Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1"

Автор книги: Катарина Фукс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Сдаюсь! – возможно, я бы еще подумала, но мне очень хотелось все узнать, я просто не могла больше терпеть.

– Подумай, Кати, – Эмилия с улыбкой погрозила мне пальцем. – Подумай! Немецкий писатель, Кати! Ну же!

Я была совершенно уверена, что писателя по имени Иоганн Вахт никогда не существовало. Значит, персонаж, герой, но чего? Нет, пожалуй, у героя поэмы не может быть такого имени. Проза… Но каково же настоящее имя Иоганна, моего Иоганна? Нет, не могу!

– Что-то из Гете? – быстро спросила я.

– Нет, нет, этот писатель жил позднее, – Эмилию увлекла эта игра. – Но его имя начинается с той же буквы. Не Гете, а…

– Гердер! – наугад бросила я.

– Ка-ати, что это с тобой? – протянул Иоганн с нарочитым возмущением.

– Не мучайте меня! – я рассердилась. И вдруг пришло само собой, – Гофман! Одна из его последних повестей, почти перед смертью законченная! «Мастер Иоганн Вахт»!

– Браво! – воскликнул Ганно. Эмилия захлопала по-детски в ладоши. Мне захотелось раскланяться, как на сцене.

– Но почему? – меня снова охватило нетерпение. – И как вас зовут по-настоящему?

– Почему? – задумчиво переспросил Ганно. – Просто мне нравится эта повесть, нравится этот период немецкого романтизма – Новалис, Тик, Шлегель, Ахим фон Арним, Клеменс Брентано, Гофман. Да, нравится, мне и Эмилии.

Эмилия быстро кивнула, облизнув губы; она волновалась.

– Видишь ли, Кати, – проговорил Ганно, – мы англичане. Мою сестру зовут Эмили. Да, это ее настоящее имя. А мое имя – Джон. Эмили и Джон Рэндольф.

И снова – неожиданность. Да, я совсем не знала себя. Конечно, мне было известно, что Германия находится в состоянии войны с Англией. Я полагала себя достаточно умным и образованным человеком для того, чтобы не поносить англичан и тем более английскую культуру, к которой всегда относилась с большим интересом и уважением. Как я возмущалась, когда отец, просмотрев газету, нападал за ужином на все английское! И вдруг после признания Ганно… Нет, теперь уже не Ганно, а Джона! После его признания у меня вдруг невольно возникли показавшиеся мне самой гадкими подозрения: англичане, но для чего они здесь? Шпионаж?

– Но как вы попали в Германию? Ведь это опасно для вас! – быстро проговорила я.

– Да, конечно, это опасно, – просто ответила Эмили, – но Джон так мечтал изучать философию именно в этом университете, у профессора. И мы решили рискнуть. Сумели раздобыть поддельные документы.

– Это очень опасно, – повторила я. – Очень опасно, – я повернулась к Джону. – Но все остальное, что вы рассказывали о себе, правда?

– Правда, – Джон наклонился в кресле, чтобы быть ближе ко мне. – Мы рано потеряли родителей, тетка по мере своих сил и возможностей заменила нам их…

– Джон Рэндольф, – медленно произнесла я, привыкая к этому новому имени, – Эмили и Джон Рэндольф.

И вдруг, словно помимо моей воли, у меня вырвалось:

– Джон Рэндольф, граф Элмсбери.

Я поймала себя на том, что машинально разглядываю пеструю обложку исторического романа о похождениях легкомысленной красавицы при дворе Карла II. Пышно одетые дама и кавалер сливались в несколько нарочитом поцелуе. Я вспомнила имя главной героини. Ее звали Эмбер. Да, Эмбер. И Джон Рэндольф, граф Элмсбери…

– Послушайте! – мой голос зазвучал резко. То есть, нет, я хотела бы, чтобы мой голос звучал резко, но помимо моей воли в нем слышались интонации обиженной девочки, готовой вот-вот расплакаться. – Послушайте! Не надо разыгрывать меня! Джон Рэндольф, граф Элмсбери – персонаж вот этого самого романа, приятель возлюбленного героини! Джон Рэндольф! Джон Рэндольф – это не человек, это персонаж книги! Так же, как и Иоганн Вахт!

