имен.

Она обходит стол и, сев на него, принимается болтать ногами. Лишь бы не задевала пятками стол – от стука я распадусь на молекулы.

– Кто-нибудь запомнил, как меня зовут?

Необычный вопрос. И задан необычно. Не для проверки, не чтобы поставить кого-то на место, не ради придирки. А просто чтобы обратить внимание на явление.

– Какие будут варианты? Не стесняйтесь! – говорит она, кивая, и очки снова соскальзывают вниз.

– Астрид Линдгрен, – тихо, но вполне слышно произносит Антон и смеется над своей потрясающей шуткой.

– Нет уж, подумайте, – отвечает учительница, поправляя очки.

Антон не умеет думать.

– Карина, – предполагает Йенни.

– Близко, но не совсем верно.

– Карин! – выкрикивают Сара и Терес в один голос. От их визга в голове нарастает такая волна головной боли, что А зажмуриваюсь.

– Правильно. Хорошо, – отвечает учительница.

Я подпираю голову ладонями и массирую виски, пытаясь представить, что нахожусь в темной комнате.

Учительница рассказывает о приемах запоминания, о том, как можно мысленно создать образ имени. Что-то пишет на доске – не знаю что. Я сижу, закрыв глаза и массируя виски, боль утихает на несколько секунд – и на том спасибо.

– Прозвища – тоже интересная вещь, – говорит она.

– У нас тут шведский или имяведение? – бормочет Антон.

– А что?

– Просто интересно. У меня по расписанию шведский, а не изучение имен.

Антон оглядывается по сторонам, надеясь, что его выдающуюся реплику оценят по достоинству, но не находит поддержки. Взгляд растерянно бегает по классу.

– Имена – это ведь большая часть языка, – говорит учительница, поправляя очки.

– Но все равно… – отвечает Антон.

«Но все равно». Прекрасный аргумент, когда других нет. Учительницу это, кажется, ничуть не задевает, и она продолжает в том же духе:

– Родители иногда дают детям нелепые прозвища. Моя мама звала меня в детстве «Карин-крольчонок». Однажды она назвала меня так при друзьях. Кажется, мне было тринадцать. И я чуть не умерла от стыда.

Кое-кто в классе смеется.

– А ваши мамы дают вам прозвища?

Боль впивается с новой силой, как лезвие бритвы. Я снова опускаю голову на ладони, массирую виски.

– Например, ты, Элиас, – тебя мама как называет?

Я открываю глаза, смотрю на ладони, а их как будто три – одна, маленькая, в середине. Я раздвигаю руки – теперь их снова две.

– Элиас, ты слышал мой вопрос? Я спросила, как тебя называет мама.

Я медленно поднимаю голову, руки падают на парту. Пустота. Вакуум. Гулкое эхо. Только солнце палит сквозь окна. Да почему же никто не задернет эти несчастные гардины!

– Конечно, если не хочется, можно не отвечать.

В ее голосе впервые слышится неуверенность, как будто она теряет контроль над ситуацией.

– Может быть, твоя мама и не придумала для тебя прозвища, – продолжает она.

Я смотрю на учительницу. На доске у нее за спиной написано «Карин». У нее карие глаза. Легко запомнить: карие – Карин. Наверное, надо потом сказать ей об этом, после урока. Хотя говорить – ужасно трудное занятие. Я замечаю, что стиснул зубы, крепко сжал челюсти.

– Не в этом дело, – отчетливо слышится голос Терес, сидящей передо мной.

Она поворачивается с выражением лица, которого я прежде не видел. Не то чтобы я целыми днями наблюдал за ней, но такого точно не замечал. Она как будто повзрослела: даже не поверишь, что она по пьяни может валяться в сугробах.

– Скажи как есть, Элиас, – произносит это взрослое лицо совсем уже не писклявым голосом. – Скажи как есть.

