Текст книги "Тайна двух медальонов"

Автор книги: Карл Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7

Главный комиссар Майзель сел на заднее сиденье служебной машины и приказал шоферу ехать в управление. У него в запасе было несколько часов, пока эксперты и его сотрудники не представят ему первые заключения и отчеты по делу Эрики Гроллер. Кройцца он отправил к фрейлейн Мёлленхаузен, не то медсестре, не то секретарше покойной, другой сотрудник проверял алиби Лупинуса, а третий – опрашивал владельцев близлежащих вилл. Возможно, кто-то из них заметил этой ночью что-нибудь подозрительное. Майзель не слишком обольщался такими опросами, находил их бессмысленными. За годы работы в полиции он не раз сталкивался с равнодушием и безучастностью людей, когда речь шла о посторонних. Однако инструкция обязывала к такому опросу.

Майзель надеялся застать в отделе комиссара Борнемана, своего заместителя. В настоящее время Борнеман занимался другим делом, расследование которого в ближайшие дни, вероятно, завершится. Майзель нуждался в помощи комиссара, имевшего значительно больший опыт и квалификацию, нежели Стефан Кройцц, еще «зеленый» криминалист и горячая голова. Нет, он не собирался отставлять ассистента от дела, у того были свои положительные качества, но как толковый напарник он не годился.

Иоганнес Майзель был доволен. Но не совсем. В целом дело Эрики Гроллер казалось не сложнее многих других. Какие-то загадки приходится постоянно решать по ходу расследования. Особенно трудные – в его начале. В данном случае это был вопрос о приеме яда. Каким образом большое количество мышьяка попало в организм Эрики Гроллер? С септомагелем или алкоголем? Таблетки, видимо, следует исключить. Что выпила доктор перед сном – вино, коньяк, ликер? Никаких следов выпивки в доме не было найдено. Ни початой бутылки, ни рюмок или бокалов в мойке. Положим, она приняла отравленную жидкость вне дома. Тогда до момента наступления смерти оставалось пятнадцать – двадцать минут: приехать домой, подняться наверх, переодеться, совершить туалет, лечь в постель. Почему бы и нет? Но как уложить в эту схему борьбу на веранде?

Главный комиссар не знал ответа. «В начале дела это не так страшно, – успокоил он себя. – Главное, под конец найти логичный ответ на каждый вопрос». Он откинулся на спинку сиденья машины и пожалел, что у него не было при себе зонтика-трости. Он с удовольствием зажал бы его между колен, оперся руками о набалдашник и, сидя прямо, глядел вперед. Это выглядело бы очень аристократично и позлило шофера. Но Майзель вынужден был отказаться от такого удовольствия по профессиональным причинам.

Шеф комиссии по расследованию убийств сделал все, что полагалось по инструкции на первом этапе раскрытия любого преступления. Никто не мог упрекнуть его за то, что он повел расследование дела Эрики Гроллер в слишком узких, слишком ограниченных рамках. И откуда ему было знать, что в нескольких километрах отсюда в то же самое время, утром 18 мая 1965 года, других людей также занимало это дело?

В фешенебельном гамбургском квартале Харвестехуде, в голубой гостиной виллы врача-гинеколога доктора Лупинуса, Ирэна Бинц боролась с непрерывно нарастающим волнением. Одетая в легкую блузу, тонкие лосины и сапоги для верховой езды, она бесцельно слонялась по комнате. Красная жокейская шапочка лежала на стуле у двери, а в конюшне, готовая для утренней прогулки верхом, ждала Изабелла – длинноногая мухортая кобыла. Ирэна нервничала. Она поминутно взглядывала на часы, затем в окно или на телефон. Жадно курила, небрежно стряхивала пепел сигареты на ковер или паркетный пол, а под конец швырнула окурок в цветочную вазу, возле которой остановилась.

Тишина в доме усиливала ее беспокойство. Она ступала тяжелыми шагами специально, лишь бы нарушить гнетущую тишину. Когда глухое гудение пылесоса доносилось из дальних комнат в гостиную, она замирала на месте и прислушивалась. Монотонные шумы воздействовали на ее нервы. Ей казалось, что они гармонируют с ее внутренним состоянием и благотворно влияют на психику.

