Текст книги "А я люблю женатого"
Автор книги: Каринэ Фолиянц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Художник смотрел в окно и вдруг встретил взгляд Кати. Она глядела прямо на него, точно хотела что-то сказать… Но он отвернулся. И тогда девушка зашагала прочь, ее сопровождал верный юный рыцарь-Шурик.
Машина Красавчика подъехала к салону Власа. Глядя в зеркальце, он поправил волосы, вышел и направился ко входу.
– Его нет, – ответила болтливая подружка хозяина. – А, собственно, что вы хотели?
– Девушка, милая, – Красавчик почувствовал себя в свой тарелке, – я вас умоляю. Он нужен мне срочно, от этого зависит моя жизнь! – Он схватил девушку за руку. – Какая форма пальцев! Я нарисую их, хотите?
– А вы умеете? – с недоверием спросила Ирина.
– Чего я только не умею, – улыбнулся Красавчик, разглядывая развешенные по стенам картины. Вдруг одна из них бросилась ему в глаза. Он не мог ошибиться! Это работа Феликса! Тот самый портрет с оттопыренным ухом. Художник смотрел с холста ласково и печально.
– Послушайте, откуда это у вас? – спросил он.
– А! Это приятель Власа, один сумасшедший. Знаете, такой лохматый смешной человек. И другой такой же сумасшедший купил его работы. Видимо, они чувствуют друг друга, как рыбак рыбака. Довольно прилично заплатил. Мы недавно отвезли деньги Феликсу на дачу, на даче он живет, на старенькой…
– Так, так… А дача та где? – Красавчик, чувственно сжав пальцы Иры, придвинулся к девушке. – Где дача, помните?
Машина Красавчика вновь мчалась по улице, и он радостно орал по сотовому своему шефу:
– Если человек нравится женщинам, это многого стоит. Она дала мне самое подробное описание и, знаешь, даже хотела поехать со мной. Но у меня железный принцип – не трогать баб своих приятелей, иначе бы у меня не осталось ни одного друга!
Шурик и Катя ловили на дороге машину.
– Как ты обратно добираться будешь? – беспокоилась Катя.
– На электричке, – ответил мальчик.
– Я буду волноваться!
– Я не маленький, девушка. Раз я обещал проводить, провожу. А там уж твое дело!
– Куда вам? – остановилась машина.
– До города, на ВДНХ!
В салоне Шурик протянул Кате руку:
– Ну, на прощание! Погадай – позолочу ручку!
– Нет, – сказала Катя, – не хочу. Не сегодня, пожалуйста! – И чуть не расплакалась.
– Да что с тобой?
– Надо куртку тебе купить!
– Это мы сами как-нибудь решим. Без женского участия.
– И Феликсу куртку тоже надо купить. Он в чем зимой ходит?
– Я его зимой ни разу не видел.
– Еще я хотела бы подарить ему кисти, – вспомнила Катя. – Он любит какие-то специальные, не помнишь, как они называются?
– Нет, не помню.
– Я даже не знаю, может, мне поехать завтра? Ну к Глебу завтра, а сегодня по магазинам. А?
Выехав на шоссе, машина набирала скорость.
– Сегодня странный день, правда, Шур?
– Врешь, – тихо и серьезно сказал мальчик, – это не день странный. А просто ты любишь его. Поворачивайте обратно, – сказал он шоферу – поворачивайте, мы оплатим поездку, как договорились.
– Ты чего, мальчик? – не понял водитель.
– Он правду говорит, абсолютную правду! Поворачивайте! – вдруг закричала Катя. – Нам надо обратно! Очень надо!
Машина остановилась.
– Все, приехали, – объявил воитель, – вылазьте. Еще чего – туда-обратно! Никуда не повезу!
– Пешком дойдем! – сказал Шурик, вылезая из машины. – Бежим, Катя!
И они побежали…
Художник сидел у окна, разглядывая свой альбом. Вернее, не весь альбом. Он смотрел только на последнюю страницу. На Катю… На себя, смеющегося… Прикоснулся пальцем к ее лицу на снимке…
Чья-то тень скользнула мимо окна… Он встал, прошелся по комнате, подошел к комоду, стал перебирать оставленные Катей старые карты, точно в них сохранилось тепло ее нежных рук. Неужели он больше никогда ее не увидит? Неужели…
В эту секунду рука в черной перчатке нажала на курок.
Художник обернулся, увидел стрелявшего в него человека. Раздался второй выстрел.
