Текст книги "Милая Венера"
Автор книги: Кассандра Брук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Я в восторге, что вы считаете его умным мальчиком с живым воображением. И могу лишь высказать догадку, что именно воображение подтолкнуло его обзавестись фотографиями, которые, по вашим словам, он распространял в школе.
В наше время мальчики как будто взрослеют рано, не правда ли? И правда, курение в часовне, возможно, всего лишь попытка доказать возмужание вкупе, со здоровым духом противоречия. С другой стороны, я совершенно согласна, что такое поведение неприемлемо.
Решение освободить Клайва от занятий боксом я могу лишь приветствовать. Это действительно очень опасный вид спорта, и надеюсь, что мальчик, о котором идет речь, быстро поправится.
Ваша с благодарностью,
Джейнис Блейкмор.
Отель „Балтика“
Вильнюс
Литва
13 февраля
Дорогой Пирс!
Пишу второпях. У меня в распоряжении меньше суток, чтобы выбраться из этой страны, и надеюсь, советские власти не прикрыли почту, как прикрыли частные репортажи. Подробнее напишу из моего подземного убежища в Болтон-Груве.
Здесь царит общий шок. Вчера введены войска, почти одни призывники из Шангри-Ла или еще такой же республики, и ничего сделать нельзя.
Можно было видеть беспомощность в глазах людей, как, без сомнения, ты ее видел на экране своего телевизора. Это была бессмысленная бойня. Что толку от мирной демонстрации, когда танками Командуют собаки с павловскими рефлексами, которые не способны даже прочесть плакаты? Вместе с кучкой других журналистов я с бессильным гневом и ужасом наблюдал, как танки ломают человеческие руки и ноги, точно спички, – после этого трудно с серьезностью относиться к ломке брака и семейным склокам. Знаешь, за всю мою журналистскую карьеру я никогда прежде не видел своими глазами, как кого-то убивают. Так что теперь я получил крещение огнем. Мы все вернулись в отель молча, совсем оглушенные. Затем явился какой-то твердолобый аппаратчик (туземное слово) с приказом, чтобы мы убрались из страны. Корреспондент „Миррор“, бесспорно окосевший от водки, сказал:
„А на какого хрена?“, и парочка горилл наподдала ему, чтобы не высовывался. Наверное, утренний заголовок получился хлесткий.
Мы все слышим, как часы громко тикают в обратном направлении.
Я испытываю огромное восхищение перед мужеством народа. И не столько потому, что они встали перед русскими танками – это ведь всего лишь мученичество. Нет, перед стойким мужеством людей, которые могут только ждать своей свободы, как ждут многие прибалты вот уже пятьдесят лет, и как их дети будут ждать еще пятьдесят лет, если придется, и умрут, все еще ожидая. Просто невозможно вообразить: никогда не иметь того, в чем ты нуждаешься больше всего, никогда не терять веры в самое дорогое на свете, даже если тебе не дожить до ее прихода, даже если она никогда не придет. Мы-то о ней почти не думаем, принимаем, как нечто само собой разумеющееся, продаем задешево. Это заставило меня понять национализм: корпоративную любовь к себе – это видно в мягкой гранитности их лиц. Я восхищаюсь ими, и мне тяжело уезжать – – особенно в Болтон-Грув, и уж совершенно особенно в День святого Валентина – впрочем, это последнее хотя бы смягчено любезностью „Вашингтон пост“, чья откормленная кукурузой корреспонденточка отправляется в свой (медлительный) путь домой. Надеюсь и молюсь, что леди Аманда не проведает про мое возвращение. Столкновения лоб в лоб на летном поле Хитроу не рекомендуются.
Как La vita diplomanica?[12]12
Дипломатическая жизнь (ит.).
[Закрыть] Насколько понимаю, бумажная работа давит тебя с беспощадностью советских танков. Рад слышать, что репутация Рут, как украшения светских приемов, сохраняется в прежнем блеске.
Твой в изгнании,
Гарри.
Речное Подворье 1
23 февраля
Миленький Клайв!
