Текст книги "А я люблю женатого"
Автор книги: Каринэ Фолиянц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– Что это? – не поняла Нина.
– Что, что! Помоги открыть! Кольцо обручальное! Как во всех фильмах.
Она захохотала в ответ:
– Вот придурок! Посмотрите на него, люди! Он живет, как в кино. Это я глупая? Это я живу в виртуальном мире? Да ты на себя посмотри! Ты в три раза глупее! Предложение он мне делает! На кой черт мне твоя любовь! Маленький идиот!
– Ты все равно выйдешь за меня замуж! – еще громче крикнул он.
Коробочка наконец открылась…
Нина выхватила кольцо и, размахнувшись, бросила его.
Маленький золотой обруч с зеленым камешком зазвенел на каменном полу.
Нина побежала к выходу.
Гриша посмотрел на упавшее кольцо, потом на убегающую Нину: что важнее, поднять кольцо или бежать за Ниной? И бросился догонять ее.
– Стой! Не уйдешь! Я не дам тебе уйти! Все равно мы будем вместе! Я любить тебя буду! А ты петь. И дети у нас будут. И все как у людей. Уедем из этой Москвы! Куда скажешь! Стой!
Нина остановилась, повернулась к нему, внимательно посмотрела ему в лицо. И начала смеяться.
– Я просто издевалась над тобой! Как ты не понял! Ты не нужен мне, понимаешь! И никогда не был нужен!
Гриша похолодел. Потом, точно это был не он, а кто-то другой, поднял руку и отвесил ей звонкую пощечину. Нина отлетела к стене.
– Ты… ты… А я еще про тебя написала в дневнике в тот день, когда мы познакомилась: «Сегодня один дурак подарил мне цветы». Я ни про кого такого не писала!
Она заплакала и убежала. А он остался сидеть на ступеньках, так и не поняв, как такое могло случиться.
Дома Гриша застал Терещенко. Серега играл на гармони и пел прощальные частушки. Потом они сидели в темной кухне. Терещенко уже был в пальто, на голову нахлобучена шапка. На полу стояла его зачехленная гармоника, рядом – старенький чемоданчик.
– Гриня, дружок, – заговорил Серега, – до мамы еду. Она одна на белом свете. До хаты своей еду. Может, жена простит меня? Дочек повидаю! Ну его, искусство, все чужое тут. Я ж не Нина твоя – таланту нема. А у ней все сложится. И у вас с ней – тоже. Поеду, Гриня. Успею маму повидать. Она хорошая.
Гриша обнял Терещенко и горько заплакал.
– А ты не плачь, Гриня. Москва слезам не верит, – похлопал его по плечу Серега.
Зареванная Нина вошла к себе в каморку, сняла портрет любимого со стены.
– Ты очень хороший. Ты замечательный, – сказала она красавцу-переводчику. – Дай бог здоровья тебе, твоей жене и твоим детям. Но понимаешь… Так получилось… Я даже не знаю, как тебе объяснить… Прости меня – я полюбила другого!
С этими словами она положила портрет в ящик тумбочки и задвинула этот ящик, точно навсегда закрыла свое прошлое…
Посетителей в кафе уже не было. Эля убирала со столов и рассказывала Нине:
– А еще однажды шла я по улице – злая-презлая. Мне навстречу – грузовик. И тормозит на перекрестке. Вижу, у него на лобовом стекле надпись: «Улыбнись мне, незнакомка!» Я так расхохоталась! А шоферу только того и надо. Заулыбался, руками замахал! Понимаю, не одна я такая незнакомка – а мне вдруг так тепло на душе стало! Будто этот шофер меня полюбил, меня одну – и никого больше. Как же мы все любви-то боимся! Как мы этого стесняемся. Гордые все. Или, скорее, глупые… Мой Смирнов, например, никогда просто так не улыбнется и про любовь ни слова не скажет. Он серьезный человек. Он у меня, как в том анекдоте – англичанин идет в гости с чувством собственного достоинства и уходит из гостей с чувством собственного достоинства. И думает при этом: «А не потерял ли я чувства собственного достоинства?» Определенно, он – англичанин. А я – нет. Оттого ничего у нас и не складывается.
Нина, наигрывавшая какую-то мелодию, перестала играть:
– Эля! А вот если бы тебе один человек обручальное кольцо подарил, ты бы что сделала?
– Обручальное кольцо! Мне? Я бы сошла с ума от радости, – честно призналась толстушка Эля.
– А я не сошла, – задумчиво сказала Нина.
