Текст книги "Дама и лев"

Автор книги: Касанова Клаудия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Рыцарь Раймон, это худшая новость из тех, что я слышал за последние несколько лет. Смерть нашего дорогого Жиля, которого я считал чуть ли не сыном, большой удар для меня. Я уверен, что сердце Аэлис разбито, – он остановил тяжёлый взгляд на дочери, которая сидела, опустив голову. Помолчав, Филипп произнёс твёрдым голосом: – Тем не менее, как глава семейства Сент-Нуар, я должен задуматься о будущем, встать выше страданий своей дочери и вашего господина и спросить себя, пусть со слезами на глазах, что станет с нашими домами, с нашими судьбами, с теми узами, которые мы считали нерушимыми, и которые были столь коварно разрублены клинком неверного. Будь проклят этот нечестивец – орудие нашего несчастья! И я спрашиваю вас, любезные посланники, – тут речь Филиппа стала мягкой, словно бархат, – не просил ли сеньор Суйерский передать нам ещё что-нибудь, что смягчило бы удар? Он не добавил ни слова? Неужели принесённая вами ужасная новость должна говорить сама за себя и быть единственной? Если мои чувства не лгут мне, сеньор Суйерский гораздо осмотрительнее и мудрее и знает цену своевременным решениям и верности слову в тяжёлые времена. Так что, любезные гости, говорю вам с полнейшей откровенностью, что ожидаю всем сердцем, разбитым, но открытым для вас, второй части вашего послания.

– Господин мой Сент-Нуар, моё уважение к вам безмерно, – рыцарь Раймон не смог скрыть восхищения. – В самом деле, сеньор Суйерский закалён во многих тяжёлых битвах, так что знает цену времени и важность данного слова. Так что не удивительно, что именно в этот горький час он просит присутствия вашего и вашей дочери, чтобы разделить его скорбь у пустой могилы сына, а также затем, чтобы поразмыслить о будущем. Разумеется, он приглашает вместе с вами стольких рыцарей, скольких вы сочтёте нужным, лишь бы они смогли разместиться под его скромным кровом. Это его слова, и мы попытались передать их со всей честностью и искренностью.

– Дорогие гости, вам это удалось. Я благодарю вас за то, что вы выполнили наказ своего сеньора, и принимаю его приглашение. Завтра на рассвете мы отправимся в ваш замок, ибо я не хочу терять времени больше, чем необходимо для того, чтобы снарядиться и подготовиться к путешествию. Дочь, как вы и предлагали, поедет со мной, также нас будут сопровождать мои доверенные люди, Озэр и Луи Л’Аршёвек. Как видите, я не склонен медлить с решениями, так что позвольте мне удалиться в свои покои, чтобы поразмыслить о гибели юного Жиля. А вам приятного ужина и располагайте моим гостеприимством.

Тут Сент-Нуар встал из-за стола, за ним последовали некоторые из присутствующих, тогда как остальные предпочли остаться и воздать должное угощению. Озэр и Луи, однако, последовали за своим господином без колебаний, вышла и Аэлис, стараясь не поднимать глаз, в которых любопытные взгляды, казалось, разглядели пару слезинок.

Сидя в огромном деревянном кресле, укрытом мехами и шерстяными одеялами, у камина в своей спальне, господин Сент-Нуара смотрел, как огонь пожирает поленья.

– И вправду жестокий удар, – произнёс он наконец. Никто из присутствующих не попытался ему ответить, да он и не ждал ответа. – Этот юноша и этот брак были залогом моей мирной старости, будь оно всё проклято! Столько лет отбиваться от банд грабителей, которые шастают по округе, так часто просить помощи у Суйера, что это уже становилось унизительным, и вот наконец когда, казалось бы, заключён такой надёжный союз… Проклятье! Мне всегда казалось, что у Жиля есть голова на плечах, и он сумеет сохранить её. Выходит, я ошибался.

Аэлис, очнувшись от апатии, подняла голову. Сцепив руки на коленях она, глядя на отца всё ещё остекленевшим взором, произнесла:

– Отец, прошу вас позволить мне уйти. Завтра нас ожидает долгий путь, я должна собраться. Здесь мне оставаться ни к чему, – добавила она.

