Текст книги "Милая Венера"
Автор книги: Кассандра Брук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Пишу, чтобы пожелать тебе большого счастья в твой день рождения и от души поздравить тебя с успехами в крикете и в легкой атлетике. Грустно, что на той неделе матч отменили из-за дождя, и я не увидела тебя в игре, но один твой товарищ заверил меня, что по очкам ты уже лучший и подающий и отбивающий, и что ты побил школьные рекорды в длине полета мяча и в марафоне – редчайшая комбинация, должен я сказать.
Я бесконечно тобой горжусь. Во время летних каникул нам обязательно нужно сходить на матч на стадионе «Лорде»: возможно, к тому времени я стану членом МКК и мы будем сидеть в ложе.
Тебе веду это понравится? Возможно, в один прекрасный день ты сам будешь играть там, и я возгоржусь еще больше. Сам я играл там только один раз и не заработал ни одного очка.
Надеюсь, ты хотел именно такую крикетную биту.
С большой любовью.
Папуля.
Речное Подворье 1
16 мая
Клайв, милый!
Поздравляю с днем рождения, желаю много-много счастья и надеюсь, что кассеты ты получил.
Ты ведь хотел именно «Горилл»?
Должна сказать, твой директор поступил не слишком тактично, позвонив мне сегодня с утра накануне твоего дня рождения. Как обычно, я так и не поняла, что он такое говорил, и сильно сомневаюсь, что он сам это понимает. По-моему, ему пора выйти на пенсию. В крикете он явно понимает даже меньше, чем я. Если эти палочки, которые ты называешь «перекладинами», все время падают, так, казалось бы, их именно нужно приклеить, чтобы они больше не падали. Что, собственно, тут плохого? Разве мы не живем в эпоху суперклеев? Во всяком случае я ему так и сказала, и добавила, что ему очень повезло, если в его школе учится такой инициативный и сообразительный мальчик. Что касается ядра, которое ты должен бросать (надеюсь, они не пушечные?), то почему, если оно такое чертовски тяжелое, его не заменят на более легкое? Думаю, «Атака бригады легкой кавалерии» не завершилась бы полным ее избиением, если бы турецкие ядра падали у их ног.[24]24
Имеется в виду эпизод Крымской войны, когда под Балаклавой английская кавалерия попала под огонь русских батарей, чему посвящено хрестоматийное стихотворение английского поэта А Теннисона (1809–1882)
[Закрыть] А поскольку ты обнаружил, что поплавок в унитазе точно такого же размера, то поступил очень благоразумно, воспользовавшись им. Теперь, когда изобрели столько легких сплавов, какой смысл по-прежнему пользоваться этими неудобными кусками чугуна? Иной раз мне кажется, что школы готовят учеников для жизни в XIX веке.
А это дело с бегом на длинную дистанцию полностью поставило меня в тупик. Как вы его называете? Марафон? Ну, как я сказала директору, древнюю историю я более или менее знаю, и, по-моему, очевидно, что, если бы греческий гонец, который принес известие о турецком поражении, знал бы как срезать путь между Марафоном[25]25
При Марафоне греки разбили персов
[Закрыть] и Афинами, он непременно так и сделал бы. Моя подруга Рут сейчас живет там, как ты знаешь, и я спрошу у нее, известно ли точно, какой дорогой бежал гонец. Ставлю что угодно: никто от него не требовал, чтобы он бежал зигзагами через половину страны. Так с какой стати требовать это от тебя?
Ну вот и все. Погода стоит чудесная, и, надеюсь, ты сполна ею наслаждаешься. С меня пишут портрет в нелепой тоге, которая все время соскальзывает, ставя меня в неловкое положение.
Со всей моей любовью, милый. Увидимся в следующем месяце на праздновании Дня Основателя. Жду с нетерпением.
Мамуля.
АФИНЫ 11 ч 18 МАЯ
ТЕЛЕГРАММА: ДЖЕЙНИС БЛЕЙКМОР
РЕЧНОЕ ПОДВОРЬЕ 1 ЛОНДОН W4 СК
САФИЧЕСКИЕ ОБРЯДЫ С АРОМАТО МЕГАСИСЯМИ
НЕПРИСТОЙНО ЗАЧТЕНЫ ТОЧКА
РУТ
Парламент-Хилл
«Мэншенс» 27
ЛОНДОН NW5
19 мая
Дорогая Джейнис!
