Текст книги "Милая Венера"

Автор книги: Кассандра Брук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Когда Пирса отправили в Йемен третьим секретарем и сочли неразумным, чтобы туда его сопровождала жена-еврейка, мы регулярно писали друг другу, и я узнала его куда лучше, чем, по-моему, знаю теперь. Правду сказать, иногда я смотрю, как он запихивает свои дурацкие бумаги в кейс, собираясь в посольство, и спрашиваю себя:

«Кто этот человек?» А сегодня было даже хуже.

Я договорилась с ним пообедать. Вошла в ресторан, не увидела ни единого знакомого лица и села за столик. Не меньше десяти минут прошло, прежде чем мужчина, сидевший через три столика от меня, подошел ко мне и спросил: «Вы кого-нибудь ждете, миссис Конвей?» Естественно, это был Пирс.

Как, по-твоему, может, мы запечатлеваем в памяти человека в какой-то момент его жизни – ну, как фото на письменном столе – и просто не замечаем, что он изменился? Ну, как «Портрет Дориана Грея», только наоборот?

Вот мой интеллектуальный взнос за этот год; дальше не жди ничего, кроме сплетен. Как ты думаешь, не страдаем ли мы обе от хронической недостаточности образования? Я убеждена, что абсолютно ничего не понимаю в происходящем в мире за пределами моих собственных занятий, и виноват Пирс, надо было ему сцапать меня прямо со школьной скамьи, – Его же сукин сын уже три года оттачивал свои ум в Кембридже. И ты тоже не в лучшем положении. Да, я знаю, что ты посещала эту жуткую художественную школу, но чему тебя там научили, кроме как выглядеть потрясающе, выйти за полнейшего задницу и до конца дней не находить себе применения?

Конечно, можно взглянуть и по-другому: мы с тобой обе – счастливицы, избежавшие губительности образования, и, поскольку нас никогда ничему полезному не учили, свободны быть сами собой самым непотребным образом, а иначе это из нас выбили бы. Чему свидетельством – мой абсолютно нецивилизованный образ жизни (о чем ниже) и твое шокирующее обхождение с мужскими либидо в Речном Подворье. Принимаешь эту версию?

Твой доктор мне что-то не понравился, и я рада, что ты с ним покончила на первом этапе.

Наблюдающий птиц средневековый историк кажется на редкость милым; боюсь только, что по средневековым тропам чаще бродят каплуны, чем и объясняется алкоголичка-жена, которая утоляет потребность с доставщиком молока или с кем там еще, и тебе придется обзавестись приспособлениями более действенными, чем твои большие голубые глаза, чтобы у твоего объекта что-то дрогнуло.

(Ну, да ты всегда можешь для начала зажигательно произнести что-нибудь вроде «Язык мой – друг мой»).

Что до портретиста со свихнутой женой, там тебе вряд ли придется столкнуться с особыми затруднениями. Всякий, кто просит тебя позировать ему в образе Флоры, радость моя, никак не мог продать душу ради того, чтобы писать академические портреты и акварели королевских собачек.

Просто упомяни, что ты училась в школе художеств, и это пробудит в его памяти упоительные минуты в шестидесятых, когда он имел обыкновение нагибаться над восемнадцатилетними студенточками, якобы подправляя их рисунки.

Про остальных ничего сказать не могу. Несостоявшийся депутат-лейборист как будто проблемы составить не должен. Все политики – сексуальные маньяки, если греческое правительство хоть сколько-нибудь типично, а провал должен был пробудить в нем жажду адюльтера, не меньшую, чем жажда власти. Только погляди на всех этих уличных детишек – у бедняги нет иного выхода, кроме как обслуживать и обслуживать свою жену.

Сожалею насчет Арольда, но я не собираюсь жонглировать условиями только потому, что тебе, видите ли, не нравится кособрюхость и смрадное дыхание. Девочкам в этой жизни приходится идти на некоторые жертвы, как не сомневаюсь, я тебе говорила твоя мамочка. Бесспорно, двенадцать лет жизни с Гарри можно счесть жертвой, превосходящей все, чего можно требовать от женщины.