Вполне возможно, что директор вонючка, но тем не менее он директор. Бесспорно, иногда он делает неверные выводы, и ты с твоими друзьями просто пытались снять фильм о гнезде скворцов под; карнизом; тем не менее он; ведь обнаружил, что видеокамера была установлена прямо напротив спальни помощницы сестры-хозяйки, и как будто на пленке, по его мнению, скворцов запечатлено не слишком много.
Кроме того, ты мог решить, что религия – это просто враки, но, пожалуйста, постарайся считаться с тем фактом, что многие люди такой точки зрения не разделяют, и из уважения к ним тебе следует понять, что купель предназначена для святой воды, а не льющейся из твоего тела, и что курение конопли противозаконно и в часовне, и в любом другом месте. Твое счастье, что мистер Арнольд так наивен, что не отличает марихуану от табака.
Милый, я знаю, как нелегко выполнять мелочные правила, но школа считается местом, где тебя обучают вещам, которые будут тебе полезны, когда ты вырастешь, и некоторые правила безусловно необходимы, или все-все с тем же успехом могли бы сутками слоняться по улицам. Последнего закон не потерпит, как, откровенно говоря, и я. А потому, пожалуйста, постарайся вести себя немного получше.
Юла стала просто очаровательной, но завела привычку прыгать на кровать и мурлыкать мне в ухо, едва я начинаю засыпать, поросенок эдакий.
Снег весь растаял, а папуля, кажется, вернулся в Англию.
С большой любовью, Мамуля.
МАРТ
Дамаскину 69
Неаполис
Афины
3 марта
Милая Джейнис!
Твое длинное письмо в конце концов добралось до меня, совершив турне по неведомым адресам от Пирея и досюда. Причина, возможно, в том, что какой-то голубок, видимо, испражнился на конверт. А может быть, содержание стреляло им, как ракетой, из одного семейного дома в Афинах в другой, оставляя их в развалинах. Я предпочла бы этот вариант. Что касается твоих попаданий, то если каждое панно будет сопровождаться и сверхпанно, то еще пять обеспечат тебя постоянным местом на трибуне Уимблдона. Позволь мне сказать тебе кое-что. Если бы мой прадедушка – тот, который помогал собрать средства на открытие Всеанглийского теннисного клуба, – узнал судьбу одного из бесценных положенных ему на этой трибуне наследственных мест, он захлебнулся бы от хохота, поскольку сам не только был знаменитым двоеженцем, но и зачал (по слухам) четырнадцать незаконнорожденных отпрысков. Быть может, радость моя, поэтому тебе станет легче думать о Гарри, который, кстати, как будто чуть-чуть еще, и был бы превращен в лепешку русским танком. Я полагала, что после моего fauxpas[13]13
светский промах (фр.).
[Закрыть] на обеде рассчитывать на хоть какое-то будущее в дипломатической жизни мне нечего – и насколько это касается нашего собственного посла, так оно и будет. Но я не учла la belle France.[14]14
прекрасная Франция (фр.).
[Закрыть]
Оказалось, что мой маленький тет-а-тет с французским послом в тот судьбоносный вечер его просто обворожил, потому что он вдруг позвонил мне, как гром с ясного неба, и пригласил меня в оперу.
Хитрый сукин сын! Его шпионы, видимо, доложили ему, что Пирс уехал проинспектировать наше консульство в Салониках. Они, французы, не гнушаются никакими средствами. Я искренне ими восхищаюсь.
Ты, возможно, не знаешь, но в Греции все оперы – комические, даже когда их творцы писали совсем другое. „Травиата“ обернулась „Издевиатои“, и посол галантно предложил в первом же антракте покинуть театр. Думаю, мое платье „Ив Сен-Лоран“ подтолкнуло его на это не меньше, чем пение, – ну, ты помнишь, то „обманчиво простенькое“, как говорится, иными словами обтягивающее все стратегические места. Зовут посла, кстати, Жан-Клод, за чем следует нечто весьма сложное, полное „де ла“ и „иер“, указывающих на беспощадно феодальное родство и бесценные виноградники. Как бы то ни было, Жан-Клод повез меня в ресторан неподалеку от Оперы, где, подозреваю, он хорошо, но тактично известен, если судить по цветам и флакончику духов, которые мгновенно появились на столике. Нет, что я люблю во французах, так то, как соблазнение подается – как часть их культуры, как высокое искусство.