Пытался раза два дозвониться, но тебя, очевидно, не было дома. Мне бы хотелось попросить тебя об одолжении – без нажима и тайных целей.
Вчера пришло приглашение на церемонию награждения в Гилдхолле 15 числа следующего месяца.
Для журналистов и прочих представителей средств массовой информации, а меня выдвинули в Репортеры года. Скорее всего моя кандидатура провалится, так как почти весь год новости, которые я сообщал, новостями не назовешь, но все-таки это большая честь, и я буду неимоверно рад, если ты согласишься. Вдобавок банкет, блистательное общество и прочее, занудные спичи и тому подобное – наша братия напивается перед камерами; если ты предпочтешь уклониться, я пойму. Нет, не решай сразу же, но сообщи мне в ближайшие две недели. Я буду очень благодарен. (Ну, ладно – чуточку давления: ты будешь ослепительна. Я именно это думал, когда зашел в тот вечер).
Книга продвигается под бичом моего издателя.
Последний срок – август. Им требуется что-то для Франкфуртской книжной ярмарки в октябре.
Надеюсь, с живописью все в порядке. Я просто наслаждаюсь, что снова в Лондоне.
Клайв, видимо, в порядке исключения преуспевает во всем. Да продлится это подольше!
С любовью,
Гарри.
Дамаскину 69
Неаполис
Афины
21 мая
Милая Джейнис!
В лесбиянстве у меня никакого опыта нет. Всегда намеревалась заняться им, но никогда не находила свободного времени – так же, как выучить итальянский или прочесть Пруста. Один раз было дело втроем, но оно не в счет, потому что я даже не знала, что его жена в постели с нами, а потом было уже поздно. Признаюсь и в некотором своем невежестве; что, собственно, происходит? Возможно, это просто предрассудок, но я не могу вообразить адекватной замены мужскому пенису.
Все вибраторы, дилдо и французские щекоталки кажутся мне жалкими эрзацами, какими бы хитроумными и потрясающе сконструированными они ни были; Когда я поглядываю на витрины эротических лавок, то прихожу в полное недоумение. К чему затрудняться? Назови меня старомодной, но мне кажется, что вот тут божественный зодчий создал совершенство.
Так-то оно так, но не исключено, что я просто жертва обстоятельств. Здесь, в колыбели цивилизации у меня нет знакомой благоуханной дамы-массажистки, сложенной как кариатида. Греческие дамы низковаты, толстоваты и пахнут потом, так что свой Суд Париса я могла бы свершить лишь над нашим скромным кружком дипломатических жен, которые больше (слава тебе Господи!) не приглашают меня на свои суаре и которые, вероятно, считают минет придворным танцем.
Итак, мое карманное издание Афродиты, пари возобновлено. Я в восторге: будущее уже рисовалось мне в сумрачном свете. Остались лишь двое, и, полагаю, все главные препятствия у тебя уже позади.
Амброз Боттичелли Браун, судя по описанию, такой романтик, что проблемы не составит, ну а твой актер-актеры же всегда те роли, которые они играют, а часто ли даже Лоуренсу Оливье предлагали столь неотразимую роль? Не надо учить монологи и реплики, не надо репетировать. Ни грима, ни костюмов. И всего один акт. Аплодисменты гарантированы. Ну а к мандражу перед премьерами ему, конечно, не привыкать стать, и ведь ему будет на кого положиться.
Вероятно, может показаться, что во мне говорит зависть. Одному я правда отчаянно завидую – ты в ЛОНДОНЕ. Только подумать, что ученый доктор Джонсон утверждал, будто тому, кому надоели Афины, надоело жить. Афины должны надоедать по определению – город сводников, альфонсов, некормленых кошек и туристов, которых кормят черт знает чем. А теперь надвигаются всеобщие выборы, которые могут избавить страну от Папандопуло, но уж, конечно, не от загрязнения окружающей среды. В Греции, кстати, в дни выборов запрещено покупать алкогольные напитки, а потому они швыряются ручными гранатами.
Упоительно, можешь мне поверить.