– Ты ошибаешься. Именно тебе важнее всего оставаться здесь. И ты прекрасно знаешь, почему. Ты, конечно, не сын, которого я так ожидал от твоей матери, но что-то мне подсказывает, что ты – моей крови и не совсем глупа. Так что сиди здесь, пока я не отпущу тебя.

Он заметил, что губы дочери едва заметно дрожат, и сказал более мягким тоном:

– В конце концов, речь идёт о твоём будущем, дочь.

Аэлис ответила не сразу, она устало опустила глаза и наконец произнесла:

– Моё будущее, отец, в ваших руках. Надеюсь, вы будете столь добры, что сообщите мне о ваших решениях и пожеланиях, но умоляю, позвольте мне удалиться. Завтра я впервые отправлюсь в Суйер, и слишком тяжёлые чувства теснят мне грудь. Прошу вас, отпустите меня.

Сент-Нуар задумчиво поглядел на неё и в конце концов махнул рукой, уступая её просьбе. Он смотрел, как дочь встала и, молча поклонившись всем присутствующим, вышла в коридор. Похоже было, что девушка потрясена больше, чем следовало ожидать от невесты, которая четыре года не видела своего жениха. Сент-Нуар тяжело вздохнул. Меньше всего ему сейчас нужна была дочь, безутешно скорбящая о погибшем за морями возлюбленном.

У Озэра и л’Аршёвека, стоявших перед господином в ожидании распоряжений, ни один мускул на лицах не дрогнул. Жанна сидела у окна, изо всех сил стараясь сосредоточиться на рукоделии, а отец Мартен непрерывно бормотал молитву за упокой души юного крестоносца. Глава семейства откашлялся.

– Ну ладно. Завтра у нас будет много дел, и я не хочу, чтобы вы клевали носом. Но сейчас мне надо узнать ваше мнение. Старый Суйер тот ещё лис, но ясно, что теперь, когда союз наш распался, можно рассчитывать на два варианта: либо помолвка с другим юношей из той же семьи, либо – конец дружбе. Как он, по-вашему, поступит?

Сент-Нуар посмотрел в глаза Озэру, единственному, чьи слова ему важно было услышать. Тот ответил без колебаний:

– Он возобновит договор. Суйер, как вы и сказали, стар. Ему тоже не захочется вернуться во времена грабежей и неуверенности в завтрашнем дне, каких бы выгод ему ни сулил набег на монастырь или похищение зерна с нашей мельницы. Ему уже не до драк. Но я не могу с уверенностью сказать, что именно он предложит. Жиль его единственный сын. Было ещё двое, но один умер во младенчестве, а другой удалился в лоно Церкви. У него нет больше прямых наследников, и я сомневаюсь, что он предложит нам кого-нибудь из более дальних родственников. Он знает цену крови, – Озэр смолк так же внезапно, как и заговорил.

– Спасибо, мой добрый Озэр. От всего сердца рад, что вы рядом со мной. Вы будто прочитали мои мысли, я полностью с вами согласен. – Сент-Нуар встал, заключил Озэра в дружеские объятия, потом обратился ко всем: – Спокойной ночи. Отец Мартен, продолжайте молиться за душу бедного мальчика и не забудьте помянуть Сент-Нуар в ваших молитвах. А сейчас мы с супругой разрешаем всем вам удалиться. Идём, Жанна.

Взяв жену за руку, Филипп привлёк её к себе и поцеловал в губы, наслаждаясь свежестью её дыхания и юной улыбкой. Слуги быстро и умело загасили огонь в камине и оставили несколько свечей, при свете которых господа, всё ещё обнявшись, направились к кровати с соломенным матрасом, обшитым шерстью и мехами.

– А ты, дорогая, что думаешь обо всём об этом? – Филипп был по-настоящему влюблён в свою жену.

– Филипп, ты прекрасно знаешь, что мне об этом нечего сказать. Это дело сеньора Сент-Нуарского, – Жанна вздохнула, как будто ей было тяжело продолжать. – Хотя ты прав: надо добиться мира на нашей земле, и союз Суйеров с Сент-Нуарами мог бы стать первым шагом на этом пути. Жиль был славным мальчиком, но без сомнения найдутся другие кандидаты, так что можно будет сохранить договорённости. Может быть, какой-нибудь кузен. И Аэлис в конце концов станет хозяйкой замка Суйер. Не волнуйся, любимый. Давай я обниму тебя.