Бедный Гарри, ты начинаешь пробуждать во мне настоящую жалость к нему. Я почти решила послать ему толченый рог носорога, мощное средство, чтобы его петушок подрос. В Афинах, кстати, на черном рынке этим снадобьем торгуют очень бойко. Египтяне выгружают его в Пирее и снабжают арабских террористов, которые, как тебе известно, проживают тут в ужасающих количествах, причем многие – дверь в дверь с нашим обожаемым послом.

Что напоминает мне про обед у посла на прошлой неделе. Пирс великолепно поработал, как профессор Хиггинс, и я была воплощение декорумастильной-престильной, дорогая. Черное платье до полу, ни намека на ложбинку, черная сумочка (без презерватива), волосы зачесаны по-французски вверх, ошейник из жемчуга а-ля принцесса Ди, изысканные духи, улыбка, зафиксированная безупречно, темы для разговора, приготовленные с той же взыскательной осторожностью, что и канапе. Ты бы мной гордилась. После коктейлей меня, посадили: рядом с французским послом, что, как могла, заключить по лицу Пирса, было немалой честью, а по лицам других дам причиной не меньшей зависти.

Но в любом случае он был очарователен. Само собой разумеется, безупречный английский. Голос, как марочное шампанское. Красив – умереть. Художественно серебрящиеся волосы над ушами. Как французам удается создавать такие шедевры? Меня заставили почувствовать себя остроумной и неподражаемо пленительной, словно он всю жизнь ждал встречи со мной. Вот это – подлинное обаяние.

После третьей перемены блюд мне нестерпимо захотелось прижать руку к его паху и сказать на самом энергичном моем французском, чтобы сидевшие рядом ничего не поняли: «Ecoute beau monsieur 1'ambassadeur, je suis tout a fait mouillee a cause de toi. Si tu desire une mattresse anglais tres sexy, je suis entremett prete. En attendant Ie pudding nous pouvons disparaite dans la salle de bain et fair i'amour magniRque sous Ie portrait de la reine Elizabeth par Annigoni. J'aimerais beaucup ca».[9]9
  «Послушайте, красивый господин; посол, я из-за тебя совсем промокла. Если ты желаешь английскую любовницу, очень сексуальную, я вполне готова. В ожидании пудинга мы можем исчезнуть в ванной и заняться великолепной любовью под портретом королевы Елизаветы кисти Аннигови. Мне бы очень этого хотелось» (Школьный французский с парой английских слов).


[Закрыть] Но ведь воздержалась же, верно? Вместо этого мы очень развеселились, и когда он узнал, что я не правоверная еврейка, то засмеялся и рассказал парочку-другую очень утонченных еврейских анекдотов, но и очень смешных.

Тут он заявляет, что по-настоящему хорошо еврейские анекдоты рассказывают только евреи, так не знаю ли я каких-нибудь? Ну, чтобы отвлечься от терзавшей меня похоти, я рассказала ему один из моих любимых ну, ты знаешь: тот про ребе, свинину и проститутку. Рассказала я его неплохо, по-моему (когда хочется, голос становится по-особому выразительным). Но я не учла, что рассказывала его довольно-таки громко и что все разговоры за столом смолкли. И ударную фразу я произнесла при полном аншлаге.

Мне показалось, Пирс вот-вот умрет. Жена посла сурово объявила, что кофе подадут в гостиной, если нам угодно перейти туда. Я скрылась в туалете и хотела перерезать себе горло. Вечер так и не оправился, и Пирс отвез меня домой в реактивном молчании. «Мне еще повезет, если после этого я получу назначение на остров Питкерн», – сказал он, захлопывая дверь квартиры. Потом, слава Богу, он засмеялся.

Даже по моим нормам это было по-настоящему ужасно. Как ты думаешь, не попробовать мне впредь снабдить Пирса maitresse en titre[10]10
  фаворитка (фр-). Так при дворе французских королей называли любовницу короля, получившую титул герцогини или маркизы и потому обладавшей в обществе всемишравами светской дамы


[Закрыть] для подобных оказий в будущем?

А французский посол был таким великолепным. Я даже не попрощалась с ним.

Чувствую себя очень несчастной. Ну, как мне выбраться из этого жуткого места?

Твоя опозорившаяся, но с большой любовью, Рут.

ФЕВРАЛЬ

Речное Подворье 1

5 февраля

Клайв, милый!