– Зачем? – успел спросить Феликс. И осел на пол.
Руки в черных перчатках сняли глушитель с пистолета.
– Он был один, – отчитывался по сотовому Красавчик перед боссом, едучи обратно в город. – Да нет, никто не будет интересоваться. Он гражданин чужого государства, бомж. Считай, что его вообще не было.
– А чего такой грустный? – спросил Лысый.
– Не каждый день друзей теряешь.
– А ты посмотри на свою рожу – и успокойся, – цинично посоветовал Лысый. – Ты же красавчик! Чего еще тебе надо?
Катя и Шурик подошли к дому. У калитки мальчик остановился:
– Иди ты одна, я здесь постою.
– Почему одна?
– Потому что ты прекрасно знаешь, что третий – лишний. Это прописная истина, Екатерина, не знаю, как вас по отчеству.
– Петровна.
– Иди, Екатерина Петровна. Я вас благословляю. Я вам теперь не нужен – ни тебе, ни ему. Вальс меня танцевать так и не научили…
– Зачем тебе вальс? – улыбнулась Катя.
– Вдруг пригодится! Иди, Катя. Я погуляю и вернусь к вечеру.
И она пошла. Но быстро вернулась, прижала к себе Шурика:
– Обещай мне… что простишь свою мать. И того, кого она любит, – тоже. Ты простишь ее?
Он вырвался:
– Иди!
Он смотрел, как она входит в дом, как закрывает за собой дверь, а потом закружился в ритме вальса – так, словно она положила руку ему на плечо. Он танцевал среди желтых листьев, укрыших землю. Ему было грустно и хорошо одновременно.
А потом раздался ее крик. Жуткий Катин крик заполнил все пространство – и дачу, и улицу, и прозрачное осеннее небо…
Когда Шурик вбежал в дом, он увидел, что Катя склонилась над Феликсом. Художник лежал на полу, прижимая руку к груди. Пол был в крови.
– Убери ее, – попросил мальчика Феликс, – и иди сюда.
– Нет! – кричала она. – Нет! Нет!
– За врачом, живо! – не растерялся мальчик. – Я кому сказал – за врачом! Беги, пока не поздно, Катя!
Он перенес друга до дивана, уложил его и взял за руку.
– Ты только потерпи, ты пожалуйста, потерпи! Они сейчас приедут! Ты только доживи! Ты должен, слышишь! Она тебя любит! Ей не нужен больше Глеб. Она к тебе вернулась. Понимаешь, она вернулась с полдороги! Ты меня слушай! Она тебя любит, ты не можешь умереть! Ты сам мне говорил, что любовь побеждает смерть. Ты говорил, это написано в книгах.
– Помолчи, – попросил художник и сжал руку мальчика. – Мне надо сделать завещание.
– Что?
– Завещание. Я хочу тебе сказать… У меня нет ничего, кроме картин и альбома. Все картины – тебе. А альбом – ей. И еще. Я хочу сказать тебе, что она одна. У нее никого нет. И она замечательная. Я за свою жизнь не встречал женщины лучше, но не успел ей ничего объяснить… Ты не бросай ее никогда, Шурик! Не оставляй, если ей будет плохо.
…Катя бежала по улице, она так хотела успеть!
И голос художник словно плыл над нею:
– Поступай так, как будто бы ты – это я. Ты – это я, понял?
– Да, – прошептал мальчик.
Плачущая Катя споткнулась, упала, слезы смешались с землей.
– Обещай, – продолжал Феликс, – что никогда ни в кого не будешь стрелять. Ни в птиц, ни в лису, ни в людей.
– Да, – твердо сказал мальчик.
И тогда художник улыбнулся:
– Там, над столом… Порви этот дурацкий плакат прямо сейчас! Пожалуйста, сейчас порви!
– Я мигом!
Шурик взлетел наверх. Над столом висела бумажка, прочитанная им в первый день: «Жизнь – короткая штука. И на искусство, и на любовь ее не хватит».
Шурик изорвал ее в клочья.
– Я порвал, я порвал! – кинулся он к другу, точно этим мог спасти его.
Но художник больше не отзывался.
Клочки бумаги, словно хлопья снега, медленно стали падать из рук мальчика на темный пол…
А Феликс летел над южным городом. Над домом, где он когда-то жил. Он летел молча. Медленно-медленно, низко-низко…
Шурик подошел к мостику над рекой. Внизу и мирно плавали утки. Мальчик вынул из пистолета обойму. И то, и другое забросил далеко в воду.