Я была уверена, что меня снова разыгрывают, но, как это ни странно, даже не очень сердилась. Мне просто было интересно, зачем это и что же будет дальше.

– Карл II – тоже один из персонажей этого романа, – Эмили похлопала ладонью по растрепанной книге. – Но можем ли мы на основании этого утверждать, будто английского короля Карла II из династии Стюартов никогда не существовало?

– Ты хочешь сказать, что граф Элмсбери действительно существовал? И он ваш предок? – я ощутила невольную насмешку в своем голосе, это смутило меня, я вовсе не собиралась обижать Эми и Ганно… нет, Джона… Не собиралась обижать их. – Прости, Эми, но все это как-то невероятно. Во всяком случае, для меня.

– Я понимаю, что сейчас, здесь, это может показаться невероятным, – вступил в разговор Джон, – но Эмили и Джон Рэндольф, граф и графиня Элмсбери, действительно существовали. У них действительно было четверо детей. Мы, я и Эмили, действительно их прямые потомки. И в этом, на мой взгляд, ничего такого уж удивительного нет.

Я так не думала. Граф и графиня Элмсбери. Значит, и я… когда я стану женой Джона, я тоже буду графиней. Катарина Рэндольф, графиня Элмсбери! Но как же мы можем вступить в законный брак здесь, в Германии? Ведь документы, удостоверяющие личность Джона, – поддельные. И Англия. Как мы попадем в Англию? Я снова ощутила какое-то неудобство; мне было как-то стыдно оттого, что я хочу уехать в Англию в то время, как моя страна находится с ней в состоянии войны… «Какая же ты все-таки мещанка, Кати! – выбранила я себя. – Настоящая филистерша!»

– Удивительно здесь другое, – вмешалась Эми чуть загадочно, – удивительно то, что существовала сама эта Эмбер.

– Ну как ты можешь в это верить, Эми? – воскликнула я. – Ты же не ребенок, которому рассказывают сказки! Эта Эмбер – просто-напросто то самое, что называют «собирательным персонажем». В ней есть что-то от Роксаны и от Молль Флендерс, что-то от знаменитых красавиц, описанных в мемуарах…

Мне показалось обидным, что Джон вдруг поднялся и прошел в свою комнату. Я замолчала растерянно. Но он тотчас же вернулся к нам, держа в руке маленькую книжицу, явно старинную, с плотными страницами и шрифтом, необычным для нашего времени. Книжица была украшена гравюрами в стиле Хогарта, знаменитого английского гравера восемнадцатого века. Трудно не ощутить очарование, живость и грацию всех этих многочисленных, чуть неуклюжих фигурок. Джон подал мне маленький, но довольно увесистый томик. На обложке красовалось название: «Необычайные и занимательные похождения красавицы герцогини Райвенспер». Имя автора названо не было.

– Это второе издание, – заметил Джон. – Первое вышло еще при жизни красавицы Эмбер.

– Но ведь это же ничего не доказывает, – возразила я. – Только то, что у романа был еще один источник. И эта Эмбер, герцогиня Райвенспер, – такое же вымышленное лицо, как и Роксана, описанная Дефо.

Но я думаю, что, если бы герцогиня действительно существовала, она сочла бы такую книжицу просто клеветническим пасквилем, – я листала страницы, просматривая текст.

– Она и сочла, – спокойно сказала Эмили.

– И не только сочла, – подхватил Джон, – но даже и ответила, издав подлинные собственные воспоминания. К сожалению, сегодня это издание стало библиографической редкостью, и у нас, увы, его нет. Но зато мы владеем кое-чем более достоверным.