– Ты моё утешение, Жанна. Белые мягкие руки жены обвили его шею, и он склонил голову на её жаркое и нежное лоно.

– Любовь моя, я скажу тебе нечто, что разгладит морщины печали на твоём лице.

Муж, заинтригованный, поднял глаза.

– Няня говорит, что срок ещё очень мал, но предпочитаю, чтобы ты ни дня не оставался в неведении. У меня будет ещё один ребёнок, Филипп. Ещё один Сент-Нуар, твой отпрыск. Молю Бога, чтобы он дал нам мальчика, как ты хочешь.

Сент-Нуар вскочил, ликование переполняло его; он вмиг забыл обо всех несчастьях, о Суйере и его интригах. Ребёнок! Мальчик, продолжатель рода; хотя дочь, Аэлис, жила и здравствовала, он не был уверен, что род Сент-Нуаров не прервётся.

Жанна ласково погладила лоб мужа. Сын. И не один, если понадобится. Всё, что угодно, лишь бы наконец превратиться в единственную и неоспоримую хозяйку Сент-Нуара. Оставалось только молиться, чтобы настал день, когда заносчивая девчонка отправится в постель к любому, кто захочет её, будь это хоть сам Дьявол.

Глава вторая

Смерть Жиля не пробудила в ней никаких чувств. По правде говоря, она и в лицо его плохо помнила. Глаза у него были, кажется, миндалевидные, а перед отъездом он отрастил бородку, вероятно, чтобы слишком нежное лицо его выглядело посолиднее. Он был, без сомнения, блондин, ведь в деревянном позолоченном медальоне, первом и единственном подарке, который она получила от Жиля, хранилась одна светлая прядь. Дар оказался и последним. Думая об этом, она тоже ничего не чувствовала, однако делала то единственное, что могла делать: плакала о нём, так и не зная, любила ли его когда-нибудь. Всю ночь, с того мгновения, когда погас последний факел в замке, и до первого луча утренней зари и первого петушиного крика на птичьем дворе, она оплакивала его, орошая слезами подушку, кусая кулаки, впиваясь ногтями в нежную плоть предплечья, чтобы не закричать, чтобы не разбудить никого, она оплакивала его так, будто он был её супругом, а она – его вдовой. Хотя бы этим могла она воздать ему и его памяти за краткие дни, когда они вместе мечтали о будущем, не зная ещё, до чего оно шатко. А потом Жиль отправился воевать. Красный матерчатый крест был нашит на плече его походного плаща, он клялся искупить все грехи прежде, чем взойдет с нею на супружеское ложе.

Когда няня рано утром пришла собирать её в первое путешествие в замок Суйер – первую длительную и дальнюю отлучку из родного дома – Аэлис была уже умыта и одета: волосы заплетены в длинную косу, туника из толстой шерстяной ткани облегала фигуру, плащ покрывал плечи, ботинки были тщательно зашнурованы, в кожаную дорожную сумку уложено всё необходимое. Они обнялись. По глазам крепкой коренастой крестьянки было видно, что ей многое хочется сказать. Однако она не произнесла ни слова. Молча спустились они к конюшне, где дожидались остальные путники, Л’Аршёвек ещё клевал носом, зевал во весь рот и после каждого зевка откусывал громадный кусок хлеба, её отец и Озэр хмурились и тихо переговаривались. Оба поклонились, увидев её, а Луи помахал ей горбушкой и что-то промычал набитым ртом. Николь прищёлкнула языком в знак недовольства дурными манерами рыцаря и оставила Аэлис на попечение оруженосцев и стремянных, которые уже вели дорожную клячу-першерона для неё и destrier, боевых коней в доспехах, для мужчин. Ванблан, на котором обычно ездила Аэлис, отличный скакун южных кровей, на этот раз оставался на конюшне. Путь до Суйера был не дальний, но трудный, приходилось ехать оврагами, через поля и заросли, по разбитым древнеримским дорогам, по узким лесным тропам, перебираться через тихие прозрачные ручейки, прячущиеся в траве и незаметные, как вены задремавшего чудовища, так что кони, неожиданно попадая в них копытом, могли поскользнуться. Аэлис, вообщето, была уверена, что Ванблан и тут бы не оплошал, но не хотела подвергать его ненужному испытанию, хотя и знала, что ей будет недоставать его компании. Пережитое прошлой ночью, осталось позади. Сегодня будущее виделось ей простым и кратким: предстоял день пути, и все волнения были связаны только с предстоящим путешествием.

