Текст книги "А я люблю женатого"
Автор книги: Каринэ Фолиянц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Правда, – вздохнула она тихо.
– Мой прадед так влюбился в мою прабабку, – сказал вдруг Феликс и начал рассказывать: – Он был бедный, а она богатая. Он пришел к ней в дом и говорит ее отцу и братьям, хочу, мол, посвататься. Они над ним час смеялись, а потом и условие поставили – купи ковров, сервизов и всякого там барахла, тогда и приходи.
– А он? – одновременно спросили Катя и мальчик.
– Он был пастухом, жил в горах. Овец в большом стаде никто не считал, он и продал полстада. Принес, что надо.
– А они? – опять спросили оба.
…Феликс достал большой плюшевый альбом, показал фотографию сурового человека в национальной одежде.
– Они, конечно, ее не отдали. Но он не успокоился, подкараулил ее, когда она шла к роднику. С ним были друзья…
Теперь на фотографии прадед стоял в окружении таких же суровых молодых людей. Все они держались за кинжалы.
– Она и охнуть не успела – он ее в мешок.
– Молодец! – одобрил Шурик. – Настоящий мужик!
– Ужас какой-то, – прошептала Катя.
– Так она его через мешок укусила, за палец.
– Во дает! – сказал Шурик.
– Молодец! – сказала Катя.
– Палец зажил, потом у них было восемь детей!
На фотографии мужчина и женщина стоят, окруженные детьми.
– Это вот, – показал художник, – моя бабушка. Тут все мои предки. – Он с гордостью листал альбом. – А здесь, – он показал на последнюю пустую страницу, – здесь моя семья будет. Я, моя жена и мои дети.
– И это скоро? – поинтересовалась Катя.
– Как только деньги научусь зарабатывать. – Феликс захлопнул альбом.
– Пора вернуться к нашим баранам, – вздохнул Шурик. – Хорошо бы поесть, а деньги на исходе. Он пошарил по пустым кастрюлям и плошкам. – Если ты за восемь лет жизни в Москве не научился зарабатывать, то никто на свете, кроме меня, уже не сможет научить тебя этому!
В телевизоре во весь маленький экранчик появилась фотография Шурика, диктор снова повторила информацию.
– Ой, – изумилась Катя, – это ж ты!
– Тут ничего интересного. – Шурик попытался загородить собою экран.
– Ну-ка, ну-ка, – отодвинула его Катя, с интересом слушая сюжет про исчезновение сына крупного бизнесмена. – Значит, ты беглый?
– Никто, кроме меня, повторяю, не даст вам возможности обрести желанные дензнаки, – будто не слыша ее, заявил Шурик. – Есть еще вопросы?
Они стояли в маленьком продуктовом магазине у прилавка. Феликс пересчитывал мелочь на ладошке.
– Что вам? – лениво спросила толстая продавщица.
– Колбасы докторской, грамм триста. Нет, двести. Нет, сто пятьдесят! А вот хвостик нам не нужен, нам нужна серединка.
– Может, кубиками нарезать? – с издевкой взглянула на него продавщица.
– Я всегда говорил, стыдно быть бедным, – сказал Шурик.
– Стыдно быть только дураком, – ответил Феликс и вежливо повторил: – Кубиками не надо, надо ломтиками, сто пятьдесят грамм.
– Может, сто сорок девять? – продолжала издеваться наглая продавщица.
– Вам скандал нужен, а мне еда, – миролюбиво ответил Феликс. – Я же просил хвостики не класть, отрежьте серединку.
– Не отрежу.
– Отрежете! – Шурик схватил ее руку, в которой женщина сжимала огромный колбасный нож.
Нож повалился на пол, продавщица завопила:
– Лена! Леночка!
Из дверей подсобки вышла девочка.
– Ну что там?
– Покупатель хамит, милицию зови! Нож хотел украсть, рожа уголовная!
– Гости с юга? – ухмыльнулась Лена.
– Девочка, позови маму, – попросил Шурик.
– Вот она, мама, – кивнула Лена на продавщицу.
– Тогда позови заведующего.
– Это я – спокойно ответила Лена. – Это наш семейный магазин. Папа грузчик. Позвать папу?
– Ну что ты, – Шурик окинул ее взглядом, – вполне современная девочка, шмотки модные покупаешь, – сказал он, – а на что твоя лавка похожа! Смотреть стыдно. Хочешь, мы тебе витрину оформим.
– Вы? – удивилась девочка.