С этими словами Джон предложил нам пройти в его комнату. Отперев запертый на ключ нижний ящик стола Джон извлек оттуда многостраничную рукопись, заботливо уложенную в несколько папок. Я была совершенно изумлена. Настоящая рукопись конца семнадцатого столетия! Почему-то у меня сразу же не возникло никаких сомнений в ее подлинности. Я рассматривала тонкую вязь крупных букв на плотной, чуть желтоватой бумажной поверхности. Буквы были золотистыми. То ли такими чернилами писалась рукопись, то ли чернила приобрели этот странный очаровательный цвет под воздействием времени. Но, значит, все это писалось гусиным пером? Что за прелесть!

– Ну что, Кати? – спросила Эмили, стоявшая рядом со мной в накинутой на плечи шали. – Теперь поверила?

– Но мне же ничего другого не остается! – Я пожала плечами и рассмеялась. – Но я хотела бы все это прочесть!

– Все это принадлежит тебе так же, как и нам, – сказал Джон. – Но мне бы не хотелось, чтобы эта рукопись путешествовала слишком много.

– Она и так путешествовала достаточно! – нетерпеливо возразила я. – Я хочу прочесть все это. Сегодня. Ночью! Дома! Ведь я все равно не смогу заснуть после всего, что случилось!

– Джон, – Эмили повернулась к брату, – мы можем дать Кати экземпляр, отпечатанный на машинке.

Она ведь и вправду сегодня ночью, наверное, не сможет уснуть.

Джон согласился и через несколько минут я стала счастливой обладательницей нескольких папок.

– Кати, ты как ребенок увлеклась этой старинной игрушкой, – Джон улыбался. – А между тем, нам еще так много нужно обсудить. Или ты забыла?

– О, Джон! – обиделась я. – Как ты можешь так говорить! Послушай, а где вы так хорошо изучили немецкий?

– Еще в детстве, с гувернанткой-немкой, – ответила Эмили вместо брата.

Уже совсем стемнело, я опасалась, что мои родители тревожатся. Мы решили, что Джон быстро проводит меня до дома, а завтра мы снова встретимся и все обсудим.

Джон быстро вел меня под руку по темным хмурым улицам, по улицам военного времени. В свободной руке он держал мою сумку с заветными папками. У дверей моего дома мы наскоро поцеловались. Родителям я решила пока ничего не говорить.

Всю ночь я просидела над машинописным текстом. Это даже помогало мне отвлечься от сумбурного водоворота мыслей о своей собственной судьбе. Я – графиня Элмсбери! Нет, нет, пока не надо об этом думать. Я всячески старалась отвлечься и, кажется, это мне удалось. Постепенно повествование захватило меня. Английский я знала хорошо, а некоторые старинные обороты не мешали понимать все остальное. Но все-таки в этом тексте было что-то странное. Тот ли это текст, который был написан золотистыми чернилами, гусиным пером? Кажется, все же тот. И заглавие. Но нет, это не может быть настоящим, это подделка. Или… Я ничего не могла придумать, никаких объяснений.

А, в сущности, почему меня так волновал этот, казалось бы, сугубо филологический вопрос: подлинник или подделка? Но ведь это непосредственно касалось Джона и Эмили. Не могу я лукавить наедине с собой. Меня волнует вопрос: кто они такие? И за этим вопросом следуют другие, еще более коварные и мучительные: кто они – подлинник или… Нет, и думать не хочу…

Утром в университете я не застала Джона. Спрашивать прямо, не знает ли кто причину его отсутствия, мне было неловко. Но из каких-то косвенных ответов у меня сложилось ощущение, что никому не известно, почему Джона сегодня нет. Я едва дождалась конца лекций. Первым моим желанием было кинуться в квартиру Джона и Эмили и узнать, что же случилось. Но что-то останавливало меня. Ведь вчера я, по сути, призналась, что люблю его. А сегодня… Нет, я должна дождаться его. Я не хочу, чтобы он считал меня навязчивой. А, может быть, он передумал? Я поймала себя на том, что в глубине души мне почти хочется этого. Мне было страшно. Меня страшила сама эта возможность внезапно и резко выбиться из привычной колеи… Итак, я не пошла к Джону и Эмили…

Прошло несколько нескончаемых тоскливых дней, несколько ночей, заполненных слезами – почти истерическими – лицом в подушку, печальным отупением, странными надеждами…

В тот день меня неожиданно остановил Томас. Я посмотрела на него с изумлением. Я чувствовала, что вместо живого и подвижного лица, у меня какая-то застывшая маска. Глядя на Томаса, я смутно припомнила свою прошлую жизнь: искренний интерес к философии, игру в неразделенную любовь к Томасу. Где все это? Где прежняя я? А ведь прошло всего несколько дней и ночей.