Лицо горит. И с той стороны, где солнце не светит, тоже. В классе абсолютно тихо. Я смотрю по сторонам, не поворачивая головы. Вижу некоторых одноклассников. Все молчат: одни смотрят прямо перед собой, другие – на меня и Терес. Тоббе слишком близко, чтобы я мог его разглядеть, не поворачиваясь, но я знаю, что он опустил голову. Терес все еще смотрит на меня.

Мне совсем не трудно глядеть ей в глаза – наоборот, это меня успокаивает.

Учительница Карин ерзает на месте, ей явно не по себе. Я понимаю, что ситуация для нее сложная, из такой трудно найти выход. Думаю, что теперь предпринять, что мне полагается сделать – может быть, выйти из класса?

– Ладно, давайте… не будем об этом, – говорит учительница. – Давайте лучше кое-что сделаем.

Она оглядывает класс, словно пытаясь понять, насколько мы готовы к сотрудничеству.

– Письменное упражнение на тему ваших… – быстрый взгляд в мою сторону, – ваших имен.

Она делает паузу, но никто не возражает. Даже Антон.

– У всех есть ручка и бумага?

На смену штилю сперва приходит легкая рябь: все поворачиваются друг к другу, к сумкам, висящим на спинках стульев, ищут нужные предметы. Затем волны становятся сильнее: «Мне не на чем писать!» и «Дашь ручку?» Гомон усиливается. А потом все утихает и становится как обычно – может быть, только атмосфера немного мягче.

– У тебя есть листок? – осторожно спрашивает Тоббе. – А то я могу дать.

Лицо обращено ко мне, но он не смотрит в глаза. Я беру листок из его блокнота.

Терес отвернулась, я смотрю ей в спину. Вижу, как Андреас наклоняется к ней, что-то шепчет на ухо, смеется. Слышу тихое: «Прекрати!» – но уже не писклявым голосом и без радостного хихиканья. У спины тоже взрослое и серьезное выражение.

– Как я уже сказала, тема – ваши имена. Напишем небольшой текст.

Учительница Карин выводит слова на доске, показывая нам пример. Она пишет свое имя, фамилию и название улицы.

– Первое слово начинается с первой буквы имени. Второе слово – со второй. И так далее. Если хотите, можно добавить город и страну. В общем, что пожелаете.

Учительница смотрит на нас. Очки скользят вниз, она их поправляет.

– Всем понятно?

В голове стучит. Больно до тошноты. Я пишу свое имя, адрес. Добавляю «Лулео», «Норботтен», «Мир». Совсем как в детстве, когда у меня спрашивали, где я живу. В конце я всегда говорил «Вселенная» или «Млечный Путь».

– Писать о чем-то определенном? – спрашивает Тоббе.

– Нет, о чем угодно. О чем захотите.

После урока все спешат в коридор, я пытаюсь слиться с потоком. Иду не первым и не последним, стараюсь быть незаметным. Но оказавшись за порогом класса, уже не забочусь об этом. Голова болит так, что нет сил спешить, да и урок этот был последним по расписанию.

Я слышу шаги за спиной.

– Элиас.

Это она, учительница Карин. Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Она стоит передо мной, прижав к груди папку, на плече висит сумка. Я жду, когда она поправит очки, но напрасно.

– Кажется, я случайно затронула сложную для тебя тему.

– Ничего, – отвечаю я, и слова сразу отзываются пульсирующей болью в голове.

– Я, конечно, этого не хотела.

Смотрю на нее, прищурившись от боли, и понятия не имею, что сказать.

– Не знаю, в чем тут дело, но понимаю, что проявила бестактность, и… может быть, ты хочешь об этом поговорить?

Я качаю головой. Довольно. Уроки закончились. Спасибо, до свидания.

– Как бы то ни было, прошу прощения.

– Все в порядке… – отвечаю я, быстро взглянув на нее, и иду прочь. По дороге вижу Терес: она сидит на скамейке в коридоре и смотрит прямо на меня – тем же взглядом, что и на уроке.