– Кто подарил-то? Кольцо дорогое? – заинтересовалась подруга.
– Откуда я знаю! Золотое. Дорогое, наверное. Какая разница, кто подарил!
– И где оно? – навострила уши Эля.
– Оно в одном ресторане упало на пол и укатилось. Вот ты бы что сделала на моем месте?
– Да я бы на карачках проползла весь ресторан, но его нашла.
– Нет, ты понимаешь… Я сама его выбросила. Красиво, да? – печально усмехнулась Нина.
Но Эля уже стояла рядом с ней как живой укор:
– Идиотка! Где тот ресторан?
Нина пожала плечами.
Эля угрожающе склонилась над ней:
– А где тот человек?
В старенькой квартире Гены теперь все по-другому – новые обои, много цветов. А вот попугай Кеша вернулся на место и снова просит еды.
Гена и Ира ели пельмени.
– Может, пельмени ему все-таки можно? – спросила сердобольная Ира.
– Не вздумай его баловать, – покачал головой Гена, – ешь сама.
– Вкусно! Я никогда так не научусь! – искренне призналась Ира, доедая домашние Генины пельмени.
– Ну это мы еще посмотрим. Согласен давать тебе бесплатные уроки по кулинарному мастерству.
– Чур, тогда я убираю посуду!
– Возражений нет.
Ира встала из-за стола, собрала тарелки, понесла на кухню.
Гена тем временем открыл створки шкафа, достал длинный сверток.
– Что это? Очередной сюрприз? – вернувшись, спросила Ира.
– Ты угадала. На. Посмотри.
Ира развернула упаковку. И ахнула. Это была подзорная труба. Настоящая!
– Ты мечтала иметь попугая и подзорную трубу. Мне приятно чувствовать себя волшебником, исполняющим твои желания. Пусть даже давние.
Ира обняла его:
– В конце концов неважно, когда исполняется желание. Важно, что оно исполнилось. Но что мне с ней делать? Я больше не мечтаю стать пиратом!
– Знаешь, я так подумал… Это, наверное, все-таки не тебе. А ему, нашему малышу. Вдруг пиратом захочет быть он?
Ира снова улыбнулась:
– А если это будет девочка?
– Какая разница? Девчонки ведь тоже мечтают быть пиратами – ты это по себе знаешь!
Гена подвел Иру к окну. И они вместе стали смотреть в подзорную трубу – дети играли в мяч, молодые мамы везли своих чад в колясках…
Ира положила голову на плечо Гены. Как все-таки хорошо, что не Кирилл, а он, Гена, будет отцом ее ребенка!
Попугай Кеша в клетке кричал: «Улыбнись скорей! Покорми Кешу!»
Но они его не слышали…
– Ты обещала! Ты слово дала! – наступал на Нину Эрик.
– Обязательно ехать завтра? – спросила она.
– У человека юбилей. Хочет отметить в кругу друзей на даче. Ты им понравилась. Как певица. Что тут такого? Я не понимаю! Споешь для них, и все. Сделаешь людям приятно. Им приятно – тебе деньги. Мне долг отдашь… – Он хитро прищурился. – Ты ведь должна отдать мне долг? А?
– Да, конечно, – спохватилась Нина, – я поеду…
– Солнце мое, ты просто умница! – просиял Эрик.
А Нина стала угрюмей тучи. Она-то знала публику, которая водится с Эриком. И то, как они любят «отдыхать», тоже знала.
Но надо было выплатить долг…
Гриша подметал улицу. Увидав проезжающую машину, остановился. Ему показалось, что в машине Воронков!
Это и впрямь было так. Везла Лешу дама, которую Нина с Гришей видели в ресторане. Не первой, честно сказать, молодости.
– Не волнуйся, – говорила она, – все я для тебя сделаю. И регистрацию. И поживешь пока у меня. Я одна. Квартира большая. Дочка замужем за границей, она тебе ровесница. Все что пожелаешь! Очень мне одиноко, Алексей.
– Все, чего пожелаю? – посмотрел на нее Воронков так, как посмотрел бы недоверчиво на померещившуюся золотую рыбку. – А ты мне не кажешься? Ты есть?
– Я есть, – взволнованно прошептала дама, хватая его за руку, и сжала ее жадными пальцами. – Только ты не уходи, не исчезай.
– Никуда я не уйду, – обречено сказал Воронков и, отвернувшись к окну, неслышно для нее прошептал: – До самой твоей смерти.