Солнце светило ослепительно ярко. Так, словно было лето.
Он дал себе слово не стрелять никогда.
…К вокзалу подъехала машина. Выскочил шофер и открыл дверцы. Из машины вышли Катя, отец Шурика и сам мальчик.
Отец и Катя пошли чуть впереди.
– Если какая-то помощь понадобится, я, конечно, не всемогущ, но не последний человек. В Москву ведь попадете рано или поздно… – говорил мужчина.
– Теперь уже нескоро, – ответила Катя. – Нет у меня в вашей Москве никаких дел, – усмехнулась она, – да и не надо.
– И все-таки.
Он вытащил визитку, отдал девушке. Она покрутила ее в руках.
– Спасибо.
– Ты мне на день рождения позвонишь? – забежал вперед Шурик.
Катя кивнула.
– А на Новый год?
Она опять кивнула. Отец заулыбался.
– Пап, оставь нас вдвоем, пожалуйста, – сказал мальчик. Выхватил из рук шофера Катину сумку, скомандовал: – Пойдем!
И они вдвоем зашагали по перрону.
Остановились у вагона.
Она нагнулась и поцеловала мальчика.
– Я бы тебе письма писала, но я безграмотная. Ты уж прости. Я бы отдала тебе альбом, но это все, что осталось… от Феликса.
Шурик улыбнулся.
– Я себе такой же заведу. И нас приклею. Наше фото, помнишь? Там он, ты и я. И фото своих предков приклею, – мальчик вздохнул. – И маму.
– В вагон проходим, девушка.
Сердитая проводница поднялась на подножку.
Катя кивнула и шагнула к вагону.
– Погоди! – крикнул Шурик. – Я забыл сказать… Я должен сказать… Ты ведь не выйдешь замуж, ну лет ближайшие пять?
Она покачала головой, и мальчик просиял.
– …Я хотел сказать, что через пять лет мне будет восемнадцать. И тогда, ты понимаешь…
Катя нагнулась и снова поцеловала мальчика – но уже совсем по-взрослому.
– Он же просил, чтобы ты не была одна. Чтобы ты никогда не плакала. Чтобы я… чтобы я как будто бы он… Ты же подождешь? Обещаешь?
– Конечно! – крикнула она, запрыгивая на подножку тронувшегося поезда. – Ты только расти побыстрее, пожалуйста.
Шурик бежал за составом, бежал, выбиваясь из сил.
Когда Катю стало не видно, он остановился. Чья-то рука легла на его плечо. Это был отец.
– Я люблю ее, – сказал Шурик, задыхаясь.
Отец не засмеялся, только ближе придвинулся к сыну. И тогда Шурик доверчиво прижался к нему.
– Я не убегу! Я обещал одному человеку. Но я буду ее ждать… А ты прости меня!
– Нет, это ты, ты прости меня, пожалуйста! – Отец крепко сжал плечо сына.
– Знаешь, я ведь хотел научиться стрелять, – тихо сказал Шурик, – а научился у него совсем другому!
– Знаю, – ответил отец. – Счастье, что расчеты наши не всегда удаются.
…Потом, когда он вырос, Шурик часто вспоминал свой давний разговор с Феликсом.
Они шли по железнодорожному полотну.
– Так что ты там говорил про любовь? – спросил мальчик.
– Любовь – сладкая ловушка, из которой никто не уходит без слез.
– У кого вычитал?
– Не помню.
– На себе проверял?
– Бывало.
– Правда?
– Почти да!
Они шли вдаль по шпалам. Рельсы убегали в бесконечность, где садилось розовое солнце. Хрустели камешки под их ногами, и все тише и тише слышны удаляющиеся голоса.
– Ловушка… Но радость необыкновенная. Больше тебя самого и целого мира в придачу.
– Даже если без взаимности?
– Даже если…
– Так не бывает!
– Бывает!
– Может, врешь?
– Э, откуда здоровому знать, что такое хромота! Сам проверь!
Победитель
Киноповесть
Маленький провинциальный городок. Слякотная осень. Вечереет. Моросит мелкий дождь. Безлюдные улицы. Убогие нежилые дома с пустыми глазницами окон. Обшарпанный указатель у дороги на окраине. Надписи забрызганы грязью. Только одна чистая и обновленная – «Москва 502 км».
Мимо указателя пронесся красивый красный автомобиль.
Он победоносно въехал на главную улицу города.