Когда они подъехали к воротам замка, крестьяне, тащившие на базар, который каждую среду организовывался во дворе замка, тяжёлые мешки, полные зерна, сыров и хлеба, замерли в восхищении перед величием господ, на благо которых трудились. Аэлис покраснела, сама не зная, почему, при виде чумазых физиономий с горящими любопытными глазами, при виде тел, прикрытых рубищами и грубо обработанными шкурами, небрежно подпоясанными верёвками, при виде грязных ног, плетущихся по дороге, не достойной того, чтобы на неё ступали копыта Ванблана. Кавалькада приблизилась к дощатому мосту через реку, стоявшему на каменных опорах. Стражник, огромный детина, задумчиво грыз яблоко. Увидев путников, он встрепенулся, вскочил, схватившись разом за кожаную суму, болтавшуюся у него на поясе, и за дубинку, лежавшую рядом, и уже открыл рот, чтобы затребовать пошлину за проезд по мосту с четверых всадников, но заметив герб Сент-Нуара, замер в глубоком поклоне. Филипп достал несколько провансальских денье из кошелька и кинул их стражнику. За холмами, поросшими частым лесом, в одном дне пути по старой римской дороге, известной теперь под именем пути Святого Иакова, лежала цель их поездки. Уже довольно давно слышен был только ритмичный стук копыт об изъеденные временем, покрытые глиной и поросшие травой плиты. Озэр скакал впереди, обнажив меч. Отец Аэлис ехал вторым, сама она – следом за ним, а Луи замыкал колонну.

– Ну и каков ваш приговор, сеньора?

– Не понимаю вас, Аршёвек, – Аэлис очнулась от задумчивости, едва ли не благодарная рыцарю за то, что он отвлёк её от мыслей.

– Мы миновали большую часть земель вашего отца и нашего покровителя и приближаемся к тем местам, которых вы, если не ошибаюсь, ещё не видели.

– Так что же?

– Вот и я спрашиваю: так что же? Разве вы не заметили в небе облаков необычной формы или деревьев, которых не встретишь в полях Сент-Нуара, а разве вода здесь журчит не громче? Ведь она ближе к своей конечной цели, к морю. Госпожа моя! Да ведь в этих краях даже монахи одеваются в иные цвета, чем отец Мартен… Хотя, честно сказать, небогатое облачение нашего святого отца приобрело с годами такой неопределённый буроватый оттенок, что ни обитатели Клюни, ни монахи Клерво не смогли бы с точностью определить, к тем он принадлежит или к этим.

– Вы совсем запутали меня своими словесами: они бредут такой тесной толпой и так прочно между собой скованы, что лучший нормандский кузнец был бы не в силах оторвать одно от другого, чтобы докопаться до смысла, – Аэлис одарила рыцаря самым наивным взором. – Разве не все эти славные мужи принадлежат к одной и той же Святой Церкви?

– Ах, госпожа, это в самом деле интересный вопрос. Не знаю, к одной ли Церкви они принадлежат, но, сказать по чести, никакие они не мужи, ведь послушание и молитвы занимают весь их ум и весь их… – Луи Л’Аршёвек оборвал свой монолог на полуслове и стал внимательно изучать спокойное с виду лицо своей собеседницы. Слишком сильно изогнутые, как бы с ироничным вызовом, брови, подтвердили его подозрения. Воистину, самообладанию этой девчушки можно было позавидовать. Не зря она носила имя Сент-Нуар. Он откашлялся и произнёс, не скрывая лукавства:

– Ваш падре, возможно, не понимает сам, какого цвета его облачение, но в том, как воспитывать своих подопечных, он, без сомнения, разбирается, госпожа моя.