Ирэна подтащила стул к окну, уселась и поставила телефонный аппарат на бедро. Так она ждала, ждала, что в следующую секунду в поле зрения появится машина или зазвонит телефон. Ее мысли кружились вокруг одних и тех же вопросов: неужели сорвалось? А если так, то что делать дальше? Но это были совершенно бесплодные мысли, больше похожие на душевные копания, лишенные всякой логики.

В это же время Морис Лёкель устало поднимался по скрипучим стертым ступеням лестницы флигеля старого запущенного дома в гамбургском рабочем квартале Бармбек. На верхней площадке он остановился. В темноте щелкнул зажигалкой, чтобы разглядеть табличку на двери и кнопку звонка. На эмалевой пластинке было написано: «Р. Купфергольд». Звонок, на кнопку которого надавил Лёкель, исторг какой-то несуразный звук, словно его издал глухонемой, решивший пожаловаться на свою судьбу. Дверь открыла массивная, богатырского сложения женщина.

– У вас есть свободная комната?

– Нет.

– Меня прислала фрейлейн Шарлотта.

Женщина схватила Лёкеля за рукав и втащила в полутемный коридор. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.

– Но плата, молодой человек, вперед. Ну так как, согласны сунуть мне в лапку двадцать хрустиков? Желаете остаться на сутки?

– Пока еще не знаю. Вот, возьмите за двое. Покажите комнату!

Лёкель был человек вежливый, к тому же попавший в сложные обстоятельства. Потому он не отказался от уговора с хозяйкой, войдя в чулан, от вида которого шарахнулись бы даже голуби или куры. Он старался не смотреть по сторонам, коротко кивнул вдове Купфергольд и, оставшись один, со вздохом облегчения поставил портфель на пол. И тут его охватил жуткий страх. Напротив него стоял мужчина с всклокоченными волосами, небритый, со сбившимся набок галстуком, распахнутым по причине отсутствия верхней пуговицы воротом и в измятом голубом нейлоновом плаще. Мужчина, испуганно таращившийся на него, был он сам. Лёкель стоял перед некогда роскошным, а ныне доживающим свой век в ветхой заброшенной мансарде зеркалом высотой в два метра.

Морис хотел побриться, однако, взглянув на ручные часы, передумал. Он сбежал вниз по лестнице и промчался по улице несколько кварталов до ближайшей телефонной будки. Торопливо набрал по памяти номер.

На другом конце тотчас отозвался женский голос.

– Ирэна?

– Морис, Бог мой! Это ты?

– Да.

– Где ты находишься?

– Ирэна, случилось ужасное. Мне надо с тобой поговорить.

– Все-таки где ты находишься?

– Лупинус вернулся?

– Нет. Он даже не позвонил.

– Черт побери. Немедленно приезжай сюда! Встретимся в Бармбеке. У меня на квартире нельзя. Жду тебя в «Золотой утке»…

– Мне трудно отлучиться из дома. Мы не могли бы встретиться здесь, где-нибудь поблизости?

– Ты с ума сошла! Разгуливать по Гамбургу после того, что случилось! Хватит. Прошу тебя, приезжай!

– Хорошо. Где находится твой кабак?

Морис Лёкель объяснил дорогу и повесил трубку. Затем вернулся в свое новое жилище. Он умылся, надел свежую рубашку, достал из кармана пиджака толстый конверт и засунул его в брючный карман. «Береженого Бог бережет», – подумал он и покинул дом, чтобы встретиться с Ирэной в «Золотой утке».

В это время главный комиссар Майзель проезжал по Штеглицу; он разглядывал магазины и универмаги по обеим сторонам Шлоссштрассе, деловито снующих людей и, когда мимо окон машины проплывали газетные киоски, злорадствовал. Имя Эрики Гроллер еще не появилось в крупных заголовках, газетные писаки гонялись за другими сенсациями. И если бы они обратились к нему, Иоганнесу Майзелю, то с чем пришли, с тем и ушли бы.