…Женские руки с длинными пальцами и грязными ногтями окунули тряпку в мыльную воду и выжали ее. Девушка двадцати с небольшим лет, одетая в короткое платьице и передник, шла по небольшому залу пивной. Посетителей в тусклом помещении немного и сплошь серые личности.
– Александра! – выкрикнул один из них.
Девушка не обернулась, яростно терла стол.
Личность со строгой миной на небритом лице пыталась встать.
– Сашенька! Александра Васильевна! Я кому ору!
– Ну что тебе? – наконец отозвалась девушка.
– Ну чего мне еще! Пива! Не тебя же! На тебя у меня денег не хватит, – миролюбиво захихикал мужик.
Красный автомобиль, тот, что ехал по главной улице, остановился у пивной. Ярко накрашенная блондинка в дорогом пальто бросила водителю:
– Я быстро! – И вошла в пивную. Брезгливо огляделась и крикнула что есть силы девушке-официантке: – Сашуля, радость моя, здравствуй!
Сашенька бросилась ей на шею:
– Милочка, родная! Какая ты красивая! Прямо неземная!
– Стараемся! Шейпинг, шопинг, маникюр, макияж!
– А пальто – прелесть! – завизжала Саша.
– Так, старье! Чисто для провинции, в машине протирать, – отмахнулась блондинка. – А ты все в том же платье, что я год назад подарила.
– Только не смейся, оно единственное.
– Чего тут смеяться, тут плакать надо! Учишь тебя, учишь! Ладно, садись, поболтаем. Через час мой «кошелек» заявится! Я так мужика своего зову!
За окнами пивной совсем стемнело. Неяркий свет еле освещает опустевшее заведение. На столе у девушек недопитые чашки с кофе, пустая бутылка ликера и рюмки. Обе курят длинные милкины сигареты.
– В общем ничего не меняется, – вздохнула Саша. – Так и буду тут полы тереть до самой пенсии, если не сказать – до самой смерти.
– Рано себя хоронишь, подруга. Еще при соцреализме говорили: «Человек – кузнец своего счастья». Правильно, между прочим, хоть и пошло. Нет, Саш, я своей жизнью довольна. Мой-то хоть и не бог весть кто, а с голоду не умираю, да и работать приходится только… сама знаешь как. Работа, как видишь, не пыльная и не очень утомительная, – засмеялась Мила.
– А как же любовь? – не выдержала Саша.
– Любовь, как в том анекдоте говорится, придумали русские, чтоб денег не платить. А потом, Саш, я не проститутка, я порядочная женщина на содержании. Это две большие разницы! Это актуально, понимаешь? У мужика есть бабки, я ему нравлюсь, почему бы ему не поделиться со мной этими бабками?
– Все равно не любовь, – тихо сказала Саша.
– Экая ж ты дура! Кто тебя здесь любит? Кому ты тут нужна? Ты хоть раз думала об этом?
Мужик в углу снова заорал:
– Сашка, поди сюда!
Мила криво усмехнулась:
– Этот, что ли? Любимый клиент?
Саша засмущалась.
– Это сосед наш, дядя Боря, они еще с отцом дружили.
– Жив отец-то?
– Полгода назад похоронила. – Саша опустила глаза. – Одна я. Совсем одна.
– Тогда вообще не пойму, что тебя тут держит. Я вот по городу проехалась, господи, какая тут тоска! Как я тут жила раньше! Ума не приложу! Ты-то как выдерживаешь? Ведь отличницей была, книжки читала!
– А я и сейчас час читаю, – улыбнулась Саша, – когда время есть. Вот, часть сюда принесла.
На холодильнике за стойкой, стопка большущих книг в роскошных переплетах.
– Это папины. Есть минута свободная, полистаю…
– Да помню я твои книжки, – усмехнулась Мила. – Счастья они тебе не принесли. И не принесут. Эх, Сашка, умная ты, только дура. Поехали в Москву, пока у тебя есть что показать, а то вся молодость пройдет среди этих кружек да нищеты. В сорок лет кому ты понадобишься?
С улицы послышался сигнал автомобиля. Мила встрепенулась.
– Ой, это мой! Он тут по делам, ну я и решила родину навестить. Да больше дня не выдержу. Прощай, Сашуль. А пальто, вот, возьми, носи на здоровье, мне не жалко! Я себе еще десяток таких куплю!
Она сняла элегантное пальтишко и кинула его на руки Саше.
– Ой, Мила, спасибо! – только и успела сказать та, как в пивную ворвался крепыш в коже.
