Текст книги "«Острые козырьки»: как это было. Билли Кимбер, «Бирмингемская банда» и ипподромные войны 1920-х"
Автор книги: Карл Чинн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Наконец, многие посетители скачек, которые не могли позволить себе покупку билета в силвер-ринг, бесплатно стояли в открытых зонах, которые назывались «задворками», где тоже работали букмекеры, готовые принимать ставки. По свидетельству газеты «Шеффилд Дейли Телеграф» от 13 августа 1892 года, «Таттерсол-ринге было безопасно», но, как говорится, «там все хорошо, но туда еще добраться надо». Более того, «нужно уметь договариваться, а это не каждому под силу».
Несмотря на эти проблемы, 23 июля 1992 года «Йоркшир Газетт» подчеркнула, что Клуб жокеев прекрасно охранял сектор Таттерсола, откуда «безжалостно выдворяли всех жуликов, мошенников и воров». Напротив, дешевые сектора на всех ипподромах контролировались спустя рукава, поэтому посетителей силвер-ринга обворовывали прямо при свете дня. Угроза исходила не только от карманников и бандитов – были и преступники другого сорта, которые выдавали себя за букмекеров, но на самом деле были обычными уэлшерами.
«Фэйрфакс-Блейкборо» написал, что их назвали так в честь Дэвида Уэлча, одного из первых букмекеров, который, как утверждалось, никогда не отдавал деньги выигравшим клиентам. Правда это или нет, но уэлшеры были гадкими людьми. В своих мемуарах «Отрывки из журнала букмекера» (1931) Томас Генри Дей описал принципы поведения банды уэлшеров, которые вели весьма прибыльный бизнес. Один из них вставал среди зрителей, принимал ставки и брал деньги у игроков. В перерывах между забегами он передавал их «сообщнику, поэтому, когда букмекер решал, что пора сматываться, при нем уже практически не было денег, а следовательно, при поимке он мог утверждать, что обвинитель обознался. Деньги затем делились между сообщниками».
Если уэлшер не мог быстро сбежать, или начиналась потасовка, его подельники находили способ прийти ему на помощь: они либо защищали преступника, либо не давали игрокам обрушить на него свой гнев, либо смешивались с толпой, притворялись жертвами и вели всех по ложному следу, либо, при необходимости, даже применяли силу для спасения товарища.
Была и другая форма уэлшерства, которую называли «обращением к книге». Все крупные ставки записывались не на ту лошадь, на которую на самом деле ставил игрок. Если его лошадь проигрывала, никто, само собой, не обращался за выигрышем, но если она приходила первой, игроку показывали сделанную секретарем запись в букмекерской книге и «почти всегда находился сообщник, готовый подтвердить слова букмекера». В таких обстоятельствах обманутому игроку не могли помочь ни полицейские, ни руководство ринга.
Дюк Уилкинсон, весьма примечательный тип из Бирмингема, проворачивал множество сомнительных делишек, но больше всего его привлекали лошадиные бега. Он потерял кучу денег и в качестве профессионального игрока, и в качестве букмекера, которым стал в 1865 году. Он утверждал, что уэлшеры работали на ипподромах всегда, но в 1870-х появился новый сорт этих жуликов.
Они приходили не поодиночке, «а целыми батальонами, терроризировали ринг и бросали вызов всем представителям власти. Казалось, все воровские приюты в крупных городах вдруг узнали, что для воров появилось огромное поле деятельности, где можно было заниматься своим ремеслом прямо при свете дня, на виду у стражей порядка, не боясь, что тебе помешают».
Уэлшеры жестоко избили и покалечили самого Уилкинсона, а впоследствии у него на глазах напали на дряхлого старика, который пал жертвой обращения к книге на скачках в Личфилде. На ринге орудовала банда уэлшеров, и жулик, который играл роль букмекера, сидел на высоком стуле в толпе. Он повязывал на шею широкую желтую ленту, а на коленях держал увесистый портфель с тисненным золотом именем одного из самых известных букмекеров. Примерно такая схема обмана была очень популярна, и я не раз слышал, что очень уважаемые букмекеры позволяли порочить таким образом свое имя и тем самым дурили публику, потому что боялись последствий, которые настигнут их, если они вмешаются.