– Вот и славно. – Она надавила на газ, и машина помчалась быстро-быстро и вскоре потерялась из виду…
…Гриша не выдержал и пришел в кафе. Он не знал, как будет просить прощения у Нины. Что скажет ей. Что она ответит… Но он пришел. А ее не было. За столиком сидели Ира с Геной.
– Здрасьте. Я что-то не понял, Нина-то где?
– Нам она тоже нужна, – ответил Гена, – а хозяин (он кивнул на Эрика) толком ничего не объясняет, говорит заболела. Но она бы позвонила, у нее есть наш телефон.
У Гриши нехорошо екнуло сердце.
– Я сейчас.
Он ворвался на кухню. Там плакала Эля.
– Где Нина? Что случилось?
– Не знаю… Не могу… – Она зарыдала еще громче.
– Говори, что случилось!
Эля с трудом выдавила:
– В больнице она. С «крутыми» на дачу поехала… Эрик, скотина, послал. Они ее там… Господи, что же жизнь такая поганая!
Гриша выскочил из кухни, нашел Эрика:
– Куда ты ее посылал? Отвечай!
Хозяин затрясся:
– Я не хотел! Клянусь, я не хотел. Я ей помогал!
– Сволочь! Где она?! Что с ней?!
– Не знаю! Ничего не знаю!
– Отвечай, кто они?!
Он повалил Эрика на пол, крепко прижал его.
– Фамилия как? Кто тебе заказал вечеринку? Ну? Я убью тебя, если будешь молчать!
– Кондаков, – прохрипел Эрик, – тут, за углом, живет!
Гриша, перепрыгивая через столы, помчался к выходу.
В отделении милиции женщина-следователь заполняла протокол.
– Значит, так и запишем. При помощи железного лома ты разбил лобовое стекло автомашины марки «Мерседес-600», принадлежащего гражданину Кондакову. С целью…
– Они ее повезли на дачу! – кричал Гриша, – Какие-то крутые. Ваш Кондаков на своем долбанном мерседесе! Вы же их никогда не найдете! У вас все будет шито-крыто. И никто разбираться не станет. И никого не накажете! Вы же не разбираетесь с крутыми. Зачем вам с ними разбираться? Вы со мной разбираетесь! А они там… Они… У нее никого нет, кроме меня! Никого!
Женщина испугалась его крика.
– Ты давай потише, и все по порядку!
Но он не успел начать рассказа, в кабинет вошли Ира и Гена.
– Нам надо с вами поговорить.
Женщина сначала сурово насупила брови:
– Посторонние! Выйдите немедленно! – Узнав Иру, знакомое по телеэкрану лицо, сменила тон: – А, это вы! Ирина Иванова!
– Да, я. И нам срочно нужно рассказать вам кое-что. А его, – Ира кивнула на Гришу, – вы отпустите. Он не виноват!
Через час все трое уже были в больнице. Они летели по длинному коридору к палате Нины.
– Она сможет петь? – вдруг спросил Гриша.
– Главное, чтобы она жила! – ответил на ходу Гена.
– Но для нее это одно и то же!
В палате, забинтованная, вся в кровоподтеках и синяках, спала под капельницей Нина.
Гриша тихо сел на край кровати, всматриваясь в ее лицо, такое родное. Он бережно коснулся ее плеча. Погладил ее руку. Взял ее пальцы в свои. И вдруг… вдруг заметил на безымянном пальце Нины кольцо. Тоненькое золотое кольцо с маленьким зеленым камнем. То самое, что подарил ей. То самое, что бросила она на пол в ресторане.
Гриша готов был заплакать от счастья. Он прижал ее руку к своим губам.
Гена и Ира вышли в коридор. А он просидел у изголовья Нины всю ночь. Слушал ее дыхание…
Утром Гена приехал в больницу уже один. Привез фруктов – от Иры. А еще – маленький телевизор.
– Не бойся, доктор разрешил. Только учти, он старый и изображение не ахти, – сказал он Грише.
– Спасибо. Большое вам спасибо.
– Ты так и не спал всю ночь?
– А зачем спать? Она ведь рядом!
Гена улыбнулся:
– Обещай мне одну вещь. Обещай, что злость в тебе умрет. И когда она поправится, ты никогда не будешь вспоминать о плохом!
– Да, – сказал Гриша, – она сама всегда говорит – у нас все получится.
– И передай Нине, что мы ее ждем. Все остается в силе. Я имею в виду запись передачи.
Они пожали друг другу руки. И Гена убежал на работу.