– Овца, ты чё, оглохла, что ли? – заорал он с порога.
– Иду, любимый! – испуганно побежала за ним Мила.
А Саша печально села за столик. И сколько ни звал ее сосед дядя Боря, не откликалась она на его рев. Просто молчала и думала – как быть?
На другой день ее жутко ругал хозяин пивной – бывший Сашенькин одноклассник. Кличка Хрюндель ему была в самый раз – толстый, рыжий, с заплывшими жиром глазками.
– Ты мне, Шурка, надоела, хуже горькой редьки! Сколько можно должников множить, а? Я те чего – благотворительный фонд?
– Гриш, да они отдадут, как только появятся деньги!
– Появятся у них – как же! Чтоб деньги были, работать надо! Весь город не работает, а как выпить – всегда готовы!
Масляные Гришины глаза при этом четко были направлены в вырез Сашенькиного платья. Девушка почувствовала этот взгляд и разозлилась:
– У кого есть работа, работают, просто им зарплату не платят. Получат – отдадут. Ты ж всех сам знаешь, Гриша!
– Ага, получат! После дождичка в четверг! Жди! Чтоб больше в долг никому. Лучше сам все выпью и съем!
– Да с тебя станется, Хрюндель! – не выдержала Саша.
Толстяк аж взвизгнул:
– Ты у меня, Шурка, про школу-то забудь! Быстро без работы останешься да еще в долгах как в шелках! Я подсчитал – за тобой долгу на всю зарплату, плюс кружки битые…
Он оттеснил Сашеньку в угол, оглядываясь на пустой зал:
– Будешь со мной дружить по-правильному, долг прощу! – Хрюндель прижал девушку к стене, пытаясь положить ей пятерню на грудь: – Умницей будь, Шурка!
Рука Сашеньки невольно потянулась к пустой пивной кружке.
– Пошли в подсобку! – хрипел Хрюндель. – Там света нет и… долги тебе все прощу! Ну пошли говорю, не корчь из себя царевну!
Он грубо дернул Сашу за руку. Вот тут-то она и не выдержала – заехала ему пивной кружкой по голове.
Хрюндель рухнул на пол.
Саша мгновенно прихватила книжки с холодильника и выскочила на улицу.
«Теперь уж дороги назад точно нет!» – сказала она себе сама.
Загородное шоссе было пустынным. Только по обочине дороги шла кошка. Совсем молодая. Почти котенок. Следом осторожно шагала Сашенька, пытаясь поймать животное. В руках у нее маленький, явно допотопный чемоданчик.
Кошка неожиданно рванула на дорогу. Девушка – за ней, машинально.
Взвизгнули тормоза. Иномарка еле успела притормозить. Саша поскользнулась, выронила чемодан, но успела схватить и прижать к себе едва не погибшую кошку.
Из машины вышел мужчина, неспешно приблизился. Увидев почти детское лицо, протянул руку, помог подняться:
– Что же тебе, жить надоело?
В ответ она неожиданно рассмеялась, так заразительно, что мужчина через секунду смеялся тоже, даже хохотал, хотя, глядя на его солидную внешность, никак нельзя было ожидать такого беспечного веселья.
Они ехали в машине. Девушка как-то неуклюже, по-мальчишески поправила волосы:
– Вас как зовут?
– Виктор. Виктор Борисович.
– А меня Саша. Александра Васильевна. Суворову тезка. Слыхали? Который Альпы переходил. История!
– Вон она – история, на заднем сиденье. Гляди!
Девушка обернулась и увидела там старинную шпагу с золоченым эфесом.
– Ух ты. Я поглажу, можно? Французская?
– Нет, наша, златоусского мастера Ивана Бушуева. 1823 года производства.
– Дорогая?
– Цены нет.
– Красота! Даром что наша.
– Ты, Александра Васильевна, мыслишь неправильно. Мастера из Златоуста почище немцев и французов были. А теперь?
– За державу обидно?
– Вроде того.
Сашенька тем временем вытащила шпагу из ножен. На сверкающем клинке золотом нарисовано: поле, усеянное трупами, и одинокая фигура французского солдата, опустившегося на землю в немом отчаянии. Лицо он закрыл руками.
– Вот бедолага, – вздохнула девушка. – Я историю в школе больше всего любила. Да кому теперь нужна та история!
– Покормить тебя? Ты ведь, наверное, голодная? – спросил мужчина.
– Ну да… То есть нет… То есть очень голодная!