– Знаете что, рыцарь мой? Кажется, я начинаю осознавать, в чём разница, о которой вы только что говорили. Есть нечто исключительное в этой местности: здесь все архиепископы каким-то чудом становятся воздержанными на язык.

Рыцарь от души рассмеялся и изобразил намёк на поклон. Озэр обернулся на шум, но тут же снова сосредоточился на дороге. Редко приходилось Аэлис видеть его таким угрюмым. И его, и отца. Ни один из них рта не раскрыл с тех пор, как они покинули пределы Сент-Нуара, оказавшись вне защиты его гарнизона. Повсюду было полно грабителей и разрозненных групп, отколовшихся от армий наёмников, опустошавших этот край в то время, как в недалёком прошлом король Генрих вёл ожесточённую борьбу против могущественных графов и баронов Анжу и Блуа. Теперь же, когда старый король заранее раздал наследство троим алчным сыновьям, ради умиротворения одаривая их землями и титулами, когда брачные союзы объединили бывших врагов, жизнь, казалось, вошла в мирное русло. Однако воины, брошенные своими начальниками, те, кому не было никакой выгоды в возделанных полях и богатых урожаях, и кто мог рассчитывать только на верный меч, продолжали нападать на замки своих прежних противников, унося в качестве трофеев монеты, мешки зерна и уводя пленных.

Аэлис, любуясь дикой красотой пейзажа, почти забыла о снедавшей её тревоге. Л’Аршёвек был прав: трава по краям дороги росла высокая, с крепкими и мощными стеблями, аромат колокольчиков и других лесных цветов, нежный и стойкий, будто укачивал её в спокойных объятиях. Но вот зазолотились поля, обещая обильную жатву, показалось деревянное колесо водяной мельницы, а это означало, что недалеко монастырь, где путники собирались заночевать перед последним, самым коротким отрезком пути к Суйеру. Древнеримская дорога, выложенная плитами, закончилась, так что теперь они ехали по узкой тропе среди леса Мон-Фруа, давшего имя монастырю. Аэлис не могла разглядеть ничего, кроме сплошных серых стволов в водопадах жёлтой, бордовой и тёмно-зелёной листвы, скрывавших от неё тайны леса. Ей вдруг захотелось направить коня к этой мрачной и безжизненной границе лесного царства, которое будто шептало ей на ухо, что она должна это сделать. Она помотала головой, медальон качнулся и мягко стукнул её в грудь, тихо напомнив, что надо ехать вперёд. Она вспомнила о том, как обеспокоен отец, вечно пекущийся о будущем семьи. Что-то неопределимое промелькнуло в её голове, какая-то мгновенная мысль, связанная с Жилем, с его медальоном, с рухнувшими планами, с разбитой жизнью, не с жизнью старшей и единственной дочери Сент-Нуарского патриарха, а с её жизнью, с жизнью Аэлис. Последний вздох лесного ветра прозвучал как прощание, ей показалось, что таинственные лесные духи прошептали её имя.

Долина Мон-Фруа33
  Мон-Фруа – Холодная Гора.


[Закрыть] оправдывала своё название. Стоило лошадям ступить на широкую дорогу, ведущую к воротам монастыря цистерцианцев, основанного аббатом Робертом, учеником знаменитейшего члена ордена Бернарда Клервоского, как навстречу им дунул холодный ветер. За величавыми дубами и кедрами показались стены, сложенные из светло-серого камня; с молчаливым достоинством возвышались башни монастырской колокольни. Деревянные створки были закрыты, дверной молоток отозвался сухим стуком, когда Озэр трижды ударил им в ворота. Новиций в белом наплечнике поспешно вышел им навстречу из узкой боковой двери. Озэр объявил:

– Филипп Сент-Нуарский и его спутники просят пристанища и защиты у аббата вашего монастыря.

Юноша энергично кивнул и побежал отпирать ворота. Несколько мирских братьев, работавших на огородах около главного здания, на мгновение подняли головы, заметив лошадей и всадников. Как только всадники спешились, двое новициев подошли, чтобы отвести лошадей в маленькую конюшню рядом с трапезной и кухнями. Один из них, самый молодой, покраснел, увидев Аэлис, но тут же отвернулся и занялся своим делом.