Гриша нажал на кнопку телевизионного пульта, вспыхнул экран и ему показалось, что там, на экране, его Нина поет «Амаполу». Поет так страстно и восторженно, как никогда прежде. Огромный зрительный зал слушает ее, затаив дыхание… В этой песне есть все, что довелось ей пережить. Боль, отчаяние, надежда…
Нина открыла глаза и посмотрела на Гришу. Он держал ее за руку. И улыбался.
За окнами шел дождь, настоящий весенний ливень, но сквозь пелену дождя проглядывало солнце…
ГОЛОС ГРИШИ:
– Я помню. В тот день был проливной дождь. А потом вдруг ни с того ни с сего засияло солнце. Падают с неба струи, а сквозь них – лучи солнечные. Она сказала – вся жизнь на это похожа. Солнце сквозь ливень, верно? Я сказал – да, мы с тобой, как две бабочки, летим по небу, летим, легко, расправив крылья, и никогда не упадем. Мы долетим. Нам двоим обязательно повезет. Помнишь, сказала она, слова великой Марлен Дитрих: «Счастье в конце концов всегда приходит к упорным?» А я ответил, что я, думаю по-другому – счастье приходит к тем, кто умеет любить…
Гриша обнял Нину. Они неотрывно смотрят в глаза друг другу.
– Как звучит «Амапола» по-русски?
Он прочел:
Я услышал грустную жалобу,
Мое сердце встрепенулось.
И сразу родилась эта сладкая песня.
Амапола, прекрасная Амапола!
Моя душа будет всегда только твоей.
Я люблю тебя,
Точно так же, как цветок любит свет.
Как ты можешь жить в таком одиночестве?
Амапола, прекрасная Амапола!
Это не тебе, – улыбнулся Гриша, – это перевод…
Муки любви{1}
Киноповесть
Я прочитала у кого-то фразу: «Муки любви даруют нам новую жизнь…»
Выстрел. Пуля пробила мишень. Покачнулся и повис вниз головой «убитый» заяц. Еще выстрел. Упал медведь. А потом – верблюд, слон, орел. Стрелял Феликс. Его палец легко нажимал на курок, верный глаз точно целился. Рядом стоял Шурик. Феликсу – тридцать. Шурику – тринадцать, он едва достает Феликсу до локтя.
– А Лису? – спросил Шурик.
– В Лису не буду. Лиса друг.
– А я буду! – закричал мальчик. Бросил деньги хозяину тира, запасся патронами. Выстрел. Выстрел. Все мимо.
Они шли по шпалам от железнодорожной станции к дачному поселку.
– В детстве у меня был лисенок, – рассказывал Феликс, – жил дома. Звали его Франтик. Еду он прятал по ботинкам – прогнали жить во двор, в будку. Стал соседских кур воровать – отец отнес его в зоопарк А я любил его. До сих пор мучаюсь, что предал своего Лиса. Жуткая это вещь – предательство. Никогда себе не прощаешь, до самой смерти. А зачем ты хочешь научиться стрелять?
– Ты учи, не спрашивай, – буркнул мальчик. – Я тебе в друзья не набиваюсь и в душу не лезу. Отношения между людьми должны быть партнерскими и строиться на взаимной выгоде.
Он остановился у хлебного киоска:
– Два батона!
С наслаждением оторвал горбушку, другую протянул Феликсу:
– Я тебя кормлю, ты меня учишь. А сам где стрелять научился?
– У меня прадед был стрелок. Мог на скаку пулей шапку всаднику сорвать.
– А всадник потом без головы?
– Нет, без шапки.
– Ты что, прадеда видел?
– На фотографии. И отец про него рассказывал.
– Что, он тебя с фотографии учил стрелять?
– Ага, – Феликс доедал батон, – шутка.
Мальчик запихал себе побольше хлеба в рот.
– Денег на еду у меня осталось на три дня. А правда, где стрелять выучился?
– На войне!
– А где воевал?
– Дома. Где тепло. Где прадедушка жил.
– Опять шутка?
Шурик обиженно замолчал, и Феликс миролюбиво добавил:
– Можешь считать, что да.
Феликс жил на заброшенной даче. В комнатах висело множество колокольчиков, они тихо позванивали. Мебель была очень старая, рассохшаяся, крыша протекала, но был здесь маленький доисторический телевизор. И картины на стенах. Странные картины.
– Твои? – спросил Шурик.
– Мои.
– Много продал?
– Ни одной. За всю жизнь – ни одной. Как Ван Гог.
