Текст книги "Сколько волка ни корми (СИ)"

Автор книги: Карина Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 6

Весна

– Латута, – по всему болоту вкрадчивый голос Сивера разносится. – Латута, ну погоди, постой, остановись же ты! Давай поговорим просто, а? Отдохни, присядь, дух переведи – как дела у тебя? Может, расскажешь мне? Как ночь провела, что сегодня делать собираешься?

– Не Латута я, – привычно Рыжка воем певучим ему через плечо бросает, даже не оборачиваясь.

– А кто? – мгновенно Сивер спрашивает.

Но Рыжка, разумеется, не отвечает. Слишком занята она завываниями своими протяжными, слишком занята тем, что с любопытством искренним ноги свои разглядывает, в трясине почти по самые бёдра уже увязшие. Любит Рыжка таким заниматься – какие только опыты над собой не ставит.

Вран тяжело вздыхает.

– Может, ты попробуешь? – чутко Зима спрашивает, тут же голову к нему повернув.

Зима – лютица молодая, с Враном сегодня на болото напросившаяся, хотя свою работу ей старший поручил. У Врана тоже, в общем-то, другие поручения, совсем не болотного порядка – Вран от них и не уклоняется, просто… чуть позже выполнить собирается. Вран не то чтобы обществу Зимы безмерно счастлив, но и отсылать её опасно было – мало ли, обиду затаит какую, своему старшему пожалуется или, не дай Чомор, врановому. Поэтому пришлось с собой её взять, губы в улыбке неискренней растянув, когда нагнала она его недалеко от границы.

И сидят сейчас Вран с Зимой на краю болота, спинами к дереву, от бури весенней рухнувшему, привалившись, и заботливо Зима плащ свой на землю бросила, чтобы не промокла их одежда от сырости земли оттаивающей, и радоваться, вроде бы, Вран этому должен – вон как, и друзья у него уже появились, и Сивер его сегодня почти помоями не облил, как понял, что Вран снова с ним пойдёт, и весна наконец в права свои вступает, а значит, гораздо легче Врану будет пропитание в лесу искать, реже придётся к лютам молодым да сердобольным тайком приставать, чтобы поделились они с ним пищей своей стайной…

…но никакой радости особой у Врана нет.

– Да нет, – говорит он, рассеянно руки на груди скрещивая. Сивер пытается осторожно Рыжку из трясины вытащить, но плевать хотела Рыжка на все его попытки – прощальным воем она своим унылым воздух рассекает да с головой под воду мутную уходит. Сивер в сердцах сплёвывает. Даже это Врана уже не забавляет. – Бесполезно. Надо что-то другое придумать.

– Что? – преданно Зима ему в глаза заглядывает.

Подавляет Вран ещё один тяжёлый вздох. Чем-то Зима на Баю похожа… вернее, изо всех сил старается походить. Держаться так же прямо и статно старается – и иногда удаётся ей это даже, вот только стоит старшему её требовательно окликнуть, тут же голову в плечи втягивает. Волосы у неё длинные и тёмные, как у Баи, распущенные, по спине струящиеся – хотя многие лютицы спокойно волосы собирают, если они им мешают; даже, судя по всему, завивает их Зима как-то, тщась, чтобы спадали они до поясницы такими же волнами мягкими, как у Баи, – но прямые у Зимы волосы, и очень странно это выглядит, особенно когда они частично распрямляться начинают. Кожа у неё цветом баину напоминает, тоже смуглая – но лицо другое совсем, узкое, хищное, словно птичье, и глаза такие же – всегда чуть прищуренные, будто замышляющие что-то, никакого доверия не внушающие.

А Зима уж очень хочет, чтобы Вран ей доверял.

Жаль, очень жаль Врану, что именно она сегодня за ним увязалась. На ту, с кем хотел бы он сюда пойти, он уже и не надеется… но согласился бы на того же Нерева, или молчаливого Самбора, или братьев-близнецов Зорана и Горана. Вран прекрасно понимает, чего пытается добиться от него Зима.

Того же, чего и в своё время Латута.

– Вот над этим я и думаю, – отвечает Вран Зиме, упорно на её взгляд не отвечая – хотя, кажется, вот-вот шею она вывихнет, так своими глазами его встретить пытается.