– Ты знаешь, Кати, умерла сестра Вахта, – начал Томас.

– Как? – тупо спросила я.

Не знаю почему, мое отупение показалось ему изумлением.

– Да, да, так неожиданно, – с готовностью продолжил он.

– Когда? – спросила я.

Оказалось, на следующее утро после того нашего примечательного дня. Эмили скончалась от неожиданного легочного кровотечения. Джон дал знать о трагедии уже после похорон.

Я была совершенно выбита из колеи. Почему Джон не ищет встречи со мной? Он подавлен смертью сестры? Он считает меня черствой и жестокой? Ведь я сама не искала его, не подумала о том, что Эмили больна, что могло случиться что-то плохое, даже страшное. Он больше не любит меня? У меня не было сил для ответов на все эти безысходные вопросы. Я решилась. Несколько раз я приходила в дом, где жили прежде Эмили и Джон, вместе, а теперь он, один. Я стучала, нажимала на кнопку звонка, прикладывала ухо к двери. Из квартиры не доносилось ни звука. Конечно, можно было бы найти домовладельца и спросить, в чем дело. Но на это я не могла решиться. Мне было стыдно и страшно. А вдруг Эмили и Джон все-таки оказались английскими шпионами и их забрали в полицию? Нет, нет, это нелепо. Но все же я боялась.

Кончилось все как-то странно и неожиданно. Да ведь и началось так же.

Я в очередной раз, уже безо всякой надежды, поднялась по лестнице, надавила на кнопку звонка. Из разговоров в университете я уже знала, что Иоганн Вахт решил не продолжать учебу. Он и Эмили старались не привлекать к себе внимания, и это им удавалось. Смерть Эмилии, уход Вахта из университета очень скоро перестали быть темой для обсуждения.

Прошло совсем мало времени. Всего несколько дней. Но мне казалось, что я сгибаюсь под бременем тоскливо, бессмысленно прожитых лет…

Я снова надавила на кнопку звонка. И вдруг – шаги. Я испугалась. Захотелось стремглав кинуться вниз. Почудилось, что сейчас из квартиры появится какое-то страшное существо; или еще хуже – странный, загадочный и зловещий человек, которого я знала под двумя именами: Иоганна Вахта и Джона Рэндольфа, затащит меня вовнутрь и там… произойдет что-то ужасное. Мне представлялось что-то вроде вампира, пьющего кровь из моей прокушенной шеи. Я готова была уже сейчас кричать от ужаса.

Между тем, дверь распахнулась. Я увидела Джона. Он был в пальто, осунулся, показался мне каким-то вялым и равнодушным.

– Здравствуй, Кати, – равнодушно поздоровался он. – Ты застала меня случайно. Я зашел взять несколько книг, чуть не забыл их.

Он не приглашал меня войти. Я растерялась; не знала, как мне держаться. Было странное нелепое ощущение, будто он и не помнит всего того, что произошло здесь, в этой квартире, всего несколько дней назад! Я хотела было выразить ему свое соболезнование, и вдруг удивилась тому, что сама не оплакиваю Эмили, словно она никогда не существовала, никогда не дружила со мной. Я вдруг каким-то наитием осознала, что не должна ничего говорить об Эмили, о ее смерти. Но что же делать? Просто уйти? О, господи, как все это странно, нелепо! Надо было уйти. Но я никак не могла себя заставить сделать это. Просто уйти. Просто повернуться и уйти.