Тебе кажется, что ты беседуешь о Мольере, и вдруг понимаешь, что тебе поведали о твоей коже, твоих волосах, твоих глазах и улыбке, а к тому времени, как ты это осознаешь, он уже говорит о Ле Корбюзье, и известно ли мне, что „Корб“ создал загородное убежище для французского посла в те годы? И ему доставит огромное наслаждение показать это творение мне как-нибудь с субботы на воскресенье, если я буду свободна. Бравурное исполнение безусловно! И ни единого прикосновения. Сила слова – посмотрите, руки не участвуют!
– Ну, постольку поскольку у меня столько месяцев даже намека ни на что не было (Мистра не в счет), я как-то не представляю, что способна сказать „нет“, согласна? Жан-Клод специально упомянул о мадам послихе и о том, как часто она испытывает потребность съездить в Париж освежиться душевно. Теперь, полагаю, мне надо просто ждать звонка. Пирс настолько привык к моим исчезновениям на уик-энды, что даже не заметит, что я отсутствую.
Собственно говоря, в прошлый уик-энд я тоже отсутствовала, вернулась только вчера вечером.
Наша собственная деревенская лачужка (заведомо не творение Ле Корбюзье), которую я люблю.
Самое начало весны, и меж камней пробиваются цикламены. Днем так тепло, что можно было сидеть на терраске под бамбуковым навесом, которую мы пристроили. Колченогие деревянные стулья из деревни – такие этнические мы теперь! И – нет, ты поверь! – я начала писать. Не письма, и даже не дневник, а КНИГУ! Нет, ты подумай!
Ты с твоими панно, а я с моим бумагомарательством – что за парочка!
Но мне следует объяснить. Этот новый и нежданный поворот событий – еще одно следствие моего грезового вечера с его превосходительством Жан-Клодом Как: Его Там де ла Какой-то иер.
Он так хохотал над моими рассказами (цензурированными) о моих разнообразных подвигах в качестве дипломатической супруги в тех или иных аванпостах цивилизации, что посоветовал мне записать их. Этим я и занялась в прошлую субботу, сидя на моей терраске с бутылкой вина под полуденным солнцем ив обществе дружелюбного соседского козла, который пытался перекусить моей рукописью всякий раз, когда я отлучалась по малой надобности. Я прозвала его Нероном – не за его привычки, а потому что он черный, „неро“
(как видишь, я умудрилась подучиться греческому). До чего весело вспоминать все жуткое, что приключалось со мной с тех пор, как я присоединилась к дипломатическому каравану столько лет назад. А кое-что я совсем забыла – например, как я купалась голышом ночью у мексиканского пляжа, и внезапно вспыхнули прожектора, и я оказалась в кадре документального фильма о жизни ламантинов, снимавшегося для Би-би-си. Десять очков в пользу Пирса, что он настолько продвинулся по службе, оставаясь моим мужем.
И я писала, писала. Целых два дня. Я обещала Жан-Клоду дать ему почитать, когда кончу.
Если я до того времени не получу приглашения на уик-энд, рукопись явится последней каплей. Разумеется, если мадам послиха не перехватит ее, в каковом случае – конец Сердечному Согласию, оно же Антанта, и преждевременная отставка для Пирса Конвея (что, во всяком случае, ускорит публикацию книги, а не замедлит).
Мое бумагомарание, кроме того, так ясно показывает мне чистейшую нелепость дипломатической жизни и мою полнейшую для нее непригодность. У книги, кстати, уже есть заголовок – „Увы-с в Стране Чудес“. Подходит? Мне нравится.
Конечно, ты ее получишь, но не раньше французского посла, ибо при данном раскладе моя нужда больше твоей. Да и в любом случае ты как будто преуспеваешь до противности хорошо и без помощи стимулирующей литературы.
С нетерпением жду дальнейших сообщений.
Последний твой отчет был блистательным. Вперед и выше, как говорится.
С любовью от твоей авторши, страдающей недержанием секретов.
Рут.
Р.S. Ты будешь рада узнать, что почечуй у Пирса пошел на убыль. Он упорно упоминает про него как про „геморрой“. Я предпочла бы, чтобы он вовсе про него не упоминал.