У перекрестка машина остановилась по красному сигналу светофора. Взгляд Майзеля упал на велосипедиста, стоявшего рядом с его машиной. На багажнике велосипеда лежала пачка утренних газет. Главный комиссар, преодолев свое отвращение к печатной продукции, прочел заголовок передовой статьи, попавшей прямо в поле его зрения, и покачал головой. «Связан ли Тиксье-Виньянкур, парижский адвокат и соперник де Голля на президентских выборах, с Национальным советом сопротивления?» В уголках рта Майзеля залегла язвительная усмешка. «В этом вся пресса, – думал он. – Многозначаще поднимает вопросы, ответы на которые не требуют абсолютно никакой проницательности. Ведь ни для кого не секрет, что пресловутый французский адвокат, доблестно стоявший под знаменами монархистов, фашистов, петенистов и пужадистов, обрел известность именно благодаря выступлениям в защиту ОАС – «Организации секретной армии». Перед каким бы парижским судом ни представали вожаки этой террористической организации, их адвоката неизменно звали Тиксье-Виньянкур. И то, что газеты трубили уже о «Национальном совете сопротивления», было не ново. ОАС давно обзавелась этой вывеской. Новым, пожалуй, было то, что несколько дней назад эта высокооплачиваемая знаменитость в черной мантии решила конкурировать на президентских выборах с генералом де Голлем. Нет, этому хитрому лису было не по плечу прогнать лотарингского Шарля из президентского кресла. Он мог рассчитывать только на восемь – десять процентов голосов, голосов крайне правых».

Иоганнес Майзель знал все это. Из передач радио и телевидения, из разговоров с коллегами. И ехидно подсмеивался над погоней газетчиков за дешевой сенсацией.

Майзель знал это, но от этого знания ему было ни жарко ни холодно. Так же, как и от знания того, что Карфаген был трижды разрушен или что хлорофилл обусловливает усвоение растениями углекислоты из воздуха.

И он выбросил из головы мысли о Тиксье-Виньянкуре, о Париже, о борьбе за президентское кресло.

В это время двухместный спортивный «фиат» вывернул на шоссе, ведущее из аэропорта «Орли» во французскую столицу. В машине сидели двое мужчин, одинаково толстых, одинаково одетых, с одинаковыми лицами, да и звали обоих одинаково – Конданссо. Бенуа пожевывал кончик толстой сигары, другой крутил баранку и пожевывал нижнюю губу.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Бенуа Конданссо.

– Ровным счетом ничего, – откликнулся близнец, которого звали Жан. Кроме имени, от брата его отличала только нелюбовь к курению.

– Она так и не появилась, Жан.

– Появится, должна появиться. Может, что-нибудь произошло?

– Знать бы это.

– Она отложила… поездку на день. Наверняка у шефа уже лежит телеграмма. Или она позвонила.

– Звонить она может только вечерами, Жан.

– Тогда даст о себе знать сегодня вечером. Передам шефу, что она не прилетела, мы встретили три рейса, считаю – наше задание выполнено.

– Старик будет брызгать слюной.

– А тебе это видеть впервой?

– Но она же забронировала место в самолете. Ее имя стоит в списке пассажиров. Провалиться мне на этом месте, если дело не сорвалось.

– Кончай ныть. Мы ничего не изменим. Пусть у шефа болит об этом голова.

Некурящий Конданссо включил приемник на полную мощность; он больше ничего не хотел слышать о деле.

Остаток пути они молчали. Машина достигла предместья Парижа, пересекла окраинные районы, проехала вдоль длинных рядов однотипных домов и наконец исчезла в плотном потоке столичного транспорта.

В это время Клаус Герике лежал голым в постели дешевого парижского отеля и глядел в облупившийся потолок. Мысленно он кокетничал именем Анри, которым обзавелся накануне.