И у вас тоже бушевала такая метель? Здесь все выглядит потрясающе. Снега намело не меньше фута. Вместо машины – снежный бугор, будто овца и только уши торчат из шерсти. Юла в безумном восторге. Утром выглядываю из окна спальни, и по всему газону вьются ее следы, будто там змеи тренировались, целая их армия. Тут она влетает через свою дверцу и требует «вискас» так настойчиво, что я несусь вниз, даже не одевшись. Внизу занавески на окна еще не повешены, и мне остается только надеяться и молиться, чтобы никто меня не увидел.

И еще я надеюсь, что у тебя есть подходящая арктическая одежда. Как ни грустно, но полагаю, на время футболу пришел конец, так ведь? Чем они теперь вас займут? В последнем своем письме ты упомянул про бокс. Неужели тебе правда это нравится – ставить синяки под глазами и расквашивать носы? Да, вполне вероятно, что тот мальчик дохляк и зубрила, но значит ли это, что вдобавок ты должен его изуродовать? Мне было бы гораздо приятнее, если бы ты увлекся чем-нибудь вроде шахмат.

Здешняя главная новость просто потрясающая: на меня посыпались заказы писать панно. С докторским ничего не вышло: он, кажется, считает, что его жена не оценит мое искусство, и, пожалуй, он прав. Но Билл, архитектор, в таком восторге от лодочного сарая, который я написала у него в кабинете, что хочет еще одно панно.

Кроме того, он строит какие-то жутко великолепные квартиры на набережной в Челси и говорит, что двое его клиентов («Оссидентал ойл», по-моему) очень хотят, чтобы я расписала их Столовые. Нефтяные вышки меня не очень манят, но Билл уверен, что Англия рисуется им в самом романтическом свете, и они предпочтут край Шекспира с лебедями. Коттедж Энн Хату эй и прочее. Поверишь, он даже готов оплатить мои расходы, чтобы весной я съездила в Стратфордца-Эйвоне и сделала там эскизы?

И это еще не все. Наш сосед в доме рядом тоже хочет иметь мое панно. Это Кевин, снимает фильмы, жутко богат – ну да, ты его видел на той рождественской вечеринке. На днях он водил меня по своему дому, и должна сказать, у него на стенах висят те еще картины – какого-то мюнхенского художника начала века по имени (нет, ты не поверишь!) барон фон Штук. Все очень дорогие, заверил он меня. Кевин говорит, что хочет чего-то посовременнее; он привел меня в гостевую комнату – извинившись за беспорядок – с чистой стеной напротив окна. Может быть, у меня возникнут какие-нибудь идеи? В любом случае он готов заплатить мне кучу денег.

Самое замечательное, милый, что у нас появятся лишние деньги, и если ты захочешь на Пасху поехать кататься на лыжах со школьной экскурсией, то скорее всего я смогу заплатить.

Сообщи мне.

Одевайся потеплее и береги себя. Рада узнать, что учитель французского не очень огорчился, когда ты сообщил ему, что я пока еще не думаю о замужестве.

Со всей моей любовью,

Мам.

Речное Подворье 1

8 февраля

Рут, миленькая!

Тут зачинается «Жизнь в дне Джейнис Блейкмор». Короче говоря, про вчера (ну, собственно говоря, началось-то все позавчера).

Во-первых, Гарри. Письмо из Вильнюса – сплошное раскаивание, поигрывая желваками, благодарность за воспоминания плюс предложение солидной прибавки как побуждение для возобновления переговоров. Или, возможно, он просто демонстрирует свое великолепие, расхаживая павлином перед кроткой милой курочкой, которая в конце концов позволяет ему вернуться. Гарри Блейкмор, наш собственный корреспондент в Восточной Европе. Да уж, куда восточное, черт бы его побрал!

Я оттелеграфировала: «Спасибо, нет, спасибо». Когда потом положила телефонную трубку, меня охватила тоска. Почему? Наверное, потому, что я прежде так его сильно любила. И мне больно потерять это. Ну и всякие мелочи, пустяковые привычки: «Вот Гарри вернется и мы…», «Не забыть рассказать Гарри». Ах, Рут, ему на днях сорок. И у меня были такие планы! Помнишь, как твоя мама сказала перед нашей свадьбой. «Ты вполне уверена, Джейнис? Рыбы и Дева. Опасно, моя дорогая. Очень опасно».