Благодарение Богу за нашу загородную конурку. Теперь мы уезжаем туда на каждое воскресенье. Я пишу и напиваюсь. Пирс охотится на цветы и напивается не так сильно. Нерон, козел, стал постоянным жильцом. Он оказался козой, и Пирс пытается ее доить, так что в прошлое воскресенье она в отместку сжевала кипу дипломатических документов, которые он захватил с собой.
«Дешевле, чем посольская резка документов», – утешила его я. Но мой любимый муж в такие моменты чурается юмора. Он начал угрюмо сочинять свою речь перед послом, который, между прочим, недавно у нас обедал. Легче было бы вырвать все зубы. Я готовилась подвести итог вечера еще одним еврейским анекдотом, но Пирс уловил выражение моих глаз и пнул меня под столом. Я вела себя очень чинно и была вознаграждена слушком, что французского посла, видимо, вознесут в Вашингтон. Тогда появится еще причина питать отвращение к Афинам. Не думаю, что смогу улизнуть в Вашингтон на воскресенье.
А потому грядите две Уимблдонские недели.
Мы приедем даже раньше. Можно мне будет провести с тобой в Речном Подворье целый день? Знаешь, чего мне бы очень хотелось? Взглянуть одним глазком на твоих падших ангелов. Не могла бы ты устроить вечеринку и пригласить их всех? Если ты правда думаешь продать дом и переехать, это был бы идеальный момент для объявления твоих намерений. И я могла бы объявить за тебя: «Господа, я очень рада видеть здесь всех вас, поскольку одно у вас общее». Тут Кевин мог бы предложить тост. И почему бы тебе не пригласить и Гарри?
«Увы-с» достигла Дамаска. Интересно, верит ли Пирс и сейчас, что я ездила в Пальмиру любоваться пустыней в цвету. А он очень-очень мил.
По-моему, наша коза умягчила его. Он разговаривает с ней больше, чем со мной. Но, с другой стороны, мне не требуется, чтобы меня доили.
Ну, пока достаточно. Bonne chance!.[26]26
Удачи (фр.).
[Закрыть]
С любовью,
Рут.
Речное Подворье 1
26 мая
Рут, миленькая!
Я так счастлива! И разом тебе все расскажу.
1. Получила еще два заказа. 2. Надежда наконец полностью оставлена. 3. Флора дефлорирована. 4. Актер в доме Арольда холост и выглядит в точности, как молодой Пол Ньюмен. 5. Мой сад так же сногсшибателен, как он. Ах да! 6. У меня есть новый теннисный партнер – Кевин, хочешь верь, хочешь нет.
А теперь я немножко успокоюсь и буду рассказывать помедленнее. Наверное, тебе хочется узнать про Амброза и как Флора лишилась своих лепестков, но я заставлю тебя терпеливо ждать и сначала сообщу тебе про теннис.
Кевин позвонил и настоял, чтобы мы отпраздновали поражение преподобного Хоупа – во имя веры и милосердия, как он выразился, – партией в теннис. Это мне показалось странноватым, но Кевин утверждает, что был чемпионом среди юниоров одного графства и с тех пор не играл. На корте легче было поверить второму, чем первому.
Он привел с собой секс-бомбочку, чтобы она подбирала его мячи, заявив, что я так молода, что могу сама нагибаться и подбирать мячи, да и в любом случае ему будет приятно поглядеть на мои ноги. Он по этому случаю облачился в противосолнечный козырек, темные очки и свитер с «Университет Гоморры» на груди и «Спаренный с Содомом» на спине. Мимо проходила супруга доктора Ангуса, и выражение ужаса поднялось из глубин ее шотландской души. Ну а ракетка Кевина вполне могла бы послужить еще и сеткой для ловли креветок. Он утверждает, что прежде ракетка принадлежала Сюзанне Ленглен. «Полагаю, сейчас ты скажешь, что у тебя был роман и с ней?» – спросила я. «Ш-ш-ш! сказал он и махнул секс-бомбочке, чтобы она сбегала за мячом. – Не в присутствии детей!» Бедная девочка сновала у корта, пытаясь выглядеть картинкой из журнала мод и одновременно разобраться, какие Между нами отношения.
«Нет ничего лучше хорошей физической разминки», – сказал он и тут же послал первый мяч далеко за ограждение корта на улицу.