Третий месяц уж пошёл, как Вран к лютам перебрался.

Ах да, не так. В «дом у Белых болот».

Вот у этих самых Белых болот, которые уже и не белые совсем, а грязно-коричневые.

И, честно говоря, когда первое возбуждение прошло немного, когда перестал Вран в холодном поту по ночам в холме просыпаться, думая, что приснилось ему всё, растерялся Вран немного.

Потому что всё не так радужно оказалось, как ему мечталось.

Не рассчитывал Вран, что затея его со шкурами волчьими сработает – правда из побуждений искренних, из злости на деревню свою действовал. Возможно, увидела Лесьяра в побуждениях этих нечто такое, что развеяло её подозрения первоначальные – или, может, сыграло на руку Врану то, что хоть в чём-то он лютам с русалкой помог. Неизвестно это Врану: ничего ему Лесьяра не сказала, о решении своём не объявила, просто очнулся Вран в холме, увидел великана лысого, скромно ему улыбавшегося, и сказал этот великан: «Молодец».

«Молодец». Вран помнит, как чуть сердце у него от этих слов не остановилось – а великан лишь кивнул, улыбаться продолжая, словно подтверждая: да, всё правильно ты понял.

А потом как-то наперекосяк всё пошло.

Никто, естественно, Врана с нахрапу в волка обращать не собирался. И намёка на это не было. Был у лютов для гостей таких, жить с ними желающих и своими стать, свой обряд посвящения – но не такой совсем, как у Врана в общине. Бесконечный даже не обряд, а образ жизни.

И в этом-то образе жизни все камни подводные и крылись.

Во-первых, толком Врана к себе и не приняли. Ни разу он за границу холмистую не ступил, ни разу с лютами кров или пищу не разделил – заслужить их надо было. Поселили Врана преспокойно в холме этом треклятом, с ночницей, после заката солнца неизменно буянящей, уже из ушей у Врана её пришёптывания да вопли раззадоренные лезли. Не имел Вран права за границу на землю лютов проситься, не давали ему ни одежды новой, ни еды, ни воды – сам должен был себя обеспечивать или, если не устраивало что-то, домой разворачиваться, никто его здесь не держал.

Во-вторых, совсем не таким круг общения Врана был, как он себе представлял.

Приставили ко Врану «старшего», наставника его до самого конца посвящения, чтоб ему пусто было – и только с ним Врану разговаривать было положено. Наставником оказался брат погибшего мужа Лесьяры, дядя Баи и Сивера – и большего брюзги Вран в жизни не встречал. Запрещалось Врану с кем-либо, кроме него, хоть словом перебрасываться, здороваться даже, в глаза открыто смотреть; превратился Вран сам в тень безмолвную, ночницу какую-то вторую, только ночнице хотя бы свободно можно было рот открывать. Врану же – только с Солном этим проклятым. А ещё внешне Солн очень Сивера напоминал, и не разбирал Вран иногда спросонья: то ли старший к нему пришёл, то ли Сивер опять к Рыжке своей через границу спешит.

В-третьих, наставник Врана, как и подобает, премудростям его всяким учил. Только, увы, очень от волчьих далёким.

Приходил к нему Солн спозаранку, порой до восхода даже – как вздумается ему, – и начиналось. Всё равно было Солну, что голоден Вран, что спал он мало, потому что снова ночница всю ночь напролёт бузила; Солна, как он гордо Врану сказал, «тонкости такие не волновали». Солн, опять же по его словам, «не о теле врановом заботиться определён, а о душе его… единственной». С очень знакомым снисхождением Солн последнее слово произнёс – точь-в-точь как племянник.

Торчал в холме Солн порой до вечера, рассказывал Врану напыщенно… всякое. Иногда – занимательное, иногда – не очень. Об обычаях племени, о том, как жили они раньше и как живут сейчас, о том, что умеют и какие из этих умений каждый день используют, а какие – по особым случаям только, как с предками общаются, как семьи создают, как ушедших провожают и волчат встречают – это Вран всегда охотно слушал, это и самому Врану любопытно было. Но порой уносило Солна совсем в другую сторону: начинал он, например, всех глав рода Чомор знает до какого колена перечислять, крайне скупо их достижения упоминая, или путь племени по земле от истоков до дней сегодняшних прослеживать – каждую реку своим именем кликал, нечисть голубоглазая, да уточнял, как называлась она раньше и как называется сейчас, каждого холма имя озвучивал. И всё бы ничего, да только наизусть всё это ко дню следующему Вран выучить должен был.