Респектабельный пожилой джентльмен подошел к стойке букмекера, чтобы забрать 14 фунтов выигрыша. Уилкинсон утверждал, что уэлшер старого разлива к этому моменту уже сбежал бы вместе со всеми деньгами, но «новый уэлшер повел себя иначе: он остался на месте, нагло радуясь собственному успеху». Игроку сообщили, что он не ставил на победителя, порвали его билет и велели проваливать.
Большинство людей в эту минуту пугались «бесцеремонности букмекера, сопровождаемой грубыми и нелестными замечаниями небольшой шайки здоровых хулиганов, которые тут же окружали игрока. Но этот старик был сделан из другого теста: в нем было больше отваги, чем осмотрительности».
Легко возбудимый, пылкий, невысокий, он вступил в яростный спор, «а поняв, что окружающие его головорезы обманывают его, подскочил к портфелю, и “парни” восприняли это как сигнал к действию». За минуту «несчастного старика избили до бессознательного состояния, у него из карманов вынули часы и все деньги, и, не сомневаюсь, хотя кости и не были сломаны, он точно получил увечья, которые беспокоили его до самой гробовой доски и, возможно, сократили его жизнь». Что же до уэлшера и его сообщников, они разбежались, чтобы продолжить свое дело в другом месте.
«Парнями» называли всех хулиганов, которые были проклятьем ипподромов, и Уилкинсон утверждал, что их количество к концу девятнадцатого века значительно возросло, ведь их преступления обеспечивали им большой и очень легкий заработок. Посещаемость ипподромов также увеличилась, когда многие из них стали устраивать захватывающие и более короткие скачки вроде гандикапов и спринтов на ровном поле, а не скачек с препятствиями.
Этот подъем был обусловлен двумя факторами: во-первых, повышением транспортной доступности благодаря развитию железнодорожной сети, а во-вторых, дешевизной местных вечерних газет и ежедневных спортивных изданий вроде «Спортинг Лайф» и «Спортинг Кроникл», где печаталась информация о скачках и советы игрокам. Более того, на ипподромах собиралось больше ставок, так как там игра на деньги была легальной. Делать ставки наличными вне ипподромов, напротив, не разрешалось законом и стало легальным только в 1961 году, когда открылись первые официальные букмекерские конторы.
Увеличение количества зрителей было особенно заметно в районе Лондона, где с 1860-х годов постоянно увеличивалось число скачек. В 1951 году в статье для букмекерского издания «Баньян» Фэйрфакс-Блейкборо подчеркнул, что это привело к тому, что «новые букмекеры появлялись, как грибы после дождя, но их предприятия не отличались стабильностью, из-за чего скачки и само букмекерское ремесло стало пользоваться дурной репутацией». Но «парни» все чаще требовали с букмекеров плату за крышевание. В книге «Воспоминания о скачках за последние шестьдесят лет» (1925) Алекс Скотт заметил, что для защиты от шантажа многие букмекеры нанимали «надсмотрщиков».
Первым явным отходом от этого удивительного положения вещей стал найм букмекерами профессиональных бойцов для защиты от насилия и поборов «парней». Сейчас это может показаться парадоксальным, но букмекеры семидесятых, восьмидесятых и девяностых часто ставили рядом с собой известных боксеров и работали только под их прикрытием. Общественное мнение, само собой, всегда считало, что букмекеры нуждались в сопровождении, чтобы утихомиривать недовольных игроков, а не чтобы защищаться от «парней». Телохранителем одного из крупнейших букмекеров семидесятых и восьмидесятых Джорджа Гарни работал сначала «негритянский» борец Боб Треверс, а затем Нанк Уоллес.