Речное Подворье 1
7 марта
Рут, миленькая!
Эгей! Как насчет этого? Из моего окна прекрасно видно, что № 3 украсился объявлением „Продается“. И это (на случай, если у тебя слабо с арифметикой) означает Арольда и Айви. Я еле удерживаюсь, чтобы не выскочить на улицу с зазывным криком: „Подходите! Торопитесь! Чудесный особнячок. Идет за гроши!“ Можно и не упоминать, что я глаз с него не спущу. Если увижу, что им заинтересовалась пара учительниц на покое, тут же сообщу им, что стены прогнили.
Сколько времени занимает продажа дома? Придется навести справки и в агентстве недвижимости. И еще я стараюсь припомнить кого-нибудь мне симпатичного, чтобы уговорить его на эту покупку. Может быть, ты кого-нибудь порекомендуешь? (Но с какой стати ты будешь оказывать мне помощь в этом? Речь же идет о твоем наследственном месте!).
Не поможет ли Кевин? Он так близко принимает к сердцу мои интересы: „Нет проблем, детка. Кого ты хочешь? Дэвида Путаема? Бернардо Бертолуччи? Джона Ирвина? Майкла Уиннера?“
А теперь я расскажу тебе про вечеринку. В № 9 у Мориса. Помнишь, приглашение пришло в то утро, когда я попросила его оправдать свою репутацию. „Морис и Лотти будут рады…“ – начиналось оно слиянием их имен, какого, бьюсь об заклад, между ними самими уже много лет не бывало. Черт! Мы с Гарри посылали такие приглашения обязательно на тот день, когда между нами разыгрывался мегаскандал, и я весь вечер смотрела остекленевшими глазами в пуншевую чашу. Только диву даешься, вспоминая, до чего цивилизованно способны вести себя люди, когда на самом деле готовы убить друг друга.
Ну, я пошла, естественно, одна. Опасно. То есть я так надеялась. По правде сказать, я прикидывала, как поведут себя мои рыцари. Будут меня игнорировать? Обсуждать меня между собой? В конце-то концов, ты ведь помнишь нашу манеру описывать, как мы „делали это“, даже когда ничего не происходило, а уж у меня и подавно – в отличие от тебя (Господи, неужели во мне заговорила зависть?). Ну, когда я вошла, то перехватила парочку-другую тревожных взглядов – в основном незнакомых женщин, чьи мужья громогласно обсуждали курс государственных бумаг или заказ на рекламу „Глюкозы“, и даже не заметили меня. Стоит поглядеть на них, и ты знаешь, что они способны думать только об индексе Доу Джонса. Чувствовала я себя прекрасно. Тебе понравился бы мой костюм – я специально купила его на мои заработки от панно. Очень простой белый кашемир, самого невинного вида, но плотно облегающий фигуру (невинного, но необязательно надолго), плюс кое-какие побрякушки от Батлера и Уилсона – сверкающие серьги, толстый жемчужный браслет. И достаточно „Джордже“, чтобы оставить за собой след повернутых голов, пока я шла к Лотти, которая стояла рядом с уставленным закусками сервантом и улыбалась мучительной улыбкой. И никаких признаков Мориса. Он за вечер так и ни разу не подошел ко мне.
Правду сказать, в подобных случаях я в особенном ударе не бываю. Обычно великолепный выход на сцену, но затем я теряюсь: а дальше что делать? Ну и на этот раз ощущалась некоторая напряженность: ведь почти все там знали про Гарри и опасались, что знать им этого не следует, а потому избегали малейших намеков. Будто обед с непрошеным привидением.
После того как я истощила все темы молчания с Лотти, то постояла в одиночестве с бокалом в руке, притворяясь будто внимательно созерцаю на редкость бездарную картину. И сколько успеваешь заметить! Полный подлинного ужаса взгляд Лотти, когда Морис пробовал канапе; „встреча на вечер“ Кевина лямзит серебряную вазочку со столика, „пленяющего искусным расположением безделушек“; какая-то рыжая тщится закрыть любовный укус на шее; Нина нарочно роняет сигарету на паркет. (Морис подобрал ее с неподдельным отвращением – интересно, что там происходит?).