Вечером, чтобы подбодриться, я легла спать с новым романом Джеймс. Надела мою ночную рубашку от Дженет Риджер. Гарри называл ее моим седьмым покрывалом. Я всегда стеснялась ее надевать, но теперь-то чего стесняться? И вот почему утром я предстала перед Морисом практически в костюме Евы.

А ведь день начинался так спокойно! Я отдернула занавески в спальне и увидела снег. Солнце, впервые выглянувшее за неделю, раскрашивало его розовыми и сиреневыми тонами, и мне захотелось написать его. Тут хлопнула кошачья дверка, и Юла разразилась бешеными воплями, требуя завтрак. Как всегда, у меня из-за мягкосердечия не хватило духа послать ее к черту пусть подождет! Я отправилась вниз в своем седьмом покрывале, сознавая, что непрозрачен на нем только ярлык «Дженет Риджер». Мимо нижних окон я на всякий случай прошмыгнула молниеносно, и слава Богу, что в доме было тепло, потому что я забыла накануне отключить отопитель. Как бы то ни было, я накормила кошку, которая практически жрала прямо из жестянки. Потом пошла к входной двери за утренней газетой, которая торчала из ящика. Когда я ее вытащила, следом проскользнул конверт и упал у моих ног. В забывчивости я открыла дверь – ну кто мог бросить мне записку в 8 утра? И перед дверью; остолбенев, стоял Морис из № 9 – рекламный магнат – одетый с иголочки, явно по дороге в офис. Я увидела его «ягуар», припаркованный рядом с моим малюткой «рено».

Я сказала, что Морис остолбенел. И с полным на то основанием. Он просто бросил в ящик приглашение на вечер от его жены, как затем выяснилось. И внезапно в дверях возникает эта блондинка, видимо, позирующая для Саломеи.

Конечно, пай-девочка смутилась бы, попыталась укрыть свою наготу с «ах, ради Бога, извините!» и укрылась бы за дверью. Но эта девочка – ничего подобного; или, вернее, она поколебалась ту роковую долю секунды, которой для профессионального охотника вроде Мориса более чем достаточно. Первоклассный специалист: было захватывающе интересно наблюдать за его приемами. Он улыбнулся и сказал: «Не то ли это место, где я мог бы выпить чашечку кофе, или я ошибся? Идти пришлось так далеко!» Так что я засмеялась и сказала: «Ну, если кофе вам так необходим!»

Милая Рут, было восемь утра. Нет, я просто удивляюсь себе – хотя в ту минуту меня занимал исключительно он. Согласно легенде эти брюки от Армани скрывали самый блуждающий член в Лондоне. (Гарри ничто по сравнению.) Он выставляет напоказ свою неотразимость, как боевые награды. И он смазлив. Да-да, так и видишь, как кудрявые головки поворачивают ему вслед, когда он неторопливо проходит между машинистками, и как он этим упивается. И вот он по дороге в офис с кейсом в руке, позвякивающими автомобильными ключами, с клиентом, который, наверное, должен подъехать к девяти часам, с женушкой, поцеловавшей его на прощание две минуты назад, в № 9, входит в № 1 для увлекательной рекогносцировки.

И вот я с улыбкой на губах и больше почти без ничего. Ему повезло: внезапно он сообразил, что у него есть свободные полчасика. Не упускать же такой шанс. Блондинка на завтрак. Обеспечивает бодрость на весь день.

А потому я взяла у него кейс, проводила его на кухню, поставила вариться свежий кофе и скромно села к столику. Он не стал тратить времени зря – энергичный администратор и все прочее. Начал разыгрывать сцену в стиле молодого Энтони Стила – пальцы запущены в шевелюру для создания пресловутого обаятельного смущенного растрепанного вида. Затем посыпались клише из второразрядной киномелодрамы:

«Знаете, я с шестнадцати лет не испытывал ничего подобного… вы ведь чувствуете, чувствуете?

Искра между нами…» Далее внезапная посуровелость – сильный мужчина, потрясенный до самой глубины. (Тай, девочка, тай!) Приходится признать, что кофеварка несколько испортила эффект, принявшись буль-буль-булькать и сметя меня с табурета налить кофе, что дало ему шанс обнять меня за плечи. «Вы всегда так прелестны по утрам?» «Нет!» – сказала я. Он засмеялся.