«Надо же разогреться». Второй отскочил от сетки в его сторону, прежде чем последовать на улицу, за своим предшественником. «Любовь пятнадцать», – весело крикнула я.
«Ты у меня дождешься, – проворчал Кевин и заорал на секс-бомбочку. – А ну, бля, мячик, девочка!» Она покатила мячик по корту. «Дура, давай выше. Если я могу, так и ты можешь!»
Она захихикала и следующий мяч бросила, словно стараясь не поскользнуться на льду. Кевин подхватил его на четвертом прыжке и поклонился в знак одобрения. Потом удивил меня резаным мячом. «Сетка!» – крикнула я. «Врунья сучья! – взревел он. – Пятнадцать – пятнадцать. Вот теперь дело пойдет!»
И пошло. Мы сыграли пять геймов и остались при одном мяче – остальные попрятались в разных садах или среди заросших могил. Секс-бомбочка была отправлена в дом Кевина за пополнением запаса и вернулась с мячами для гольфа. «Для тебя все мячи точно яйца одинаковы, а детка? – сказал он, хлопая ее ракеткой по заду. – Ну да ладно!»
И он все вложил в подачу нашего последнего мяча в прыжке почище Бориса Беккера. И прямо в цель!
Я мяча не увидела, но он задел верх моей ракетки, перелетел через ограждение корта и нокаутировал в челюсть восточное цветущее деревце Аманды, включив сигнализацию, соединенную с полицейским участком, так что Ах-махн-дах с визгом вылетела из дома.
«Прости, радость моя! Ради тебя на него лубки надену, чего я вообще-то никогда не делаю, – крикнул ей Кевин. – А пока вот тебе это! – И отвесив поклон в сторону воображаемой королевской ложи, он бросил Аманде свой козырек. – Теперь ты можешь хвастать, что спала со знаменитым кинорежиссером!» Конечно, я вспомнила, что так оно и было.
«Черт, ты ее обхамил», – сказала я после.
Нет, мне правда было жаль Аманду. Сначала она лишилась моего мужа, а теперь и своего драгоценного деревца. «Ну да и что? – ответил Кевин, изливая полный стакан джина с тоником. – Как нехорошо, ай-ай-ай! Беда в том, что она выламывающаяся дура, а те, кто задирает нос, сами напрашиваются, чтобы их осадили. Не то что ты, – добавил он. – Ты куда вреднее Ах-махн-ды, но когда тебе требуется, разыгрываешь наивную блондиночку, и все тают. Кроме меня. Я твердею».
Он прав, я разыгрываю наивную блондиночку.
Мне приходится вести идиотские разговоры по телефону с директором Клайва, и я разыгрываю оскорбленную невинность, и он тут же начинает извиняться, уверять меня, как умен и обаятелен Клайв, и приглашать меня посетить школу и пообедать с ним.
А теперь. Рут, хорошие новости. Билл раздобыл для меня еще два заказа на панно за ДВОЙНОЙ гонорар! Просто не верится. Я богата. Я буду знаменитостью – по крайней мере в Саудовской Аравии. Это два араба, купившие два чудовищно больших дома в Суррее, которые Билл перестраивает в стиле шикарных забегаловок. Возможно, я даже куплю новую машину.
И… дом Арольда! Ты слышала про американского актера Пола Беллами? Я как будто да. Кевин говорит, что он звезда американского телевидения.
Предположительно, он захотел обзавестись лондонским приютом. Но звезда, не звезда – Господи, какой красавец! Он представился в этой обезоруживающей американской манере, когда я вышла из дома вчера утром. Через две минуты я отменила поход в парикмахерскую и по-соседски предложила ему выпить кофе в саду. «Чудесное у вас тут местечко», – сказал он, как говорят они все. Затем еще всякие вежливости, после чего: «Вы живете одна?» – что подало гораздо больше надежды. «О да», – ответила я беззаботным тоном. «Вот и я тоже», – сообщил он. Самая лучшая из возможных новостей. «Не пообедать ли нам как-нибудь вечерком», – сказал он. Я мысленно сосчитала до трех во имя хороших манер, закинула ногу на ногу и ответила: «С удовольствием. Благодарю вас». Он предложил вторник. На этот раз я сосчитала только до двух. «Да, во вторник я, пожалуй, смогу», – сказала я.