К несчастью для доброго имени букмекеров, Скотт верно отметил отрицательную реакцию на появление надсмотрщиков. В 1905 году в «Бирмингем Мейл» была опубликована статья, в которой утверждалось, что, если характер человека и можно определить по кругу его знакомых, «то букмекер сразу обречен». Корреспондент заявил, что «такого жуткого сборища, как свита букмекера, днем с огнем не сыскать». Телохранители «выглядели устрашающе – как настоящие бандиты, – громко говорили и неопрятно одевались. Многие из них были “опустившимися боксерами-профессионалами”, которые с готовностью применяли свои навыки, когда их боссы хотели занять более удобное место или “успокоить” буйного клиента».
На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков во многих секторах английских ипподромов царило беззаконие, а все вопросы решались силой. Там заправляли ужасные банды, членов которых называли «Бирмингемскими парнями». 22 августа 1898 года комментатор газеты «Глазго Геральд» обратил внимание читателей на то, что они свободнее всего воровали и терроризировали зрителей на ипподромах, которые управлялись любителями. Он подкрепил свои слова, приведя в пример новый ипподром в Фолкстоуне.
Там проводился стипль-чез – особая форма скачек, которая в Кенте пользовалась большей популярностью, чем скачки по гладкому полю. Этот новый скаковой митинг «стал прекрасным подспорьем для жуликов и воров, а особенно для так называемой “Бирмингемской дивизии”». Местные полицейские стояли у всех входов. Они прекрасно справлялись с обычной работой полиции, но «понятия не имели, как вести себя с хитрыми уэлшерами», которых было невероятно много. Все они «бродили повсюду с желтыми дисками, на которых было отпечатано “Отдельный сектор”». Более того, множество ограблений совершалось на подступах к железнодорожной станции.
В числе банд из Бирмингема были шулера, и эти «Бирмингемские парни» тоже обратили внимание на другие события, где собиралась большая толпа. Двадцать пятого мая 1907 года газета «Челтнем Кроникл энд Глостершир График» сообщила, что местная полиция «внимательно следит за поведением банды бирмингемских картежников, которые осаждали многие спортивные мероприятия в разных городах Мидлендса, не обделяя вниманием и Челтнем». Шулеров, которые орудовали на стипль-чезе, уже схватили и осудили, а по завершении нескольких спортивных мероприятий, состоявшихся в Пасхальный понедельник, «было выписано несколько штрафов членам этой банды».
Через два года, 8 мая 1909 года, газета «Манчестер Курьер энд Ланкашир Дженерал Адвертайзер» назвала Уильяма Даунса и Джорджа Райта «известными бирмингемскими ворами и карманниками». Накануне каждый из них получил по три месяца тюрьмы за частые появления на Уотергейт-стрит в Честере в день финальных забегов на скачках. В частности, детектив заявил, что Даунс «руководил всеми ворами, которых отправили в город».
Фэйрфакс-Блейкборо заметил, что большинство «Бирмингемских парней» щеголяло «сломанными носами и изломанными ушами, а принадлежность к преступному миру была написана у них прямо на лбу». Было и исключение. В 1890-е одним из заправил этой банды был «высокий мужчина приятной наружности, который всегда хорошо одевался, прилично говорил и везде мог сойти за истинного джентльмена».
Все завсегдатаи скачек знали этого человека в лицо. Он останавливался в лучших отелях, хорошо играл в бильярд и в карты и всегда платил по счетам при проигрыше. Он стоял в стороне, никогда не интересовался информацией о лошадях, всегда был при деньгах и никогда не делал больших ставок. Однако в итоге сложилось мнение, что он стоял за кражами денег у постояльцев отелей, которые выигрывали солидные суммы на скачках. Этого человека то ли арестовали, то ли выслали за границу, то ли он сам вышел из игры, но его имя так и осталось для всех тайной.
Впрочем, прямо перед началом Первой мировой войны на сцене появилась новая фигура, которая взяла на себя руководство «Бирмингемскими парнями» и объединила их в более тесную банду, союзниками которой стали грозные «Парни из Элефанта» с юга Лондона. Этого человека звали Билли Кимбер, но еще до его появления в Бирмингеме разразилась жестокая гангстерская война. Она затронула все тех, кого клеймили как ипподромных вредителей, и один из этих людей превратился в опасного сообщника Кимбера на ипподромах Англии. Эта гангстерская война вошла в городской рабочий фольклор как «Вендетта на Гаррисон-лейн».