Но я поняла, что мне не следовало этого говорить – смех получился чуточку нервным. Эта баба не знает своих реплик: больше Бетт Дэвис, чем белокурая инженю.

А мне следовало бы, естественно, не поскупиться на «Ах, Морис, я не знаю. Ах, мы не должны» и так далее, а он бы проявлял сталинский напор, пока я не растаяла бы в удовлетворенных вздохах. И кончив дело, он удалился бы с улыбочкой, взглянув на свои часы от Гуччи, потрепав по щечке со словами «до скорого, моя прелесть, спасибо за кофе». А я вместо этого наклонилась и пробежала пальцами по его membrum virile,[11]11
  мужской член (лат.).


[Закрыть] и сказала задушевно: «Поднимемся наверх, как вы?» Ты бы подумала, что я дала пинка в его вздымающуюся страсть: мгновенный спад, суровые губы обвисли, глаза выпучились. Словом, треска в рубашке от Тернбулла и Ассера.

Если бы наследместа на Уимблдоне не зависели бы от приведения его к одному знаменателю (гм-гм), я бы тут же упорхнула из кухни. И какой был бы уход – Бетт Дэвис, как две капли воды.

А вместо я ухватила его за руку и потащила наверх в спальню, и он плелся за мной, как агнец, ведомый на заклание.

Именно так он себя и чувствовал, не сомневаюсь, – используемым, эксплуатируемым, пожранным. Весь его ужас перед плотоядной вагиной вдруг нахлынул на него в одно прекрасное утро в среду, так сказать, на его собственном заднем дворе. Он разделся, словно для летальной операции, бедняга. И должна сказать, мне это безумно нравилось.

Он увядал, я расцветала. «Этого никогда прежде не случалось, никогда!» – повторял и повторял он, глядя на свой болтающийся причиндал. «Ничего, – сказала я. – Расслабьтесь, и все. Он и такой страшно милый!» добавила я, солгав.

Больше всего он смахивал на полуободранную сосиску. Рут, ведь в дряблом члене нет ровно ничего эротичного, правда? Я все вспоминала, как держала петушок Клайва, когда учила его пользоваться унитазом. Мало-помалу после мегаусилий началось многообещающее шевеление, но тут на кровать прыгнула чертова кошка, и он опять обмяк, как пропоротая покрышка. О боги! Потребовалось еще полчаса, и все это время я думала, что он опоздает на свидание с клиентом и, быть может, потеряет заказы мясной фирмы «Оксо». Ну в конце концов мы кое-как, но осуществили. Ты бы подумала, что пали стены Иерихона. «Тебе было хорошо?» – спросил он с надеждой, едва отдышался. «О, чудесно!» – ответила я. На самом же деле чудесно я чувствовала себя потому, что заставила его почувствовать себя так, как он заставлял чувствовать стольких женщин – что они просто средство для приятного облегчения. Гарри меня тоже заставлял чувствовать себя так. Что же, женушка наносит ответный удар. За грехи мужа расплачиваются соседи.

Он ушел, точно школьник, отведавший директорской трости. Я услышала, как «ягуар» с ревом унесся по улице. И тут мне вдруг вспомнилась Мирна. Помнишь в школе? Мы еще стояли на стреме у «для девочек», пока она позволяла мальчикам подглядывать ей под юбку. Пенс – в колготках, шестипенсовик без них. Потом она взяла и вышла замуж за… за как бишь его там… за этого морковно-рыжего банкира, пошла ва-банк', и тут же исчез красный лак для ногтей: «Он говорит, похоже на кровь». Затем последовали длинные ногти: «Когти». И никаких браслетов по локоть:

«Слишком вульгарно». Никаких декольте до половины грудей: «Вызывающе». А каким взглядом он ее прожигал, если на вечере она немножко давала себе волю. Он проутюжил ее, если помнишь, и тут же бросил, потому что она уже не была той женщиной, на которой он женился.

Когда Морис ушел, я целую вечность лежала в ванне. Гидротерапия. Потом посмотрела в зеркало на нежную миниатюрную блондинку с кроткими голубыми глазами, чей муж поступил с ней непростительно, и я подумала: ты именно та, кого Морис и ему подобные называют «кастрирующей сукой».

Ах, Рут, кто бы подумал, что кастрировать так легко!