– Он художник, а я менеджер, – не моргнув глазом продолжал Шурик, – у нас просто временные трудности. Мы вчера машину разбили, теперь долгов – во!
– А! Тут вчера «Тойота» за поворотом разбилась. Ваша?
– Наша, – нагло соврал Шурик. – Вообще-то мы берем супер-гонорары, но для тебя… Мы тебе такую витрину оформим – закачаешься! Дай колбасы как задаток!
– Ну пошли в подсобку, поговорим, – усмехнулась Лена.
Вечером художник рисовал эскизы, а рядом сидел Шурик. Катя собиралась уйти.
– Куда ты? – спросил Феликс.
– Звонить.
– Только недолго.
– Я, что, в плену? – зло огрызнулась Катя.
– Катись, куда хочешь, – отозвался Шурик, но получил от Феликса по лбу.
– Я бы тебя проводил, но работа, – извинился Феликс перед девушкой.
– Тоже мне! Колбасный гений! Господа оформители! – съязвила она.
– Эй ты, послушай! Великий Сальвадор Дали тоже оформлял витрины, – крикнул ей вслед Шурик.
– Да, – поддакнул Феликс. – он выставил в витрине волосатую ванну. А когда она не понравилась хозяину, выпрыгнул вместе с ней, разбив стекло витрины. Потрясающая была акция!
За Катей захлопнулась дверь, и Феликс вернулся к эскизу. На бумаге появлялись колбасы, сосиски, сыры. Шурик с интересом следил за работой художника.
– Лена будет в восторге. Она девка современная, не эта наша провинция!
– Ты думаешь?… – спросил Феликс с недоверием.
– Какие вопросы! У меня нюх на это!
Катя звонила Глебу с переговорного пункта на маленькой почте дачного поселка.
– Я видела как ты пел! Это потрясающе! Я люблю тебя! Ты гений! И я никогда ни о чем не пожалею! Когда к тебе приехать? Как зачем? А… – она замялась. – Деньги… Они не при мне. То есть они есть, но… А без денег нельзя? Никак?
Глеб повесил трубку. Ему нужно было от Кати только одно – деньги. Он не любил Катю. Он вообще никогда никого не любил. Кроме себя самого.
– Але гоп!
Шурик сорвал занавес и перед глазами восхищенных зрителей, местный бабушек, предстал роскошный натюрморт. Все так и ахнули – вот это витрина!
– Современный дизайн, великолепная композиция. Гениально!
Шурик потрепал по плечу Феликса, точно он был его учеником. Лена молча, скрестив руки, разглядывала композицию.
– Мадемуазель, ваше слово.
– Тут вот что… Такое дело… Все красиво и хорошо, но у матери сестра нашлась двоюродная в Париже. Короче, парфюм будем возить напрямую. А с колбасами баста. Переоборудоваемся.
– Ты чего? – ошалел Шурик. – Это же чистый, ну, как его…
– Шнайдерс, – подсказал Феликс.
– Посмотри на это изобилие, деревня! – агитировал мальчик.
– За деревню ответишь! – обозлилась Лена.
– Стоп, мадемуазель! Торгуй, чем хочешь, а деньги нам заплати.
– Какие такие деньги? У меня с вами никаких договоров!
– А честное купеческое? Где твое честное купеческое слово? – рассердился Феликс.
– Папа! – закричала Лена.
Из-за ящиков появился заспанный грузчик.
– Сальвадора Дали знаете? – спросил Шурик.
– Духи такие! – хихикнула Лена.
– Про парфюм забудь! Что сделал этот великий художник, когда заказчику не понравилась его витрина? – И не дожидаясь ответа, Шурик, обняв бутафорские колбасы, резко двинулся к стеклу…
– А! – расширились от ужаса зрачки на лице юной купчихи.
Звон разбитого стекла. Шурик повторил «подвиг» Дали, протаранив витрину произведением Феликса.
Послышался вой милицейской сирены.
– Беги! – закричал Шурику Феликс… Оставаться дольше в магазине было опасно.
– Это мой брат двоюродный, – врала Катя в отделении милиции милиционерше Аленушке, – за витрину мы уплатим.
– Он без регистрации! Сейчас, знаешь, куда его отправим?
Катя сняла с пальца серебряное колечко и протянула Аленушке:
– Завтра зарегистрируется у тети, я вам обещаю.
– Свои документы предъяви, – потребовала милиционерша.
Катя замерла. Потом сняла с пальца второе колечко и медленно положила его на стол…
Катя разливала суп по тарелкам. Шурик, не дожидаясь других, начал есть.