– Гонишь, – усмехнулся мальчик. – Ван Гог на аукционе в Сотби бешенных денег стоит.
– Так то после смерти, – объяснил художник, – а при жизни и он ни одной не продал. Такое вот счастье.
– А что есть счастье?
– Счастье – это выдумка. Искание его есть причина всех бедствий в жизни.
– Сам придумал?
– Нет, Флобер. Француз один, про любовь писал. Картошку будем чистить?
– Я не умею.
– А я тебя научу!
Вдвоем они чистили картошку.
Шурик извел всю картофелину на кожуру и спросил:
– А любовь что такое?
– «Чем больше я узнаю женщин, тем больше привязываюсь к лошадям». Это другой француз сказал, Портос из «Трех мушкетеров». Слыхал?
– Нет.
– Темный ты, Дюма не знаешь.
– Сам темный, – огрызнулся мальчик. – Я английский знаю в совершенстве. Я в Штатах был, в Австралии и во Франции. Сколько тебе лет?
– Скоро тридцать.
– А в скольких странах ты побывал?
– Да ни в одной пока.
– А сколько женщин у тебя было?
Феликс вздохнул.
– Пойдем!
Он отвел Шурика наверх, в маленькую комнатку, где над столом висел плакатик, написанный им лично: «Жизнь – короткая шутка. И на любовь, и на искусство ее не хватит».
– Опять француз? – ехидно спросил мальчик.
– Нет, англичанин. Моэм. Ни одна женщина не переступит порога этого дома, пока я не встану на ноги.
– Это правильно, – согласился Шурик.
Шурик помог Феликсу дотащить картины до железнодорожной станции.
– Искусство должно быть товаром, – вещал Шурик, – таким же, как водка и булки. Иначе оно бесполезно. В жизни все продается и все покупается. Не надо делать из этого трагедию. Вот здесь, – показал он, – самое бойкое место.
И они стали развешивать картины.
– Мне нельзя светиться, ты уж сам – как я учил, побойчее. С Богом!
Мальчик хотел было уж уйти, но увидал среди картин смешной портрет – человек с оттопыренным ухом смотрел с холста ласково и печально. Таким видел себя сам Художник. Автопортрет, значит, был у него такой. Шурик подхватил его под мышку:
– Это я унесу назад, а остальное – продавай смело. И не продешеви…
В отделение милиции Феликса доставила милиционерша Аленушка, видная баба с длинной косой, мундир еле-еле застегивался на мощной груди.
– Вот, товарищ лейтенант, – рапортовала она начальнику, – мало того, что понаехали с цветами и фруктами, так этот еще надумал картины продавать в неположенном месте.
– Картины, говоришь? – живо отреагировал начальник. – Художник, значит. Ну-ну, – пошутил он, – я художник не местный – попишу и уеду. Так, что ли?
Шел дождь. Феликс пил чай с Шуриком.
– Я говорю – отпустите, меня же Феликсом зовут, как Дзержинского, а они – где регистрация? А я говорю – я всему вашему отделению милиции портреты нарисую, они опять – где регистрация? – возмущался Феликс. – Я им все картины отдал, и последние пятьдесят рублей тоже. Три дня отсрочки дали…
Раскат грома. Сверкнула молния. Погасло электричество.
Феликс зажег свечу.
– Что же ты дурак такой? – спокойно спросил его мальчик.
– Все объясняется просто. Когда Бог людям ум раздавал, я в бане мылся. Стыдно было выходить голым, вот я и не получил своей порции.
В заброшенном саду Шурик достал из кармана настоящий пистолет:
– А по воронам слабо?
– Откуда это? – спросил Феликс, разглядывая оружие.
– Папин! Взял на память!
– Ты знаешь, что бывает за хранение?
– Знаю! – мальчик безошибочно отбарабанил номер статьи и назвал срок: – Я юридически подкованный.
– Подкованный, положи на место!
– Не положу! Моя пушка, что хочу, то и делаю.
Феликс выхватил у мальчика пистолет.
– Видишь? – показал он на висящее яблоко и выстрелил. Яблоко упало.
– Ух ты! – восхитился мальчик.
– Патроны! – приказал Феликс.
Шурик молча достал из кармана и отдал Феликсу запасную обойму.
Ночью Феликсу снилось, что он летает. А внизу – что это? Дом, который принадлежал ему когда-то. Или горы? А может быть, море?