Итак, после полудня, после Мориса, после олуха. Ты готова для следующей главы моего дня?

Первые часы я готовила рисунки. Вот тут как раз время сказать тебе, что я внезапно получила работу – и сколько! (Приходится признать, насколько права была в школе старая Сова, когда распространялась о том, как женщинам необходима творческая работа, чтобы найти удовлетворение в жизни. Господи, как мы жалели и презирали этих старых куриц, подправляющих, марающих, чтобы дать выход невостребованной сексуальной энергии. Ну, вчера я сама была Совой.) Заказы от Билла, архитектора, мужа чертовой Нины (о нем побольше потом). И, представь себе, от Кевина, кинорежиссера с пристрастием к пустоголовым секс-бомбочкам. Он оказался очень милым, бабником – ты просто не поверишь, – но галантным по-неотесанному: мальчишка из Ист-Энда, пробившийся наверх, и все прочее. Вероятно, работать с ним – сущий ад: режиссирует с кушетки для проб актрис на роли и т, д. Его фильм изнасилования каждую вторую минуту, что-то вроде жизни, которую он ведет в № 2. Господи, ну и энергия же у него!

Было примерно время коктейлей, когда зазвонил телефон. Звонил он. «Алло, деточка» и прочее.

«Рисунки для меня готовы?» Ну, днем я их закончила. «Ну, так принеси их, если ты свободна».

«Хорошо», – сказала я. Для Кевина я придумала – на стену спальни, которой явно часто пользуются, – нечто хлесткое, как мне казалось. Он сам не знал, чего хотел: «Вы, бля, художница, а я просто делаю фильмы и деньги», ну я и набросала панораму – словно смотришь из высокого окна с балконом, и вьется река, теряясь вдали. Подлиннейший ван Эйк (пожалуй, на первом плане следовало бы поместить молящуюся Мадонну в бикини.

Ему бы наверняка понравилось бы). Во всяком случае, я решила, что это должно прийтись по вкусу кинорежиссеру, который хочет чувствовать себя господином всего, что обозревает.

Вот, что я взяла с собой. Только эскиз, но большой. Оглядев меня с головы до ног – проверяя контуры, – он смешал нам обоим по смертоносному мартини и развернул рисунок на письменном столе, прижав по углам солонками и перечницами. Неприятные минуты, можешь мне поверить. Мне они показались часами. Кевин ничего не говорил, только похрюкивал. Волосы с эффектной сединой то и дело падали ему на лицо, пока его глаза блуждали по извилинам реки, и сквозь завесу волос он скашивал глаза и они блуждали по мне.

Наконец он отступил на шаг и сказал: «Просто, бля, чудо. Вы дамочка, что надо, а? Подлинное искусство». Я ответила что-то вроде: «О, вы правда так думаете?» «Бля, а как же? – взревел он. – Я на дерьмовые комплименты не трачусь.

Спросите девочек, которые сюда заглядывают. С анкетами. – И он захохотал. – Вы ж их видели.

Я им говорю: дотягивай твои мозги хоть вполовину до твоих сисек, была бы ты, бля, Эйнштейном.

А вы как раз наоборот: мозги большие, сиськи маленькие». И снова захохотал. И вдруг сказал:

«Фильмы мои видели, а?» Я была честна: «Один».

«Ну и что скажешь?» Не знаю, подействовал ли его вывод а мозгах и сиськах, или джин в мартини, но рот у меня открылся, и я услышала, как разразилась целой тирадой. «Сыро и грубо, говоря откровенно, – сказала я, – Ни намека на характеры или остроумие. Женщины – просто чья-то собственность, которую трахают всякие извращенцы. Член в качестве оружия. Глупые инфантильные мужские игры». И тут, к моему изумлению, я расплакалась.

Бедный Кевин. Он вылетел из-за стола, беспомощно взмахивая ручищами, то ли чтобы погладить меня, то ли отшлепать. По моим щекам катились слезы и капали в мартини, и я почувствовала, что у меня вот-вот закапает из носа. Я кое-как выговорила «носовой платок!» Он залез в карман и вытащил огромный из белого шелка. Я всхлипывала в шелк, а он подливал мартини. Потом спросил: «Ну а ваш муж-то. Куда он подевался?» Я умудрилась кивнуть и провсхлипывать, что мы разъехались. «На стороне погуливал, а? Мудак! Такая, бля, девочка, как вы».