– Надо же! Умеешь готовить!
– Во мне масса скрытых достоинств, – усмехнулась девушка.
– Мы изучим все и сообщим Глебу, – пообещал Шурик. – Ему ведь жить с этими достоинствами, не нам!
– Надеюсь! – серьезно сказала Катя.
Феликс задумчиво ковырял ложкой в тарелке:
– Когда мой прадед был зол и не знал, к чему прицепиться, у него было одно железное правило – тайком бросить шерсть в еду. Потом он нападал на жену и ругался с ней до сыта.
Пораженный Шурик оторвался от еды.
– Эта черта моего прадеда нравится мне мало. Я не хотел, чтобы она перешла по наследству к моим детям, – договорил Феликс.
– Но я чужой мальчик!
– Я старший в этом доме. Она женщина. А ты ребенок!
– Я не ребенок, я мозговой центр. И есть одна мысль…
…Шурик и Катя шли по дорожке поселка. Это был участок, где гнездились достаточно «крутые» дачи.
– Богатые мужчины, по-моему, любят своих жен.
– Только богатые? – удивилась Катя.
– У богатых для этого больше времени и возможностей. Состоятельным людям легче выказывать свои чувства.
– Твой отец, например, любит твою мать?
– Я запрещаю переходить на личности, – отрезал Шурик. – А ну, подсади-ка!
Катя помогла ему взобраться на дерево. Он вытащил из-за пазухи огромный бинокль. В это время к одной из дач подъезжала красивая машина. Оттуда вышли молодой человек и его белокурая спутница. Он суетился, помогая ей.
– То, что надо, – воскликнул Шурик, – осталось только узнать – жена это или любовница.
– Какая разница? – спросила Катя.
– Любовница выгодней. Перед женой меньше выпендриваются.
– Ты думаешь?
– Я знаю! Нет смысла производить впечатление на то, что тебе уже принадлежит…
– Да, – убеждал сам себя Феликс, собирая кисти. – Франциско Гойя тоже был придворным живописцем. Ему приходилось рисовать разных женщин, в том числе и испанскую королеву в виде махи.
– Махи – это шлюхи? – поинтересовался мальчик.
– Мой прадед отрезал бы тебе язык вот этим кинжалом. Махи – это женщины из народа в национальном костюме.
– А королева-то, как? – спросила Катя. – Королева была красивая?
– Образина страшная. Немка по происхождению. Костюм испанской женщины шел ей, как корове седло. Другое дело – портреты любовницы художника герцогини Каэтаны Альбы! Это была настоящая гордая красавица.
– А меня напишешь когда-нибудь? – спросила Катя.
– Обязательно! – Глаза Феликса зажглись.
– Сначала у нас появится на обед мясо, а потом твой портрет, – вернул их на землю Шурик.
На веранде роскошной дачи Феликс рисовал портрет. Хозяин похаживал рядом попивая пиво. Блондинка застыла в жеманной позе.
– Невеста моя! – гордо пояснил Шурику новый русский. – На Багамы возил, на Канары возил, шуб одних накупил на пятьдесят штук баксов. Вот особняк приобрел, видишь, какой? Усадьба была старинная, в ней психушку на заре советской власти открыли, так я всю ее выкупил. Всех, можно сказать, придурков расселил. Зато особняк исторический. Ремонтирую. А как ремонт закончим, в Мексику летим, в свадебное путешествие.
– Был я в вашей Мексике, – махнул рукой Шурик. – Жара и кактусы. Кормили не вкусно.
– Ну ты, пацан, даешь! – захохотал хозяин, явно не поверивший Шурику.
– Брат твой? – спросил он у Феликса.
– Ученик, – буркнул Феликс. – Он Мексику только по телевизору видел.
Хозяин заржал:
– Ну чего, пацан, нравится моя невеста? У… красавица!
В тире они снова стреляли по мишеням. Феликс попадал, а Шурик – опять мимо.
– Обещал, что весь портрет выложит баксами в три слоя, если получится похожим, – усмехнулся художник.
– Ты уж старайся!
– Это ты старайся! Держи ровнее. Целься, ну!
– Джоконда Леонардо Да Винчи висела у французского короля в туалетной комнате. Он заплатил за нее не один килограмм золота.
– Пиши как Леонардо, тогда и твои картины какой-нибудь монарх повесит в сортире, – сказал Шурик.