Сюрпризом явилась Ах-махн-дах. Она, видимо, решила следовать киплинговской строке „сестры внутри“ – ну, ты понимаешь, мы обе натерпелись от одного сукина сына, и, следовательно, у нас много общего. „Я знаю, как вам должно быть больно, но нам следует поговорить“.
Против обыкновения она выглядела жутко – в чем-то зеленом, как гусиный помет, глубоко вырезанном спереди и высоко поднятом сзади. „Говорить совершенно не о чем, – сказала я небрежно. – Если Гарри действительно нашел в вас то, что ему нужно, то на здоровье“. Тут подошел Кевин, напевая: „Ты меня в себя влюбила; рано утром разбудила“. Она не знала, как к этому отнестись. Особенно после того, как он мне выразительно подмигнул. Черт, я была очень рада ему.
А он, казалось, был счастлив оставить свою сексбомбочку лямзить безделушки. Беда была в том, что он пожелал обнять меня одной рукой. К счастью, другой он обвил Ах-махн-ду, что потребовало более широкого охвата, а затем ущипнул ее задницу, чем отвлек внимание от того, чем занимались его пальцы с моей стороны. Тут я заметила Роберта, которого после наших шалостей на полу еще не видела. Он долго смотрел на меня глазами спаниеля, а потом вернулся к разговору с Ниной, которая смахивала на матрону в пантомиме, ожидающую, когда проткнут ее шары. Подошел очень серьезный Ангус и осведомился о моем жировичке, а затем забил обе щеки эклером, чтобы не поддерживать разговора. Его жена стоически меня игнорировала, и я прикинула, знает ли она. По выражению лица ее типа ни к какому заключению прийти невозможно: перманентное неодобрение всякой, кто миловиднее ее, что почти не оставляет кандидаток на одобрение. Затем меня изловил в углу Амброз, милейший портретист, и зачирикал о том, какую картину он с меня напишет, когда расцветут весенние цветы: а я уже придумала, что я надену? Знал бы он, как мало. Лицо у него довольно красивое, прерафаэлитовский влюбленный, но уже не первой молодости. Его жена, сообщил он, на молитвенном собрании. Вид у него был помилованный.
Конечно, были все остальные с улицы плюс много незнакомых. Когда уровень децибелов заметно повысился, я забрела на кухню, где столкнулась с пузатым человечком, который оказался председателем ламбетовского отделения лейбористской партии. Я попыталась скрыть удивление, почему он тут, и подыскивала, что бы такое сказать, не внушив ему впечатление, что я одна из тех дам-тори, которые именуют себя либеральными демократами. Тут появился Кортеней – претендент на место лейбористского депутата в парламенте, – и я поняла подоплеку. С Кортенеем я практически не знакома, но он, казалось, был в разговорчивом настроении и слегка под мухой.
Его только что выдвинули кандидатом в парламент от Ламбета, сообщил он. Когда председатель тамошнего отделения отправился на поиски, чего бы выпить, Кортеней объяснил мне с тихим злорадством, чти нынешнего члена парламента от Ламбета застукали на прелюботраханье; дело пока замято, но вопроса о продлении его мандата не встает. И вот Кортеней наконец-то ждет гарантированное место. „Надеюсь, и лучше смазанное, чем у вашего предшественника“, – сказала я. Он уставился на меня, заморгал, а потом взвыл от хохота. У меня возникло ощущение, что никогда прежде женщина не отпускала двусмысленную шуточку по его адресу.
После этого мы разговорились. Он один из тех удушающих принципиально старомодных социалистов, которые, как мне казалось, давно вымерли.
Ну» ты знаешь тип: пылает невинным огнем и мессианской верой в социальное равенство при всем своем Оксбриджском прошлом, семейных деньгах, имечке Кортеней Гаскойн и супруге, которая пишет высокохудожественные романы, успевающие подтянуться до букеровского списка, прежде чем уйти в небытие. Мы говорили о браке – его и моем.
Его жена любит доминировать, признался он со вздохом. Она очень энергична, любит делать все крупнее и чаще, чем другие люди, – книги, детей.