Я почувствовала благодарность к нему за эти слова, и поток слез начал высыхать. Потом я сказала, мужественно и добродетельно: «Так и вы ведь тоже. Почему? Почему мужчинам нужно столько женщин? Объясните мне. Ну, вот весь этот ваш парад секс-бомбочек; – сплошные сиськи, жопки и ноги до самого пупка». Он как будто удивился, словно никогда прежде об этом не задумывался. «Не знаю, бля». Потом вдруг тема его словно увлекла. «Возможно, последнее поле великих приключений, – сказал он. – Вот мой прадед был матросом. Кончил в Индии. Страшно ему там понравилось – колонизировать ее, вы скажете. Я все перечитываю его письма оттуда. Говорил, что, бля, страна эта языческая, и он был там, когда они подняли флаг над самой тамошней высокой горой! Как вам это? Целый, бля, континент. Ну, я ничего такого не могу, верно? Вот и остается поднимать мой флаг над бабами».

«Понимаю, – сказала я. – Над еще и еще одной дырой?» Тут он так басисто захохотал, что между стенами заметалось эхо. Я тоже засмеялась. «Бля, Джейнис, а ты своя в доску, нет, правда». И он шлепнул меня пониже спины.

Но я видела, что он был смущен. На самом деле ему вовсе не понравилось, что я сказала. Чем-то встревожила. Он плюхнулся на стул, заплел ногами ножки и уставился на меня с вызовом: «Дай-ка я тебе кое-что скажу, девочка. Прежде чем вставить мне или другому мужику фитиль, ты подумай о женщинах. Я и Арри там не то чтобы их насилуем, знаешь ли. Мы же говорим не о невинных жертвах мужской похоти (он блистательно изобразил визгливый чопорный голос Ах-махн-ды).

Девочки получают, чего хотят. Их же никто сюда не гонит. Никакого: „А ну раздевайся или получай расчет!“ Никаких тебе белых рабынь. Для них, бля, это такое же ихнее приключение; хотят, чтобы их оттрахал кто-то, кого они считают знаменитостью. А я этим знаменит, чего уж там. И они просто это знают»; – И опять он басисто хохотнул. «Ну а Манди дальше по улице, у нее же на заднице не проштамповано „продано“. И она сидит, бля, ждет, не объявится ли покупатель.

Я один раз купил и не пожалел. Смачно. Я же о том, что мужику делать? Узлом завязать? А вообще, что ты поделываешь, как узнала, что старина Арри трахает чью-то еще жену? В подушку слезы льешь, а?

Не знаю, что на меня нашло – возможно, подействовало, что и у него с Амандой было, – но я сказала: „Нет, трахаю, чьих-то чужих мужей“.

Вот теперь я знаю, что значит „обалдел“. Лицо у него побелело, рот открылся и щека задергалась.

Потом очень тихо он сказал: „Ну, так оттрахай между ними и меня, красотуля“. Потом надолго на меня уставился, и все начало меняться. Хочешь знать остальное? Ну, мы поднялись наверх, и он начал меня раздевать, и клянусь, так, будто я была самое хрупкое, самое бесценное, чего он когда-либо касался. Он был невероятно нежным. Эти громадные лапы казались шелковыми. У него тело гориллы, но это никакого значения не имело. Он взял меня, точно Байрон, и я совсем сошла с ума.

Бог знает, в каком часу я ушла. Он сделал мне омлет – и опять я заметила то же изящество его ручищ. Когда он помог мне надеть пальто, то погладил меня по волосам и сказал: „Да, ты была чудесной. Я бы мог в тебя влюбиться. Тебе же нужно, чтобы кто-то тебя любил“. А потом подпортил все, добавив: „А сколько ты с меня сдерешь за картину? За пан-н-но, как ты ее называешь?“ Я засмеялась и сказала, что сейчас суммы не назову. Чтобы не получилось „за оказанные услуги“. „Сверхпанно, так сказать“, – добавила я, как мне казалось, не без остроумия и снова засмеялась, но его это как будто ранило, и мне стало стыдно.