Как?

О, это отдельный разговор.

У лютов «грамота» некая была.

Вран, конечно, знал, что народы заморские тоже чем-то подобным занимаются – сказания свои каракулями загадочными увековечивают, по рассказам родительским знал: приходили в их деревню ещё до рождения его путники из земель далёких, что-то всё за деревенскими скрупулёзно записывали, по пятам за ними ходили, вопросы задавать пытались – да только не понимал никто особо, чего они хотят, но, кажется, довольными они с общиной раскланивались. Знал Вран об этом – но никогда не завидовал им особо: ему и обереговых знаков хватало, которые в общине очень любили, куда только не лепили и Врана выучить заставили, хотя не верил он, что есть от них польза какая-то. Так – на уровне с чурами.

Однако люты обереговыми знаками не ограничивались. Не было у них, по сути, знаков таких вовсе.

Только «буквы».

Сколько Вран с этими «буквами» намучился – никакими словами не описать. Как заело Солна в первые дни на «грамоте», «буквах», «чтении» и «письме», так и по сей день не отпускает – на вторые же сутки вранового пребывания в стенах холма земляного кипу коры какой-то берёзовой, грубо нитями сшитой да в деревянную «обложку» упакованной, притащил, и так с Врана с ней не слез. «Тут всё, – гордо он Врану сказал. Подумал немного. – Ну, не всё, но основы. Будешь прилежно заниматься – за месяц управишься, ничего сложного в этом нет. Веш в одну зиму уложился – а ты уже давно не ребёнок малый».

Что ж, Вран искренне поздравляет сметливого Веша – у Врана такого прорыва как-то не случилось. До сих пор Вран с трудом понимает, что поведать ему кора эта мудрая хочет – а уж о том, чтобы самому на ней что-то нацарапать, и речи не идёт. Очень мило, кстати, с письменами этими ему приходится работать, чтобы хоть что-то к следующему приходу Солна запомнить: никаких свечей Врану не выделили, и пока огарки из деревни он не начал таскать, то порой до рассвета в лесу у входа в холм оставался, зубами от холода скрежеща и при свете лунном в загогулины вглядываясь.

Впрочем, нет худа без добра – именно так он со своими приятелями и познакомился.

Да, запрещено было всем, кроме Солна, со Враном разговаривать – но запрещено было и Бае, например, тайком ночью по лесу шнырять, однако же делала это она. Люты молодые ничем, в сущности, от молодёжи в деревне Врана не отличались – такие же любопытные, правилами некоторыми ради любопытства этого готовые пренебречь, ещё и приятнее, чем большинство девок с парнями из общины.

Верена с Неревом Вран уже знал, они-то первые его с вершины холма и окликнули – Нерев сначала голос подал, как ни странно. Порасспрашивал Врана немного, всё ещё с подозрением на него глядя, убедился, видимо, что слова Врана со словами Лесьяры совпадают, спросил вдруг, не голоден ли Вран. О, Вран очень голоден был – Солн, разумеется, беспрекословно законы племени соблюдал, ни крошки зачерствевшей ему не принёс. Отправил Нерев брата за едой за границу сбегать, пояснил Врану коротко: «Проворный, не заметят».

Потихоньку так же и остальные знакомые из границу сторожащих набрались. Первое время только так Вран ел и пил – на подачках одних от молодняка держался, хорошо, что не ставили дозорным того же Сивера – тот бы уж точно навстречу Врану не пошёл.

Но был в этом и другой недостаток: не ставили и Баю.

Бая…

Не видел Баю Вран совсем. Ни разу за всё это время, даже мельком.

Поведала Врану Зима, подруга его самая разговорчивая, аж в ночь их знакомства с холма спустившаяся, что может он на встречу с Баей и не надеяться: Бая – старшая дочь главы племени, а это означает, что никогда её на холм этот не поставят, дела у неё другие совсем, своё обучение она у матери проходит. Какое именно обучение, Зима не сказала – то ли и впрямь не знала, то ли хотела поскорее о своём начать рассказывать.