Поскольку у Клауса не было иного удостоверения личности, кроме своего собственного, то он не отважился поселиться в более приличном заведении. Не сведущий в обычаях французской столицы, точнее говоря, неправильно информированный, он вбил себе в голову, что должен найти убежище непременно в деклассированной среде. В одном из бедных кварталов его внимание привлекла ярко накрашенная женщина, беспечно прогуливавшаяся под фонарями. Назвавшись Ма́ргой, она не ломалась и не заламывала цену. Первое она сделала, повинуясь законам ремесла, второе – чувствуя, вероятно, за своей спиной сильную конкуренцию. В этой обшарпанной клетушке третьеразрядного отеля он справил свои дела, привычно и деловито, без всяких эмоций, и Марга сказала ему об этом. Герике сослался на усталость и, расплатившись, выпроводил проститутку. На прощание она нежно назвала его Анри. Засыпая, он несколько раз повторил вслух это французское «Анри».

Так Герике обзавелся новым именем. Теперь предстояло подыскать в пару подходящую фамилию – может, Маршан или Дистель, – а уж затем подумать о соответствующих документах. Последнее меньше всего беспокоило Герике. У него было два крупных козыря: во-первых, блестящее знание французского языка и, во-вторых, громадное, по его разумению, даже сказочно большое количество новых стофранковых банкнот, которые вот уже более десяти часов распирали его бумажник.

Клаус Герике поднялся и дрожащими руками ощупал тугой кожаный кошель. «Сегодня в порфире, завтра в могиле», – пронеслось в его голове. Сердце начало беспокойно биться, он был вынужден даже опуститься на кровать. Зажег сигарету и закрыл глаза.

Мрачные думы бродили в его голове, как облака в небе, без цели и связи. Он размышлял о событиях минувшего дня, о своем нынешнем положении, о будущем. Но после четвертой сигареты его мысли закружились вокруг одной, вязкой и неотступной. Фраза: «Сегодня в порфире, завтра в могиле» – как гвоздь засела в его мозгу. Он гнал ее от себя, но она снова и снова возвращалась. Пока наконец это ему не прискучило. Человек деятельный, он был чужд мечтаний. Вскочил, распахнул окно и налил воду в старый помятый металлический тазик. Погрузив несколько раз лицо в прохладную жидкость, подумал: «Чего мне бояться? Кому я нужен?»

Бывший экономист Герике заблуждался. Разумеется, Иоганнес Майзель еще ничего о нем не знал, еще ехал на своей служебной машине по Берлину и имя Герике ему ничего не говорило. Но уже после полудня того же дня агенты берлинской уголовной полиции позволят у двери квартиры фрау Миттельцвайг и расспросят ее о жильце. Квартирная хозяйка поведает им, что накануне вечером, 17 мая, в девятнадцать часов, Клаус Герике, одетый в темный костюм, белую рубашку с галстуком-бабочкой и демисезонное пальто, покинул дом и больше не появлялся. Правда, фрау Миттельцвайг встанет на защиту своего молодого жильца, будет превозносить его любезность и услужливость, но этой болтовней не удержит криминалистов от дальнейших розысков Клауса.

Однако в тот дополуденный час ни мнимый Анри в Париже, ни подлинный шеф комиссии по расследованию убийств в Берлине не знали этого.

Иоганнес Майзель остановился у здания полицейского управления. Бросил взгляд на часы, поднялся по каменной лестнице и, войдя внутрь, важно кивнул караульному. Майзель хотел узнать у комиссара Борнемана о состоянии расследования убийства с целью ограбления в Груневальде и обсудить дело Эрики Гроллер. Майзель редко пользовался лифтом, предпочитал подниматься наверх пешком, что отвечало его спортивной натуре.

Бюро главного комиссара находилось на шестом этаже. На четвертом он сделал остановку, открыл окно и глубоким вдохом наполнил легкие свежим воздухом…

В это время Каролина Диксон уже знала, что убита женщина, что разыскивается преступник и выясняются причины ее гибели. Она также стояла у окна и, прищурив глаза, смотрела на людской поток, бурливший на перекрестке возле американской памятной библиотеки.

В то утро 18 мая миссис Диксон пришла в свое бюро около десяти часов. Как всегда внешне спокойная, сказала фрейлейн Мауз, что будет занята для всех, и уединилась в кабинете.