– Я пишу, как могу. Смысл жизни в том, чтобы выразить себя, а не в килограммах золота.
Шурик вздохнул:
– Судьба Ван Гога тебе ближе. Чокнешься ведь.
– Модильяни тоже умер молодым.
– Живи долго! И сделай ты из этой дуры Джоконду! – попросил мальчик. – Жених – человек состоятельный, усадьбы ремонтирует, может, и нам чего перепадет с барского стола!
На террасе нового русского блондинку усадили точь-в-точь в такую же позу, как на портрете Леонардо.
– Она похожа на Мону Лизу, – нахваливал Шурик невесту нового русского.
– Это чё? – не понял хозяин. – Какая Лиза, бедная, что ли? Она у меня не бедная. – Он полез обниматься к невесте. – У моего зайчика есть состоятельный мышонок. Да, зайчик?
– Не шевелитесь, пожалуйста, – попросил Феликс.
– Мышонок любит Зайчика. Мышонок купит рамку за штуку баксов, чтоб как в музее, как в Дрезденской галерее. Мы там в прошлом году были – такие пирожные ели, что мама моя родная!
– К тому же в действительности Мона Лиза дель Джоконда в жизни была отравительницей, – заметил Шурик, – она отправила на тот свет несколько своих мужей.
– Ты чё, правда? – заржал новый русский.
Феликс кивнул.
– Поэтому она изображена в трауре по последнему на тот момент, четвертому из мужей.
– Ты это, руки по другому сложи, – сказал новый русский невесте, – а ты… это… руки ей перерисуй. Перерисуй, говорят!
Феликс, вздохнув, подчинился.
На переговорном пункте в разных кабинках разговаривали с Москвой Катя и Феликс.
– Милый, потерпи немного! Я через неделю деньги тебе привезу. Ты только не бросай меня, пожалуйста! Я люблю тебя, Глеб!
Феликс говорил с Власом.
– Ну если не идут, бог с ним… Я тут рисую одну Венеру. Муж ее богач местный. А картины у тебя пусть хоть недельку повисят, ладно? Я за ними приеду.
С готовым портретом шествовали Шурик и Феликс к воротам дачи нового русского.
– Меньше полутора штук даже не заикайся. Когда мужчина любит, способен на все, – учил Шурик.
– Ты откуда знаешь?
– Догадываюсь.
– Мой прадед ради любимой дыру в плотине одной рукой зажал. Плотину прорвало в том месте, где брат моей прабабки держал мельницу. Она закричала – спасай мельницу, водой снесет. Он полез в реку и рукой зажал дыру. Могучий был человек. Плотину спас от разрушения, брата своей любимой – от разорения. Руку не оторвало, но сильно искорежило.
– Она сказала спасибо?
– Неважно!
– Почему люди такие дураки!
– Люди не дураки, а это любовь.
– Знаешь, – решил Шурик, – проси две штуки. Он ее на Канары возил, любит сильно.
…На даче взорам Феликса и Шурика предстало жуткое зрелище. Хозяин теннисной ракеткой гонял по двору невесту. Белокурая красотка бегала в неглиже и визжала как поросенок. А он орал «убью». И наконец поймал ее за волосы.
«Резвятся», – подумал Шурик. Но хозяин начал нешуточно макать ее головой в бассейн.
– Утоплю, русалка хренова! Я тебе покажу, как с шофером путаться! У, отравительница, изменница!! Я все твои шубы собственными руками в клочья порву, в клочья! А, Ван Гоги! – завопил он, увидав Феликса и Шурика. – А ну, подите ближе! Бедную Лизу принесли мне на картинке? Будет вам Дрезденская галерея и рамка за штуку баксов!
Он схватил портрет, замахнулся…
Изуродованный, проткнутый портрет несостоявшейся жены нового русского стоял на подоконнике.
– Полторы штуки баксов… – вздохнул Шурик. – Я так понимаю, мы сегодня не обедаем?
Феликс не ответил. Он рисовал в саду Катю. Он глядел на нее чуть более пристально, чем обычно смотрит на модель художник, и в этом взгляде, конечно же, читалось пробуждающееся чувство.
– Ты правда на войне был? – спросила девушка.
– Да.
– И убивал?
Феликс вытащил из-под рубашки шнурок с висящей на нем просверленной пулей.
– В меня летела. Просвистела возле уха, в дерево попала. Я ее потом достал. Пуля – дура.
– Он сам стреляет, как Вильгельм Телль, – сообщил Шурик.