Письмо № 122

Эти пень и апатия, сонный свет.

Тишина рвет аккуратно на доли шепот естества.

Минута единения лишь кажется.

Удивительное дело: сам выбрал эту горькую ежедневную ношу.

Легко уязвить лаской, если она не от родного.

Бесконечность открывается только терпеливым, если не метрами измеряется расстояние.

Э.

17

Я въезжаю на велосипеде во двор, сосредоточенно огибая угол дома. В одной руке – газета «Афтонбладет», в другой – пакетик конфет, но мне все-таки удается держать руль, даже захватив двумя пальцами ручной тормоз – на случай, если кто-то окажется на пути. Проезд узкий, особенно трудно на повороте: посреди дороги установлен цементный столб, чтобы не ездили машины. Приподнявшись над седлом, я удерживаю равновесие и смотрю, как бы не наехать на булыжник или еще что-нибудь. Слышу, что из-за угла мне навстречу идут несколько человек, крепче хватаю газету, которая норовит выскользнуть. Со всем справился: удержал равновесие, ни на кого не наехал и даже газету не уронил.

– Привет, Элиас! – радостно и удивленно произносит кто-то из тех, с кем я только что едва не столкнулся. Голос знакомый, но не могу вспомнить чей. И кажется, я вот-вот вспомню что-то еще, разгадаю загадку – но какую? Чтобы обернуться, надо затормозить и слезть с велосипеда. Мгновение полного замешательства: вижу Сигне, но голос был не ее. Рядом с ней три человека, двое из которых мне знакомы, но узнаю их все же не сразу – не ожидал здесь увидеть. Юлия и Фредрик. И еще какой-то мужчина.

– Привет, – отвечаю я, и мне кажется, будто с момента появления Юлии прошло уже несколько минут.

Внезапно все становится ясно. Вот откуда я ее знаю: отсюда! Здесь, во дворе, ее и видел. Мельком, всего раз или два, но точно здесь. Загадка разгадана, какое облегчение.

Она держала Сигне под руку, но теперь отпустила и идет ко мне.

– Что ты здесь делаешь? – с улыбкой спрашивает Юлия.

– Живу тут, – отвечаю я.

Может быть, тоже с улыбкой. Из-за облегчения: загадка разгадана. Или по другой причине.

Смотрю на Сигне, которая стоит неподалеку. Она приветствует меня легким кивком и что-то говорит, обращаясь к мужчине, который держит ее под руку. Фредрик стоит рядом с ними, спрятав руки в карманы штанов.

– Живешь?! – восклицает Юлия, будто в жизни не слышала ничего менее правдоподобного. – Где?

Я машу в сторону наших окон:

– Там.

– Не может быть! Там?

Юлия поднимает руку, указывая вверх. На ней легкая темно-красная куртка, под тканью видны очертания гипса. Я киваю, она отвечает широкой улыбкой.

– Значит, ты живешь над бабушкой! – снова восклицает она.

В голове у меня картинка, как в кино: все жильцы дома бросаются к окнам, чтобы посмотреть, что за шум во дворе.

Юлия смотрит на меня, потом на остальных, потом снова на меня, разинув рот.

– Значит, это о тебе она рассказывала!

– Юлия, садимся в машину! – зовет мужчина. У него голос тоже громкий, но не такой звонкий, как у Юлии.

Она рассеянно кивает в ответ, потом снова смотрит на меня.

– Значит, бабушка о тебе рассказывала.

– Да, ты уже говорила.

Резковатая реплика, но Юлия, кажется, не заметила.

– Она сказала, что сосед сверху помог ей подключить музыкальный центр. Потому что у папы не было времени. А сосед очень вовремя зашел. Значит, это был ты.

Она говорит, энергично жестикулируя, будто следователь, который только что добрался до последней детали в сложнейшем расследовании и объясняет себе и своим коллегам, как все взаимосвязано.

– Честно говоря, я ее не очень внимательно слушала. Она порой так разболтается, что голова кругом идет.