Главное внимание строители монастыря уделили возведению церкви и крытой галереи внутреннего двора, немало приложили они старания и при постройке зала капитула и мест уединения и размышления для членов конгрегации, да иначе и быть не могло: благородные цистерцианцы, прибывшие в Мон-Фруа для молитв и духовных трудов, мало времени уделяли мудрёным хозяйственным вопросам. Так что, хотя аббат-основатель располагал бесценными наставлениями почтенного главы ордена, процветание пришло только с избранием второго, нынешнего аббата, Гюга Марсийского, принявшего бразды правления и взявшегося за дело с жаром, подобным тому, что владел им в 1146 году, когда, будучи всего лишь 18 лет от роду, он призывал к крестовому походу против неверных и, не удовольствовавшись этим, сам в конце концов взошёл на корабль, взявший курс на Иерусалим. К счастью, те дни и тот неудачный поход, принёсший столько смертей и унижения христианским рыцарям, остались позади, и теперь под рукой Гюга монастырь переживал редкую пору благоденствия. После долгих лет междоусобной борьбы здешние земли в кои-то веки вкушали мир, и ни один сеньор не посягал на имущество ордена ни из нужды, ни ради наживы. Аббат употребил весь свой такт, ловкость и связи на то, чтобы обеспечить себе благодатный мир. Время от времени какая-нибудь партия отправленного на продажу товара загадочно исчезала или отряд рыцарей являлся и требовал десять мешков зерна или месячную выручку от аренды мельницы. Но это случалось всё реже, зато число мирских братьев, работавших на аббатство, за последние годы значительно выросло. Пришлось построить ещё одну трапезную, дормиторий и кухню для мирских братьев. А год назад появился и скрипторий, где те немногие, кто владел искусством иллюминирования рукописей, усердно переписывали фолианты, присланные на время из библиотек других монастырей ордена. Даже прошёл слух о возможном приезде в скромную обитель епископа Шартрского. Зная непредсказуемый нрав юного Гильома Белорукого, брата графа Шампанского, аббат гадал, радоваться ему или тревожиться. Однако и для огорчений были поводы: в последнее время местные молодые люди из тех, что не могли найти себе занятия, отправлялись в Компостелу или в Иерусалим вместо того, чтобы стучаться в ворота его аббатства с тем, чтобы принять духовный сан. Другие покидали Мон-Фруа и селились под защитой стен Шартра, Руана, Тура или Реймса. Времена менялись, без сомнения. Мощности водяной мельницы, которую строили без особой надежды, подчиняясь указаниям наставников из аббатства Клервоского, хватало, и даже с избытком, чтобы молоть зерно окрестных полей. Отец Гюг вёл переговоры с несколькими крестьянами и торговцами на ярмарках в Шампани, предлагая им пользоваться мельницей. За плату, разумеется. Он с удовольствием помассировал себе ногу. Одуряющий жар пустынь, окружавших Гроб Господень, не оставил у него по себе иной памяти, кроме лёгкой хромоты. Однако увечье оказалось весьма полезным приобретением: собеседники часто обманывались и недооценивали несчастного калеку или просто жалели его, так что переговоры вели не слишком бдительно, зачастую проявляли необдуманную щедрость, с чем добрый аббат и поздравлял себя. Хотя не все совершали подобную ошибку. Сент-Нуар взглянул на аббата с лукавой улыбкой и воскликнул:

– Мой славный аббат! С каждым моим посещением сего святого места я замечаю всё новые постройки, а ваше маленькое войско мирских братьев неизменно растёт. Так что и спрашивать не стану, как у вас идут дела. Не нужно особой проницательности, чтобы заметить: Мон-Фруа – богатая община…

– Ну что вы, что вы! – аббат сделал протестующий жест. – Мы, слуги Божьи, любим селиться, как вам известно, вдалеке от людских троп. Там где царит молитвенная тишина, не место богатству. Нам лишь бы поддержать своё существование. – Хотя на лице Сент-Нуара, пока он слушал аббата, не отразилось ничего, кроме глубочайшего почтения, аббат не обманывался на его счёт. Старый лис из замка Сент-Нуар был когда-то его головной болью. Теперь-то они могли сесть вместе за стол и выпить вина из монастырских подвалов. Аббат повторил: – Лишь бы выжить.