«Боюсь, что то же относится и к еде, – добавил он с извиняющим смехом. – У нее проблема с избытком веса». «Вы хотите сказать, что она склонна к обжорству», – сказала я довольно-таки грубо.
«Ну, пожалуй, не совсем так, но…» – и он соскользнул в безмолвное согласие. У меня возникло ощущение, что социализм для него – нечто вроде монастырской кельи, чего-то, что она не может прибрать к рукам или проглотить.
Он, видимо, проникся ко мне симпатией. Боже мой, он так одинок! Пытается втянуть меня в сбор средств для помощи румынским детям, что дает мне зацепку, а к тому же достойное и не эгоистическое занятие. Тем не менее, думаю, что теперь на очереди он: интимное празднование в честь сбора средств, пока миссис Г. электронно обрабатывает шестисотую страницу. Его взгляд, я заметила, не все время устремлен в филантропические дали. Ему нравится мой костюм, сказал он. Подразумевая, что ему нравятся мои ноги.
Мы поднялись наверх, привлеченные чем-то вроде взрыва. Я сказала Кортенею, что, возможно, лопнула одна из грудей Нины, а он благодарно сжал мне руку. Собственно, я почти угадала – во всяком случае в анатомическом смысле. Ах-махн-дах уронила кувшин с горячим пуншем, а когда нагнулась пьяная в стельку, – одна ее сиська выпала наружу, точно итальянский сыр. Кевин с замечательным апломбом крикнул: «Человек за бортом!» – протянул руку и водворил ее на место.
Ах-махн-дах казалась уже по ту сторону добра и зла, а Роберт старался увлечь ее в сторону двери.
Тут я увидела, что она плачет. Не из-за Гарри ли, подумалось мне.
У меня возникло странное чувство. Гарри любил такие вечеринки. Любил, когда что-то случалось, а потом, когда мы возвращались домой, проигрывал все заново, словно делая сообщения для НТН. Мне часто приходило в голову, а не садист ли он, и не флиртует ли на моих глазах с другими женщинами именно по этой причине. Он всегда настаивал, чтобы я выглядела «элегантно», а потом весь вечер проводил с другой под мини-юбкой или в макси-декольте, пока я была надежно припаркована к другим «элегантным» женам, и мы разговаривали о школах. Помнишь тот случай, когда ты решила завести меня, и все эти разъездные репортеры подъезжали ко мне, а Гарри злился в углу? Черт, он выглядел красавцем – и в полном бешенстве. Мы ругались всю дорогу домой, и он обвинял меня – МЕНЯ! – в попытке завести любовника. И прыгнул на меня, едва мы вошли в спальню. И мы подняли такой шум, что Клайв проснулся и вошел к нам. «Зачем ты залез на мамочку?!» Бедняга Гарри, весь багровый, на самом пределе. «Просто согреваю ее. МАРШ НАЗАД В КРОВАТЬ!» На следующий день я подарила ему рисунок: компания выутюженных мужчин с собачьими головами и высунутыми языками. И подпись: «Газетные ищейки». Гарри использовал его для метания дротиков, уж не знаю сколько времени. Яблочком служил Наш Человек в Кремле, которого он не выносит. Всегда не любил соперников наш Гарри. Фамилия что-то вроде Имонн. Одно время он за мной гонялся – я тебе не рассказывала? Не слишком настойчиво: в духе «к вашим услугам, если угодно».
И почему мне не было угодно? Все эти годы.
Как, по-твоему, из-за этого я и веду себя теперь так? Злость на все эти годы самообмана, веры, что жены должны быть терпимы и порядочны, а мужчины должны быть свободны посыпать себя пеплом. Пожалуй, я по-настоящему ненавижу муж-: чин, что попалась на эту удочку, и не успокоюсь, пока не отплачу им сполна.
Но я мужчин не ненавижу. Рут. Я люблю их и, возможно, только теперь начинаю понимать, что они такое и как уязвимы. Пожалуй, я уже смотрю на мое уимблдонское место как на своего рода диплом, полученный за изучение мужчин.