Мальчик посмотрел на холст, потом на оригинал. Снова на портрет – на Катю. И что-то новое появилось в его взгляде.
– Почему ты не рисовал войну? – поинтересовалась девушка.
– Не хотелось. Я когда рисую, не стреляю. А когда стреляю, не рисую. Всегда выбираешь что-то одно.
…Катин портрет висел на стене. Шурик подошел к портрету и робко провел пальцем по щеке девушки. Это видел Феликс. Он опустил глаза, точно подглядел что-то недозволенное.
Катя во дворе расчесывала волосы. И до чего это было красиво – как гребень скользил по ее волосам, как блестело в них неяркое солнце. Оба любовались Катей – Феликс на ступенях дачи, Шурик из окна. Старший вздохнул. А потом вздохнул и младший.
– Нет-нет, ты только не клади трубку! – молила Катя Глеба на переговорном пункте. Из трубки послышались гудки, но растерянная девушка все не решалась выйти из кабинки. А там, на улице, Феликс кормил бездомную собаку.
Дома Феликс достал старенький проигрыватель, сдул с него пыль, установил посреди комнаты.
– Пластинка только одна, – предупредил он, – но красивая.
– Как называется? – спросил мальчик.
– Вальс «Муки любви».
Шурик усмехнулся.
Захрипела игла. Полились звуки музыки. Вальс наполнил собой весь дом и весь сад. Катя неподвижно сидела у окна. И вдруг обернулась.
– Пригласите меня танцевать, – попросила она художника.
– Я не умею, – смутился Феликс.
– Давай научу.
Она вытащила Феликса в центр комнаты, положила руки на его плечи и заскользила в танце. Он за ней. Неловко, неуклюже, но очень старательно. Феликс двигался за Катей в танце и боялся дышать. Он боялся ее рук, лежащих на его плечах, боялся взглянуть ей в глаза. А она двигалась легко, изящно и непринужденно.
Шурик жадно следил за танцующей парой.
– Я тоже хочу! – кинулся он к Кате и оттолкнул Феликса. – Научи!
И вдруг погас свет – вырубили электричество – пластинка умолкла.
– Почему, когда до меня доходит очередь, гаснут все лампы, – тяжело вздохнул Шурик.
– Не у тебя одного, малыш, – сказал Феликс.
– Я тебя еще научу, – пообещала Катя. – Хочешь, будем пока пасьянс раскладывать?
В дачном домике горели маленькие свечки. Катя учила Шурика обращаться с картами, а Феликс читал в углу.
– Значит, Глеб трубку кинул, – продолжая разговор, сказал мальчик.
– Нет, это я…
– Не притворяйся, я слышал.
– Подслушиваешь! Где ж ты воспитывался!
– В детском доме имени Парижской Коммуны.
– Не хами! Не будет тебе ни карт, ни свечей, ни сбывшихся желаний!
Она собрала карты, задула свечи.
– Дочитать дайте! – вскрикнул Феликс.
Вновь они в тире. Шурик целится. Стреляет. Мимо. Феликс целится. Стреляет. В яблочко!
Шурик – мимо. Феликс – в цель.
– Суриков двадцать лет боярыню Морозову писал и продал ее Третьякову. Где бы найти сейчас Третьякова? – опустив винтовку, проговорил художник.
– Да и боярынь теперь немного, – усмехнулся Шурик. – Отец говорит, что мы дворянского рода, но, по-моему, он трепется. Ну какой из меня дворянин? Ни стрелять не умею, ни вальсировать, ни в карты…
На экране телевизора отец Шурика просил сограждан помочь ему в поисках сына за хорошее вознаграждение. Он так просил, что Катя не выдержала:
– Шура, жалко его! Позвони, скажи хоть, что жив.
– Жалко! Скажи лучше что ты польстилась на деньги моего папаши! Ну беги, сдавай меня. Вот тебе и денежки – Глебу на клип. Беги, чего стоишь!
– Никуда я не побегу, но отца твоего мне жаль.
– А мне не жаль. Между прочим, он вспомнил о моем существовании, только когда я пропал.
– А до этого?
– А до этого я был чем-то вроде мебели. Или говорящей собаки. Правда, кормили хорошо, – вздохнул он.
В подвале кинотеатра, среди труб коммуникаций, Феликс собирался рисовать огромную киноафишу фильма «Опаленные страстью» и привязал кисть к швабре, но был этим недоволен. Шурик ассистировал ему, придерживая ведро, полное краски.