Должна Бая после смерти матери сама главой стать – по праву рождения. Этого Вран как-то… не ожидал. Солн ему сразу, конечно, о том, как у лютов всё устроено, вывалил – но столько всего ещё сверху нагромоздил, что затерялись эти сведения в потоке других. Зима же всё споро по полочкам разложила: Бая и сестра её, Искра – лютицы особенные, не полагается им с другими лишний раз водиться, да и у Сивера тоже место в племени своё – будущий знахарь он, у великана улыбающегося обучается, всегда в знахарей сыновей главы определяют. Свои, в общем, задачи перед Баей с Сивером наставники их ставят, ни Врана, ни полноправных членов племени не касающиеся.

Что ж.

Пришлось Врану и с этим смириться. Не с боем же в дверь вторую, к лютам ведущую, прорываться?

Не забрал никто у Врана пояс Баи, каждый день ему о Бае пояс этот напоминал. При свете солнца и звёзд отблескивал, в кромешной тьме холма ночницу не подпускал; снимал его Вран, лишь в сменную рубаху со штанами переодеваясь, – их уже Вран сам раздобыл, без помощи юных лютов. В деревню родную пробирался, то тут, то там всё необходимое прикарманивал из ближайших домов – и поесть, и попить, и побриться, и бересту с летописями лютьими осветить. Не слишком просто это было – на ушах вся община после кражи шкур обрядовых стояла, – но Вран быстро освоился. Были у него свои способы.

– Наверное, всё-таки помощь ему твоя нужна, – снова заговаривает Зима, и Вран, погрузившийся в свои мысли, вздрагивает от неожиданности. – Не ровен час сам так в болото провалится…

Сивер вдалеке и впрямь совсем уж небезопасно по трясине за Рыжкой разошедшейся скачет, даже под ноги себе не глядя. Впрочем, Вран уверен: преувеличивает Зима. Волчье чутьё Сивера никогда не подводило – сколько уж раз вот так на глазах у Врана он прыгал и ни разу не сорвался.

Сколько уж раз…

– Да нет, – повторяет Вран. Когда же Зиме сидеть здесь надоест? Неужели так до конца с ним куковать и будет? – Этот – не провалится. А даже если и провалится… нас здесь не было, мы ничего не видели.

Хихикает Зима. Постоянно она над словами Врана хихикает – но не тот этот смех, который он хотел бы услышать. Не от той.

– Как же без знахаря мы будем? – не успокаивается она, снова с улыбкой в глаза ему заглядывая. – Учили-учили его, мучили-мучил… ой.

И какое-то странное выражение на её лице появляется. Недавно на Сивера во время очередной гонки за Рыжкой птица, домой в стае возвращающаяся, в полёте нагадила – вот что-то в этом роде. Кислое, как молоко испорченное, – и взгляд таким же кислым становится да куда-то за вранову спину уходит.

Только не Солн. Пожалуйста, земля-матушка, небо-батюшка, волк-братец, волчица-сестрица… только не он. Если Солн сейчас Врана здесь за уши поймает, да ещё и в обществе Зимы, то Вран может смело все свои огарки свечные с одеждой сменной из холма забирать да на вечный свободный выгул в лес отправляться – и там уже время с кем угодно в своё удовольствие проводить, хоть с русалками, хоть с лютами молодыми, хоть с Чомором самим – только от дома лютьего подальше.

Вран быстро в сторону её взгляда поворачивается. С пяток отговорок лихорадочно придумывает, и шестая уже на подходе – но в следующий миг все отговорки эти со свистом из головы его вылетают.

Потому что не Солн к ним среди деревьев оттаивающих пробирается.

Бая.

Вран сначала глазам своим не верит. Моргает раз. Другой. Третий. Быстро местность справа от Баи осматривает, слева, сзади – не идёт ли за Баей Лесьяра с ликом равнодушным, чтобы Врану сказать: ну нет, дорогой, это уже слишком, совсем ты обнаглел, катись-ка ты отсюда куда подальше.

Нет, никакой Лесьяры нет. Вообще никого больше нет. Только Бая.

Бая, на которую Вран как в первый раз смотрит.