Глава 3
Вендетта на Гаррисон-лейн
Многовековая кровная вражда семейств была характерна для горячих сердец жителей Корсики – по крайней мере, так утверждают знаменитые и очень читаемые французские писатели. От «Вендетты» Оноре де Бальзака, изданной в 1830 году, до опубликованного в 1871-м «Корсиканского бандита» Ги де Мопассана – везде подчеркивалось, что на Корсике убийство из мести считалось совершенно естественной вещью, и общественное мнение Франции охотно верило этому – а вслед за ним идею подхватила и Британия.
Здесь, однако, считалось, что вендетта характерна не только для корсиканцев, но и для жителей юга Италии и окрестных островов. Появлением нового выражения английский язык во многом обязан великому Чарльзу Диккенсу и его еженедельному литературному журналу «Круглый год». В июле 1860 года он опубликовал статью о Сардинии, в которой упоминалось «устойчивое влияние смертельной “вендетты” – многовековой вражды поколений, – из-за которой гибли целые семьи, а однажды из всей деревни уцелела лишь одна девочка».
Происходящее от латинского «vindicta», что означает «месть», слово «вендетта» скоро стало применяться не только к кровной вражде средиземноморских семейств, но и к столкновениям на задворках Бирмингема. В марте 1890 года «Большой театр» на Корпорейшн-стрит поставил комическую оперу «Паола, или Вендетта». Действие происходило в XVIII веке на Корсике и вращалось вокруг жестокой многовековой вражды между двумя семействами. Как ни странно, уже 11 июня следующего года «Бирмингем Дейли Пост» сообщила о варварском нападении Джорджа Гоувера на Томаса Рейнольдса, объяснив, что потерпевший, похоже, стал жертвой «своеобразной вендетты».
Рейнольдс в прошлом давал показания против нескольких мужчин, которые обвинялись в краже сумки с 200 фунтов. Как только их осудили, их сообщники, частенько захаживавшие в паб на Бик-стрит неподалеку от Северн-стрит, заявили, что они будут искать мщения. Как следствие, на несчастного Рейнольдса напал с ножом «известный хулиган» по фамилии Киннили, а его подельники безжалостно избили жертву. Киннили арестовали и на два месяца посадили в тюрьму. В тот вечер, когда было вынесено решение суда, бедный Рейнольдс оказался на Темпл-Роу. Там к нему подошел Гоувер, «напал на него, принялся бить и пинать его, повалил его на землю, продолжил избиение и, в конце концов, убежал прочь».
«Большой театр» на Корпорейн-стрит, где в марте 1890 года состоялась премьера комической оперы «Паола, или Вендетта». Он открылся семью годами ранее и изначально должен был называться «Новым театром».
Судья пришел в ярость, узнав о том, что случилось. Он заявил: «Настало время прекратить подобное беззаконие. Это позорит наш город. Необходимо положить всему этому конец». К несчастью, он был не в силах осуществить задуманное, так как спустя десять лет, летом 1901 года, газеты по всей стране написали о «Вендетте бирмингемских трущоб». Четырнадцатого июня «Нортгемптон Меркьюри» сообщила, что коллегия присяжных при коронере признала чернорабочего Джона Джойса по прозвищу Тоби, сорока двух лет от роду, виновным в преднамеренном убийстве сапожника Джона Наджента, которому был шестьдесят один год.
Джойс уже два года был «на ножах» с семейством Наджентов. Он «много раз дрался» с сыном убитого, Майклом, «используя всяческое оружие». По сведениям газеты «Данди Курьер» от 1 августа, «было известно, что их разделяет кровная вражда», а Майкла Наджента обвиняли в нанесении телесных повреждений Джойсу посредством штыка, но он был оправдан. Газеты утверждали, что младший Наджент пребывал в сумасшедшем доме, но Джойс продолжил распрю.