…В маленьком придорожном кафе она жадно ела, не переставая болтать. Виктор Борисович внимательно на нее глядел – было что-то удивительно бесхитростное и обаятельное в ее облике.
– У нас дома только институт политехнический. Два завода, но оба не работают. Весело! А сабель у вас еще много?
– Много. Всю жизнь собираю.
– А детей?
Он отрицательно покачал головой. Она обрадовалась.
– Это хорошо. А вы… это… новый русский?
– Старый, – ответил он и вдруг спросил: – Поцеловать тебя можно?
Она запихала в рот большущий кусок пиццы и ответила, жуя:
– Ни за что!
И мужчина снова расхохотался. Добродушно, тепло.
Машина мчалась по шоссе. Когда показался дорожный знак «Москва», Сашенька вздохнула облегченно:
– Ну, наконец-то! – И зажмурилась.
– А глаза зачем закрыла?
– Загадала! Если въеду в Москву с закрытыми глазами, буду жить счастливо. Понятно?
Год спустя
На прекрасной благоустроенной кухне Сашенька, изрядно изменившаяся (похорошела, приобрела столичный лоск, изящно одета), пила кофе с подругой Милой. На лице Милы красовался плохо припудренный «фингал», она периодически всхлипывала.
– А хочешь ликер? – спросила Саша у подруги. – Мы из Италии привезли! Очень вкусный!
– Нет, я с утра не пью. Хотя давай!
Саша достала изящную бутылку, Мила налила себе полную рюмку, залпом выпила и стала размазывать слезы по лицу:
– Вот гнида! Хорошо тебе, твой культурный! В жизни не дерется. А ты еще ехать не хотела, еле уговорила тебя! И какого мужика отхватила сразу – не то что мой, быдло! Чуть что – в глаз.
– Ничего я не отхватывала. Это он меня отхватил, – грустно ответила Сашенька.
– Ну ты наглая, Шур! Мой когда-нибудь в перестрелке откинется, если раньше меня не выбросит, а твой пожилой, порядочный. Ты, главное, за его здоровьем гляди, чтоб не помер раньше времени.
– Он спортсмен, – тихо сказала Саша.
– Еще и спортсмен, – заныла Мила, – и умным вещам учит.
– Ну да! Пойдем чего покажу!
Девушки зашли в комнату. На стене, над диваном, висело великолепное старинное оружие.
– Это не все, только самая малость, – похвасталась Саша, – остальное в офисе. У него такие экземпляры есть – любой музей позавидует!
– Ой, это ж бешеные бабки! – всплеснула руками Мила.
– Да это красиво, понимаешь! – осадила ее Саша. – Не все ж бабками меряется.
Она мастерски вытащила клинок из ножен, встала в позицию фехтовальщика.
– Убери, Шур! – испугалась Мила. – Чего ты тут мне танец с саблями изображаешь!
Саша спрятала клинок.
– Темная ты, Мила, ничего не понимаешь. Совсем отупела со своими бандюками. Видишь, красота какая – клинок разрисован лазурью. Потом краску эту сушат и покрывают амальгамой из ртути и золота.
– Чем-чем?
– Амальгамой! Состав, которым покрывают клинок, держат в тайне! Без него золото не прилипает к стали. Ну вот, а после этой обработки клинок кладут на угли. Ртуть улетает – а золото остается. Знаешь, как это называется? Золочение через огонь! Здорово?
– Мда… – задумчиво пробурчала Мила. – Вы с ним этим, что ль, целыми днями занимаетесь? Ну тогда не завидую. Мой хоть и темный, хоть и образования три класса, а в сексе – бог! Ведь это главное для мужчины!
– Не думаю! – усмехнулась Саша.
– А я думаю! – стояла на своем Мила. – Есть такая книга с правильным названием, «Горе от ума» называется. Ты про это помни! Денег-то он тебе дает?
– Зачем? – удивилась Саша. – Он же все покупает – продукты, одежду мне. Мы с ним в Париж ездили. И в Италию. Видишь, это маска с венецианского карнавала.
Мила надела маску, украшенную перьями, высунула из прорези язык:
– Дура ты была, дурой и осталась. На черный день надо бабки откладывать. Не век же вам вместе жить! У него жена есть?
– Да она ушла от него, кажется.
– Сегодня ушла, а завтра вернется! Она жена, а ты так, поэтому и говорю – о будущем думай хоть немного!..