Это – его родина, куда он возвращается мысленно. Вряд ли родина видится ему цветной. Воспоминания хрупкие, полет прерывист. Все полустертое, окутанное дымкой, загадочное. Одному ему понятное.
«Так бывает, когда я закрываю глаза, – успокаивал себя художник. – Я вижу с закрытыми глазами. Я зрячий днем и ночью. Таким создал меня Бог, за что ему огромное спасибо. Я вижу все, что помню с детства. И что я навсегда потерял. Теперь нет уже этого дома. Нет тех, кто жил в нем. Есть я один и моя память. Война унесла моего отца, а потом и бабушку, она умерла от горя. Вся память о доме – я один. Сколько себя помню – рисую. Маленьким я рисовал портреты соседей, шумных, приветливых. Увидев себя, они говорили: «Какой ужас! Как похожи!» Все на свете считали, что я стану художником. Я выучился и стал им. Но как найти теперь моих соседей, раскиданных по свету. Остается помнить всех, кого я любил. И рисовать все по памяти. А если не получается нарисовать, просто видеть все это, прикрыв веки».
В тот день на дачу к Феликсу случайно заехал старинный друг, преуспевающий юноша Влас со своей болтливой подругой Ирой.
– Малоуютно, малоуютно, – щебетала Ира, обходя старенькую дачу. – Могли бы хоть пыль протереть и посуду вымыть. И ты совсем безобразно зарос!
– Помнишь, каким я был на первом курсе? А ты? А Красавчик? – улыбнулся Феликс и показал Власу фотографию.
Фото юношеской поры висело у художника в одной из комнат. Он безбородый, но суровый. Влас почти не изменившийся за эти годы, а рядом очень красивый молодой человек – Красавчик.
– Помнишь, как ты купался голым в фонтане? Тебя, а не меня забирала десять лет назад милиция! – хохотал Феликс.
Но, похоже, Власа мало волновали вспоминания.
– Я, собственно, не за воспоминаниями, – смутился он, – те времена давно кончились. Я салон открыл, художественный. Ну решил по старой дружбе взять кое-что из твоих работ. Хотя…
– Нет, нет, – защебетала Ира, – я вам как искусствовед говорю – здесь все непокупное, я уже посмотрела и оценила. Без обид, Феликс. Просто он хочет оказать тебе большую услугу. Никто этого брать не станет, просто Влас добрый!
– Самовыражение и товарно-денежные отношения практически взаимно исключают друг друга, – встрял мальчик.
– Это кто? – удивился Влас.
– Сын соседки!
– Правильный ребенок. Ладно, тащи что есть! – скомандовал Влас.
– Какой ты крутой! – обнял друга Феликс.
– Какой там я крутой, – отмахнулся приятель, – вот Красавчик большой человек, но поди до него достучись!
– Слышал я, чем он занимается, – глухо отозвался Феликс.
– Какая разница – чем. Главное как. Успешно!
– Вот эту, пожалуй, я возьму, – Ира показала на автопортрет Феликса, тот самый, где Феликс изобразил себя с огромным оттопыренным ухом. – Ну еще, может быть, пару натюрмортов…
Когда машина Власа отъехала, Феликс сказал:
– Вот что значит старая дружба!
– Боюсь, ты на этот счет сильно обольщаешься, – ухмыльнулся мальчик. – А картины и впрямь никто не купит, я так думаю.
В «Криминальной хронике» рассказывали о пропаже ребенка Александра Никонова, сына главы известной фирмы.
– Посмотрите на эту фотографию, – призывала ведущая, – отец ребенка умоляет всех, кто хоть что-нибудь знает о судьбе мальчика позвонить по телефону…
Появилось фото Шурика.
– Изверг ты! – сказал Феликс.
– А ты бомж! – парировал мальчик.
– Отец ведь волнуется!
– Человеческие чувства не всегда следует принимать в расчет, вот что я тебе скажу! – цинично изрекло юное существо.
– Я сейчас позвоню в ментовку!
– Ага, и сам вылетишь из Москвы в двадцать четыре часа. На родине герою уже готовят торжественную встречу с шашлыками и кислым вином, – захихикал Шурик.
Феликс помолчал и продолжал уже миролюбиво:
– Зачем из дому сбежал?
– За надом. У каждого свои обстоятельства.
– А школа?
– Главному меня научишь ты!
В тире мальчик упорно целился в лису. Раз, другой, третий… Но она не падала.
Они снова шли по шпалам к дачному поселку и откусывали от одного батона на двоих.