Я чувствовала, что Джон не испытывает ко мне злобы или ненависти. Он просто ничего не испытывает ко мне. Совсем ничего. А я? Да, в сущности, и я…

Необъяснимо! Может быть, будь я постарше и поизощренней в женских интригах (кажется, это можно назвать именно так), я бы придумала какой-нибудь ход, чтобы вызвать Джона на большую или меньшую откровенность и хоть немного прояснить для себя картину происходящего. Но я была совсем молода и неопытна. Я пребывала в недоумении. Мне казалось, что из романов я знаю если не все, то по крайней мере довольно много о том, как могут развиваться отношения мужчины и женщины, как они встречаются, любят друг друга, и наконец – как расстаются. Я знала, что ссоры и само расставание порою повергают влюбленных в отчаяние. Но то, что сейчас происходило со мной, я не могла объяснить. Мне было попросту все равно. В тот день я поняла, что самое безысходное отчаяние лучше этого отупения и прохладной пустоты.

Но никаких вариантов не осталось. Надо было идти. И тут я вспомнила! Нет, я заговорила об этом вовсе не потому, что воспринимала это как предлог остаться подольше с Джоном. Просто во мне проснулась та аккуратистка Катарина, в которой мать, отец, учительницы из пансиона воспитали неодолимое отвращение к любому беспорядку, а тем более к тому, что хотя бы отдаленно могло напоминать кражу.

– Я хотела бы вернуть рукопись, – произнесла я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал совсем обыденно, «как всегда».

– А, это, – откликнулся Джон с такими интонациями, словно разговаривал с посторонним и даже докучным человеком. – Ты можешь оставить это себе.

Все! Нить оборвалась. Надо было уходить. Что я могла ему сказать? Что я все равно хочу вернуть эти папки? Но это было бы ложью. Не то чтобы я желала сохранить их как память о нем, но вовсе не намеревалась вручать их ему насильно.

И тут снова проявился во всей красе мой странный и причиняющий мне столько неприятностей характер. Я вдруг совершенно непоследовательно и нелогично заговорила о данной мне рукописи. Заговорила даже с некоторой горячностью. Почему? Быть может, таким образом проявлялось неосознанное желание отомстить Джону. Но за что? Просто за его внезапную и необъяснимую холодность. Хотя ведь он не сделал мне ничего дурного. Короче, я вела себя, словно капризный избалованный ребенок.

– Эта рукопись кажется мне странной, – я машинально сняла перчатки, сунула их в карман пальто. – По-моему, это подделка или даже мистификация. – Я ждала, что Джон заговорит, прервет меня, возразит, но он прохладно молчал и, наверное, именно это и заставляло меня горячиться. – Мне кажется, что и та старинная рукопись, которую ты мне показал, вполне может оказаться поддельной; ты должен показать ее какому-нибудь сведущему архивариусу…

– Зачем? – вдруг спросил Джон.

– Чтобы узнать, подлинна ли она, – продолжала горячиться я. – В тексте, который ты мне дал, столько странностей, несоответствий во времени, нелепостей…

– А в жизни меньше? – прозвучал холодный и насмешливый голос Джона.

Мы по-прежнему стояли у дверей на лестничной площадке, он не приглашал меня войти. Это все было унизительно для меня, я ничего не понимала. Надо было уйти, но я, как ребенок (опять же), продолжала спорить, противоречить Джону.

– Что значит это «меньше»? – спросила я почти задиристо.

– Меньше странностей, несоответствий во времени, нелепостей?

– «В жизни бывает все», – эту фразу я слышала от покойной бабушки, и фраза эта, в сущности, ничего для меня не значила. – В жизни бывает все, – повторила я упрямо, – но я говорю о вполне конкретном предмете, о том, является ли рукопись подлинной…

– А жизнь является подлинной, ты уверена? – насмешливо бросил Джон.

– Эта рукопись – подделка! – я чувствовала, что вот-вот позорно разрыдаюсь.

– Кати, а вся наша жизнь, твоя и моя, разве это не подделка? Разве это именно та жизнь, которую мы бы желали прожить? Или вся эта горечь, тоска, затруднения и скука являются непреложным доказательством подлинности жизни, которую мы ведем?

Я уловила в его голосе теплоту. Мои гнев и отчаяние испарились.