В день убийства он три часа околачивался во дворе дома, где жил убитый, и это послужило основанием для того, чтобы убийство сочли преднамеренным. Увидев старшего Наджента, Джойс ударил его ножом в сердце. Защита утверждала, что этот удар был случайным, а присяжные просили проявить сострадание к подсудимому, полагая, что «разум [Джойса] был существенно поврежден воздействием солнца и жары во время его службы в чине капрала в Индии». Несмотря на это, 31 июля бирмингемский суд приговорил Джойса к повешению. Семнадцатого августа 1901 года газета «Манчестер Ивнинг Ньюс» сообщила, что министр внутренних дел решил не вмешиваться в законный ход дела. В следующий вторник Джойса казнили.
Вид на Темпл-Роу с Булл-стрит в августе 1950 года. Именно на Темпл-Роу Джордж Гоувер напал на Томаса Рейнольдса, совершив, вероятно, первую «вендетту» в Бирмингеме.
Что же до Майкла Наджента, он был крайне проблемным человеком. В протоколах суда значится, что в 1885 году, когда ему было одиннадцать, его на пять лет сослали в исправительную школу за кражу шелкового носового платка. По окончании этого срока Майкла много раз арестовывали и заключали в тюрьму за кражи и нападения. В декабре 1901 года, через несколько месяцев после убийства отца, его на три месяца отправили в тюрьму за попытку самоубийства. Наджент снова попытался лишить себя жизни в 1907 году и лег на рельсы. На этот раз наказанием было шестимесячное заключение, и такой же срок Надженту дали в 1911 году за очередную попытку самоубийства.
Паб «Белый Лебедь» на Навигейшн-стрит в июне 1955 года. Банда воров, жертвой которой стал несчастный Томас Рейнольдс, выпивала в пабе на Бик-стрит. Эта короткая улица находилась прямо рядом с Джон-Брайт-стрит и Северн-стрит недалеко от Навигейшн-стрит.
Через тридцать пять лет после «Вендетты бирмингемских трущоб» на задворках Бирмингема произошел очередной всплеск насилия, получивший печальную известность. Во вторник, 17 ноября 1936 года, на первой странице газеты «Глостер Ситизен» появился заголовок «Нападения “грубиянов” объясняются вендеттой». В статье подчеркивалось, что «сегодня в Бирмингеме были предъявлены обвинения по делу о нападениях банды “грубиянов”, использующей в качестве оружия кирпичи и тяжелые обрезки свинцовых труб, и запугивании всего округа столкновениями на почве вендетты».
Портного с Дарвин-стрит Льюиса Слейтера 43 лет и его сына Дэвида, тоже проживавшего на Дарвин-стрит, а также Томаса Шоу с Чарльз-Генри-стрит на неделю взяли под стражу. Их обвиняли в «нападении, использовании угроз и причинении умышленного вреда». Детектив заявил, что «в окрестностях Дарвин-стрит, похоже, уже некоторое время идет вендетта, и дом Слейтеров подвергается нападениям три ночи подряд».
Уильям Стрит, который тоже проживал на Дарвин-стрит, получил переломы нескольких ребер и теперь пребывал в больнице. Подозреваемых выпустили под залог по заявлению мистера Э. Дж. Харвелла, выступавшего от имени Слейтеров, который дал всем понять, что они намереваются подать иск против Стрита за умышленное причинение телесных повреждений. Мистер Хартвелл подчеркнул, что, по его сведениям, Слейтеры вовсе не терроризировали всю округу. Напротив, «прошлой ночью они вызвали полицию для защиты дома, но стоило полицейским уйти, как банда “грубиянов” взялась за дело и кинула им кирпич в окно».
Паб «Ройбак» на углу Хольер-стрит и Дарвин-стрит в начале 1950-х годов. На Дарвин-стрит произошла вендетта 1936 года.
За два года до начала преследования семьи Стритов самая знаменитая вендетта в истории Бирмингема была связана с шокирующим бирмингемским делом, статья о котором была вынесена на первую страницу газеты «Глостершир Эхо». Заголовок был таким: «Странное оружие в суде. Пистолеты с лезвиями и грузилами. Подозрение на угрозу убийством жене». В заметке шла речь о семидесятилетнем Уильяме Джонсе. Он работал жестянщиком, жил на Эверсли-роуд в Смолл-Хите и обвинялся в угрозе убийством жене и в незаконном владении двумя револьверами.