Гряди, гряди, вторник! Рут, ты не согласна, что под конец я заслужила Адониса? Учти, мне лучше соблюдать осторожность: за последнего я ведь выскочила замуж. Но кто это (Фрейд?) сказал, что вы узнаете все главное о том, с кем знакомитесь, в первые тридцать секунд? Ну-у… если это правда, то это что-то особенное. Боюсь преувеличить, но я просто в трепете. Будет воистину милостью судьбы, если, чтобы получить мой диплом по изучению мужчин, я сдам последний экзамен с подлинным мужчиной всей моей жизни. (А в придачу – наследместо!).
А пока разреши рассказать тебе о менее подлинном мужчине в моей жизни. Далее следует жалкое падение члена Королевской академии искусств.
Я опишу тебе расстановку сил и декорации. Амброз – тихий мягкий человек, немножко тряпочка-лапочка, лет, думаю, пятидесяти. Элегантный, хорошо сохранившийся, отчаянно благовоспитанный.
Шелковый голос – возможно, выработавшийся за долгие годы успокаивания жены. Она просто лает, причем хрипло, хотя он ее любит с какой-то усталой безнадежностью. У них красивый томный сын, которого я держала про запас, на случай, если бы что-то сорвалось.
Студия Амброза пристроена к его дому сзади.
Акры северного света и все прочее, а также потаенный сад вроде миниатюрной декорации к «Сну в летнюю ночь». Видимо, тут мне было предназначено изображать Флору, богиню цветов. Я уже чувствовала себя полной идиоткой и жалела, что согласилась.
Первый день мы просидели на солнце, и Амброз потчевал меня золотыми грезами художника.
Ощущение было такое, что меня швырнуло назад в XIX век, его герой Россети (Данте-Габриэль, не Кристина). Я сказала, что все женщины Россети, как мне кажется, принимали лауданум и погибали жалкой смертью, а он занервничал и заверил меня, что будет совсем по-другому. Важна, сказал он, «идиллия», то, чего не может схватить ни одна камера; только искусство способно уловить истинную суть красоты. Откровенно говоря, меня чуть не вывернуло. И я подумала, что Фрэнсиса Бэкона лучше не упоминать.
Он ненавязчиво оставил меня, чтобы я могла переодеться в это девственное подобие тоги, в котором мне по его настоянию предстояло позировать. Затем после робкого стука в дверь он вернулся, чтобы расположить цветочные гирлянды, приготовленные им заранее. Это убедило меня, что он еще более по ту сторону добра и зла, чем его супруга. «А что происходит с идиллией, когда цветы увядают?» – спросила я. Он информировал меня, что оставил в цветочном магазине заказы на каждый день, когда я буду позировать.
«Так что я буду богиней Междуфлорой», – заметила я. И ни намека на улыбку с его стороны.
И очень скоро я уже стояла в солнечном свете посреди его потаенного садика (часа два, не меньше), чувствуя себя брошенной и забытой после Каннского праздника цветов. Слава Богу, Нина разобралась с моей спиной. Я прикидывала, что подумал бы Амброз, узнай он, до чего его маленькая идиллия дошла на ковре ароматотерапевтички в соседнем доме. Ну, способ скоротать день – наискуснейший, однако практически безболезненный, а когда солнце скрылось за высокой живой изгородью, он испустил удовлетворенный вздох и оставил меня переодеться в джинсы и тенниску.
У нас было несколько таких сеансов. Он ни разу не показал мне, что он там живописует. Но платил, должна я добавить, наличными – сорок фунтов за сеанс – в конверте. И каждый день я уносила цветы с собой. «Они должны быть каждый раз только что срезанными», – растолковал он мне. И через неделю моя гостиная смахивала на Челсийскую выставку цветов в день генеральной уборки. Мусорщики убеждены, что я обзавелась богатым любовником. «Черт, дамочка, от меня бы вам не только цветочки доставались», – говорят они, вываливая всю оранжерею в дробилку.