Кажется, не так много времени с их последней встречи прошло – но забыл уже Вран, как она на самом деле красива. Забыл, какие волосы у неё густые, забыл, какие черты лица тонкие, как изящно брови чёрные над глазами тёмными взлетают, когда видит она или слышит что-то неожиданное.

И, похоже, неожиданное это Бая прямо сейчас увидела: скользит её взгляд по Врану, потом – по Зиме, и так на Зиме и останавливается.

Ни на каплю неувереннее её походка не становится, идёт Бая к ним так, словно давно уже в права свои наследственные вступила, и не дочь перед ними главы племени, а сама глава воочию. Прямая у Баи спина, лёгкий, быстрый шаг; Зима медлит немного – и на ноги так же быстро вскакивает, в знак приветствия голову склоняя.

А Вран так на месте и сидит.

Судя по всё более раздражённым возгласам Сивера, он и вовсе сестру не замечает.

И это, наверное, хорошо.

– Зима, – задумчиво произносит Бая, приблизившись. Тоже Зиме кивает, на Врана больше не глядя. – Да найдёшь ты в лесу всё, что ищешь в нём. А что ты, кстати, ищешь?..

Забыл Вран, и как голос её звучит. Отслушал Вран уже десятки песен птичьих, приход весны приветствующих, журчание первого оттаявшего ручья услышал, звон капель, на лёд хрупкий падающих, – и теперь с уверенностью сказать может: совершенно всё это голосу Баи проигрывает.

– Я… – тянет Зима. – Старший меня послал…

Да уж, а вот Зима явно над оправданиями не задумывалась.

– Сиверу с русалкой помочь? – склонив голову набок, предлагает Бая.

Выбивается из-за уха прядь волос её, на щёку падает. Что-то необычное в лице Баи появилось; Вран не сразу понимает, что именно – а как присматривается, улыбки удивлённой сдержать не может.

Веснушки. Тёмные, редкие, не такие, как у Латуты, у которой ото лба до подбородка всё ими засыпано, – ладные, нос с щеками мягко покрывающие, к губам спускающиеся – да так там и растворяющиеся.

Зима косится на Врана. То ли помощи от него ждёт, то ли недоумевает, почему Вран на губы Баи уставился. Дрогают уголки этих губ – но спокойно Бая продолжает к Зиме обращаться, всё ещё Врана даже беглым взглядом не удостаивая:

– Не знала я, что Радей Сиверу помощников теперь ищет. Помнится, говорил он, что Сивера одного эта задача, даже меня бранил, когда узнал, что Сивер мне Рыжку показывал. Весна ему, что ли, в голову ударила?

Молчит Зима, плечами неопределённо пожимая. Насмешливым взгляд Баи становится.

– Как-то… пересеклись, – невнятно Зима отвечает. – Получилось так.

– Бывает же, – Вран не удерживается.

И тут же испуганно Зима в него глазами стреляет: дурной, что ли, зачем рот перед дочерью Лесьяры открываешь?

– Весна всегда свои порядки устанавливает, – невозмутимо Вран продолжает, на Зиму внимания не обращая. – Тянет всех куда-то, тянет к кому-то – так и в нашей деревне было. Глазом моргнуть не успеешь, а все уже не по своим местам разбросаны. Кто с кем, кто к кому. Иногда таких людей неожиданных в таких местах внезапных встречаешь – диву даёшься. Непредсказуемая пора.

Ещё шире, ещё испуганнее глаза Зимы становятся.

А Бая роняет, с неподдельным любопытством кору дерева разглядывая, к которому Вран спиной прислонился:

– Ужели кто-то сам с собой от одиночества разговаривать начал? Да, трудно это, когда столько лиц вокруг, а ни одного даже поприветствовать не можешь. Воля для этого великая нужна.

– Лучше и не скажешь, – Вран покладисто соглашается. – Диво, как голос мудрый из ниоткуда меня понимает – неужто сам Чомор в облике женском из леса вышел волю мою похвалить? Жаль, не выяснил я у старшего своего всезнающего, могу ли я хотя бы с жителями лесными заговаривать – спрошу обязательно у собеседника своего единственного и любимого, как увижу его. Обожает он на вопросы мои отвечать, единственная это моя услада – видеть, как гордостью и отзывчивостью глаза его загораются, когда он голос мой слышит.