– Как всем нам, Гюг, как всем нам, – поспешно отозвался Филипп.

– Да. Ведь все мы дети Божьи.

Они надолго замолчали, пока мирские братья суетились вокруг стола, поднося хлеб и сыр. Вино и свежую воду аббат уже подал гостям. Бокалы были резного дерева, а пища – самая простая. Оба знали, что богатый монастырь мог позволить себе предложить и более роскошное угощение. Однако этот обед в какой-то мере представлял собою ритуальное действо: демонстрацию аскетизма. Аббат не намерен был щеголять клюнийской роскошью. Пусть ею упиваются монахи, носящие чёрное облачение, отступившие от строгих правил бенедиктинского ордена. Наконец двое мужчин остались наедине.

– До вас, должно быть, уже дошли печальные вести из Суйера, – сказал Филипп, сделав большой глоток вина, слишком щедро на его вкус разбавленного водой.

– Печаль переполнила мою грудь, когда мне об этом сообщили, – ответил аббат и добавил в раздумье, – Его чистая душа, без сомнения, нашла путь к вратам вечного покоя. Мне выпала честь быть наставником и исповедником несчастного юноши.

– Воистину несчастного. Нет большего несчастья, чем умереть, оставив за собой шлейф скорби и упрёков, – произнёс Филипп, нахмурившись.

– Ваши слова суровы, господин мой, – сказал аббат с мягким укором.

– Но разве иных слов и мыслей можно было ожидать от меня? Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, как бесконечные междоусобицы опустошили наши земли и обездолили наши семьи. Нам вечно не везло. – Он горестно покачал головой. – Не нашлось могущественного сеньора, графа или архиепископа, способного принести на нашу землю длительный мир. Никто не взял на себя заботы о наших несчастных краях, однако, хотя мы не богаты ни виноградниками, ни пшеницей, ни железом, ни солью, все хотели захватить нас, ведь мы оборонительный бастион между теми и этими. Мы прокляты, ибо вечно оказываемся между двух огней. И при том расположены далеко от портов, ярмарок и торговых путей… Нам досталась одна лишь роль – роль пешек в жестоких играх могущественных сеньоров, а тут ещё то и дело являются сборщики податей: мол, старый король Генрих нуждается в деньгах на оплату войска, чтобы в очередной раз сразиться со своими сыновьями, или граф Блуаский собрался выстроить новый замок на границе с Нормандией, или пришло время защищать в очередной раз Гроб Господень, и мы вытрясаем мошну, не зная, наполнится ли она вновь. Вот и всё. Слава Богу, с тех пор, как прекратилась явная вражда, и все стороны сумели, если не разрешить свои разногласия, то, по крайней мере, встать выше их, мы в конце концов дождались покоя. Ещё десять лет назад мне и в голову бы не пришло вывезти дочь за пределы семейных владений, да и вы не решились бы принять меня под своим кровом. И вот эта смерть… Накануне заключения прочного союза – результата тяжких переговоров, жизненно необходимого моей семье. Столько усилий впустую. И как это угораздило глупого мальчишку погибнуть в самое неподходящее время!

– Вы богохульствуете, Филипп, – сказал аббат с искренним чувством. – Жиль Суйерский погиб по Божьей воле, а её следует уважать. Но признаюсь, ваша досада придаёт мне уверенности. Ведь всё, что вы сказали, – доказательство горячего стремления к миру.

– У меня давно пропала охота завоёвывать чужие земли, – Сент-Нуар поднял глаза на своего собеседника. Аббат был смугл, ярко-голубые глаза придавали его лицу одновременно нечто ангельское и слегка пугающее. Старый рыцарь вздохнул, как будто сбрасывая с плеч тяжёлый груз. – Теперь мне бы только уйти с миром и спокойной совестью. Единственное, к чему я стремлюсь, – безопасность родных.

– Это делает вам честь, – сказал Гюг. – Дом Господень всегда готов выслушать кающихся и дать им приют и утешение.