Жену Амброза я видела всего раз, когда она сунула мне в руку мистические брошюры. У меня возникло ощущение, что он велел ей больше не появляться, что было большим облегчением, если учесть мои замыслы. Он счел нужным сказать, что она часто ходит на собрания; оказывается, существует местная ложа розенкрейцерова или тринадцати ведьм, или как она там называется. Во время не то третьего, не то четвертого сеанса внезапно хлынул дождь, прервав его, но не прежде, чем моя тога промокла насквозь и стала, как я подозреваю, почти прозрачной, и уж во всяком случае облепила все, что следовало. Амброз продолжал некоторое время работать, будто не заметил дождя. А может быть, и не заметил. Мне пришлось окликнуть его: «Извините…» Там не было зеркала, чтобы смутить меня, но его голос явно подрагивал, пока он заваривал чай с таким видом, будто от этого зависела его жизнь. «Сахару?» «Нет, спасибо», – нежно сказала я, пытаясь показать, что я – сама сладость и в сахаре не нуждаюсь.
Снаружи лил дождь, внутри я мягко разогревалась, и казалось, момент был подходящим, чтобы продвинуть идиллию на шаг вперед. «Вы никогда не пишете обнаженную натуру?» – осведомилась я самым опасным своим голосом. Губы у него задергались, как беличий хвост. «Ну-у… и да и нет, – сказал он, запинаясь. – Практически нет… Писал один раз». И он замялся. Словно я спросила католического священника, целовался ли он когда-нибудь с девушкой. «Луизе (его жене) это не понравилось», – добавил он. «Почему?» – спросила я. Но он уклонился от ответа, предложив мне еще чашку чая. «Тициан писал. Рембрандт. Ренуар», – продолжала я без всякой на то необходимости. Амброз покашлял и объяснил, что его жена глубоко религиозна, и ее вера воспрещает выставление тела напоказ. Тут я вспомнила, что она всегда одевается на манер викторианской дамы, карабкающейся на Маттерхорн. «А вам бы хотелось?» спросила я с надеждой. «Пожалуй…» – ответил он со смущенным видом, осушил уже пустую чашку и занялся посудой.
Вскоре дождь прекратился, я приняла свою позу, все еще ощущая себя и выглядя заметно влажной. Вскоре свет начал тускнеть, а мои гирлянды подвядать. Амброз вежливо удалился, пока я готовилась снять мой вестально девственный наряд. К этому времени я вполне наловчилась управляться с ним. Обходилась с ним, точно с большим рулоном туалетной бумаги, и обматывалась, начиная чуть ниже бедер и кокетливо завершая последний оборот на обнаженном плече. Приходилось внимательно следить, чтобы полосы накладывались друг на друга, не то я начинала смахивать на жалюзи с парой ног.
«Вы мне так нравитесь!» – сказал Амброз, открывая передо мной дверь на улицу. Он уже полностью обрел спокойствие, нарушенное моим вопросом об обнаженной натуре, и широко улыбался. «Мне будет грустно, когда картина будет закончена, – добавил он. – Еще один сеанс, вот все, что мне потребуется. Тогда я вам ее покажу. Она все время заметно изменяется». Объяснять свои слова он не стал.
На следующий день я в последний раз добросовестно замоталась в свой костюм. Но у него был для меня сюрприз, сказал он. Блестящая мысль.
«Посмотрите, что я купил. Я хочу написать вас с ним в руках». И он вручил пучок сирени.
Не знаю, помнишь ли ты уик-энд, который мы как-то провели в Дорсетшире, – мы вчетвером много лет назад. Пирс снял коттедж – как раз перед тем, как вы с ним уехали в Россию.
Цвела сирень, и я провела субботу и воскресенье, засунув нос в коробку с бумажными платками.
Ну, ты, возможно, помнишь, но я, когда Амброз сунул мне этот пук сирени, не помнила ничего. И теперь я поведаю тебе, что произошло с твоей нежной богиней цветов и светлой прерафаэлитовской идиллией Амброза. Я позировала с сиренью. И тут началось. Сначала защекотало в носу.
Затем я чихнула. Опять и опять. И не просто чихала – это было вулканическое извержение. Я ничего не могла сделать. Маэстро положил кисти и поспешил ко мне с носовым платком и рукой, готовой сочувственно обвить мои плечи. И в этот миг сверхспециальное, мультимножественное «апчхи!» сотрясло все мое тело и в процессе понудило мою тогу соскользнуть с плеч. И не только с плеч – она начала разматываться и в мгновение ока улеглась у моих ног, накрыв сирень. И я осталась с платком Амброза в одной руке, а другой прикрывая мое целомудрие – в полной наготе, если не считать трусиков.