Детектив-сержант Кросс сообщил судьям, что Джонс пришел в полицейский участок, чтобы пожаловаться на то, что кто-то вломился к нему в дом, вскрыл шкатулку и выкрал револьвер, который лежал в ней. Когда прибыла полиция, миссис Джонс заявила, что это она вскрыла шкатулку и вытащила оттуда два револьвера, так как ее муж ранее наставлял на нее один из них и угрожал ее убить.
Так выяснилось, что у Джонса была «удивительная коллекция странного оружия». В нее входила трость с приделанным к ней на тросике грузилом, которое можно было вращать на манер кистеня, и заостренным концом. К другой трости была приделана длинная палка, которую можно было использовать как штык. Из нее во все стороны торчали гвозди, впивавшиеся в руки противника, когда он пытался ухватить орудие. Еще была металлическая трубка для распыления песка или перца. На конце у нее были острые зубцы – в случае неудачного нападения соперник разрезал о них руки. Наконец, в коллекцию входили три огнестрельных орудия. Одним из них был самодельный пистолет, который стрелял песком или перцем, а нажатие на спусковой крючок приводило к появлению лезвия. К нему также было прилажено грузило на тросике. Во втором орудии – револьвере – скрывались три лезвия, выскакивавшие наружу при нажатии на спусковой крючок. Верхнее напоминало штык, а нижнее, с крючком на конце, было как будто предназначено для потрошения. Этот револьвер был заряжен двумя боевыми патронами, а еще один револьвер был заряжен пыжами, перцем и холостым патроном.
Полицейский предположил, что Джонсу необходимо было обратиться к врачу. Джонс, однако, заявил, что «маленький пистолет ему дали на хранение 24 года назад, когда в Бирмингеме разразилась вендетта на Гаррисон-лейн». Вендетта на Гаррисон-лейн была столь жестокой и продолжительной, что ее запомнили на многие годы. Мой двоюродный дедушка Уол, который родился в 1897 году и вырос в Спаркбруке, под конец жизни составил мемуары и упомянул о «знаменитых бандах с Гаррисон-лейн и Саммер-лейн, первая из которых много лет осуществляла вендетту».
У них было в обычае собираться после совместного распития пива, вооружаться кастетами, ремнями с тяжелыми пряжками и другими орудиями и искать по окрестностям соперничающую с ними банду, которая задолжала им «перебранку», и устраивать потасовку, в которой никто не просил пощады и не проявлял сострадания. Такие гангстерские разборки случались не только в Бирмингеме, они происходили во многих крупных городах и, в конце концов, привели к принятию суровых мер по борьбе с ними.
Вендетта на Гаррисон-лейн включала в себя дебоши, скандалы и яростные драки. Врагами были семейства Шелдон и Бич и их союзники.
Братья Шедлоны пользовались плохой репутацией в окрестностях Бордсли и Деритенда. Она была вполне заслужена, так как Шелдоны были очень жестоки и не стеснялись избивать слабых и немощных – в этом на собственной шкуре убедился бедняга Томас О’Нил. Однажды вечером, в самом начале ноября 1895 года, О’Нил вышел из паба «Грейт Вестерн» на Эллкок-стрит. К нему сразу же подскочил Джон Шелдон, который прокричал: «А я тебя ищу!» Затем Шелдон ударил свою жертву по голове.
О’Нил попытался ответить и подошел ближе к Шелдону, после чего его ударил по голове тяжелой пряжкой Уильям Грин, который заявил, что сделал это случайно. Дочь потерпевшего, Маргарет О’Нил, не согласилась с ним, потому что видела, как был нанесен удар, и умоляла преступников не бить отца. Грин дернул ее за волосы и опрокинул на землю. Не успела Маргарет подняться, как Шелдон пнул ее.
Обоих мужчин признали виновными в нападении и приговорили к шести неделям тюремного заключения и каторжных работ. Джону Шелдону было 29 лет, и он снискал себе нелестную славу тунеядца. Он не работал ни дня в своей сознательной жизни и уже в семнадцать лет считался «подозрительной личностью». Так, в январе 1884 года его вместе с двумя другими подростками оштрафовали за безбилетный проезд в поезде, идущем из Бирмингема в Ковентри.