Бая прикусывает губу. Смотрит на неё Вран, смотрит жадно, глаз с неё не сводя: ну же, улыбнись открыто, рассмейся, как ты умеешь – как только со мной умеешь, другие-то не больно тебя веселят. Смеялась ли ты хоть раз по-настоящему за три месяца этих долгих? Вран чем угодно готов поклясться: нет.

– Бая, а ты что здесь делаешь? – спрашивает Зима растерянно, с Баи на Врана взгляд переводя. – Разве не должна ты…

– Прогуляться мне мать разрешила, – отвечает Бая, не дослушав её. – Воздухом свежим подышать, с братом парой слов перекинуться – не вижу я его совсем, то он у наставника пропадает, то я.

– А Искра где?

Вран, конечно, прекрасно эти игры понимает: да-да, и встреча эта случайна, и Бая просто так сюда пришла, из-за брата только, и Зима здесь случайно оказалось – всё это замечательно, но если и впрямь отпустила Баю Лесьяра из-под ока своего бдительного, то сомневается Вран, что так уж много у них времени.

А, значит…

– Зима, – мягко Вран говорит. – Очень я тебе благодарен за то, что прикрыть ты меня пытаешься, в другое русло разговор увести, но не могу я больше так. Неправильно я поступил, правило нарушил, на хвост тебе сел, когда ты поручение старшего выполнять шла, да так заболтал, что совсем не туда мы забрели – уж вечер близится, а ты так и не собрала того, о чём тебя просили, да ещё и меня теперь защищаешь. Сам я Бае повинюсь, сам я перед ней за проступок свой объяснюсь – может, смилостивится она, простит на первый раз, а может, перед Лесьярой мне придётся отвечать – тут уж ничего не поделаешь, сам я в лужу сел. Ты иди, иди, милая, да плащ свой не забудь. Дальше я сам.

– Но… – моргает Зима.

Вран быстро с земли поднимается, плащ подхватывает, кое-как снег мокрый отряхивает – бесполезно это, на самом деле, но вид заботливый сделать надо.

– Иди, иди, – повторяет Вран, плащ Зиме в руки впихивая. – Спасибо тебе за всё, увидимся как-нибудь… потом. Когда за границу уже волком настоящим ступлю.

Колеблется Зима – видно, никак не в толк не возьмёт, что тут Вран устроил.

– Зима, иди, – с нажимом говорит он.

– Да, Зима, иди, – кивает Бая. – Долгим у нас разговор с Враном будет – похоже, не понимает он некоторых правил основополагающих.

– Да куда уж мне, – вздыхает Вран, Зиму от болота за плечи разворачивая. – В стольких правилах как самому разобраться? Тут десять старших в помощь нужно. Или один и одна наследница рода волчьего сметливая. Может, хоть это мне, несчастному, поможет…

Бая сильнее губу прикусывает. Зима смотрит на Врана в последний раз, беспомощно, обеспокоенно – но, к счастью, больше не возражает.

– До встречи, Бая, – вот и всё, что она говорит.

– До встречи, Зима, – отвечает Бая бесстрастно.

Зима уходит. Уходит. Уходит… В бесконечность шаги её вглубь леса растягиваются – никак спина за деревьями скрываться не желает. Бая смотрит ей вслед – смотрит и Вран, чуть на месте от нетерпения не пританцовывая.

– Ну и сколько таких у тебя? – спрашивает Бая у пустоты словно, продолжая деревья голые разглядывать.

– Каких – таких? – в ответ Вран спрашивает.

И кажется ему, что вот-вот сердце из груди птицей дикой вырвется, зайцем ошалевшим в лес метнётся, когда смотрит Бая наконец ему в глаза насмешливым, глубоким взглядом своим.

– Разговорчивых, – поясняет она.

Вран набирает воздух в лёгкие.

– Таких как ты – ни одной, – заявляет он.

Вздрагивают губы Баи, затем – грудь её. Видит Вран, что щёку она закусывает, что тоже вдох глубокий делает – чтобы бы не рассмеяться.