– Когда я рисую, то знаю, что никогда не умру, – сказал Феликс. – Душа моя с конца кисти переселяется на холст и там застывает. А покупают меня или нет – мне глубоко безразлично.
– Таких, как ты, надо уничтожать, – заявил мальчик и отнял у Художника хлеб. – Ты совершенно бесполезен для будущего. Время само все расставит по своим местам.
Они свернули в узенький переулок. У маленького киоска разговаривали двое – он и она.
Он собирался уходить, а она упорно удерживала его.
– Глеб, Глеб, погоди!
– Катя, я уже сказал – это невозможно!
– Глеб, милый, я все для тебя сделаю!
Парень был очень хорош собой, в девице с первого взгляда угадывалась провинциалка.
Она хотела было его поцеловать, но Глеб грубо оттолкнул ее.
– Ты мне надоела!
– Я привезла тебе все, что смогла! Смотри! – Девушка достала из сумочки пачку денег. – Тебе этого хватит. Появится твой клип, ты раскрутишься, тебя все станут узнавать!
Глеб явно замялся, увидев деньги.
– Ну и сколько там?
– Много! Только ты пообещай, что мы будем вместе! Я все смогу, я для тебя на любые муки пойду, только ты обещай!
– Обещать я ничего не буду! Ты вкладываешь деньги в искусство, а мы остаемся просто друзьями, – холодно резюмировал Глеб.
– Хорошо, – сказала девушка, и ее глаза наполнились слезами.
Она плакала, а он тряс ее как грушу.
– Не преследуй меня, не приставай! Хочешь помочь искусству – пожалуйста! Но о любви ни слова!
Художник двинулся к ссорящейся паре.
– Куда? Зачем? Это их разборка! – крикнул Шурик, но Феликс будто не слышал его.
– Ты что-то не очень вежлив, извинись перед ней! – сказал он, подходя к Глебу. – С дамами так разговаривать не принято!
Глеб ошалел от такой наглости.
– Уйдите, это не ваше дело!
– А это еще неизвестно!
Феликс легко оторвал Глеба от земли, схватив его за шкирку, но Катя тут же, как дикая кошка, вцепилась в художника. Глеб сумел освободиться и он вдвоем с Катей стали колошматить непрошенного защитника.
Шурик боялся подойти к дерущимся.
Из киоска выскочили двое. И еще двое. Началась настоящая потасовка.
Шурик все не решался двинуться с места. А когда наконец решился, было поздно: оглашая ревом окрестности, к дерущимся подъехал милицейский уазик, и оттуда выпрыгнула бравая баба Аленушка с русою косой.
– Глеб, беги! – закричала Катя.
Глеб бросился прочь. Увидав Аленушку, побежал и Феликс. Они бежали в одном направлении и одновременно остановились в тупичке у железнодорожной станции.
– Не бей меня, не бей! – запричитал Глеб. – Я артист, артистов бить нельзя!
Феликс сплюнул:
– Да кому ты нужен!
– Погоди, – расслабился Глеб, – она там мне денег привезла, так пусть позвонит, вот телефон моих московских друзей, а на дачу, где мы жили, ей возвращаться не надо, там хозяева приехали, понятно? И пусть еще смотрит меня в среду по телевизору в двадцать три часа, в программе «Путь в звезды». Это завтра, – торопливо бормотал Глеб, – по телевизору пусть смотрит, а сама не приезжает! Ты проследи!
– Ты что, офигел? Думаешь, я собираюсь с вами нянчится? – не понял Феликс.
Глеб придвинулся к нему:
– Она сумасшедшая. Так нельзя любить. Это клиника! – Оглянувшись, он похлопал Феликса по плечу. – Я поехал, вон электричка!
– Так и пишите, – диктовал милиционер в отделении зареванной Кате: – «…и в драке у меня похитили деньги в сумме две тысячи долларов США».
Она всхлипывала, причитала:
– Глеб, Глеб…
– Две штуки баксов в драке проворонить, – вздохнул милиционер сочувственно.
…Катя переступила порог дачи. Робко огляделась.
– Что это? – спросила она.
– Вы теперь здесь жить будете, – сказал художник, – пока я вам деньги не верну. Они же у вас в драке по моей вине пропали.
– Да что вы мне голову морочите? Как вы мне их вернете? Вам и самому есть нечего, – Катя снова всхлипнула.
– Ваш Глеб передал, чтобы здесь пожили. Он и телефон свой московский оставил. А в среду его по телевизору покажут. Да вы не волнуйтесь, тут телевизор есть! – пытался успокоить девушку Феликс.