Она сняла телефонную трубку, нажала на миниатюрную клавишу рядом с рычагом, но тотчас дала отбой и покачала головой. Не стоило сейчас звонить майору Риффорду. «Это пока никуда не уйдет», – решила она.

В глубокой задумчивости Каролина постояла у окна, бесцельно дергая шнур гардин, затем опустилась в кресло и, скрестив руки на груди, уставилась в пространство перед собой. Миссис Диксон пыталась обуздать сумятицу мыслей, упорядочить свои размышления, но это давалось ей с трудом: ведь на карту было поставлено ее будущее. Из событий прошедшей ночи Каролине было ясно лишь одно, ясно полностью, без остатка, – ее хитро задуманный план, осуществление которого казалось детской забавой, провалился. И не просто провалился, а стал теперь для нее удавкой.

Но, осознавая это, она не видела выхода из создавшегося положения, не находила мер защиты. Снова и снова впечатления минувшей ночи смешивались в ее сознании с уже известным и не раз продуманным; снова и снова Каролина возвращалась к вопросу – правильно ли она поступила, перевезя женщину в другое место? В тот предрассветный час, когда она, покончив с делом, несколько успокоилась и, казалось, справилась с первым шоком, отвечала на этот вопрос отрицательно. Но затем появился Стэнли. Он сообщил о смерти Эрики Гроллер, и Каролина облегченно вздохнула. Однако, представив себе последствия всего, поняла, что радость ее была преждевременной. Немецкая полиция примется разыскивать преступника. Не найдет его сразу и начнет копаться в личной жизни умершей Эрики Гроллер. А в круг ее знакомых входила и она, Каролина Диксон. Каролина же была агентом ЦРУ. Значит, секретная служба окажется в сетях немецкой полиции.

Миссис Диксон искала и не находила никакого выхода. Она обязана была информировать обо всем майора Риффорда, своего шефа, и рассказать об акции, предпринятой без ведома начальства. Она не питала никаких иллюзий относительно последствий этой «исповеди». Центральное разведывательное управление не отпускало грехов своим сотрудникам. Она вступила в самый трудный этап своей жизни. Более трудный, чем тот, когда вокруг нее трещали выстрелы и летели осколки разбитого стекла. Тогда родилась Каролина Диксон. В этот раз не родится никто. В этот раз была жесткая альтернатива: либо остается Каролина Диксон, либо только ее прах.

Каролина встала. Сняла телефонную трубку и нажала на миниатюрную клавишу рядом с рычагом.

– Хэлло, говорит двадцать девятый, мне необходимо встретиться с вами, сэр, срочно! – хриплым голосом произнесла она. И после паузы, запинаясь, прошептала: – Да… хорошо, сэр!

Тем временем комиссар Майзель преодолел оставшиеся двадцать восемь ступенек. Передышка оказалась благотворной для тела и души – дыхание стало легким, свободным, улетели прочь хмурые, гнетущие мысли. В свой кабинет Майзель вступил в приподнятом, боевом настроении. Он решил дождаться отчетов своих сотрудников, а после этого сходить пообедать. Главный комиссар прекрасно понимал, что по ознакомлении с первыми результатами дальнейшую судьбу расследования определяли считанные часы, порой минуты. На основе прочитанного и услышанного надлежало сделать верные выводы, дать четкие указания. Подчас это требовало предельной концентрации духовных н физических сил. Если не проявить серьезного внимания ко всякой улике, даже самой мелкой, и не отдать должного распоряжения, то в дальнейшем это может привести к тяжким, иногда непоправимым последствиям. Было бы идеальным начать дознание с обстоятельного изучения всех материалов. Но это вовсе не означало, что он затянет дело, уйдет от быстрого, смелого решения. У Майзеля был огромный опыт работы в полиции и волевой, упорный характер. Однако наивысших результатов он достигал лишь тогда, когда обстоятельства позволяли ему всесторонне осмыслить проблему без лишней суеты и внешнего принуждения. Во всем остальном он полагался на тончайший механизм импровизации.