В последующие годы Шелдона осуждали за бродяжничество, препятствие следствию, выпуск фальшивых монет, кражи и нападения. Его брат Сэмюэль был сделан из того же мерзкого теста. В 1888 году ему было девятнадцать, и он жил на Нью-Бартоломью-стрит, рядом с тем местом, где сейчас стоит комплекс Миллениум-Поинт. Он заявлял, что был волочильщиком проволоки, но явно не занимался этим, так как в мае того же года его вместе с двумя сообщниками обвинили в краже 30 банок с лососем и трех банок с джемом из продуктовой лавки на Нью-Канал-стрит.
В этот раз Шелдону повезло, и обвинения сняли. Через шесть месяцев, в ноябре 1888 года, он назвался кузнецом с Уиттон-стрит, что рядом с Гаррисон-лейн. Его обвинили в нападении на полицейских констеблей Сперринса и Мэйдли. Они сообщили судьям Бирмингемского полицейского суда, что они несколько ночей вели «яростную битву с бандой “грубиянов” на Хит-Милл-лейн», как вдруг «подсудимый и его сообщники пришли на помощь противникам».
Констебли смогли арестовать нескольких заправил, но затем на них «напали с большей жестокостью, чем когда-либо». Шелдон преследовал полицейских и швырял в них камни, но сбежал, как только заметил, что его узнали. Через пару дней его выследил полицейский констебль Эллсоп. До этого Шелдон успел поучаствовать еще в одном нападении на полицейских и закидал камнями полицейского констебля Гарри Эдмундса, «причем жестокость его поведения не знала границ».
Несмотря на юный возраст, Шелдон уже с десяток раз был судим за нападение и теперь получил четыре месяца тюрьмы и каторжных работ. Газета «Бирмингем Дейли Пост» обрадовалась суровому наказанию для этого хулигана, но оно не отвадило его от преступлений. Уже в ноябре 1889 года Шелдона отправили в тюрьму на шесть месяцев за «гнусное нападение на девушку». Харриет Дэвис было всего шестнадцать, когда Шелдон в компании «восьми или девяти других хулиганов» пришел к ее дому на Уиттон-стрит. Они разбили все окна, залезли внутрь и вслед за ней поднялись наверх, где и «произошло омерзительное нападение». Бедная девушка подняла тревогу, и прибывший на место преступления полицейский констебль арестовал Шелдона и двух его сообщников.
Вид на Хит-Милл-лейн в 1930-е годы. Слева – Библиотека Деритенда. Чуть дальше по улице Джон Шелдон принял участие в зверском нападении на двух полицейских.
Не успел Шелдон насладиться свободой, как в июле 1890 года его осудили за нарушение порядка после нападения на человека на Карзон-стрит. Через пять лет, в ноябре 1895 года, Сэмюэль Шелдон заявил, что он работал волочильщиком труб и жил на Палмер-стрит. На этот раз его вместе с женой Эллен обвинили во взломе трикотажной лавки и краже 30 шелковых шарфов, 120 шелковых носовых платков, двух кардиганов и нескольких шерстяных рубашек. Затем Эллен Шелдон уговорила молодую женщину с Гловер-стрит объединиться с коллегами по работе и купить у нее носовые платки по 2 шиллинга 6 пенсов за штуку. Эта прибыльная сделка могла бы принести ей 15 фунтов. Остальные украденные вещи планировалось продать в небольшой лавке, принадлежавшей самим Шелдонам.
Через десять лет, в 1900 году, Эллен Шелдон, Мэй Хаббл и Полли Бассет с Грейт-Барр-стрит обвинили в нападении на их соседку Шарлотту Нолан, которая свидетельствовала против Сэмюэля Шелдона. Как только миссис Нолан вышла из здания суда, ее жестоко избили, ослепили и, повалив на землю, запинали ногами. Обвинитель заявил, что три женщины происходили из «самого бандитского района Бирмингема». Бассет была оправдана, а Шелдон и Хаббл оштрафовали на пять шиллингов (25 пенсов) каждую.