– Истинно так, аббат, и когда придёт для меня день покаяния, я обращусь к вам. Пока же, – продолжил Филипп, – мне следует сосредоточиться на других делах, весьма далёких, как вам известно, от вопросов веры.

Аббат промолчал. Только прикрыл глаза, ожидая продолжения.

– Гюг, – в голосе Филиппа звучало почтение, которое испытывают лишь к самым старым и заслуженным противникам, – что с нами будет? Суйер рассказал вам, что он задумал? Во имя всех стычек, в которых я пролил кровь ваших монахов, прошу вас ответить честно.

Монах встал и, подойдя к очагу, произнёс тихим, но твёрдым голосом:

– Кровь. У нас всё сводится к крови. В сердце Жиля текла кровь Суйеров, и потому вы скорбите о его смерти. И при этом вам неведомо, был бы он вам хорошим наследником, имел бы потомство или в конце концов предпочёл бы вашей дочери молоденькую крестьянку. – Сент-Нуар приподнялся в кресле, побелев от гнева. Аббат остановил его взглядом. – Не важно. Жиль уже не в счёт. Вернёмся к вопросу о крови. Кто ещё, в ком течёт кровь Суйеров, жив? В чьих венах течёт животворный сок этого рода? У старого Суйера было трое сыновей: один умер, едва родившись, второй, Готье, постригся в монахи и теперь он – секретарь архиепископа Генриха из Бове. Честолюбивый и многообещающий клирик, но слуга Божий, связанный обетом безбрачия. Что до Жиля, – аббат перекрестился, – надеюсь, товарищи по оружию похоронили его по-христиански. Других Суйеров в наших краях нет, Филипп. Выбора не остаётся. Если, конечно, оба семейства по-прежнему желают альянса. – Он снова уселся и, наклонившись, пристально посмотрел в окаменевшее лицо собеседника, – А я советую вам продолжать начатое. Между Суйерами и Сент-Нуарами должно быть взаимопонимание. Если его не будет, мы обречены вновь вернуться в мрачные времена, о которых вы только что с такой горечью вспоминали. Случись так, и ваши владения погрязнут в нищете. А моя община утратит всё, что удалось скопить за столько лет и такими трудами. Орден не простил бы мне этого. Да и я сам себе не простил бы.

– Я понимаю, – Сент-Нуар горько усмехнулся. – Вы вечно печётесь о всеобщем благе, Гюг.

– Признаться, все мы нуждаемся в этом союзе, Филипп. И вы – более, чем кто бы то ни было. Если Суйер решит изменить условия, сохранив дух договора, я буду счастлив освятить этот брак и благословить объединение ваших семей.

– Благодарю за откровенность, аббат.

– Предчувствую, что нам предстоят трудные времена, Сент-Нуар. Я буду молиться за то, чтобы у нас хватило сил выдержать испытания, которые пошлёт нам Господь на нашем пути.

– На нашем пути к миру? – Сент-Нуар сделал глоток из своего стакана. – Нет, аббат. Бог, без сомнения, на стороне кротких и блаженных.

– Воистину.

– Воистину, братья. Господь всеблагой вознаградит нас реками, текущими мёдом и молоком в бескрайних вертоградах рая для избранных, – произнёс Луи, с иронией созерцая размоченный хлеб и остатки засохшей пищи, предложенные им мирскими братьями на ужин. Хорошо хоть в глиняном кувшине было вино.

– Разум твой явно скудеет, Луи. Реки, текущие мёдом и молоком – это рай для сарацинов. Не сбивай с толку бедных монахов, – пробормотал Озэр, пережёвывая жилистый кусок мяса. – Мы-то помним, чем кончился твой предыдущий припадок красноречия.

Они сидели напротив конюшни на кучах соломы, сваленных у задней стены кухни. Аббат предоставил им место в дормитории мирских братьев, но рыцари предпочли устроиться на ночлег поближе к лошадям и – что ещё важнее – поближе к оружию. Монастырь погрузился в тишину, ещё более глубокую, чем обычно, слышно было только, как рыщут ночные хищники в поисках добычи. Неподалёку дикий кот поймал мышь и теперь удовлетворённо ворчал, с жадностью вгрызаясь в тёплое ещё мясо. Сам окружающий воздух был пропитан чувством голода.