По расчетам Иоганнеса Майзеля папка с делом Эрики Гроллер должна была быть уже довольно пухлой: отчет о происшествии, заключения судебного медика и экспертов по следам, протоколы опросов свидетелей, описание рабочих версий и гипотез, а также фотографии, схемы, рисунки.

Майзелю не терпелось взять в руки эту папку, ласково прикоснуться к ее страницам. Он уже наперед формулировал приоритетные задачи. По пальцам пересчитал всех своих сотрудников, опасаясь, что их может не хватить, если проблемы вдруг посыплются одна за другой. «В любом деле важна последовательность, – считал он. – И главное – не забегать вперед!»

Размышления Иоганнеса Майзеля прервал громкий стук в дверь. В кабинет вошел один из его агентов и с порога выпалил:

– Господин главный комиссар, алиби доктора Лупинуса не подтвердилось!

Глава 8

Ричард Дэвис яростно проклинал свое задание. Шел дождь, пронизывающий ветер бил ему в лицо, он весь продрог, и вообще – это задание было ему не по душе. С тоской вспоминал он о родном Техасе, стадах мирно пасущихся коров, пронзительно ярком солнце над прериями и страстно мечтал вырваться из Парижа. Уже битый час Дэвис стоял под узким выступом крыши. Его ноги совершенно промокли, руки закоченели, время от времени он слизывал с губ капли дождя. Было начало одиннадцатого, и если господа, уютно устроившиеся там, в доме, не поторопятся, то ему придется проторчать на этом отвратном посту до полуночи. Он ненавидел задание и одновременно потешался над ним. Надвинутая на глаза шляпа, высоко поднятый воротник плаща… Сунуть бы еще в рот курительную трубку – и чем не суперагент из последнего телесериала! В то время, когда все секретные службы пользуются самыми хитроумными техническими средствами, ультракоротковолновыми передатчиками, электронными лампами-вспышками, анестезирующими средствами и миниатюрными микрофонами, его посылают под проливной дождь, чтобы выследить, как это делал во время оно знаменитый киноидол Ник Картер, злоумышленников. Положительно, от этого задания веяло стариной и глубокой провинцией. Дэвис стал тяжел на подъем, привык к тихой кабинетной работе, к цивилизованной, покрытой тайнами корреспонденции, питал любовь к проявлению микрофильмов и расшифровке кодовых донесений.

Ричард терпеливо сносил непогоду. Он стоял напротив огромного доходного дома, архитектура которого представляла собой смесь бидермайера и модерна, вдалеке от оживленных проспектов и бульваров Парижа. Он терпеливо ждал, когда из этого дома появятся двое мужчин, впущенные туда добрый час назад по особой комбинации звонков.

Дэвис знал обоих, знал и пекаря Паули, в квартире которого они находились. Знал помер его телефона – Дантон – 11–21; знал также, что пекарня Паули находилась на соседней улице, что параллельный абонентский ввод был проложен в квартиру и подключался с помощью тумблера. И Дэвис предполагал, что в данное время, как обычно, по этому телефонному номеру велся разговор с Берлином. На мгновение в его голове проскользнули смутные воспоминания. Бывший фермер, он бросил в молодости своих коров и, поддавшись романтике приключений, пустился во все тяжкие, пока наконец не попал в цепкие объятия ЦРУ. И вот на шестом десятке жизни понял, что попусту растратил в себе дар божий. Святой патер Грэм, его духовный отец, друг и советчик, при жизни не раз говорил: «Ричард, худоба людских душ удивительна. Но твоя душа упитанна!»

Похоже, патер Грэм отрекся от него. Если б он сейчас стоял здесь, рядом, под проливным дождем, то немало удивился бы перемене, происшедшей в Ричарде. Во всяком случае, он сам вдруг понял это и почти физически ощутил свою душевную худобу.

Все началось во второй половине дня. Дэвиса вызвал шеф, начальник французского отделения ЦРУ, и положил перед ним на стол две фотографии.