– Да, – сникла я, – ты прав…

– Прощай, Кати, – сказал он. – И не думай обо мне плохо. И прости за то, что я ничего не могу объяснить.

Он протянул руку. Я почти машинально пожала ее. Он быстро вошел в квартиру. Дверь захлопнулась, щелкнул замок.

Спускаясь по лестнице, я вдруг обнаружила, что почти преисполнена гордости. Еще бы! Кто из моих соучениц мог бы похвалиться подобным жизненным опытом! Что они могли пережить? Банальные любовные ссоры, хныканье и взаимные обиды. Я же пережила нечто странное, необычное, даже необъяснимое.

Я понимала, что ничего этого делать не следует, но даже когда я узнала из нескольких случайно оброненных фраз в университетских разговорах, что Иоганн Вахт оставил учебу и уехал (как говорили, в Берлин); я все равно несколько раз, стыдясь самой себя, приходила в знакомый дом и, замирая от неловкости, надавливала на кнопку звонка. Ответом мне было мертвое молчание. В последний раз дверь открыла незнакомая пожилая женщина – квартира была сдана новым жильцам. Я извинилась, оправдалась тем, что ошиблась дверью, и больше не приходила сюда.

Прошло лет пятнадцать. Как говорится, много воды утекло. Я успела выйти замуж и даже расстаться с мужем, успела приобрести кое-какой жизненный опыт. Я стала писательницей и даже приобрела некоторую известность.

Рукопись, когда-то подаренная мне Джоном, хранилась у меня. Иногда я вспоминала друзей моей юности, Джона и Эмили, мне было жаль Эмили, я по-прежнему не понимала, что же, собственно, произошло. Впрочем, с течением времени это почти перестало занимать меня.

Иногда мне приходило в голову, что рукопись можно издать. Это было занимательное повествование, оно несомненно имело бы успех. Но меня останавливало то, что рукопись все же являлась формально собственностью Джона и Эмили, и даже своего рода семейной реликвией (конечно, если все, что Джон и Эмили когда-то рассказали о себе, действительно было правдой).

Но когда переменчивая судьба занесла меня в Лондон, я твердо решила разузнать о Джоне. У меня была конкретная причина для поисков: я хотела получить разрешение на публикацию рукописи. Но в то же время я отдавала себе отчет в том, что хочу после стольких лет увидеть Джона; посмотреть, какое я произведу на него впечатление в своей новой роли независимой и почти уверенной в себе женщины. И кроме того, может быть, я наконец-то узнаю, почему он так странно повел себя тогда…

Но, увы, поиски ни к чему не привели.

Более того, выяснилось, что графский род Элмсбери существовал лишь на страницах американского романа. Никаких следов Джона и Эмили Рэндольф обнаружить не удалось. Я не нашла в библиотеке даже той маленькой пасквильной книжицы, изданной в восемнадцатом веке. «Должно быть, это и в самом деле редкое издание», – подумала я иронически.

Итак, что же мне оставалось делать? Кем были на самом деле Джон и Эмили (или Иоганн и Эмилия)? Англичанами? Немцами? Чудаковатыми романтиками? Или опытными шпионами? Или просто неопытными молодыми людьми, случайно замешавшимися во что-то странное? Должно быть, я уже никогда не узнаю. Во всяком случае, они, конечно, были братом и сестрой, и, наверное, даже близнецами, как сами уверяли; об этом свидетельствовало их несомненное сходство.

Теперь я могла считать себя с полным правом хозяйкой странной рукописи. И я решила опубликовать ее. В конце концов, рукописи для того и существуют, чтобы их публиковали, а затем читали.

Я откровенно предупреждаю читателя, что не несу ответственности за те странности и несоответствия, которыми данная рукопись, кажется, изобилует. Я просто надеюсь на то, что вам, почтенные читатели (и особенно читательницы), будет интересно прожить вместе с красавицей-героиней одну неподдельную в своей занимательности и удивительных приключениях жизнь.

Итак, отдаю на ваш суд.

Собственноручные записки боярыни Марфы Турчаниновой, она же Эмбер Майноуринг, герцогиня Райвенспер, урожденная графиня Росвуд