Зал фехтовального клуба. День. На нескольких подмостках идут поединки. Звенит сталь, слышны яростные крики. А вокруг другая жизнь: дефилируют люди в костюмах и с оружием, с фехтовальными масками под мышкой, беседуют, пьют воду и соки, обсуждают как бои, так и посторонние проблемы.
У одного из помостов стоит Виктор Борисович в полном обмундировании. Строен. Ежик седых волос. Синие холодные глаза.
К нему подошел черноволосый высокий парень с красивым тонким и смуглым лицом. Форма сидела на нем щегольски, хотя видно, что владелец ее в бои не вступает, только форсит. Он элегантно опирается на рапиру.
– Здравствуйте, уважаемый! – поздоровался он с Виктором Борисовичем.
– Привет, звезда востока! Нашла ли ты, Лейла, своего Меджнуна?
Щеголь злобно оскалился, но тут же взял себя в руки – улыбнулся:
– Я вам режиссера классного нашел!
– В театре погорелом?
– В родном кинематографическом вузе. Лучший из лучших, подающий надежды и пользующийся спросом.
– У кого? У кого сейчас кинематограф пользуется спросом? Только домохозяйки смотрят сериалы. Ладно. Не ной. Давай сюда своего спеца! Если знакомство дельное – и тебе с этого перепадет!
Щеголь убежал, обрадованный.
Минуту спустя он говорил симпатичному парню:
– Вот что, Витька, он тебе тезка. Зовут этого папика Виктор Борисович. Большой человек!
– Запомню! Только ты про каждого, с кем меня знакомишь, говоришь, что это нечто особенное, а на деле одно фуфло! Не получишь у меня никогда ни одной роли!
– Ты чего, Витя! Когда я обманывал? – заныл щеголь. – Ты меня еще будешь благодарить за такое-то знакомство!
– Поглядим!
– Только с ним не панибратствуй, это такая хитрая сволочь! Подойдешь вон туда, скажешь, что от меня! Ну то есть от звезды востока.
Витя двинулся туда, где в ожидании стоял Виктор Борисович. Подошел, протянул руку:
– Здравствуйте, я от…
Мужчина, не глядя на Витю, усмехнулся:
– Понятно. Фехтуешь?
Витя молча кивнул.
– Не откажи старику!
Они зашли на помост. Отсалютовали друг другу клинками. Разговор шел во время поединка.
– Вам режиссер нужен?
– Терпение, мой друг, терпение!
С неожиданной яростью Виктор Борисович бросился вперед, но получил четкий грамотный отпор.
– Туше! – скомандовал он.
– Зачем я вам? – спросил Витя. – Я студент. Третий курс. На профессионала денег жалко?
– Жалко… Впрочем, дело не в деньгах. У профессионала глаз замыленный, а для тебя все в первый раз. Свежий взгляд – вот что важно! – Он опустил оружие: – Во власть меня приглашают. В официальную.
– А! – догадался Витя. – Репутация? Создание потрясающего имиджа? Этим мы уже занимались! Это можно! Любую заказную ленту делаем качественно и быстро, дешевле в пять раз, чем любая фирма!
– Продолжим, – сказал Виктор Борисович, – ты не против?
Вите удалось серьезно потеснить партнера.
– Герой дня безо всего! Лучшие ракурсы на работе и дома! – чуть насмешливо комментировал он предполагаемую работу.
– Быстро соображаешь! И работаешь быстро?
– А то!
– Значит, начнем с понедельника! Звезда востока, он же мечта домохозяек, приведет тебя к нам в офис!
Виктор Борисович сделал неожиданный выпад. Кончик его шпаги – в двух сантиметрах от тела Вити. Парень первым снял маску.
– Думаю, надо начинать не с офиса, а с фехтовального зала. Пусть избиратели видят, какой вы замечательный дуэлянт. Есть в этом что-то красивое, благородное, а? Люди так соскучились по красивому и благородному! Верно ведь?
– Верно, – согласился Виктор-страший. – Тебя как зовут?
– Витя. Тезки мы. Виктор – победитель значит. Пока можно без отчества.
– Нравишься ты мне, тезка-победитель. И оружие любишь.
– Люблю. Но вы рубитесь классно. Это пока единственное, что могу сказать о вас.
– А что поддался мне – молодец, – вдруг сказал Виктор-старший, – психологически точный ход.
– Когда это я поддавался? – вспыхнул Витя.
– Не кипятись, – Виктор Борисович похлопал его по плечу. – Считай, что проверку прошел! Сегодня никто из нас не вышел победителем, сегодня ничья.
Он протянул Вите визитную карточку.