– Безответственные они у вас все какие-то, – продолжает Вран. – Хоть бы кто образумить меня попытался, на путь верный направить: Вран, зачем ты с нами треплешься, лучше иди, мудрости у деревяшек наберись да сам свою мудрость на них накарябай. Великий твой дядя затейник, умеет он веселиться. Знаешь, что он мне сегодня сделать поручил? Пойди, сказал, в лес, да… как же там… «сочинение» мне напиши о том, как природа пробуждается. По обе стороны коры этой… замечательной. Не знаю, правда, как мне это поможет волком стать – не видел я что-то, как волки, языки высунув, над «сочинениями» в чащобах трудятся, но, с другой стороны, и не встречал я их особо. Может, ты мне подскажешь, что писать-то там?

– Подскажу, – отвечает Бая, и дрожит голос её от смеха сдерживаемого – ещё чуть-чуть осталось. – Подскажу, что не лучшее болото место для природой любования. Русалки вот-вот другие из-под воды вылезут – можешь и не добраться до сочинения своего, Вран из Сухолесья.

«Вран из Сухолесья». Как давно Вран этого не слышал.

– Знаю, вылезали уже, – пожимает он плечами небрежно. – Не волнуйся, Бая из Белых болот, Латута их от меня отгоняет, всё я предусмотрел.

– Не Латута это, – замечает Бая.

– И это знаю, – отвечает Вран. – Конечно, не Латута. Если бы Латута это была – пальцем бы о палец не ударила, посмеялась только. Эх, не ту девку мать решила выбросить…

Бая моргает. Вран согласен: опасная это шутка, на грани. Но с Баей всегда у него язык развязывается – ничего он не может с этим поделать.

– Негоже над таким потешаться, – говорит Бая голосом совсем уж сдавленным.

– Негоже, конечно, негоже, – соглашается Вран, и тоже трудновато ему становится улыбку на губы не пускать. – Никто и не потешается. Наоборот, видишь – расплачусь сейчас, вон как голос мой…

Бая не выдерживает первой. Фыркает звонко, громко, на весь лес, наверное, – тут же и Вран сдаётся, в улыбке самодовольной расплываясь. У Баи от смеха сразу так глаза блестеть начинают – совсем как снег под солнцем весенним, искорками озорными, мерцающими, чарующими; хороша Бая, безусловно, когда осанку свою гордую держит, идёт ей это очень – но смех всяко больше идёт.

– Ты ко мне пришла? – быстро Вран спрашивает, пытаясь её врасплох застать.

– К тебе? – брови мигом смешливо Бая поднимает. – Отвык ты что ли, Вран из Сухолесья, от слов человеческих? Странно – общаешься же с дядей моим каждый день. Сказала же: с братом я пришла повидаться.

– Одно и то же дядя твой каждый день талдычит, – закатывает глаза Вран. – Не слова это человеческие, а бубнёж невозможный. А ещё каждый день я за Сивером, как могу, к болоту этому хожу – ужели не рассказывал он тебе об этом?

– Да нет, как-то разговор не заходил, – пожимает плечами Бая, но не сходит улыбка с губ её лукавая. – Ты же знаешь, Вран – не должны мы ни с тобой, ни о тебе лишний раз разговаривать, пока живёшь ты на границе. Как могу я законам собственного рода перечить?

– Никак, конечно, – снова Вран соглашается. – Страшное это дело – законы нарушать. Ни разу я тебя за таким не замечал. Что ж, иди тогда – вон твой братец бегает, снег за русалкой подметает. Оставь меня природой в тишине да одиночестве благословенном наслаждаться, может, и наскребу я что-нибудь хоть на одну сторону коры своей любимой.

Смотрит Бая на болото, на Сивера. Всё ещё Сивер их не заметил. Теперь Рыжка с воем своим потусторонним на единственное дерево поблизости забраться пытается и уже с него в болото спрыгнуть.

– Занят он как будто, – задумчиво Бая произносит.

– Безобидная она как будто, – одновременно с ней Вран говорит.

Остаётся улыбка на губах Баи, но лёгкая грусть в ней проступать начинает.

– Да нет, не безобидная, – отвечает она. – Топит она здесь зимой всех подряд, кто ей не угодит, половина упырей с русалками – её рук работа. Если пропадали люди ваши в лесу, старики особенно – её это проделки, никак мы её не угомоним. Другие-то, по крайней мере, в болоте дела свои делают, летом ягодников заблудших к себе тащат, а эта по всему лесу бегает, до опушки самой, чуть ли не в деревни лезет, если не остановить её.