Мгновение мы просто стояли так, не воспринимая случившееся. Сперва Амброз старался не смотреть, затем притворился, будто не смотрит, затем перестал притворяться – пока я не отшвырнула платок вместе с моим целомудрием. «Это считается выставлением моего тела напоказ?» – спросила я.
Он испустил что-то вроде нежного стона, который я истолковала, как сдачу на милость победителя. Трава была немножко мокрой – но и я тоже. И вскоре оставалось только радоваться, что молитвенное собрание Луизы закончилось не слишком рано.
Ну и заключительный сюрприз. Когда мы вновь обрели респектабельный вид, Амброз сдержал обещание и показал мне картину. Естественно, сирени в ней не было, но в остальном оставалось докончить лишь чуть-чуть. Я увидела очень похожий мой портрет, вплоть до родинки на моей левой груди. Мой портрет – и я на нем абсолютно голая!
Такая вот идиллия.
«Боюсь, мне это подсказал ваш вопрос об обнаженной натуре», – сказал он застенчиво.
«Что именно? Портрет или любовь на траве?»
«И то и другое, к сожалению».
«Так-так, – сказала я. – Но, пожалуйста, объясните, откуда вы узнали, как я выгляжу, до того как?..» – и я мимически изобразила процесс разворачивания.
«Моя прекрасная дама, – сказал он с глубокой истовостью. – Конечно, я не первый скажу вам, как удивительно вы похожи на Венеру Боттичелли. А я все-таки художник и досконально знаю моего Боттичелли».
«А родинка?»
Он не ответил, и я ушла.
Остаются еще только два вопроса. Посмеет ли он показать свое творение Луизе? И, что важнее, кому еще он его покажет? Я не слишком жажду висеть такой, какой создала меня природа на следующей Летней выставке Королевской академии.
Что скажут соседи? Ладно-ладно, я сама знаю.
В заключение разреши мне коснуться Гарри.
Его выдвинули на какую-то престижную премию, и он умоляет, чтобы я пошла с ним на церемонию. Я разрываюсь между «да» и «нет». Злости не осталось, но я больше не чувствую себя его женой, и меня совсем не прельщает целый вечер делать вид, будто я все еще его жена. Но он так кротко и мило просит, и так заботливо – все то, чего обычно за ним не водится, – и внутри меня тоненький голосок твердит: «Иди!». Нет, я почувствую прилив гордости за него, если он ее получит – удостоверюсь, что в чем-то он по-настоящему хорош, хотя и не в браке. Будь это наоборот! Мне было бы все равно, что он ни в чем не добился успеха, но сделал успешным наш брак.
И во мне звучит еще один тоненький голосок:
«А что ты почувствуешь, видя Гарри на экране, такого великолепного в смокинге, а рядом с ним аппетитную манекенщицу двадцати двух лет, которая прижимается к его бедру и осыпает поздравительными поцелуями его щеку?»
Это не ревность, а самолюбие. Мне уже почти тридцать шесть, а Гарри сорок. Нечестно, ведь так?
Да, ревную. Вот!
Ну так до Уимблдона – с тоннами любви от богини Междуфлоры.
Джейнис.
Парламент-Хилл
«Мэншенс» 27
Хайгет-роуд
Лондон NW5
28 мая
Дорогой директор!
Вы не оставили мне другого выбора. Разумеется, вы были полностью в своем праве действовать, как вы действовали, точно так же, как я в своем праве высказать мнение о вашей школе и о методах, к которым вы прибегаете.
Согласно моему опыту любая школа хороша в той мере, в какой она направляет в правильное русло энергию трудных детей; или от обратного, любая школа настолько плоха, насколько плохи ее худшие ученики. Если поведение Клайва «приближается к преступному», как вы деликатно выразились, так, может быть, вашему учебному заведению лучше предлагать свои услуги в качестве подготовительной школы при тюрьме, где содержатся за первое совершенное преступление; во всяком случае, плата за обучение будет значительно ниже. И ввиду ваших прежних судимостей за «растрату и незаконное присвоение казенных средств»
(«Тайме», судебный отчет от 24 октября 1964 года) полагаю, что более квалифицированного специалиста, чтобы руководить ею, чем вы, найти невозможно. При таком личном опыте в том, что касается особенностей криминального сознания, для меня остается тайной, как вы могли потерпеть столь прискорбную неудачу с Клайвом. Но, быть может, при приближении старости былые таланты сходят на нет, и нам не следует искать причин помимо столь привычного пугала нашего времени – разрыва между поколениями.