– Эти двое – братья, – сказал он. – Их зовут Жан и Бенуа Конданссо, и в настоящее время они сидят в ресторане «Эльзасская мельница» на Елисейских полях. Вместе с ними еще один – немец, адвокат из Гамбурга. Его фото будет у нас чуть позднее. Ваша задача, Дэвис, взять обоих братьев под наблюдение, особое внимание обратите на то, с кем они встретятся в течение этого вечера.

Ричард вздрогнул в первый раз, когда услышал имя Конданссо. Во второй – когда увидел на фотографиях их отекшие физиономии. Они были знакомы ему. Он уже имел дело с этими людьми, но не по долгу службы, а по просьбе Каролины Диксон, его коллеги и приятельницы из Берлина. В порядке личной услуги она попросила его последить за ними, правда не под проливным дождем и не посреди ночи. Также конфиденциально он ответил ей, что братья Конданссо официально нигде не работают, но, несмотря на это, располагают огромными суммами денег, и что они, очевидно, состоят на службе у какой-то тайной организации, выполняя специальные и деликатные задания. Дэвису удалось установить их связи, круг знакомых, постоянные места встречи и выйти наконец на некоего Люсьена, вхожего к ростовщику Гюставу Лекюру. К сожалению, он не смог ответить на главный вопрос миссис Диксон: имеют ли братья Конданссо контакт с Фолькером Лупинусом? Он узнал только, что студент Лупинус уехал на каникулы в Штаты и его подружки Аннет Блумэ также нет в Париже.

Итак, Ричард почувствовал себя в неловком положении, получив это задание от шефа. Он утаил от него свою информацию о Конданссо и не поделился своими сомнениями, а лишь коротко кивнул и, скрывая удивление, направился к двери. Но он еще больше удивился, когда шеф попросил его вернуться. Он указал ему на стул перед письменным столом, и Дэвис снова уселся.

– У меня к вам щекотливое дельце, Ричард. Из Берлина нас просят…

– Значит, задание относительно Конданссо поступило оттуда, шеф?

– Верно. Так вот, ко всему прочему, они просят разузнать об одной девушке, предположительно – француженке, парижанке. Есть подозрение, что она связана с обоими Конданссо, по крайней мере с теми же кругами…

– А с какими кругами связаны Конданссо?

– Н-да, мой дорогой Ричард, я до конца не уверен в достоверности своей информации, потому лучше воздержусь пока говорить об этом. Во всяком случае, речь идет о политической организации, а не о частном союзе. Девица, видимо, работает в том же направлении, что и мы, но это только предположение, как, впрочем, и все остальное, о чем я вам уже говорил. Берлинские коллеги сообщили нам очень мало, лишь то, что девушка вызвала там пристальный интерес.

– Ага, следовательно, француженка находится в Берлине?

– Вполне возможно. Ведь, как нам передали, она каждый вечер разговаривает по телефону с Парижем, номер Дантон – одиннадцать двадцать один. Так вот, этот телефонный номер принадлежит некоему пекарю Паули, активному члену той политической организации, о которой я упоминал ранее. Мы установили также, что всякий раз, когда в определенное время из Берлина вызывают номер Дантон – одиннадцать двадцать один, братья Конданссо, или по крайней мере один из них, находятся в квартире пекаря Паули.

Дэвис кивнул. В свое время он ведь тоже пришел к такому же выводу, о чем и сообщил Каролине Диксон. Однако его кивок ничего не выдал, шеф принял его за обычное подтверждение своих слов и продолжил:

– Обо всем этом мы телеграфировали в Берлин, а оттуда нас попросили последить за господами Конданссо и поподробнее узнать об этой девушке. Естественно, мы сделаем это, ведь у нас, в конце концов, одно ведомство и нельзя отказывать коллегам в помощи. Но. поверьте мне, Ричард, я не имею ни малейшего представления о том, что скрывается за всей этой историей. Эта глупая таинственность, культивируемая в нашем аппарате, порой мешает делу.

Дэвис опять кивнул, затем поинтересовался именем и адресом девушки, а также ее приметами.