Юлия смеется и говорит со мной, как с хорошим другом, как со старым знакомым.

– Но кое-что я запомнила…

Она нерешительно умолкает, будто не зная, как продолжить.

– Она сказала папе… что ей помог симпатичный молодой человек.

Эти слова Юлия произносит скороговоркой, почти не глядя на меня, словно стараясь побыстрее закончить фразу. Она стремительно краснеет и переминается с ноги на ногу, будто стараясь выбраться из неловкой ситуации.

У меня тоже вспыхивают щеки. И внутри становится жарко – от злобы. Почему я должен выслушивать такие вещи от Юлии? Почему это она стоит передо мной и говорит такое? Почему пересказывает мне комплименты восьмидесятилетней старушки? Только потому, что сама живет припеваючи, счастливая и влюбленная?

Я коротко и резко усмехаюсь собственным мыслям, выходит похоже на собачий лай.

– Чего? – Юлия удивленно смотрит на меня.

– Не, ничего, – бросаю я.

Вижу, как по двору тем же маршрутом, каким только что приехал я, несется Анна-растрепыш. Мчится на большой скорости, но, проезжая мимо, замедляет ход и молча внимательно нас рассматривает.

– Тебя на парковке не заждались? – говорю я Юлии, не придумав ничего лучше.

Она бросает на меня какой-то разочарованный взгляд. Не понимаю: такое чувство, будто она чего-то ждет от меня, но чего?

– Наверное, заждались…

Юлия смотрит на дверь подъезда, я следую за ее взглядом. Анна-растрепыш стоит, опираясь на свой велосипед, и по-прежнему наблюдает за нами.

– Ты не передумал насчет следующих выходных? – спрашивает Юлия.

Насчет следующих выходных? Ничего не понимаю; она, наверное, обозналась. Приняла меня за кого-то другого.

– Ну да, насчет джиу-джитсу.

Джиу-джитсу? Что это такое, с чем это едят?

Я мотаю головой.

Юлия невесело кивает, поджав губы, и поворачивается, чтобы идти на парковку.

– Ты идешь?

Это Фредрик, он вернулся во двор за Юлией, чтобы никто не позарился на любимую.

– Увидимся, – произносит она, натянуто улыбаясь.

– Угу.

Наверное, новые встречи с ней неизбежны. Но я буду делать все возможное, чтобы их не было.

Анна-растрепыш все стоит на месте. Я подвожу велосипед к стойке.

– Это твоя девушка?

– Чего?

Я слышал, что она сказала, но не могу поверить своим ушам.

– Это твоя девушка?

Неужели она об этом и думала, разглядывая нас? Откуда у нее все эти безумные мысли? И кто дал ей право вмешиваться в мою жизнь?

– Нет, это не моя девушка.

Я произношу эти слова с таким нажимом, что она отшатывается в сторону, но не сводит с меня взгляда. Я и сам не ожидал от себя такой язвительности.

– И вообще, у нее уже есть парень – тот, с которым она только что ушла.

Сам не знаю, зачем говорю все это ей. Может быть, чтобы закончить разговор. Чтобы наконец-то вернуться домой, отдать газету отцу и приняться за конфеты.

– Это не ее парень. Это ее брат.

Вокруг меня как будто образуется воздушная капсула, температура в которой вдруг понизилась на несколько градусов. И в этой прохладе есть какая-то ясность, понимание – пока не знаю, чего именно, но оно есть. И я уверен, что многое стало бы иначе, если бы я все понял до конца. Удивительное чувство.

– Откуда ты знаешь?

Она пожимает плечами:

– Просто знаю.

И я ей верю, ничуть не сомневаюсь, что так оно и есть.

Прохладу сменяет тепло вечернего воздуха, я чувствую запах земли, и влаги, и, может быть, приближающегося дождя. Внутри какая-то мягкость, я открываю дверь подъезда и смотрю на Анну:

– До встречи.