Она села, закрыла лицо руками:
– Теперь все кончено. Теперь уж окончательно. Вы это понимаете?
– Да не убивайтесь так, я бы продал дачу, но она не моя, мои только картины, но их не покупают.
– Ван Гог за свою жизнь не продал ни одной картины, – изрек сидевший на диване Шурик, – вам это известно?
– Я не знаю, кто такой Ван Гог, – ответила девушка, – и перестаньте мне выкать.
– Как вас зовут?
– Катя.
– Что же вы, Катя, такая темная, мировой живописью не интересуетесь?
– Я, пожалуй, пойду! – она двинулась к двери.
– Не слушай его, он еще маленький! – остановил ее художник. – Шурик, скажи, что ты не будешь ее обижать!
– Не скажу, – честно ответил мальчик, – я никогда не даю ложных обещаний. Как некоторые, которые клялись неделю назад, что, пока он не встанет на ноги, ни одна женщина не переступит порог этой комнаты.
– Это не женщина, это чрезвычайное происшествие. Я виноват перед ней. И я плачу свои долги. Разве не понятно?
– Когда я орал – не вмешивайся, почему ты вмешался? Если б не твое дебильное вмешательство, никто лишний тут не поселился бы! – завопил Шурик.
– Слушай, я тебя сейчас в милицию сдам.
– Нет, это я тебя сдам! Ты со свистом отсюда вылетишь, и никто о тебе не пожалеет, даже эта умалишенная.
– Мальчик, ты меня почему умалишенной считаешь? Вас что, обоих милиция разыскивает? – не поняла Катя.
– Обоих, обоих! – заверил Шурик радостно. – Оставайся с нами, третьей будешь!
– Я не могу, мне надо к Глебу.
– Вот к этому ужасу? – хихикнул Шурик
– Почему это он ужас? Он талант, – заявила влюбленная Катя. – Он будущая звезда. Эти деньги я везла ему на клип. У Глеба уникальный голос. Я распродала все и никогда об этом не пожалею. Потому что ради искусства я готова на все.
– Я ж говорил, что ты привел в дом сумасшедшую! – резюмировал мальчик.
– Это твой брат? – спросила Катя у художника.
– Это мой ученик. Я прошу за него прощения.
Катя села и сказала:
– Глеб любил меня, но искусство ему дороже. И это правильно. Теперь, без денег, я ему не нужна. Но он мне нужен.
– Нет, – сказал Шурик, – вас не вылечить!
По телевизору шла передача «Путь в звезды». На экране пел не кто иной, как сам Глеб. О голосе говорить не приходится, а вот пафосу было море! Но Катя смотрела заворожено. Художник из вежливости кивал. Шурик от нечего делать стал за спиной у Кати изображать движения Глеба. Да так точно и ловко, что художник не выдержал, прыснул со смеху. Она резко обернулась и, увидев смеющегося Феликса, но не заметив кривляний мальчика, зло сказала:
– Издеваешься! Да если б мне было куда пойти, я б с вами ни секунды не осталась!
– Катя! – художник схватил ее за руку. – Прости, это так, вырвалось.
– А тебе как? – обернулась Катя к мальчику.
– Класс! Талант! Гений! – прикинулся дурачком Шурик.
– Правда? – обрадовалась девушка.
– Ага!
– Ты добрый, – сказала Катя, – иди сюда, дай руку.
– Это еще зачем? – не понял мальчик.
– Погадаю! Я профессионально гадаю. У меня бабушка гадалкой была.
– Не, я в такие дела не играю!
– А я играю! – сказал художник и протянул Кате ладонь.
– Ты будешь жить долго, – вздохнула Катя, глядя на большую ладонь художника. – У тебя будет много детей. Ты никогда не разбогатеешь. Но это неважно. Тебя полюбит женщина. Красивая. И ты ее тоже полюбишь.
– Я знаю, – тихо сказал художник. – Я даже знаю, какой она будет.
– А ну, посмотри, меня женщина полюбит? – протянул свою ладошку Шурик.
– Тебе еще рано, – миролюбиво сказала Катя.
– Шел бы ты, Шурик, спать, уже поздно, – попросил художник.
– Одно поздно, другое рано. Не пойду, вдруг он еще споет! – кивнул Шурик на экран.
– Нет, не споет. В его репертуаре пока только одна песня, – пояснила Катя, – но только пока!
– Кать, а Кать, – спросил мальчик, – вот скажи, правда можно так любить, как ты любишь этого Глеба?