Что же до Сэмюэля Шелдона, было очевидно, что он стал профессиональным преступником. В 1900 году он вместе с несколькими сообщниками, включая несколько человек из Бирмингема, украл около 112 фунтов золотом, серебром и банковскими чеками из сейфа лестерского трактирщика. Через два года его приговорили к четырнадцати дням каторжных работ за кражу двуствольного ружья и патронов у жителя Нортгемптоншира. Уже вскоре Сэмюэль Шелдон и его брат Джон приняли участие в серьезных перестрелках в ходе самой ужасной и длительной гангстерской войны в истории Бирмингема – вендетты на Гаррисон-лейн.
В начале двадцатого века Джон Шелдон утверждал, что работал агентом на комиссионных началах. Этим «емким» термином любили пользоваться все карманники, бандиты и жулики, которые кормились за счет настоящих букмекеров и игроков на ипподромах. И правда, в сентябре 1919 года Шелдон стал одним из трех бирмингемцев, арестованных на скачках в Дерби за мошенничество посредством азартной игры. Его оштрафовали на 40 шиллингов, и газета «Ноттингем Ивнинг Пост» сообщила, что «он был прекрасно знаком полиции, так как до этого его осуждали уже семнадцать раз».
Шелдон явно был одним из многих ипподромных паразитов из Бирмингема, слава которых не угасала с 1870-х. В силу этого он должен был быть связан с влиятельным и весьма харизматичным бирмингемским гангстером Билли Кимбером, который вскоре после Первой мировой войны стал крышевать ипподромы по всей Англии. Как бы то ни было, в начале 1906 года Джона Шелдона обвинили в «преступной, неправомерной и жестокой» попытке разрядить пистолет в полицейского констебля Томаса Муни с намерением причинить ему тяжкие телесные повреждения. Присяжные признали его невиновным.
Этот инцидент произошел 26 декабря 1905 года. За три дня до этого Чарльз Коннор выстрелил в Томаса Барлоу. Его тоже признали невиновным в намерении причинить тяжкие телесные повреждения. Последняя перестрелка, похоже, стала первым очевидным признаком жестокой вражды между Шелдонами и их союзниками и Уильямом Бенчем и его друзьями, в число которых входил Коннор.
Вошедшая в историю под названием «Вендетта на Гаррисон-лейн» распря, судя по всему, началась, когда Бич однажды вечером, напившись в местном пабе, побил одного из Шелдонов. Правнуку Уильяма Бича, Терри Лайнсу, рассказывали, что столкновение произошло из-за игорного долга. Это вполне вероятно. В начале 1990-х я взял интервью у внука Билли Бича. Он мало знал о деде, но ему было известно, что тот жил в Холмс-Билдинг на Гаррисон-лейн и что вражда разразилась «из-за ипподромов».
Дома на Гаррисон-лейн в 1920-х годах. Здесь, как считается, жил Билли Бич.
Сам Бич вырос недалеко оттуда, на Палмер-стрит, по соседству с Шелдонами. Он никуда не переезжал, так что две банды, должно быть, прекрасно знали друг друга. Это означает, что возможностей для драк и нападений было предостаточно, а следовательно, сами бандиты и члены их семей жили в постоянном напряжении. Это подчеркнул и Терри Лайнс, бабушка которого по этой линии «даже после замужества спала с кувалдой под подушкой».
Стычки двух банд переросли в настоящий дебош 1 января 1909 года, когда Шелдоны собрали шайку, чтобы побить Билли Бича. После этого нападения Джону Шелдону (43 года), Чарльзу Луну (33 года) и Чарльзу Джонсу (29 лет) было предъявлено обвинение в незаконном и серьезном нарушении общественного спокойствия. Вместе «с сообщниками числом десять и более» они устроили «крупный дебош, который встревожил и испугал подданных Ее Величества». Шелдона и Джонса, которые были неоднократно судимы за кражи, пьянство и нападения, приговорили к двенадцати месяцам тюремного заключения и каторжных работ. Луна посадили на восемь месяцев.