– У нас есть ее фотография. Пожалуйста, возьмите. Девицу зовут Аннет Блумэ. В чем дело, Дэвис? Вам знакомо это лицо?

Услышав имя Аннет Блумэ, Ричард Дэвис вздрогнул и окончательно растерялся, когда взглянул на фото девушки. Это был точно такой же снимок, какой присылала ему Каролина Диксон: молодая особа в замшевой куртке, зажав маленькую сумочку под мышкой, стояла у входа в какой-то немецкий отель. Дэвис пробормотал, что это имя показалось ему знакомым, – должен же он был как-то объяснить причину своей растерянности, – и, хотя он выразился довольно туманно, его ответ устроил шефа.

– Не знаю, кому, кроме вас, Ричард, можно поручить это щекотливое дело. Побольше разузнайте о Блумэ. Но в первую очередь займитесь братьями Конданссо и приступайте к делу немедленно!

Дэвис не сразу отправился на Елисейские поля, в ресторан, где Конданссо обедали в обществе немецкого адвоката. Он приказал своему шоферу понаблюдать за ними. Сам же поехал в университет. Он знал, что подружки Фолькера Лупинуса дома не застанет, – ведь она, по словам шефа, находилась сейчас в Берлине. В канцелярии университета ему показали фотографию Блумэ, хранящуюся в личном деле. Ричард оторопел.

На этом фото Аннет Блумэ несколько отличалась от той, что была изображена на снимке, который Дэвис получил от шефа. Правда, можно было заметить известное сходство в прическах и в чертах лица, однако носы явно отличались. В свое время Дэвис был боксером, и в одном из боев ему сломали нос, с тех пор он невольно обращал внимание на носы всех людей. Теперь Ричард был уверен, что берлинская Аннет Блумэ, которой интересовалась Каролина Диксон, а сейчас и его начальство, и студентка медицинского факультета Сорбонны – разные люди. Но которая из них жила вместе с Фолькером Лупинусом? Очевидно, Дэвису надо было съездить к квартирной хозяйке студента и показать ей берлинский снимок. Однако на это уже не оставалось времени, и он отложил дело на следующий день. Взяв такси, Дэвис велел отвезти себя на Елисейские поля.

Он испытывал неясное беспокойство. Что-то не складывалось здесь, не выстраивалось в логическую цепочку, и Дэвис в конце концов пришел к заключению, что в этом деле существуют две нити – частная, конфиденциальная, исходящая от его приятельницы, и официальная, идущая из ЦРУ. И что эти нити не только сблизились на опасное расстояние, но и переплелись между собой так, что распутать этот клубок было уже не в его силах. Он начал опасаться, что у его берлинской коллеги могут возникнуть проблемы. А это означало опасность и для него самого.

Ричард подъехал к ресторану «Эльзасская мельница» как раз вовремя. Распрощавшись с немецким адвокатом, братья Конданссо отказались от приятной послеобеденной прогулки по Елисейским полям, втиснулись в темно-серый «фиат», и их машина рванулась с места. Шофер Дэвиса сумел не потерять ее из виду в плотном потоке транспорта на центральных улицах. Вначале «фиат» остановился на улице Эльдер, у бистро «Туризм». Братья Конданссо выпили по рюмочке ликера и потолковали с хозяином, месье Грегори, а затем с человеком по имени Люсьен. Дэвис выпил порцию виски и подсчитал в уме свои расходы на еду.

Французы забрали с собой Люсьена. Двумя кварталами дальше, на улице Вивьен, «фиат» снова остановился. Один из Конданссо, держа в мясистых пальцах толстую сигару, вошел с Люсьеном в лавку ростовщика Гюстава Лекюра, торговца, пользовавшегося дурной репутацией. Дэвис криво усмехнулся и покачал головой: это была та самая мелочная лавка, в которой он уже однажды был по просьбе Каролины Диксон. Не прошло и трех минут, как Конданссо снова появился на улице, но уже без Люсьена. Дэвис приказал своему шоферу остаться и наблюдать за лавкой старьевщика и Люсьеном, а сам сел за руль.