Я понял, что вы готовы оставить Клайва в школе до конца текущего летнего семестра. И уверен, что великодушие это никак не связано с желанием добавить к трофеям, которые столь гордо выставлены на обозрение в вашем актовом зале, еще и кубок за победу во Всеанглийском турнире школьных (младшего возраста) крикетных команд.
Остаюсь искренне ваш
Гарри С. Блейкмор.
Парламент-Хилл
«Мэншенс-» 27
28 мая
Дорогой Пирс!
Одна из отрицательных сторон жизни в гуще событий – это необходимость выступать в роли арбитра во всех нескончаемых домашних неурядицах, которые заставляют вертеться шар земной.
Джейнис в качестве загруженного работой «профессионала-художника» завела манеру переадресовывать все подобные дела прямо в Парламент-Хилл «Мэншенс», несомненно, для компенсации тех многих лет, когда Г. Блейкмор находился вне достижения в Варшаве или Лейпциге. Иногда к конвертам присовокуплены инструкции: «Гарри, обрати внимание» или «Гарри, будь добр, займись этим». У, стервочка!
Короче говоря, в конце этого семестра Клайва исключат. Я воспользовался конфиденциальной информацией относительно прошлого директора школы и обнаружил, что у него действительно была судимость, а после он изменил фамилию. Мое письмо, указывающее на это обстоятельство, нанесет ему удар посильнее, чем тот, который Клайв якобы нанес другому мальчику во время школьной постановки «Макбета». Им бы следовало хорошенько подумать, прежде чем давать моему предприимчивому сыну заучивать реплики вроде: «Что вижу пред собой я? Не кинжал ли?!» Итак снова школьное сафари. Но кто возьмет малолетнего преступника? Может быть, еще не поздно записать его в Борстал.[27]27
Исправительное заведение для несовершеннолетних нарушителей закона.
[Закрыть]
Приглашение на тисненой бумаге прибыло в ожидаемый срок, но пока от мадам не поступило ответа, снизойдет ли она сопровождать меня или нет.
Во всяком случае, она не выстрелила уничтожающей телеграммой, как в прошлый раз, когда я забросил удочку. Так что, если молчание действительно золото, я все еще могу оказаться в Гилдхолле рядом с Джейнис, наблюдая, как какой-нибудь прохиндей из «Панорамы» получает признание, которого я не заслужил.
Злит меня то, что я бы не затеял этого представления с возродившимся Ромео, если бы не твое соблазнительное пари и не твоя идея фикс, что Джейнис не спит по ночам, жаждая моего возвращения. Ты много раз намекал на это, несмотря на мои доказательства обратного. Я думал, что привилегия не открывать источники своей информации принадлежит журналистам, тогда как дипломатам положено просто разъезжать по миру и врать напропалую ради родной страны. Твоим источником – хотя ты отказываешься признаться в этом – может быть только Рут и ее прямая линийка связи с мадам. Но, поскольку Рут меня не терпит, как, насколько я могу судить, и Джейнис, трудно поверить, что они обмениваются медовыми словами на мой счет. Так что остается предположить, что ты наделен сомнительным даром ясновидения. По правде говоря, я полагаю, что условия нашего пари должны быть прямо обратными: за мои бесплодные усилия и унизительные старания ты должен добиться для меня членства в Крикетном Клубе, как вознаграждения за них, когда я ПОТЕРПЛЮ НЕУДАЧУ. Не будешь ли ты так любезен рассмотреть это контрпредложение?
Книга продвигается. Первые две главы отправлены редакторше, которая словно бы удивлена, что журналист способен писать по-настоящему, и я чувствую себя слегка оскорбленным, поскольку большинство ее бестселлерных писак на это никак не способны. Она завела привычку приглашать меня на издательские приемы – попахивающие инцестом мероприятия, когда орды авторов тщатся быть узнанными, а их любовницы тщатся остаться неузнанными.