И должна признаться, я просто наслаждаюсь, стараясь заслужить этот диплом. Ускоренный курс предела пределов после стольких лет добродетельности. У меня ощущение, что я наконец-то просыпаюсь, как все весенние цветы в моем саду. Я люблю этот сад. Каждый день он дарит новые сюрпризы.
Сегодня утром в солнечном уголке распустились лиловые крокусы, и я стояла там и улыбалась им.
И пчелы летали. Я бы хотела завести пчел.
Ах да, надо рассказать тебе! Леннат почтальон, упомянул очаровательную старушку за углом, которая перешивает платья. Ну и я сходила к ней. Лиль ее зовут. Восемьдесят шесть лет. Настоящая миссис Печеное Яблочко.
Ну, я утром сегодня забрала у нее кое-что, и мы разговорились. Вдруг она спрашивает: «Вы „Сан“ читаете?» А я ответила: «Нет». «Вот и зря, продолжает она. – В День святого Валентина там была статья, что подарить мужу. И к ней приложили образчик для вязания. Напетушник для согревания». «Неужели!» – сказала я.
«Вот-вот. Ну я и связала парочку-другую. Хотите посмотреть? Вот! Только они что-то напутали, верно? Дырочки в кончике нет, да и завязок тоже.
А они хороши, а? Мои-то. Ну, да мне ли не знать?
У меня ведь три мужа было, и снизу-то они все одинаковые, а? Хотите такой для вашего хозяина?
Так я свяжу». Ну, мне не хотелось объяснять, что я своего хозяина выгнала, так что я сказала, что хочу. Думаю подарить его Кевину, чтобы он был тепленьким для своих секс-бомбочек.
С Челси полный порядок, как тебе будет приятно узнать. Два заказа. Два магната с пентхаусом каждый. Билл прав – им требуется край Шекспира. Я все думаю, а не пригодился бы им напетушник Лиль?
Видела Гарри по ящику на днях, как он увертывается от танков в Литве. Я была потрясена и испугалась за него. И это меня встревожило. Но я подумала: «Черт, я же не бесчувственна, верно?
И я была замужем за ним двенадцать лет».
Полагаю, он должен уже быть в Лондоне.
Держу пари, он в напетушнике не нуждается.
«Увы-с в Стране Чудес» мне очень нравится.
Но ты посмеешь показать ее Пирсу? Да, зная тебя, полагаю, что посмеешь. И, зная Пирса, полагаю, он получит большое удовольствие.
Продолжение следует.
С большой любовью.
Джейнис.
Речное Подворье 1
Лондон W4
10 марта
Дорогой директор!
Я подтверждаю получение чека на 3 фунта 85 пенсов, но, полагаю, можно было бы найти другую страховую компанию, которая согласилась бы застраховать Клайва для школьной лыжной экскурсии.
Лично я не вижу никакой связи между мелким вандализмом в часовне и возможными несчастьями на легких склонах, и я рада узнать от вас, что мой муж не согласен уступить в этом вопросе. Разумеется, без страховки не может быть и речи о том, чтобы наш сын принял участие в экскурсии, и с нетерпением буду ждать получения от школы полного возвращения суммы, включая, «залог», который вы решили потребовать как обязательное условие для включения Клайва в число лыжников.
Что касается еще одного нарушения дисциплины, о котором вы упоминаете, то я в полной мере учитываю, что школьный девиз подчеркивает, насколько важно в любое время сохранять ясность ума; но, согласитесь, сочинить каламбур по-латыни, несколько изменив его смысл, это немалое достижение для одиннадцатилетнего мальчика, а также и весомая похвала вашему методу обучения классическим языкам. Я полностью согласна, что основатель школы, возможно, под «ясностью ума» не подразумевал подсматривание за женским персоналом в уединении их спален. Но неужели школа не может снабдить окна занавесками, а также последить, чтобы приставные лестницы, которыми пользуются строительные рабочие, на ночь убирались и не соблазняли предприимчивых детей воспользоваться ими?
Мне также хотелось бы указать, что камера, о которой идет речь, Клайву не принадлежит – среди его вещей ничего подобного нет. Кроме того, насколько мне известно, у него нет никакого доступа к компаниям видеопроката, которые могли бы изъявить желание приобрести пресловутую видеопленку.