– В деревни лезет? – озадаченно переспрашивает Вран. – А умеют так русалки?

– Русалки всё то же самое умеют, что и остальные, – усмехается Бая. – Или ты думаешь, что привязаны они к водоёмам своим? Не больше, чем люди к домам своим привязаны. Но с теми, кто своего в тебе признаёт, двоедушника, всегда язык общий можно найти, договориться, чтобы далеко он так не забирался, да умаслить, чтобы бабку очередную деревенскую, из-за старости страх последний перед лесом потерявшую, с миром отпустил – а Рыжка не хочет с нами разговаривать, будто…

– Будто что?

Бая вздыхает.

– Не знаю, Вран. Будто мешает ей что-то. Уже и имя её родное назвали, уже что-то да должно было в голове её повернуться – а всё по-прежнему осталось…

Новую песню Рыжка затягивает – и опять Вран как в деревне своей оказывается. Должно быть, слышала Рыжка, когда в чреве материнском была, завывания ведуньи общинной – так же, как и имя Латуты слышала. А завывала ведунья всегда на славу. Такое при всём желании не забудешь.

Ведунья…

– К старикам, говоришь, Рыжка неравнодушна? – тянет Вран, провожая Рыжку взглядом.

– Есть за ней такое, – отвечает Бая. – А что?

Появляется у Врана догадка одна – глупая, возможно, догадка, наивная слишком, чересчур на разум русалки сбрендившей полагающаяся, – но почему бы не попробовать? Совершил Вран уже два поступка выдающихся, за которые его к лютам со скрипом, но подпустили – может быть, настало время и третий совершить?

– А скажи мне, красавица, – Вран голову к Бае поворачивает, и снова что-то головокружительное в глазах её мелькает, когда произносит он это «красавица» игривое, – скажи мне, Бая, до какого времени тебя воздухом твоим свежим подышать отпустили? До вечера, может, вдохов наберётся, или даже до ночи?

– До заката, думаю, не наберётся, красавец, – хмыкает Бая. – Не то чтобы действительно отпускал меня кто-то. Сама я себя отпустила.

– А, ну если сама себя… – улыбается Вран. – Если сама себя – то почему же до заката не наберётся? Строга ты слишком к себе, Бая, совсем ты о себе не заботишься. Воздух весенний – он полезный самый, в нём природа возрождается и дарами всех желанными одаривает – разве не хочешь ты…

– Вран, – перебивает его Бая, прищурившись. – Что ты опять задумал?

– Почему «опять»? – невинно спрашивает Вран. – Ничего я, вроде бы, до этого не задумывал. Просто поручения матери твоей выполнял да старшего своег…

– Вран.

– Пойдём со мной – и я всё тебе расскажу, – говорит Вран, уже зная: пойдёт.

– Куда?

– Вот как только двинемся – так и начну. Давай, давай, красавица. Соглашайся. Что толку на месте стоять? Ничего красивого в этом болоте нет, грязь одна да песни рыжкины. Я тебе другую песню спою – заслушаешься, сама не заметишь, как луна солнце сменит. Хочешь же ты что-то дельное наконец послушать, надоели тебе, наверное, зануды из племени твоего? Ничего, потерпи немного – скоро я к вам приду, каждый день тебя развлекать буду. Скоро же приду, правда? Ничего тебе Лесьяра об этом не сообщала?

Говорит всё это Вран, плавно говорит, как умеет, одно слово в другое перетекает, – а сам легонько Баю за плечи в сторону леса подталкивать начинает. Как Зиму – да не так немного. Зимины-то плечи Вран спокойно сжимал, уверенно, уже пинка ей под зад был дать готов, так спровадить её хотелось – а Баю он бережно держит, осторожно, словно драгоценность она какая. Впрочем, почему «словно»? Драгоценность она и есть – сколько в своей деревне девок Вран повидал, сколько лютиц здесь юных встретил, а с Баей ни одна из них и близко даже не стояла. Чудо это какое-то, что вообще такие девушки на свет появляются – не должна безупречность подобная невозмутимо так по свету белому ходить да ночью своей улыбкой лес тёмный озарять, невозможно это, чтобы улыбка эта к Врану обращена была, – но происходит это всё-таки, раз за разом происходит.