– Сорок баксов в месяц! – возмущался мальчик. – Так мы до старости не расплатимся с ее долгами.
– Заходи левее! – командовал Феликс. – Знаешь, как Микельанжело расписывал стены соборов и капелл? До него строили подмостки, крепили их к потолку на канатах, а когда работу заканчивали, замазывали дыры от этих креплений.
– Логично! – согласился мальчик.
– А Микельанжело поступил вот как – он влез на козлы и стал работать, не касаясь уже расписанной стены.
Феликс оглянулся. В углу подвала стояла стремянка.
– Тащи ее сюда! Я должен чувствовать кисть рукой.
Катя в это время затеяла на даче уборку. Стирала пыль с подоконников и рассохшейся мебели, она впервые обратила внимание на странность картин Феликса. Часть из них висела на стене, часть была свалена в углу. Девушка стала разбирать их. Сначала просто из любопытства, а потом уже не могла оторваться. Что-то чарующее было в этих картинах.
Теперь Феликс работал, стоя на верху стремянки, Шурик придерживал лесенку.
– Я бы пообедал, – вздохнул он, – и это было бы счастьем!
– Счастье – удел для коров и коммерсантов, – засмеялся Феликс. – Художник должен быть голодным.
– Если я буду жить с тобой, то не дам тебе умереть с голоду.
– И до каких пор?
– Пока ты не научишь меня стрелять.
– Саврасов никогда не писал на заказ, – неожиданно сказал Феликс. – Весна у него пахнет мокрым снегом.
– Небось спился и умер под забором, – проворчал мальчик.
– А ты откуда знаешь?
– Легко догадаться.
– Нет, я буду жить долго. Выращу трех сыновей, младшего назову именем прадеда. И наклею семейный портрет в свой альбом.
– А потом твоя жена сбежит с первым встречным, – ляпнул Шурик.
– Ты что каркаешь? Я женюсь на порядочной девушке.
– Хотелось бы увидеть ту порядочную. Что, из аула привезешь? В парандже заставишь ходить? Вместе с паранджой убежит!
– Да ты что несешь, я тебе сейчас как…
Стремянка покачнулась, Феликс рухнул на пол. Шурик поднял его, помог отряхнуться.
– Ты не сердись, просто с голоду я становлюсь злым.
…– Это что? – орал директор кинотеатра, толстый злобный мужик. – Это как называется? За что я вам, безграмотным, должен деньги платить?!
Феликс и Шурик стояли опустив головы, как два провинившихся школьника.
– Опаленные – с одним «н», в слове «страсть» пропущен мягкий знак! Откуда вы взялись на мою голову!
– Мы сами не местные, – заныл Шурик. – У нас двойка по русскому. – Дайте хоть сто рублей, я вам этот мягкий знак сам дорисую.
– А вторую букву «н»?
– Кому в этом хаосе есть дело до второй буквы «н»! Вы интеллигентный человек, дайте хоть пятьдесят рублей, – сбил цену мальчик.
Директор молча показал им огромную дулю.
Они шли по поселковой дороге со своими красками и шваброй. Феликс обнимал мальчика за плечи.
– Ты не бойся, – говорил Шурик, – яблок наворуем в соседнем саду.
– Воровать стыдно.
– А голодать?
Феликс звонил с переговорного в Москву – узнать, не продались ли, часом, его картины. Ну хотя бы одна! Ну хотя бы недорого!
– Влас, ну что там? Не продаются? Забрать? Хорошо, я за ними заеду, как только машина подвернется. Ладно?
На даче Катя стригла Шурика.
– Не дергай головой, ухо отрежу.
– Ты парикмахер?
– Нет, так и не выучилась. Я только десять классов закончила. На выпускном встретила Глеба. Потом переехала в Москву. Вот и вся моя жизнь.
– А родители?
– Я у тетки воспитывалась, мать не знаю, не видела.
– А моя умерла, когда меня родила, – сказал Феликс, – только имя успела дать мне. Смешное. Феликс – значит счастливый. Я думаю, она долго смотрела в тот день на солнце, которое светило в окно роддома. Я родился в воскресенье, в полдень. Говорят, в это время все счастливые родятся, но в тот же день ее не стало. А твоя мама, Шурик?
– Практически она тоже умерла, – тихо ответил мальчик.
– То есть как это «практически»? – удивилась Катя.
– Нет ее, – Шурик встал и стал подметать состриженные волосы.
– Подожди, – остановила его Катя, – я не достригла, вон вихры торчат.
– Не надо.