Я в восторге, что экзамены в конце семестра Клайв выдержал более чем удовлетворительно. И горжусь им.
Искреннейше ваша,
Джейнис Блейкмор.
Болтон-Грув 3-а
Лондон SW5
14 марта
Дорогой Пирс!
Глухой голос из рейхсбункера. Ну почему всегда возвращаешься в море бедствий. Мне грозят Восточной Германией в ближайшее время. Приди день сей!
Во-первых, я оказался втянут в неприятности с чертовой школой Клайва. Зачем только мы послали его туда? Они там действуют так, будто «Школьные годы Тома Брауна» вообще написаны не были. Учти, конечно, у меня создалось впечатление, что от Клайва даже каторжному начальству на острове Дьявола пришлось бы туго.
Беда в том, что малый умен, и я уже вижу, как через десять лет он прошествует по твоим августейшим стопам в блеске академических наград и костюме от Армани. Но что делать пока? Может, половое созревание его немножко укротит.
По этим вот причинам я понял, что должен позвонить Джейнис. Она согласилась встретиться со мной, и мы перекусили в «Голубке» над Темзой в Хаммерсмите. Ее выбор, а я испытывал сильную неловкость, вспоминая, сколько моих связей завязывалось там. Мне чудилось, что все они одновременно заявятся туда.
Было так странно увидеться с ней. К моему удивлению, она выглядела помолодевшей – безмятежной, очень хорошенькой. Я не знал, то ли порадоваться, то ли испытать разочарование. Ее духи напомнили мне о множестве раз, когда меня тянуло к ней, и я немножко испугался, поймав себя на желании услышать от нее: «Знаешь, пожалуй, нам удобнее будет поговорить дома наедине». И мы бы завершили разговор в постели. Я даже пустил в ход капельку обаяния. Прежде оно всегда срабатывало, даже когда я и не собирался, и моя связь с кем-нибудь еще была в самом разгаре. На этот раз я вполне собирался, а она сказала только: «Так, по-твоему, мы могли бы принять решение сейчас же? Оставлять его в этой школе или нет? Я тороплюсь вернуться к своему панно».
Черт, она работает. Пирс! Джейнис ра-бо-тает. И даже зарабатывает. Такое неприятное чувство: когда думаешь, что кто-то из-за тебя страдает, а оказывается, что вовсе и нет. Внезапно я почувствовал, что нахожусь проигрышном положении.
Ну, ты знаешь, как бывает, когда чувствуешь, что лишаешься чего-то; возникает неукротимое стремление разыграть все свои карты, даже хотя понимаешь, что толку не будет. Я так и поступил.
Мы возвращались вдоль реки через парк, и я спросил, думала она над тем, о чем я ей написал – что люблю ее, тоскую по нашей семейной жизни, и о том, чтобы нам попытаться все наладить. И она ответила, что, да, она много над этим размышляла и склонна думать, что я всегда был прав, что я из тех мужчин, кому необходимы связи на стороне, а почему бы и, нет? И все получилось к лучшему, не так ли? Никаких больше проблем нет.
Но я-то имел в виду совсем другое!
Потом она сказала: «По-моему, нам лучше остановиться здесь. Я не хочу, чтобы люди думали, будто ты вернулся домой». И сказала она это по-хорошему. «Будет проще, когда мы продадим дом, – сказала она. – Но ты не возражаешь, что я отложу это новое потрясение. Я пока еще осваиваюсь. Ну а ты как? У тебя все в порядке?» Я сказал, что да, у меня все прекрасно, что, строго говоря, не соответствует действительности.
«Я рада, – продолжала она, и погладила меня по руке и тепло мне улыбнулась, – потому что я больше на тебя не сержусь. А теперь мне пора».
Вот так! Я все испортил, хуже некуда, Пирс.
Расставшись с Джейнис, я вернулся в свою кроличью нору и натрахался до одурения с нашим корреспондентом «Вашингтон пост» – сегодня утром она отбыла в Штаты, – а когда мы потом лежали рядом, думал я только о том, выигрывает ли «Ливерпуль» кубок Футбольной ассоциации и оправится ли Джон Барнс настолько, чтобы выйти на поле.