– До понедельника!
Витя снял перчатку, подал руку противнику. Тот пожал ее крепко:
– Только на будущее учти – в поддавки я не играю! Не привык!
Комната в общежитии ВГИКа. В этой комнате живут Витя и его друг казах Тима, сценарист.
На сегодняшний вечер состояние комнаты можно определить так – слегка убранный «богемный беспорядок».
В комнате трое. Тима жарит яичницу с колбасой на большой электроплитке. Не первой свежести молодой человек, аспирант по кличке Робертино, в коротеньких штанах, обтягивающих его мощное тело, самозабвенно поет оперную арию. Крупный (в смысле габаритов) оператор Серега, больше похожий на спортсмена, чем на оператора, молча разгадывает кроссворд.
Серега прервал пение Робертино:
– Слышишь, ты вот умный – что это за стиль в архитектуре на букву «м», шесть букв?
– Темнота! – возмутился Робертино. – Модерн. Ты фантастически необразованный юноша! Вот что я сейчас исполнял?
– Откуда мне знать? – пожал мощными плечами Серега.
– Арию моего коллеги, художника Каварадосси из оперы Пуччини «Тоска». Ты кинооператор, а не знаешь, что такое модерн!
– А чё мне это? – отмахнулся Серега. – Ты покажи модерн, я тебе его сниму.
– Не злись, Робертино, он талантливый, – вступился за Серегу Тима. – Ты лучше еще спой, пока Витьки нету.
– Хорошо, – согласился художник, которого пол-общаги ненавидело за громкое оперное пение, – я спою арию герцога Мантуйского из «Риголетто» Верди. Для вашего же культурного развития, негодники!
– Вечность ты тут поешь! Ты ж во ВГИКе уже десятый год числишься! – закрыл уши Серега.
– Пятнадцатый, если быть точным, – поправил Робертино.
– Все-таки поразительный у нас институт, – вздохнул Тима, – попасть в него тяжело и вылететь невозможно.
– Зубы не заговаривай, что там с яичницей! – перебил его оператор. – Когда есть-то будем?
– Это когда Витька придет. Ждем режиссера! – ответил Тима.
– Она ж остынет! – заныл Серега. – Ты своему Витьке готов кофий в постель носить!
– Он талантливый, гению все позволено.
Тима не шутил. Он и впрямь так думал.
– Мы здесь все гении! – засмеялся Робертино.
– Нет, Витька гений особенный. И он друг. Вчера меня без документов поймали, сказали, что я нелегальный вьетнамец, так меня кто отмазал? Он! – гордо сказал Тима. – Полчаса ментам мозги пудрил анекдотами про то, как кино снимается. Меня и отпустили, даже денег ни копейки не взяли. У меня паспорт просроченный, а домой никак не съезжу!
– Бедняжка!
Робертино подсел к плитке и незаметно, как бы ненароком, съел половину яичницы. Вернее, просто проглотил.
– Ехать далеко, денег нет. Там у меня мама и три брата. Маленькие, – вздохнул Тима и вдруг увидел жующий рот аспиранта. – Что ты сделал, ты Витькин ужин сожрал!
– Милый Тима, прости! Чем я могу искупить свою вину? – сделав вид, что чуть плачет, жалобно проговорил Робертино.
– Эх, отец! – стукнул его по плечу мошной лапой Серега. – Говоришь, что я не культурный! Это в тебе нету никакой культуры, хоть и диссертацию пишешь. Как можно сожрать чужой ужин, не поделившись с голодным товарищем, а? Нет, ты ответь! Ответь!
В эту минуту в комнату ворвался уже знакомый нам восточный красавец. Звали его Фарик.
– Мужики, где я был! Я на такой клевой презентации был! Крутизна! Девочки с ногами, шампанское фонтаном, икра тазами! – громко и радостно орал он на всю комнату, доедая все, что оставалось на сковородке. – Звезды эстрады, политики. Я там познакомился кое с кем, имен называть не буду.
Друзья оцепенели от наглости красавца.
– Еще пара встреч для обсуждения деталей и все – сиди кури бамбук и получай дивиденды, – продолжал он врать.
– Ты зачем Витькин ужин съел? – наконец пришел в себя Тима.
– Кстати. О вашем командире. До того как съесть его ужин, сегодня днем я познакомил его с мощным спонсором. Если будет вести себя по-умному, скоро прогремим! Я это чувствую! Что вы на меня смотрите? Не верите? Вы же знаете – я медиум!