– А мне всегда в воскресенье, в полдень, когда светит солнце, кажется, что жизнь только начинается и будет еще много хорошего, – сказал Феликс.
– И мне так кажется, – улыбнулась Катя.
Вдоль окна пролетела светлая паутина, она блестела на солнце. День был ясный, но что-то неуловимое предвещало осень.
– Я все равно заработаю эти деньги, Катя! – сказал Феликс. – И ты выйдешь замуж за Глеба.
– Мы заработаем, – поддакнул Шурик.
– И все будем гулять на твоей свадьбе, петь и танцевать.
– Нет, петь будем не мы, – съехидничал мальчик, – у нас голоса нет, петь Глеб будет.
– Пусть поет, если хочет, – пожал плечами Феликс, – что ты пристал к нему.
– Да я видеть его не хочу!
– Тише, смотрите! – вскрикнула Катя.
Все трое прильнули к окну. К домику приближался наряд милиции. Феликс мгновенно среагировал:
– Наверх, в шкаф, живо! Ну!
Катя подхватила Шурика, они быстро поднялись по лестнице и залезли в огромный шкаф. Феликс мгновенно запер дверь изнутри и присел под окном. Он слышал разговор милиционеров, чуть приподнявшись, увидел как они подошли к дверям, подергали ручку.
– Вроде нет никого, заперто. И соседей нет. Ладно, пошли…
Феликс с облегчением вздохнул.
А мальчик и Катя перешептывались в темноте шкафа.
– Катя, ты правда совсем одна? И у тебя правда нет никого кроме Глеба?
– Никого…
Они стояли близко друг к другу, дыхание их сливалось.
– Я не буду тебя обижать, – с трудом выдавил Шурик, но было ясно, что хотел он сказать нечто гораздо большее…
– Да будет свет! – Феликс распахнул дверцу шкафа. – Уехали!
Мальчик погладил себя по стриженной голове и сказал:
– Надо ехать в Москву, и я знаю, как сделать так, чтобы нас никто не узнал.
…Катя обрила Шурика наголо и подстригла патлатого художника. Они стали мерить шмотки из старых сундуков, найденных на даче. Натянули дырявые футболки, обрезали джинсы, получились бриджи. Пригодились и Катины темные очки.
Встав у зеркала, оба почувствовали себя обновленными. Они изменились до неузнаваемости. Теперь можно было отправляться в нелегкий путь – в город на заработки.
– Это все ради Кати, – успокаивал мальчик художника. – Вернешь ей бабки, живи, как хочешь. Нравится – голодай!
– Знаешь, кто самые счастливые люди? – Феликс мечтательно вздохнул. – Те, кто занимаются любимой работой и получают за это деньги.
– Послушай, эстет, процент таких людей не превышает единицы. Это все равно что жениться по любви и жить в браке счастливо. Ты романтик! – бросил ему как оскорбление Шурик.
– А ты – циник, – огрызнулся Феликс.
– Не знаю, что на сегодняшний день звучит более ругательственно, как говорит мой папа.
– Шел бы ты к нему! – обозлился Феликс.
– Ты что, меня гонишь? Ты ж без меня пропадешь!
В Москве Шурик повел художника к нужному дому.
– Дело – верняк. Люди богатые, клуб новый. Ты эскизы взял? Жадничать не будем!
– Я заметил, – сказал Феликс, – чем богаче человек, тем почему-то он больше хочет сэкономить на художнике.
Новый клуб был почти пустым, там шел ремонт.
– Необъятное пространство для творчества, – показал на пустые стены старший менеджер. – И сколько же вас?
– Я и мальчик.
– Хм! – усмехнулся безукоризненно вышколенный юноша. – Ученик?
– Нет, брат мой младший.
– Гонорар поделите по-братски. Если, конечно, вообще будете здесь работать.
– Да вы дешевле нас никого не найдете! – вступил в разговор Шурик. – Другие три шкуры с заказчика дерут, а мы…
– И не пытайтесь торговаться. Шеф наш – человек суровый. Если эскизы утвердим, сообщим послезавтра. Мобильный есть?
– Нет. Мы послезавтра сами зайдем, – сказал Шурик.
– Смышленый у вас братик. Вот, – менеджер протянул визитку, – меня найти легче, чем вас. До послезавтра. Можете пока осмотреть помещение.
– Ну теперь ты, Рафаэль, – воскликнул Шурик и стукнул друга по плечу. – Такие объемы!