Вот так. Как ты это восприняла? Двое за один день. Отвратительно, не так ли? Но знаешь, Рут, нынче утром я проснулась, думая о Гарри, о том, сколько раз он возвращался домой и от него разило другими женщинами. Ну и прочие явные свидетельства, которые я научилась распознавать: галстук, завязанный не так, как когда он уходил, волосы, еще влажные после душа, дыхание, намекавшее на зубную щетку, хранящуюся где-то еще.

Было как-то странно думать об этом, и о всем том гневе, который я накопила в себе. И я поймала себя на вопросе: а не испытывал ли Гарри того же, что я с Кевином – мгновения нежности и любви, золотую радость, какую я дать ему была не способна. Но почему не способна, как ты думаешь? А потом я подумала, будь я такой женщиной, как я сейчас, не поступала бы я как Гарри?

Могла бы я любить его – а я его любила! – и все-таки проделать это? Ответа, конечно, нет ц не, будет. Последний шанс потерян.

А теперь? Изменение темпа: после моего последнего письма произошло еще много чего. Поверишь, мне нанесла визит Ах-махн-дах? Умоляя, чтобы я дала свободу Гарри. Я чуть не рассмеялась. „У меня нет никаких ключей, – сказала я. – Гарри свободен поступать, как ему хочется“. Ее немножко перекосило. У меня возникло ощущение, что Гарри именно так и поступал, что в этом вся беда. Почти наверняка у него уже завелась маленькая балтийская шлюшка. Но к какому колдовству я могла прибегнуть, по мнению Аманды? Брошенную жену упрашивает та, которая отбила у нее мужа? Абсурд! Видимо, она в отчаянии, глупая стерва. И, гм-гм, груди у нее и правда нуждаются в поддержке. Висячие сады Сисирамиды.

А теперь – что куда важнее – мои заказы!

Их все больше. Билл, архитектор, требует еще одно панно. Почему? Или он правда считает, что я хороший художник? Более того, его гнусно-богатые клиенты на Челси-Рич, по его словам, очень заинтересовались. Он показал им фото своего „плавучего домика“. Я знаю, по-твоему, мои блистательные успехи в художественной школе были зряшной тратой времени, но похоже на то, что гений только выжидал случая, чтобы дать о себе знать. Согласись, тридцать пять лет – идеальный возраст для созревания таланта. Так или не так, а за углом тугие мошны звенят и побрякивают, откуда ни возьмись. Плюс прозрачные намеки на оплату выездов на натуру для эскизов. Ну, мы все знаем, что за этим кроется. Интересно, знает ли Нина. Надеюсь, что да, распутная баба. Мне будет очень приятно набрать очко за ее счет.

И наконец, метель загнала каких-то немыслимо редких воробьев на резервуар в конце улицы, если верить Роджеру, историку. Он вынудил меня вглядываться в заснеженные камыши в попытке обнаружить характерную белую полоску над глазом. Черт, там же все белым-бело. Так каким способом могу я обнаружить пусть и характерную белую полосочку на пичуге величиной с мышку?

Полный идиотизм, хотя сотни людей как будто придерживаются обратного мнения: там кишмя кишат энтузиасты с камерами и термосами.

Извини, что я так расписалась, но даже словом не упомянула про тебя и твои треволнения. Я так сопереживала с тобой этот званый обед! Вечный кошмар – высказаться о подруге, забыв, что трубка еще не положена. Для подобных случаев необходимо изобрести кнопку катапультирования.

Погоди секунду, звонят в дверь… Ты не поверишь! Гигантский пук роз и записка: „Давай, дамочка давай… кроватка, конечно, та еще, но Вы были неподражаемы. Кевин“. Из соседнего цветочного магазина. Рут, это уже свыше моих сил!

Кевин, ты тоже неподражаем. И, надеюсь, сумеешь сохранить мою тайну.

С любовью и в полном недоумении.

Джейнис.

Речное Подворье 1

Лондон W4

12 февраля

Дорогой директор!

Я весьма ценю ваше решение не исключать моего сына, и, разумеется, я внушу ему, что подобное ни в коем случае повторяться не должно.

Естественно, вы совершенно правы, что крушение брака не может не оказать отрицательного воздействия на ребенка во впечатлительном возрасте. А поскольку, насколько я знаю от Клайва, все его школьные друзья находятся в сходном положении, как вам, должно быть, тяжко взвешивать исключение всех ваших учеников.