– А заказчик – папа Римский, – парировал Феликс и отбросил визитку, но Шурик не поленился – поднял, положил себе в карман. Работу надо было получить во что бы то ни стало!
…И опять на даче крутилась пластинка на старом проигрывателе. Катя учила Феликса танцевать. Мальчик смотрел на них презрительно.
– Давай теперь и тебя поучу.
– Больно-то надо! Знаете, на кого вы похожи со стороны? На двух ископаемых! Птеродактиль и игуанадон!
– Какой такой дон? – не поняла Катя.
– Да тот самый, – зло сплюнул Шурик и хлопнул дверью.
…Выстрел мальчика в тире был опять неверным.
Выстрел Феликса, как ни странно, тоже.
– Ты промахнулся… – удивился Шурик.
– Я не бог. И не стремлюсь им быть. Я промахнулся, а ты ни разу не попал.
– Знаешь, во мне столько злости, что однажды эта злость поможет мне.
– Злость помогает только мимо стрелять.
– Я, пожалуй, возьму с собой пистолет. Москва – город непростой, мало ли что.
– Я сам возьму, – сказал Феликс и положил пистолет в карман. – В клуб я еду один, ты остаешься с Катей.
– Да ты что?! – возмутился Шурик.
Феликс рассердился:
– Я когда-нибудь научу тебя слушаться старших?!
– Никогда! – с вызовом выпалил мальчик.
Феликс переходили малолюдную московскую улицу недалеко от клуба, когда вдруг затормозила машина.
– Феликс! – окликнул его красивый молодой человек (его фотографию мы видели на даче).
Художник узнал его, но сделал вид, будто не слышит. Машина упорно ехала за ним следом, и Красавчик кричал из окна:
– Эй, остановись, погоди! Феликс, это я, я!
– Я тороплюсь, Красавчик, я очень тороплюсь! – крикнул Феликс и побежал к клубу.
Кроме Красавчика, в машине сидели еще трое – два толстых амбала и маленький жилистый лысый, который, по всему видно, был главный.
– Ворошиловский стрелок, – сказал про Феликса Красавчик. – Свинья, руки подать не захотел, друг называется.
– Что-то вид у него не стрелковый, – усомнился Лысый.
– Башкой клянусь, он в этом деле гений! – завелся Красавчик.
– Я тебе поверю, если ты поклянешься не башкой, а сохранностью своей физиономии. Стрелок, говоришь, это любопытно.
– Догоним? – весело усмехнулся Красавчик.
– Попробуй, – меланхолично отозвался Лысый.
Вход клуба был оцеплен нарядом милиции.
– Это что? – спросил Феликс у одного из зевак.
– Хозяина хлопнули, прямо тут. Не успели открыться, а уже хлопнули. Во как! Теперь, наверное, закроют.
Феликс оторопело попятился, но тут из дверей вывели позавчерашнего менеджера. Тот, увидев Феликса, завопил:
– Вот этот приходил к нам наниматься на работу.
– Документы! – сказал Феликсу стоящий вблизи милиционер.
Дальше эту сцену наблюдали из окна подъехавшего автомобиля Лысый и Красавчик.
Феликс побежал. Милиционеры устремились за ним.
– Ага! – нервно дернулся Красавчик. – А случай-то может быть удобным!
– Ну так воспользуйся, если он действительно чего-то стоит! – великодушно разрешил Лысый.
– Стоит. Он золотой мальчик! – Красавчик выскочил из машины и рванул вслед за художником.
Феликс нащупал в кармане пистолет и прибавил ходу. Ну как объяснишь, что оружие не его, а Шурика? Надо быстрее смываться! Он перемахнул через забор, на секунду замешкавшись у свалки строительного мусора, молниеносно швырнул пистолет в мусорный бак.
Никто этого не видел. Один только Красавчик…
Феликс перебежал двор и нырнул в арку двора. Два мента – ему наперерез. Сбили с ног. Скрутили руки…
…Выждав минуту-другую, Красавчик подошел к баку, вытащил пистолет и усмехнулся.
– Подпиши тут и тут! – ткнул пальцем в протокол милиционер. Феликс расписался. – А теперь пойдешь отдыхать.
– Денег нет, – честно предупредил Феликс.
– Тем дольше будешь отдыхать. Ну! – милиционер толкнул его в спину.
– Вот! – показал рукой Красавчик на художника, мирно сидящего в «обезьяннике». – Мне нужен он!
– Выходи! – кивнул милиционер.
– Не хочешь узнавать? – спросил на улице Красавчик.